Kitabı oku: «Великий артефакт преодоления счастливой жизни», sayfa 2

Я мысленно продолжала диалог, еще больше злясь на заставшие меня врасплох шутки парня.

«И что я так оправдывалась и разозлилась? – думала я, уже подходя к дому. – Ну, сплю и сплю так, как умею, вот такая я особенная!»

Отца дома не оказалось. На кухне меня ждал приготовленный завтрак с традиционной запиской «Буду поздно, ешь». На столе ютились две чашки с остатками кофе – значит, опять кто-то из засидевшихся гостей отца ночевал у нас.

Вздохнув, я начала собирать в пакет стоящие пустые бутылки, число которых выросло за время моего отсутствия.

В дверь позвонили. Я резко распахнула ее, придерживая готовые выпасть из пакета бутылки.

На пороге стоял Андрей.

– Хочешь вечером сходим куда-нибудь? – предложил он, стараясь не замечать предательского звона стекла и моих тщетных попыток аккуратно поставить пакет за дверь.

– Давай сходим, – неожиданно для себя выпалила я.

***

В конце восьмидесятых годов прошлого столетия наша страна делала первые разрушительные перестроечные шаги и привычным строем марширующих колонн трудящихся сносила каркасы старых нравственных устоев со всех традиций. После знаменитого на весь мир телемоста «Ленинград – Бостон»¹⁴ на весь мир прозвучала эпическая фраза одной из участниц: «В СССР секса нет, у нас есть любовь». Вторая часть выражения была оперативно отрезана в угоду новым веяниям западных ориентиров для новой страны, а первая широко растиражирована в журналах, фильмах и телепередачах, открывших своеобразный ящик Пандоры¹⁵.

Все эти столичные страсти, конечно, доходили в маленькие провинциальные города под соусом новых серий бразильских мелодрам, сыпавшихся на телезрителей в виде «гуманитарной помощи» из дружественных стран. Многие смогли привезти за немалые деньги диковинные видеомагнитофоны и перешептывались, боясь быть услышанными, о невиданных «инструкциях» любви из немецких фильмов для взрослых, разошедшихся по домашним коллекциям. Но, наверное, слишком большие расстояния или провинциальная первобытность в медленной преемственности новых веяний удерживали на шатком плоту наш северный городок. Ресторан и пара кафе были единственным вариантом для выхода в свет, да и то по строго определенным поводам: свадьба, похороны, выпускные и юбилеи в кругу коллектива. Каждое из подобных мероприятий подвергалось пристальному анализу и на несколько дней становилось основным предметом для обсуждений.

Молодежь нашего городка преимущественно проводила досуг в кафе «Юность». Утренний ассортимент этого заведения представлял собой всю линейку меню советского общепита. К вечеру, при наличии паспорта, к нему добавлялись горячительные напитки. Несмотря на название, все координаты юных посетителей этого заведения в вечернее время незамедлительно передавались в детскую комнату милиции¹⁶, после чего следовала беседа с родителями в целях профилактики аморального образа жизни их заблудшего отрока.

Большим спасением в годы описываемых событий было открытие в летних павильонах городского парка мини-кинотеатров с установленными городскими властями видеомагнитофонами. В небольшом зале на расставленных стульях перед натянутым на стену экраном желающие могли приобщиться к миру западной кинематографии. В вечернее время Джеки Чан и Брюс Ли показывали бывшим пионерам и комсомольцам, как надо побеждать зло добром, а Фредди Крюгер – чего еще можно опасаться от соседей по коммунальной квартире в старых бараках, составляющих большую часть архитектурной застройки города.

Те, кто не желал окунаться в культурную программу предоставленных кинематографических изысков, могли прогуливаться по парку среди захудалых аттракционов или лакомиться мороженым из тележки-сундучка под громкие зазывания крупногабаритной продавщицы.

***

Инта, май, 1989 год

Закрыв за Андреем, я распахнула балконную дверь. В комнату ворвался весенний воздух, наполнив ее свежестью. До назначенной встречи еще оставалось время решить запланированные дела.

