Kitabı oku: «Мир был на пороге конца»
Глава первая
Наталья Призорова рассказывает
В тот памятный мне июльский вечер сумерки наступили рано. В конце сада на фоне бледнеющего после кровавого заката неба высились темные стены замка Визен, увенчанные высокой четырехугольной башней.
Ничто не нарушало тишины, в большом и запущенном саду листва не колыхалась. В комнату доносился душный аромат роз. Казалось, что сад затаил дыхание в ожидании, что что-то случится. Я сидела в кабинете доктора Кауфманна и только зажгла лампу, собираясь почитать, как услышала на гравии дорожки шаги почтальона. У нас в доме бывало так мало посетителей, что мне не трудно было каждого из них опознать по звуку шагов. Несмотря на то, что Люси фон Кауфманн и ее супруг были воплощением доброты и очень внимательны ко мне, я все же чувствовала тоску по родине. Поэтому письма, получаемые мной из дома, из России, имели для меня очень большое значение, и не раз случалось, что я с нетерпением ожидала той минуты, когда услышу военную поступь нашего доброго старины Фрица.
Услышав его отчетливое приветствие: «Добрый вечер, фройляйн Наташа», я подняла голову и взглянула на выросшую на пороге сутулую фигуру в запыленном, синем мундире почтальона.
– Никого на крыльце не было, – сказал он, – и я пришел сюда.
– Я не слышала звонка, – ответила я. – Герр советник и супруга его отправились в гости, а у прислуги сегодня выходной день.
– Значит вы, фройляйн, остались одна в доме?
Я рассмеялась.
– У фройляйн, Фриц, много работы, – сказала я и указала на пачку исписанных листков бумаги, лежавших рядом с моей пишущей машинкой.
Он задумчиво покачал головой.
– Вся Германия сошла с ума! Газеты кишат сообщениями об ограблениях и убийствах, – заметил он мрачно. – Дом коменданта расположен на холме в стороне от города, и госпожа фон Шпейхер, бывшая комендантша, никогда не оставалась одна дома. Вам бы следовало хотя бы запирать двери.
– Со мной ничего не случится, – ответила я, – ведь тут недалеко расположен замковый караул. – И, приняв от него корреспонденцию, я с радостью обнаружила, что в числе полученных писем было и письмо для меня от моей замужней сестры Ирины. – Вы ведь знаете, что мы, русские девушки, привыкли сами следить за собой…
– Еще бы, – ответил Фриц, – у вас в России в защите нуждаются мужчины, и особенно полицейские, если все то, что пишут в газетах про ваших бомбистов правда.
И мы оба невесело улыбнулись.
– Во всяком случае, заключенных вам, фройляйн, опасаться не приходится, – продолжал почтальон, указывая на освещенные окна замка. – Господа офицеры чувствуют себя под арестом настолько хорошо, что никому из них не придет в голову бежать.
Я снова улыбнулась, потому что и у меня в голове промелькнула та же самая мысль. Замок Визенхольм был старинной крепостью, а со времен Бисмарка служил еще и гауптвахтой для подвергшихся взысканиям офицеров. Порой отбывавших наказание офицеров отпускали в город, и случалось, что я встречала кое-кого из них. Режим был очень мягок, и доктор фон Кауфманн не раз говорил, что возмутительно, что им разрешают играть в карты и выпивать.
Сад, в котором был расположен бывший домик коменданта, простирался вплоть до замковой стены, и по вечерам до нас из крепости доносились шум и голоса. Собственно дом, в котором мы жили, был предназначен для коменданта крепости, но когда на этот пост был назначен майор фон Гагенбек, то он, будучи холостяком, предпочел поселиться непосредственно в замке и сдал домик прибывшему в Визенхольм советнику фон Кауфманну.
– Да, господа офицеры не обидят фройляйн, – сказал Фриц. – Но я имел в виду бродяг. Во время уборки урожая сюда стекается много тварей этой породы… – И он покачал головой. – Удивляться нечему, люди сходят с ума от голода, и пока нам будут платить столь нищенское жалованье, преступления не переведутся…
Я удивленно взглянула на почтальона.
– Но, Фриц, – воскликнула я, – вы рассуждаете как социал-демократ! Только бы господин советник не услышал ваши рассуждения.
