Kitabı oku: «Стальная волчица», sayfa 3
–По секрету, мальчишки тебя Стальным волком называют, но глядя на тебя, я прихожу к обратному выводу, внезапно заявляет юноша.
Эдвард смотрит на Лукаса так, будто тот совершил грандиозную глупость. А я едва сдерживаю душераздирающий смех.
Ох, парень, если б ты только знал, как ошибаешься…
–Наверное, у них есть на то причины – говорю, ловя на себе заинтересованный взгляд младшего брата, при этом, не отрывая глаз от ярко бурого пятна на руке старшего. Кровь давно остановилась. Запеклась. Порезы не глубокие, но все же рядом с косточками. Наверно поранился, когда собирал осколки – А ты у нас белка. Верно? – мальчишка кивает –Эдвард, а тебя как называют? Свирепый бык, тореадор или…
–Охотник – с издевкой отвечает Лукас.
Оба юноша сверлят друг друга взглядом. Я понимаю, что странно обсуждать прозвище, учитывая неловкость ситуации, но не я же начала это. Почему младшего прозвали Белкой, вопрос без ответа, а вот старшему подходит полностью. Он действительно охотник. Только не гоняется за животными или птицами, в попытке подстрелить. У него иная цель-победа. Да, он охотник за славой. Охотник за кубками. Охотник за богатствами. Тогда почему у меня такое чувство, будто ему это не нравится совершенно. Но ведь он родился миллиардером, неужели ему противна мысль, что у него есть деньги. Глядя на него так не скажешь. Но что тогда было во дворе? Галлюцинации? Не похоже. Я четко видела, как его мутит. Может он мастер комедии? Тоже не складывается. Посмотрим, что жизнь преподнесет. Чует мое сердечко, в семье Бейнов есть тайна. Тайна похлеще моего прошлого. Может оно и не так плохо складывается…впрочем, сомневаюсь.
–Ты чего заходил-то? – спрашивает сухо брюнет. В отличие от меня, мокрой курочки, он при параде. На нем домашний спортивный костюм темно синего цвета.
–Уже не важно – отвечает Лукас, кидая в мою сторону оценивающий взгляд.
–О чем ты думаешь? – пытаясь понять выражение моего лица, спрашивает юноша с внешностью древнегреческого бога, пока мы идем в гостевую комнату, назад к сборищу.
–О доме – честно отвечаю я.
–Сар, можно задать вопрос? – я киваю, он нерешительно продолжает – Почему ты выжила? – в голосе интерес, с примесью…злобы? Ненависти? Яда?
–Не знаю. Улица для меня была и остается меньшей проблемой. Поверь, бывает гораздо хуже. Например, когда в детском доме озлобленные никому не нужные дети запирают друг друга в темных кладовках, без шансов на спасение. Или когда пьяные не могут поделить водку, а может и кого похлеще. Или же криминальные авторитеты развязывающие бойню из-за пустяков.
–Звучит мерзко – через-чур уверенно и гневно соглашается спортсмен.
–Знаешь, с тех пор, как папы не стало, мир изменился – добавляю неожиданно для себя самой.
–Твой отец был хорошим человеком. Я знаю.
–Эдвард, откуда ты можешь знать это? Еще вчера мы с тобой не здоровались, а сегодня ты говоришь мне такие вещи. В честь чего это? Кто тебя ужалил?
–Ты, вообще то – напоминает он, я краснею – Когда-то, очень давно твой отец помог мне, брату и родителям. Я был мальчишкой, но до сих пор помню, как он отказывался принять подарок за все благодеяния. Тогда я посчитал его сумасшедшим. Он так лихо все организовал, что не принять дар родителей, было верхом неприличия. Но он вернул коробочку со словами «право, не стоило». Я смотрю на озадаченную маму. Отец скулит, хуже Барона, упрашивая человека в простом полосатом свитере принять скромный дар в знак признательности. Мне интересно наблюдать за прокурором. Твой отец такой маленький, толстенький, с вороньим гнездом на голове. Он держит чемоданчик с инструментами, так словно там сидит джин. Его фуражка опасно накренилась, а он не замечает. Его сероватые усы легонько подрагивают, когда он оправдывается. Он неловко переминается с ноги на ногу, вручая маме ожерелье, отцу часы ручной работы. Уже тогда, он промышлял ювелиркой – замечает юноша с отстранённой улыбкой – Я смотрю на него с едва скрываемой обидой. Вдруг, он подходит ко мне, я смотрю на него с надеждой. Твой отец достаёт из своего непримечательно портфеля машинку. Машинку, о которой я мечтал! Моя благодарность не знает границ. Я кидаюсь ему на шею, и он, в отличие от моей те…, то есть моего отца, не отталкивает меня. В его объятьях столько тепла, любви, заботы. Мне становится любопытно, кто вызывает в нем столько эмоций. Я вижу, что он устал, только не понимаю от чего больше, от жизни или работы. Мне становится грустно. Не знаю как, но твой отец почувствовал это, он просто прижал меня к себе еще крепче, даря покой. Но все равно я не мог понять, почему он так отчаянно не принимал подарок. Тогда не мог, теперь могу – он замолкает.