В те годы я не задумывалась о любви и парнях, в отличие от моих сверстниц, которые писали о своих свиданиях в дневниках и секретно шушукались по углам. Неожиданное приглашение Андрея куда-нибудь сходить я, откровенно говоря, восприняла как очередную возможность вырваться лишний раз из дома.

Вот наконец висевшие на стене часы ознаменовали наступление вечера. До встречи оставалось еще полчаса. Я засуетилась возле шкафа с вещами. Мой гардероб тех лет представлял собой пару платьев классического покроя, согласно занимаемой мною должности сотрудника учебного заведения. Дресс-код того времени в любых образовательных учреждениях требовал определенного стиля одежды, несмотря на красочную палитру предлагаемой рыночной текстильной продукции из дружественного Китая. Таким образом, большая часть моего гардероба исключала хоть какой-то намек на возможность не только посетить в этих платьях бал, но и элементарно сходить в кафе.

Я старательно собрала волосы новой заколкой. Предварительно отпоров белый воротничок вокруг горловины, облачилась в серое платье. Оставалась одна проблема – черевички.

Оглядев стоящие на столе салатницы, подаренные отцу сослуживцами на очередные юбилеи коммунистических праздников, я вспомнила пламенную речь одной из активных сотрудниц: «Не сомневайтесь, это чистый хрусталь, всегда к столу пригодится, – вещала она, видя реакцию директора, в недоумении разглядывавшего сии странные в его понимании “подарунки” для мужчины. – Дочери вашей в приданое пойдет», – закончила она, вызвав смех у подобострастных подчиненных.

«Да уж, лучше бы хрустальные башмачки подарили», – думала я, вертя в руках предмет зависти обладателей советских стенок и сокрушаясь о бесполезности подарка от доброй офисной феи.

Я долго копалась в коробке с обувью, пытаясь найти что-то приличное для выхода. В конце концов руки выудили ядовито-салатовые резиновые мыльницы¹⁷, купленные в школьном трудовом лагере в солнечной Анапе. Это сейчас в них ходят преимущественно в бассейн и на пляж, а тогда это была обувь на все случаи летней жизни. Надев их, я почувствовала себя почти неотразимой, решив, что это приличнее, чем оставшиеся две пары туфель, лишившиеся не так давно набоек. Интересно, кстати, куда мы пойдем? В кафе-мороженое? Просто погуляем в парке? А может, он сводит меня на новомодный фильм «Челюсти»?

Андрей ждал меня внизу. На ступеньках подъезда была разложена газета – видно, пришел сильно заранее.

– Какие нарядные туфли! – с восхищением, немного растягивая гласные, встретил он мое появление. – Цвет сочной травы. О-о-очень красивые! Ну что, пойдем? – взяв меня под руку, спросил он.

Вечер прошел на матче по боксу, где Андрей в этот вечер выступал судьей. Оказалось, он пытался профессионально заниматься спортом, принимая участие во всех городских мероприятиях, спонсируя и тратя свободное время на открытие качалок¹⁸ – новое увлечение молодых ребят шахтерского городка.

После матча мы планировали попасть на последний сеанс фильма, плакат которого обещал захватывающие любовные сцены и страдания¹⁹, но были остановлены бескомпромиссным билетером, не хотевшим признавать мое восемнадцатилетие по внешним признакам и громогласно требовавшим предъявить соответствующий документ.

– Ну что ты расстроилась? – подшучивал надо мной Андрей, пока мы брели по темному опустевшему парку.

– Жалко, билеты пропали, – сокрушалась я, жалея о своей рассеянности, – надо же было паспорт дома оставить.

– Подумаешь, билеты, я еще нам куплю. И туфли тебе. Давай в конце недели сходим, у меня как раз заплата будет, – оглядывая мои пластиковые, с дизайнерскими дырками мыльницы, произнес Андрей, накидывая на меня свою спортивную мастерку²⁰. – Что, любовь тебе не показали? – посмеивался он над нашим происшествием.