Лицо почтальона расплылось в широкой улыбке. Я была поражена. В доме советник читали «Крестовую газету», и социал-демократы именовались поджигателями и негодяями.
– Русской фройляйн можно сказать вещи, которых не станешь говорить прусскому чиновнику, – сухо заметил Фриц.
Я поспешила поскорее переменить тему разговора и спросила:
– Вы должно быть не прочь выпить пива после проделанного пути?
– Если вы будете столь добры и нальете мне стаканчик, то не откажусь. Очень душно, должно быть, скоро будет гроза…
Я выбежала в столовую и направилась к леднику, чтобы достать бутылку пива. В это мгновение до моего слуха донеслись отдаленные раскаты грома.
– Ваше здоровье! – провозгласил Фриц, опорожняя стакан. Затем почтальон отставил стакан и расправил усы. В эту минуту свет замигал.
– Боже мой, – воскликнула я, – неужели потухнет электричество? Мне еще предстоит поработать, прежде чем я лягу спать…
– Электрическая станция перегружена, – заметил Фриц, – после прошлогоднего посещения его величества у муниципалитета нет денег на необходимый ремонт. Городу придется повременить с приличным электрическим освещением, пока нам не удастся провести еще несколько социал-демократических гласных. Но ждать придется недолго…
– Я очень слабо разбираюсь в политике, – заметила я.
– Речь идет о вещи более значительной, чем политика, – внушительно сказал он. – Борьба ведется теперь не между партиями, а между армией и народом. И из этого положения есть только два выхода – или война, или революция…
И снова послышались раскаты грома.
Я улыбнулась.
– Война? Революция? Фриц, вы болтаете глупости. Люди, способные утверждать нечто подобное, не отдают себе отчета в том, что они говорят. Ни России, ни Германии это, слава Богу, не грозит! Ведь и у вас, и у нас имеется нравственный стержень нации, который удержит нас от глупостей. У нас есть царь, которого обожает народ, а у вас – кайзер, которым вы можете гордиться. Ваша страна процветает, у вас прекраснейшие города с изумительными театрами и садами, которые находятся в вашем распоряжении и в которых вы можете проводить время вместе со своей семьей. У вас множество дешевых развлечений, которых лишены рабочие других стран. А что касается войны, то вы напрасно верите всему тому, что пишут в газетах. Никогда еще отношения России и Германии не были такими дружественными, как сейчас.
Почтальон медленно надел свою фуражку.
– Возможно, что вы и правы, моя милая маленькая фройляйн, – пробормотал он, – но если военщина захочет войны, то ей не трудно будет добиться своего под каким угодно предлогом. У вас, правда, тоже имеется парламент; и поверьте, ваша Дума – совсем не то, что наш рейхстаг, в котором только болтают и который не имеет никакого влияния. Вы в настоящее время пребываете в военном государстве. Штатский у нас не имеет никакого значения. Если бы вы вздумали рассказать начальнику почтовой конторы все то, что я вам сказал сегодня, то меня тут же выбросили бы на улицу, и, быть может, уже упрятали бы в тюрьму и лишили пенсии. Моя семья умерла бы с голоду. Но, поверьте мне, народные массы начинают проявлять беспокойство под этим военным режимом. И как только военные заметят, что им не сладить с народом, так они тут же развяжут войну. И это может случиться гораздо скорее, чем вы предполагаете…
Я недоверчиво рассмеялась.
– Война? С кем же вы будете воевать?
Фриц некоторое время помолчал. До моего слуха донесся порыв ветра. На небе за замком промелькнуло несколько грозовых вспышек, и загремел гром, на этот раз ближе и громче.
Осторожно оглядевшись по сторонам, почтальон приблизился ко мне и сказал:
– В казармах происходят диковинные вещи. На фабриках работают круглые сутки. Поговаривают о том, что армию переобмундируют и оденут в серое. Знаете ли вы, что таится за этим?
У почтальона были вдумчивые и умные глаза. Они смотрели теперь на меня и были доверчивы, как глаза ребенка. Не дожидаясь моего ответа, он продолжал:
– Нет никакого сомнения, что это новое обмундирование предназначено для похода. Другими словами, немецкая армия готовится к мобилизации. А это, – и, горько усмехнувшись, он закончил, – это означает войну!