– Мне, между прочим, в январе стукнуло восемнадцать, а сейчас конец мая. Интересно, что там за сюжет такой секретный в этой «Маленькой Вере»? Только и говорят, что об этом фильме, месяц назад привезли к нам в прокат – очередь за билетами была жуть. Еще говорили, билеты по распределению к Первомаю достались ветеранам в качестве подарка, так случился какой-то конфуз – многие выбегали из зала с криками «Позор!», – рассказывала я услышанные во время обеденного перерыва от коллег городские сплетни.

Андрей смеялся. Он видел уже нашумевший фильм, но не спешил делиться со мной рассказом о сюжетной линии, отвечая на мои расспросы односложной фразой: «Фильм про любовь, что еще говорить».

На улице становилось прохладно. Андрей прижал меня ближе к себе и ускорил шаг. Я, стараясь попасть с ним в ногу, быстрее засеменила рядом, всю дорогу до дома думая о его странном предложении купить мне туфли и о любви, еще не представляя, как в скором времени расширится мой кругозор на эту тему.

***

Что это такое – любовь? Про что она? И как понять, что это именно она?

Может, это про выложенные в твое имя камушки на берегу местной речушки, незаметно разбросанные при твоем приближении?

Или про самый вкусный кусочек, незаметно положенный тебе в тарелку во время дружеских посиделок?

Про нахождение в кармане сумки записочки со словами «Не грусти» с завернутой в нее твоей любимой конфетой?

Или это про желание ежеминутно держать тебя за руку даже в овощном магазине?

Про разговоры о планах на будущее с употреблением слов «мы» и «нам»?

Про посиделки вечером на балконе под тишину засыпающего города?

Может, это про то, как, проснувшись утром, понимаешь, насколько тихо вставал спящий рядом с тобой человек, стараясь не разбудить сборами на работу в утреннюю шахтерскую смену, прогуляв с тобой до первых петухов и успевая не только собрать «тормозок»²¹, но и оставить для тебя рядом с приготовленным завтраком записку на кухонном столе?

Или это про то, как ты, неожиданно простыв, сваливаешься с температурой, а он, чтобы не смущать тебя и не оставлять одну в квартире с родителями, берет отгулы и сидит рядом у постели, заботливо дуя на поднесенную к тебе ложечку с чаем?

Что такое эта любовь? Для меня она тогда вырисовывалась из этих моментов, встраивалась в мою модель первых отношений с мужчиной, трансформируясь в такие понятия, как «забота», «хорошо вместе», «хочется быстрее поделиться прошедшим днем и обязательно узнать, как прошел день у другого», не представляя, как могут вообще проходить дни друг без друга.

Вот что такое любовь, а не все эти розовые хрюшки с ванильных плакатиков, – думала тогда я.

***

Андрей вошел в мою жизнь с такой непоколебимой, естественной уверенностью, как будто был рядом всегда, не оставив ни малейшего шанса на сомнения и раздумья. Я потянулась к нему всей своей детской истосковавшейся душой, обретя в этих отношениях то чувство спокойствия и защищенности, которого так не хватало все эти годы.

C удовольствием, словно новую галактику, я разглядывала его семью и отношения в ней, все время сравнивая их со сложившимися стереотипами своего детства. Удивительным было для меня все – не только полное принятие жизни и поступков сына, но и радушное отношение ко всем входящим в дом этой семьи, казавшейся мне тогда такой дружной. Вечерняя лепка пельменей, сопровождающаяся веселыми байками из прошлого, к которым теперь прибавилась история Андрея про мои «супермодные» туфли. На шутливые расспросы родителей, почему он выбрал именно меня, он неизменно отвечал: «Ну, ее мыльницы решающими были! Просто улет! Как тут устоишь!»

В выходные вся семья собиралась за большим столом и под ароматный запах свежеиспеченных пирогов обсуждала, как прошел день у каждого. Мама Андрея варила удивительное варенье из морошки, которую они вместе с отцом собирали недалеко от выделенной им дачи.