Слова Фрица не произвели на меня большого впечатления, потому что в тот же день после обеда я пила кофе у жены лейтенанта Мейера. Там собрались молодые офицеры расквартированного в Визенхольме батальона, в их числе был и лейтенант Руди фон Линц, особенно благоволивший ко мне. А вечером мне позвонил майор фон Гагенбек, осведомлявшийся, не может ли он навестить меня. Мне не хотелось принимать его в отсутствие хозяев, и поэтому я отклонила его посещение. Если бы действительно ожидалась мобилизация, то офицерам, наверно, было бы не до светских развлечений и визитов. И поэтому я саркастически осведомилась у Фрица:
– С кем же вы будете воевать?
Он задумчиво покачал головой.
– Там видно будет, фройляйн. Я – не политик. Быть может, война возникнет в связи с волнениями на Балканах. В газетах сказано, что Австрия собирается потребовать от Сербии удовлетворения за убийство эрцгерцога…
– Так оно и должно быть! – воскликнула я. – Доктор фон Кауфманн говорит, что все это произошло по проискам сербского правительства. И подумать только, что несчастного эрцгерцога убили вместе с его женой!
– Да, – заметил почтальон, – что будет, то будет! Спокойной ночи, фройляйн! И взглянув на сад, безмолвно раскинувшийся перед нами, он сказал: – Мне следует поспешить, чтобы я мог добраться домой до грозы.
– Спокойной ночи, Фриц, – сказала я и направилась к письменному столу, собираясь прочесть полученное письмо.
В дверях он нерешительно остановился.
– Я попрошу вас никому не рассказывать того, о чем мы беседовали с вами. Если об этом станет известно, я подвергнусь большим неприятностям…
– Не беспокойтесь! – ответила я. – Я уже успела забыть все сказанное вами и рекомендую вам последовать моему примеру.
Он неуверенно улыбнулся и покачал головой.
– Спокойной ночи, фройляйн. Приятного сна!
– И вам того же!
И снова я услышала хруст гравия под его ногами. Вспыхнувшая молния на мгновение осветила сад, и в тот момент, когда я снова взяла в руки письмо сестры, раздался оглушительный раскат грома.
Глава вторая
Шаги в саду
Смутные намеки почтальона все же в некоторой мере обеспокоили меня. И не потому, что я поверила в возможность войны. Его сообщение о том, что в казармах готовились к мобилизации, меня не волновали, так как я была уверена, что это была подготовка к очередным маневрам. Я привыкла к тому, что офицеры вечно жаловались на то, что приходится всегда к чему-либо готовиться – то бывали маневры, то какой-нибудь инспекторский смотр, то еще что-нибудь в этом роде.
Гораздо больше меня обеспокоило упоминание о появлении в городе всяких подозрительных бродяг. Домик коменданта стоял очень уединенно, а в газетах мне не раз приходилось читать об ужасных преступлениях, совершавшихся в уединенно расположенных жилищах.
Однако ночь была такая душная, что я не могла решиться закрыть двери. Поэтому я ограничилась тем, что выдвинула ящик письменного стола и удостоверилась в том, что большой револьвер доктора Кауфманна действительно лежал на своем обычном месте. Затем я снова наполовину задвинула ящик и опустилась на стул, стоявший рядом, чтобы, наконец, прочесть письмо, полученное от моей сестры.
В письме главным образом шла речь о нашем плане провести втроем лето в Шварцвальде. Я рассчитывала, что Ирина приедет в Германию со своим мужем, и мы вместе проведем лето. На конец июля мои французские друзья Марвили пригласили меня к себе в гости в Берлин, и 1 августа я должна была встретиться там с Ириной и Володей. Так как Кауфманны собирались 24 июля выехать в Карлсбад, такой порядок меня устраивал как нельзя лучше.
Ирина еженедельно писала мне чудесные письма, и каждое письмо как бы являлось сколком ее существа. Мы всегда были дружны, братьев у нас не было, и мы рано утратили мать. Отец наш служил офицером в Коканде, ну а мы с ней воспитывались в Твери у его сестры.
Ирина была маленькой, склонной к домашнему уюту женщиной, тогда как я, по уверениям отца, тяготела к «романтическим приключениям». До того, как переехать в Визенхольм, я жила с нею и с Володей в Твери, затем поступила в университет. Когда моя университетская подруга Маша фон Кауфманн предложила мне должность секретарши у своей тётки, я искренне обрадовалась. Я должна упомянуть, что госпожа фон Кауфманн была популярной немецкой писательницей, автором ряда романов, писавшей под псевдонимом Люси Уолтерсон. Предложение поехать к ней было сделано мне в ту пору, когда я прозябала за скучнейшей работой в библиотеке. Ирины была против моего отъезда в Германию, но я уже привыкла к тому, что она была против всех моих начинаний. Единственное, что она готова была одобрить, – мое замужество с Сашечкой, но к этому я не питала никакой склонности. Мне не хотелось в двадцать два года обзаводиться семьей и собственным хозяйством. Мне хотелось попутешествовать, поглядеть на мир, и поэтому, трогательно попрощавшись с Сашечкой, я уехала в Германию.
Милая Ирины! Она писала мне длинные письма, заполняя листки бумаги всем, что приходило ей на ум, – она писала о Володе, о своем пупсе, о новом автомобиле, наконец, о Билле. Ее письма переносили меня снова в Англию, в другой мир. Просматривая исписанные ею листки, я забывала о моем новом окружении.
«В воскресенье после маёвки Сашечка пришел к нам, и первый его вопрос был о тебе. Право, тебе следовало бы написать бедняге. Он выглядел отвратительно и сказал, что ты совершенно не отвечаешь на его письма. Он убежден в том, что ты влюбилась в какого-нибудь неотразимого прусского лейтенанта. Неужели он прав? Напиши мне о своих победах! Действительно ли немцы в восторге от сочетания твоих темных волос с голубыми глазами? Им должно быть изрядно надоели блондинки. В четверг, по случаю дня нашей свадьбы, Володя повел меня в театр. Мы смотрели очень интересную пьесу…»
Шум хлынувшего дождя прервал мое чтение. Дождь полил как из ведра, и отдельные капли ветром доносило в комнату.
Я вскочила и направилась к двери, чтобы запереть ее. Бросив беглый взгляд на часы, я увидела, что стрелки показывают три четверти десятого.
В то мгновение, когда я достигла двери в сад, мне почудилось, что я слышу шорох осторожных шагов по дорожке. Испуганно я воскликнула: «Кто там?» Шаги замерли, и я снова услышала лишь шелест дождя. Сад был погружен во тьму, и только в части, освещенной светом из комнаты, я видела серебряную паутину дождя.
Вспыхнувшая молния осветила сад, и я увидела, что на фоне кустов стоит тщетно пытающийся скрыться от ливня мужчина.
Я страшно испугалась, но не растерялась, отпрянула назад и схватилась за створки двери, собираясь их захлопнуть. Но в это мгновение раздался оглушительный раскат грома. В следующее мгновение лампа на столе потухла, и дом погрузился во мрак.
Снова я услышала осторожные шаги на дорожке. Дверь распахнулась, и я увидела, как во мраке в комнату осторожно скользнула чья-то фигура.
Глава третья
Когда палит пушка
Прежде чем я успела закричать или тронуться с места, я услышала спокойный мужской голос. Незнакомец говорил по-русски:
– Все в порядке, не пугайтесь, пожалуйста.
То был приятный мужской голос, и звучал он несколько возбужденно. Но то была грамотная русская речь, которую мне довелось услышать впервые за шесть месяцев, проведенных в Визенхольме.
Несколько успокоившись, я спросила дрожащим голосом:
– Кто вы? Что вам здесь угодно?
Я отступила в глубь комнаты и попыталась зажечь лампу, но лампа не желала гореть. Тщетно мои руки пытались нащупать коробку спичек, которая вместе с папиросами лежала рядом с пишущей машинкой. Я знала, что на письменном столе стояла свеча.
Из темноты до меня донесся тихий смешок.
– Право, не особенно удобно представляться в темноте, – сказал он. – Быть может, вы могли бы зажечь свет? Ведь вы Наташа Призорова?
Тон незнакомца несколько успокоил меня. Я также почувствовала комичность моего положения и, улыбнувшись, ответила:
– Да, я Призорова, Наталья Петровна. Но свет почему-то не зажигается. Кто вы такой? Как попали вы сюда? Вы испугали меня…
– Право, я очень сожалею, что напугал вас… Это не входило в мои намерения. Разумеется, я полагал, что вы поймете…
– Я не знаю, что вы хотите этим сказать, – раздраженно заметила я. Мысль незнакомца, что я могла отнестись к его внезапному появлению среди ночи в нашем доме, как к чему-то должному, возмутила меня. – Откуда я могу знать, может быть, вы преступник, который пытается забраться к нам в дом?