Северное лето в тот год выдалось особенно жарким, и даже надоедливая мошкара, облепляющая в вечернее время жителей злобным роем, отступала перед палящим июльским северным солнцем, давая возможность горожанам спокойно отдыхать в тени дворовых аллей.

Пока родители Андрея проводили жаркий июльский сезон на даче, мы, предоставленные сами себе, одни в большой трехкомнатной квартире, с удовольствием собирали компании друзей. Слушали музыку, болтали о перспективах и намечающихся изменениях в стране, спорили о политическом прошлом и делились мечтами о новом будущем. Время от времени выбирались на берег местной речки, не забыв прихватить с собой сопутствующие пикнику символические спиртные напитки.

Уткнувшись в теплое плечо Андрея, завернувшись в заботливо прихваченный им плед, я слушала тихие неспешные беседы у костра и рассматривала звездное небо. Тишина, треск сухих веток в огне, запах печеной картошки, жареного хлеба, аромат травяного чая… Вот Андрей берет в руки гитару, чтобы спеть традиционную песню, завершающую все наши посиделки и известную всему старшему поколению покорителей Севера:

 
Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у янтарной сосны,
Пеплом несмелым подернулись угли костра,
Вот и окончилось все – расставаться пора.
Милая моя,
Cолнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?
 

– подхватывали все хором, в завершение еще одного проведенного

вместе дня.

***

Москва – Брянск, август, 1989 год

Отец не сразу заметил мое отсутствие. Спохватившись, нырнул в роль заботливого родителя, клятвенно пообещав мне бросить пить и начать ковать из меня человека. Процесс перековки, разумеется, предполагал получение высшего образования. Правда, для этого требовалось сделать перерыв в ежедневных сборах участников «кружка единомышленников», прекратив ударно отмечать долгожданный отпуск.

Оторвав на кухонном календаре последний июльский лист, отец срочно решил исправлять ситуацию. Несмотря на то что большинство московских вузов уже прекратили прием абитуриентов, при некоторых открылись дополнительные коммерческие отделения, куда мы с отцом и направились.

Всю дорогу отец восторженно разглагольствовал о финансовых инвестициях в мое будущее образование и о планах скорейшего оформления документов для проживания в нашей московской квартире. Но как только мы сошли на перрон Ярославского вокзала, он неожиданно изменил наш маршрут, решив срочно поехать в Брянск и немедленно показать меня маме. Что мы и сделали.

– Я на минутку, сигареты купить, – отец скрылся в пивной, и это не предвещало ничего хорошего.

История повторялась как под копирку. Ровно год назад прозвенел мой выпускной звонок. Ожидания новой взрослой жизни исполнились для меня буквально. Тогда, едва мы сели в поезд «Воркута – Москва», повезший выпускников северных школ покорять столицу, пополняя ряды студентов, как отец сразу пропал в вагоне-ресторане. Все мои робкие попытки вырулить из создавшейся ситуации были безуспешны. Добравшись до Москвы, отец не раздумывая изменил наш маршрут, отправившись на Киевский вокзал, в сторону родительского дома, находившегося в полутора часах езды от Брянска. Для резкого изменения маршрута нашлось сразу несколько уважительных причин: посетить могилу деда, умершего пять лет назад, срочно погоревать с выпускницей на могиле ее матери, и самое главное – «отметить» известие о возможном разводе с мачехой, которая, будучи директором школы, где я училась, дотянув до моего выпускного, словно до рубежа остановки под названием «Порядочность», объявила о своем возможном решении накануне нашего с отцом отъезда.

Все эти события отягощались моей финансовой несамостоятельностью и, как следствие, явились причиной опоздания к началу вступительных экзаменов. Мои жалкие попытки подать документы в оставшиеся вузы заканчивались одной и той же фразой из популярного советского фильма: «Приходите завтра».

К сожалению, в отличие от Фроси Бурлаковой, героини фильма, опоздавшей с подачей документов в вуз, случайно проходящий мимо участливый профессор мне не попался. Вместо него меня встречали

довольно нервные сотрудники приемной комиссии, не желающие входить в чье-то положение.