Я услышал короткий вздох.
– Господи, не могу же я вам все объяснить в темноте. Как нелепо это положение, когда мы беседуем друг с другом словно двое слепых. Черт побери, я хочу видеть вас.
– Во всяком случае, я испытываю еще более сильное желание вас видеть, – твердо ответила я. – Я вас знаю?
– И да… и нет, – раздался ошеломивший меня ответ.
– В таком случае дайте мне спички.
Он простонал в ответ:
– У меня нет спичек. И у вас их тоже нет?
– Где-то здесь лежала коробка спичек, но я не могу найти их в темноте, – сказала я.
– Быть может, нам обоим удастся найти ее.
Мои глаза несколько свыклись с мраком, и я увидела, как темный силуэт, вырисовывавшийся на фоне двери, сделал по направлению ко мне быстрое движение.
– Останьтесь там, где стоите, – резко сказала я. – Подождите, пока я найду спички.
Я услышала сдержанный смех. Незнакомец остановился. Снова вспыхнула молния и при ее свете я увидела незнакомца. Он стоял с обнаженной головой у двери в сад.
– Быть может, вы смогли бы раздобыть свечу? – спросил он. – Я…
Оглушительный раскат грома оборвал его слова.
– Нет, – ответила я, – никого нет дома, и я не знаю, где мне найти спички.
И тут же мне стало ясно, что я совершила оплошность. Прежде чем мне удастся выяснить, чего хотел этот человек от меня, мне не следовало говорить ему о том, что я одна в доме.
Еще более стало мне ясно, что я совершила оплошность, когда я услышала, как незнакомец облегченно вздохнул и спросил:
– Так значит в доме нет никого, кроме вас, нет?
Я ничего не ответила. Я стояла перед письменным столом и тщетно искала спички. Рука моя коснулась ящика письменного стола, я вынула револьвер и засунула его под пачку бумаги. И в следующую минуту я наступила ногой на спички, свалившиеся на ковер.
Я зажгла свечу на письменном столе. Фитиль был закапан сургучом и первое время горел очень слабо. При слабом свете я внимательно оглядела незнакомца. Я должна признаться, что при первом же взгляде на него мои опасения рассеялись. То был человек сравнительно невысокого роста, и его внешний облик полностью подтверждал впечатление, порождаемое его голосом. Он производил впечатление приличного человека.
Несмотря на то, что его серый костюм был сильно поношен и заляпан грязью, но было видно, что костюм этот был сшит у первоклассного портного. Обратила я внимание также и на тщательно зачесанные волосы незнакомца и на коротко подстриженные усы. Он сильно промок и поднял воротник пиджака, пытаясь защититься от дождя. Он вытер лицо платком и мне бросилось в глаза, что платок этот был очень грязен.
Я с интересом разглядывала его, и с не меньшим интересом он оглядывал меня. Я заметила, что глаза его беспрестанно блуждали, переходя с меня на приотворенную дверь в столовую, чтобы затем перейти на дверь в сад, где все еще продолжал шелестеть дождь.
У него были странные глаза: чуть красноватые и близко посаженные друг к другу. В них было выражение безграничной смелости.
Первым нарушил молчание незнакомец.
– Так, значит, вы не ожидали меня?
Изумленная его вопросом, я отрицательно покачала головой.
– Если вы мне назовете свое имя… – начала я, но он прервал меня новым вопросом.
– Сегодня воскресенье?
– Да.
Меня снова охватило беспокойство. Он производил очень смирное впечатление, но его глаза были не совсем обыкновенными глазами. Не таилось ли в них безумие?
– Воскресенье, 19 июля? – повторил он свой вопрос.
– Да.
Он снова умолк и погрузился в глубокое раздумье. Нахмурившись, он продолжал исподлобья поглядывать на меня.
– Быть может, вы случайно знаете кого-нибудь, кто имеет инициалы «И. Г.»?
– И. Г.? – переспросила я. – Нет, кажется у меня нет знакомых с такими инициалами. Кто это?
И снова он уклонился от ответа на мой вопрос.