В стране полным ходом шла перестройка, прокручивая людей, словно винтики в одном большом заржавевшем старом механизме.

К концу отпуска отец, разглядев объем катастрофы – упущенной возможности моего поступления – стоя на мылинском²² перроне около уходящего на Север поезда, каялся передо мной и своей старенькой матерью, уговаривая меня вернуться с ним обратно, суля организовать и оплатить обучение на бухгалтерских курсах при университете в Сыктывкаре.

И вот теперь история повторялась как назойливое дежавю. Все обсуждаемые перспективы и планы рушились в этой неприметной пивной, рядом с кладбищем, на котором была похоронена моя мать.

***

Брянск, август, 1989 год

Подождав пару минут не выходившего из пивной отца, я побрела в город, уверенная, что ни под каким предлогом в этот раз я не заберу документы из брянского техникума – единственной оставшейся для меня возможности учебы на курсах менеджмента и управления в этом году. Я твердо решила, что я не использую мой обратный билет и не вернусь с отцом назад. Я не буду надеяться изменить то, чего не может изменить он сам.

Родина моих родителей не выглядела приветливой. Осенний Брянск встречал сильным промозглым ветром. Пытаясь укрыться от неуютной погоды, я забрела в новопостроенный универмаг. Времена дефицита еще не прошли, и народ радостно и шумно, как стайка голубей, толкался в очереди за рижской косметикой. Набор такой косметики подарил мне Андрей перед моим отъездом.

– Ты точно уверена? Может, останешься? – он перебирал ногой упавший на перрон лист. – Везде люди живут, что тебе эта Москва и учеба, может, на следующий год поступишь в наш местный техникум? – не смотря мне в глаза, нервно заглатывая дым от сигареты, уговаривал меня Андрей.

Он не понимал, что бегу я не от провинциального города, не в поисках возможностей. Я бегу от невозможности жить с отцом.

– Я тебе сразу позвоню и напишу! – крикнула я, запрыгивая в вагон, долго всматриваясь в силуэт Андрея на перроне, смотрящего вслед увозившему меня поезду.

Почему он не сказал главных слов, не остановил, не настоял? Впоследствии я часто задавала ему этот вопрос. И каждый раз после этого мы долго молчали…

Из невеселых мыслей, захвативших посреди брянского универмага, меня выхватил крик:

– Пододвиньтесь, если не покупаете! Встанут и стоят…

Я обернулась: вот это чудо! Моя школьная подруга Светлана, мой молчаливый спаситель. Ее семья не раз давала мне убежище во времена затяжных запоев отца. Несколько минут мы обалдело смотрели друг на друга. Еще большее изумление было вызвано счастливым совпадением: Светлана, как выяснилось, поступила на те же курсы, что и я.

С появлением подруги чужой и недружелюбный город сразу приобрел родные очертания: я больше не одна. Местные мальчишки, пронюхав, что в общежитии пополнение иногородних девочек, принялись активно завоевывать наше расположение, принося банки с домашними заготовками – вареньем и компотами. Чтобы улучшить свое финансовое положение, мы со Светланой устроились на хлебозавод, подрабатывать в вечерние смены, дающие возможность дополнительно питаться выпекаемой на заводе продукцией.

Нас потихоньку захватило, увлекло в водоворот бесконечных студенческих дел, лекций и зачетов. Периодически, прогуливаясь по осенним улочкам вечернего Брянска после междугородних разговоров с Андреем, я все чаще понимала, какое большое расстояние разделяет нас. Он все чаще пропускал мои вечерние звонки, оставляя заказ до закрытия телеграфа²³– я успевала просушить промокшие насквозь сапоги, терпеливо ожидая соединения.

За эти пару месяцев от него пришла лишь пара суховатых телеграмм с датой приглашения на телефонный разговор. В одной из них, узнав о том, что я не планирую встречать Новый год в Инте, он неожиданно сообщил, что собирается проведать свою старшую сестру, живущую в Сочи, отвергнув мое предложение встретить праздник вместе в Брянске.

Слегка расстроившись несовпадением новогодних планов, я с новой силой окунулась в уже сформировавшийся ритм моей новой жизни. Беспокоило меня лишь ухудшающееся в последний месяц самочувствие. Утреннее недомогание и тошноту я списывала на акклиматизацию и сильную усталость от свалившейся на меня трудовой нагрузки.

***

Брянск, ноябрь, 1989 год

– Я точно знаю, это у тебя «блуждающая грыжа»! Тебе нужно к гастроэнтерологу, – с важным видом начинающего доктора, выслушав вечером за чаем мои симптомы, изрекла диагноз приехавшая нас навестить одноклассница, учившаяся на медицинских курсах в Ленинграде.

В последнее время у меня сильно болел желудок. Болел так сильно, что игнорировать эту боль не было никакой возможности.

Пожилой доктор, бегло осмотрев меня и чиркая что-то в карте, рассеянно бросил:

– Вам не ко мне.

– Как не к вам? А куда?

– Выйдете, повернете налево во двор, там отделение психиатрии.

– Как психиатрии? Зачем мне туда?

– Девушка, – пожилой врач пристально посмотрел на меня, после чего, слегка откашлявшись и сняв очки, сообщил: – Вы беременны. Вам проконсультироваться с психологом хотя бы.

Ошарашенная, я вышла из кабинета, к хлипкой двери которого прильнули ушами мои подруги. Они тоже пребывали в легком шоке.

– Нужно сообщить ему, – только и смогла произнести я.

Радостные, мы побежали на переговорный пункт. В трубке отозвался незнакомый женский голос.

– Алло, могу я услышать Андрея? – спросила я.

– Вы Надя? Не звоните сюда больше. У нас через неделю свадьба.

На том конце провода раздались короткие гудки.

Я растерянно молчала, вцепившись в трубку. Светлана бережно забрала ее у меня, положила на место и тут же заказала переговоры с отцом.

– Я тебя не этому учил! – выслушав меня, принялся кричать родитель. – Как ты могла меня опозорить? Ты что себе думаешь! Я уважаемый человек, как я людям буду смотреть в глаза! Собирай вещи. Ты едешь домой, – бросил он перед тем, как отключиться.

– Все будет хорошо, – видя, как я оседаю на стул в переговорной будке, решительно заявила Света, обнимая меня. – Ты только не реви, пожалуйста.

***

Инта, декабрь, 1989 год

Потянулись долгие дни моего персонального ада.

Отец все время пил, и с каждым месяцем, по мере того как внутри меня рос мой ребенок, интенсивность его выступлений возрастала. Подкрепленный ежевечерней порцией горячительного, он сокрушался о своей загубленной репутации: дочь – мать-одиночка, это позор в глазах общественности.

Стараясь избежать очередного накала страстей, я, улучив момент, незаметно выскакивала из дома.

В городском туалете было на редкость чисто: свежие, помытые тряпочки заботливо развешаны вдоль батареи, в углу аккуратно сложен скарб вещей «хозяйки» этого приюта, бездомной женщины, которую пустили пожить здесь в обмен на поддержание порядка. Я не знала в деталях о ее судьбе. Из ее скупых рассказов о себе я смогла понять, что ей довелось познать лагерь по статье за мелкое воровство с предприятия – то ли карандашей, то ли еще какой-то мелочи. Времена послевоенные были показательно карательные, и уже неведомо какие перипетии судьбы забросили «жительницу» городского туалета на край света, в суровое северное поселение.

– Что, опять отец буянит? – она подвинулась, уступая мне место у батареи. – Грейся давай, вот какой год суровый на морозы. Есть хочешь?

– Нет, спасибо.