– И в последнее время вас не навещал никто из наших? Я имею ввиду из русских? Вы не получали никаких писем?
– Нет, – ответила я, – в течение шести месяцев вы первый русский, с которым я говорю. Ведь вы – русский?
– Я? – рассеянно спросил он. – Да, конечно?
И, возвращаясь к затронутой теме, он спросил:
– И вы не видели этого человека и в городе?
– Я не знаю, о ком вы говорите.
– Разумеется, не знаете, – словно про себя заметил незнакомец. – Ему приблизительно тридцать лет, у него темные волосы, живые синие глаза…
Проговорив эти слова очень быстро, он взглянул на меня, словно пытаясь прочесть мой ответ.
– Нет, – сказала я, – я никого не видела, кто подходил бы под эти приметы. Мне кажется, что я единственная русская в округе. А теперь, – продолжала я, чувствуя, что таинственность, окружавшая незнакомца, начинает раздражать меня, – быть может, вы мне скажете, кто вы такой и что вам здесь угодно? Откуда вам известно мое имя?
– Говоря по правде, мне поручили отыскать вас…
– Вот как? Кто же вам поручил это?
– Ваши родственники в Петербурге!
Я пристально взглянула на него. Мой единственный дядя проживал на своем хуторе на Кубани. Тетка, сестра матери, была больна и лежала в постели. А что касается моей сестры, то она жила не в Петербурге, а в Твери.
– Так значит, вы познакомились с моими родными? – спросила я. – Кто же из них попросил вас навестить меня?
Одно мгновение он поколебался, а потом решительно заявил:
– Ваш отец! Ведь вы дочь полковника Призороваа?
Я вздрогнула. Но, зная, что незнакомец внимательно наблюдает за мной, я попыталась не проявить своего волнения.
– Ах, вот что! Вы знаете отца? Когда вы видели его в последний раз?
– Недавно в Петербурге.
– Где вы познакомились в ним?
– Нас познакомили в клубе. Когда он узнал о том, что я уезжаю в Германию, он сказал: «Если вы будете недалеко от Визенхольма, разыщите мою дочь Наталью. Она служит секретаршей у госпожи фон Кауфманн, – знаете, это романистка Мими Зардо. Они живут в бывшем доме коменданта». Наталья Петровна, ваш отец на редкость симпатичный человек.
– Да, он славный, – заметила я. Мое сердце забилось сильнее, и я напрягла свой слух, надеясь уловить какой-нибудь шорох в доме, который возвестил бы о возвращении домой хозяев. Но сейчас было около десяти часов вечера и вряд ли можно было предполагать, что они возвратятся раньше одиннадцати.
– Вы… вы ведь еще не назвали мне своего имени, – продолжала я, чувствуя, что молчание становится для меня нестерпимым.
Он нервно рассмеялся.
– Совершенно верно. Меня зовут Дроботов. Майор Николай Александрович Дроботов. А теперь, после того, как я представился вам, Наталья Петровна, позвольте мне еще раз принести вам свои извинения по поводу того, что я напугал вас. Я попытался укрыться от ливня под деревом, но лишь после того как ударила молния, сообразил, насколько это неосторожно. Потом я увидел вас и пробрался сюда с намерением тут же объяснить вам, в чем дело. Внезапно потухло электричество, и я… Вы, должно быть, интересуетесь, как я попал в ваш сад? Мне необходимо было переговорить с вами по одному очень важному личному делу, и прежде, чем позвонить, я хотел выяснить, не могу ли я вас повидать иным образом.
Он проговорил все это весьма фантастическое объяснение единым залпом и затем замолчал, словно желал выяснить, какое на меня впечатление произвело это объяснение.
В доме было по-прежнему тихо, дождь несколько сдал, гроза пронеслась, но порой еще были слышны отдаленные раскаты грома.
– Раз вы уже очутились здесь, – заговорила я, пытаясь умерить свое волнение, – быть может, вы мне скажете, чем я могу вам служить?
Он засмеялся.
– Я попал в очень нелепое положение. Собственно говоря, мне следовало встретиться в Визенхольме с одним своим приятелем, о котором я уже упоминал вам, и вместе с ним отправиться в Баден. Он должен был прибыть в Визенхольм вчера, но, по-видимому, не прибыл. Так как вы являетесь единственным мне известным в этом городе лицом, то я назвал ему ваше имя, с тем, чтобы он навестил вас вместо меня. Ведь я обещал вашему отцу вас навестить. Поэтому я полагал, что, быть может, вы ожидаете меня. Вам понятно теперь?
– Не совсем, – откровенно ответила я на его запутанное объяснение.
– Прибыв сегодня вечером в Визенхольм, – продолжал незнакомец, – я вдруг обнаружил, что меня обокрали в дороге. Я заснул и когда проснулся, то оказалось, что у меня вытащили бумажник, утащили чемодан и даже шляпу. Если бы мой друг оказался здесь, то все было бы в порядке. Наконец, если бы я мог здесь пробыть до завтрашнего утра, то я дал бы телеграмму о том, чтобы мне прислали деньги. Но мне совершенно необходимо уехать еще сегодня вечером. Поэтому мое положение не из легких, а вы являетесь единственным знакомым мне лицом в Визенхольме, и я решил попросить вас дать мне взаймы некоторую сумму. Мне бы хватило ста марок. А если бы вы могли меня к тому же снабдить шляпой…
Мы продолжали беседовать, стоя, – я у письменного стола, а он у двери в сад. При этом рука моя покоилась под связкой бумаг на рукояти револьвера.
– Это все? – спросила я, выждав окончание его речи.
Услышав мой тон, он перестал улыбаться.
– Да… кажется, все… – заметил он. – Вы… ведь мне верите, Наталья…
– Нет, не верю, – ответила я решительным тоном.
– Но почему? – вырвалось у него.
– Да потому, что мой отец умер за три месяца до моего отъезда в Визенхольм.
На мгновение он утратил самообладание и провел рукой по волосам.
– Боже, – вырвалось у него, – теперь всему конец!
– А теперь, – продолжала я, – быть может, вы покинете наш дом тем же путем, каким вы проникли в него?
Он продолжал смотреть на меня, и лицо его приобрело жалкое выражение. Лоб его был озабоченно нахмурен, и он в отчаянии запротестовал:
– Этого я не могу сделать, во всяком случае я не могу уйти без денег и без шляпы.
– От меня вам не получить денег, господин майор, – резко заметила я, – и настоятельно советую вам исчезнуть, прежде чем домой возвратится герр Кауфманн. Он судья, советник юстиции и не будет столь снисходителен по отношению к вам, как я.
– Вы не понимаете меня, – мрачно заметил он, – я не могу уйти так. Послушайте, Наташа, – и в его голосе зазвучала теплота, – думайте обо мне, что вам будет угодно, но дайте мне сто марок. Вы их получите обратно и тем самым окажете мне огромную услугу…
– Я и не думаю вовсе оказывать вам услугу, – заметила я, – вы самый обыкновенный обманщик, чего ради стану я вам давать деньги?
– Потому что мне они необходимы, говорю вам!
– Очень сожалею, но эта причина для меня еще недостаточна!
Он нерешительно огляделся и на мгновение застыл, прислушиваясь к шорохам в саду. Не знаю почему, но его поведение напугало меня, и я вытащила из-под бумаг револьвер и стала таким образом, что, держа револьвер наготове, не показывала его ему, укрыв оружие за пишущей машинкой.
Когда он снова повернулся ко мне, я прочла на его лице выражение мрачной решимости.
– Вы очень отягчаете мое положение, – сказал он. – Я должен раздобыть деньги.
И он решительно направился ко мне.
Я направила на него свой револьвер.
– Револьвер заряжен, – воскликнула я дрожащим голосом, – еще один шаг и я стреляю!
Он остановился и закрыл лицо руками, словно пытаясь защититься от выстрела. Мне бросилось в глаза, что в его жесте было больше отчаяния, чем испуга.
– Разве вас не учили никогда не направлять на человека дуло заряженного револьвера? – воскликнул он. – Отложите оружие в сторону?
Я сердито топнула ногой, чувствуя, что близка к тому, чтобы расплакаться.
– Уходите, говорю вам! Здесь вы ничего не добьетесь!
Но он не трогался с места. Несмотря на то, что револьвер был направлен на него, он продолжал приветливо смотреть на меня, и на губах его играла улыбка.
– Боже! – сказал он, обращаясь к самому себе, – ваша смелость нравится мне! Но…
В это мгновение раздался оглушительный грохот. То выстрелила крепостная пушка.