– Ты на него не трать себя, не терзайся, это он с горя – по-другому не умеет. Растерялся, видно, по жизни, вот она его и покатила, как под откос… А ты не робей, не робей! Ты девка ладная, вижу – справишься, да и не одна ты, вот какое счастье у тебя – дите! Мне Бог не дал, эх, жизня…

***

Инта, январь, 1990 год

Русские люди празднуют зиму разудало, а северяне погружаются в эти праздничные дни с особым размахом. Выходные дни для шахтерского городка превращаются в затянувшееся веселье: сам Новый год, Старый Новый год, Масленица и, наконец, долгожданные Проводы зимы.

В один из вечеров, стараясь не слушать очередные нравоучения изрядно выпившего отца, стоя возле окна и прижимаясь животом к теплой батарее, я с удовольствием рассматривала через морозные узоры на стекле идущих по улице интинцев. Спешащие домой люди несли в авоськах домой желанные угощения и готовились встречать в кругу близких очередной талонный²⁴ год.

Мое внимание привлекла картинно поскользнувшаяся на ледяной корке асфальта девушка. Идущий рядом с ней молодой человек принялся ее поднимать. Из сумки рассыпались фрукты. Яркие, словно елочные шары, мандарины покатились по снегу. Прохожие радостно помогали собирать их, превращая все действо в рождественский веселый переполох. Я улыбнулась забавности происходящего. Молодой парень поправил съехавшую на глаза меховую шапку, поднял голову и, как показалось, посмотрел мне прямо в глаза.

Это был Андрей.

Я отпрыгнула от батареи, словно от раскаленной плиты. Спрятавшись под подоконник, села на пол. Малыш в животе недовольно зашевелился.

– Все хорошо, милый, все хорошо, сейчас мы с тобой выберемся из дома и пойдем в гости с ночевкой.

Последние ночи мне приходилось спать с вязальной спицей под подушкой, опасаясь участившихся агрессивных действий отца.

***

Инта, 14 апреля, 1990 год

Весна согрела необычно теплым апрелем. Такой яркой северной весны я больше не встречала. Солнце прорывалось в окна родильного зала. Дочь! У меня дочь! Девочка! Я боялась даже на минуту оторвать от нее глаза. Первый взмах ее ресниц, первый взгляд на мир, на меня – эмоции буквально захлестывали. Прижимая ее к себе, бережно качая на руках, я жадно ловила каждую минуту ее жизни.

Начиная с момента ее появления, я буквально сходила с ума от нежности и всепоглощающей любви. Все домыслы и слухи, все шепотки «Нагуляла в Москве!» практически не доносились до меня. Я, словно теплым одеялом, была надежна укрыта звуконепроницаемым куполом, в котором было место только мне и моей маленькой дочке. Я с головой нырнула в эти новые ощущения, в сладкое чувство, что я больше никогда не буду одна.

***

К сожалению, в те времена мой жизненный опыт, захудалая интуиция и слабый внутренний голос являли собой баснописных лебедя, рака и щуку. Придя регистрировать новорожденную дочь, я что-то мямлила, перебирая имена из предложенных старых советских справочников библиотеки ЗАГСа. Все мои жалкие попытки озвучить нравившиеся мне варианты женских имен словно разбивались о стену, натыкаясь на пристальный взгляд сотрудницы.

– «Маруся» мне очень нравится, – озвучила я.

Услышав это имя, работница ЗАГСа, сверля меня глазами и поправляя съехавшую на голове бабетту – модный аксессуар из пучка волос в виде круглого блина – поблескивая золотым зубом (не менее значимой, «шикардосной» вещью времен моды 70-х), тяжело вздохнув, изрекла:

– Мать-одиночка, чё ли? Ну хоть имя-то красивое дай дитю! «Маруся»! Дуся еще назови!

Я не осмелилась перечить такому явному, авторитетному и жизнеутверждающему превосходству и не стала озвучивать, что и имя «Дульсинея» мне было очень по душе и входило в пятерку предпочитаемых вариантов.

Видя, как представитель власти нервно постукивает пальцами, унизанными коллекцией золотых изделий советской эпохи, я, быстро собравшись, выпалила имя любимой и единственной немецкой куклы, привезенной другом отца:

– «Карина»! Мне нравится «Карина», Карина Андреевна! – И, словно оправдываясь, добавила: – Как моя кукла, родом из детства.

Наверное, дополнение явилось последним штрихом к моему портрету, созданному в голове этой женщины. Еще раз вздохнув, она быстро оформила документы, фыркнув на прощание:

– Поздравляю с куклой!

***

Инта, январь, 1991 год

Первый Новый год в жизни моей дочери мы отметили вдвоем. За это время мы научились многому – от вызова скорой помощи по поводу любой шишки, полученной в результате освоения первых навыков, необходимых в начале человеческой жизни, до элементарного диатеза.

Все сложные первые этапы мы проходили вместе: научились скатываться на подушки из уставших рук мамы в ночные часы; сидеть в специальном стуле рядом с ванной в ожидании ручной стирки пеленок (слово «памперс» еще не скоро войдет в лексикон русских людей); самостоятельно и спокойно ожидать в коляске у магазина окончания талонной очереди и смиренно сносить прочие тяготы бытовой жизни.

Эмоции, захлестнувшие меня в моем новом статусе материнства, ощущение своей нужности в устройстве нашего с дочерью нового мира уберегали меня от страданий и нарочитых сожалений. Я была благодарна свалившимся на меня трудовым будням молодой мамы. Это помогало заполнять день и радоваться каждому утру, начинавшемуся с улыбки моей дочери. Мир словно отблагодарил меня появлением родной души и сразу сделал сильной и счастливой.

У отца появилась очередная любовь, и на некоторое время его перевоплощение в образ трезвого жениха дало нам карт-бланш на отдых от его систематического состояния. Нам повезло остаться одним в квартире с дочерью, спокойно встречая ее первый Новый год.

В один из праздничных вечеров в дверь неожиданно позвонили. Осторожно вставая с дивана, пытаясь не разбудить уснувшую на моей руке дочь, я нехотя пошла к двери. С появлением Карины мои сны прекратились и превратились в блаженное наслаждение реальностью, когда часами разглядываешь малыша, сопящего рядом с тобой всю ночь.

– Кто там? – спросила я. В глазок не было видно, кто за дверью.

– Это я.

Голос показался мне знакомым, и я распахнула дверь.

На пороге стоял Андрей с одним из наших общих друзей, смущенно переминаясь с ноги на ногу. В руках Андрея были два больших пакета.

– Мы мимо шли, на площадь, на горку. С праздником! – заполнил возникшую паузу друг.

– А… Карина уже спит… Спасибо, – ошарашенно сказала я, суетливо прижимая к себе сунутые мне в руки пакеты.

– Красивое имя, словно кукольное, – смотря в пол, произнес Андрей и стал разворачиваться, чтобы уйти.

– Хочешь посмотреть? – как будто со стороны, услышала я свой голос, еще не успев понять, не пожалею ли о сказанном.

Лицо Андрея словно озарилось. Он торопливо снял ботинки.

– Я думал, не разрешишь. Спасибо!

В полумраке комнаты, еле дыша, он склонился над спящей дочерью.

– Какая красивая Булечка²⁵, вся в меня, – разглядывая дочь, произнес Андрей и неожиданно резко, не оборачиваясь, вышел.

Я стояла в шоке от происходящего, слезы душили меня.

Снаружи послышались хлопки салютов и петард, люди на улицах обнимали и поздравляли друг друга.

Я тихонько заплакала, как будто решила выплакать разом все слезы, накопившиеся за время моего эмоционального затворничества.

Каришка тихонько посапывала в детской кроватке.

***

Инта, июнь, 1991 год

– Привет, – Андрей присел на корточки перед Кариной, выбежавшей вместе со мной на звонок в дверь, и протянул ей плюшевого медвежонка. – Ришка собралась в парк? Давай коляску снесу, – предложил он мне.

– Нам надо одеться, – только и смогла выдавить я, выходя из ступора.

– Я подожду вас на улице, – ответил Андрей, легко подхватывая прогулочную коляску и спускаясь с ней по лестнице, словно это была часть нашего каждодневного будничного семейного сценария.