Я слышу, как он сглатывает комок. У меня у самой те же чувства. Та же боль от мысли, что я больше никогда не смогу обнять папу. Вот также утонуть в его объятиях, чувствуя себя в безопасности. Забытое ощущение. Несбыточная мечта. Остались лишь воспоминания, и нескончаемые кошмары.
–Определенно, я знаю почему, он отказался.
–Почему же?
–Мне думается, он просто боялся за тебя.
–Боялся за меня? – переспрашиваю не веря.
–Да. Этот подарок был ключами от «ягуара», на котором ты ездишь. Тогда он, конечно, не мог признаться, кому отдаст железного коня, если примет коробочку. Теперь не сказал бы, по иной причине – он отводит взгляд.
Я вижу, как темнеют его глаза. Как напрягаются пальцы. Я понимаю, что Эдвард хочет сказать. В памяти всплывает раздавленная грузовиком машина. Внутри нее мой отец.
–Спасибо, что рассказал. Ой, чуть не забыла, с днем рождения! – кричу, вылетая на улицу.
Он не успевает понять, как я уже оказываюсь за воротами, игрива раскручивая ключи с пауком от обещанной квартиры. Я не сомневаюсь в этом по одной причине, к брелоку приклеена записка из двух слов: для Ви.
Последнее, что я вижу, ликующая толпа, обступающая его.
Пусть я и не поздравила тебя как следует, но, похоже, подарила гораздо больше, чем все это сборище. До завтра Эдвард. Завтра все встанет на свои места. Снова учеба. Снова немые приветствия. Снова Виолетта. Вот только этот день останется для нас особенным. Ведь сегодня мы впервые заговорили.
Глава 4. Лизи-девушка из прошлого.
Я захожу в битком набитый лекторий. Гвалт стоит такой, что описанию не поддается.
Я смотрю на девушку, что стоит за стойкой завкафедры. Она молодая. Возможно, моложе меня, но в ней есть что-то такое, что заставляет содрогнуться. Я изучаю ее еще пристальнее, еще внимательнее.
На ней обычный черно-белый костюм в клеточку. Простые туфли с открытыми носами. Простая сумка, перекинутая через плечо. Обычная прическа. Но есть в ней изюминка.
Она выжидающе смотрит на меня. Я здороваюсь. Мне хочется узнать кто она и откуда. Я ловлю себя на мысли, что эта особа напоминает мне девушку из далекого прошлого. Прошлое, которое должно остаться за семью печатями. Прошлое, которое стоило мне многого. Прошлое, которое я не хочу вспоминать. По край не мере не сейчас.
Боковым зрением я отмечаю, как она пожирает меня. В ней чувствуется страх. Меня напрягает это. Я пытаюсь вспомнить, где могла видеть ее, но не выходит. Она указывает на часы, а затем на парту. Похоже, она будет заменять Элину Дмитриевну Лаврушину. По необъяснимой причине мне это не нравится. Я присаживаюсь на свое место, в самом углу, на галерке. Не хочу быть в центре внимания. Никогда не любила, но как назло, меня всегда замечают.
Она смотрит на меня с любопытством, вычерчивая иероглифы на доске. Меня начинает раздражать ее чрезмерное внимание. Эдвард проходит мимо. Он тоже опоздал на пару. Я с удивлением отмечаю, как распухла его щека.
Кто его так и за что?
Мне становится стыдно. Я понимаю, он получил за вазу. Он принял удар, который предназначался мне. Я прикрываюсь блокнотом. В лектории холод настолько сильный, что студенты вынуждены сидеть в куртках, и то это не спасает. У большинства красные носы. С удивлением, замечаю, что у девушки на замене краснеют уши.
Видимо я так привыкла к холоду дома, а потом на улице, что организм выработал иммунитет. Я сижу в футболке, единственная во всем лектории и не пытаюсь согреться.
–Сара Ви здесь? – спрашивает практикантка, с неохотой встаю – Очень хорошо – ее губы сужаются в насмешке – Кто написал «Джейн Эйр»? – спрашивает она, попутно облизываясь.
Мне не нравится ее нападение все больше и больше. Девушка явно наслаждается. Наверное, думает, что я из класса отстающих. Отчасти она права, не многие садятся на самом верху подальше от преподавателя. Кому в здравом уме придет такая мысль, исключения составляют прогульщики, да отпетые хулиганы. А я стою аккурат по серединке.
Я бы позабавила ее, да неохота. Мало того, что выделяюсь на общем фоне внешним видом, так еще она хочет выставить дурой. Что ж удачи тебе детка. Не на ту напала. Знай свое место. Имей мозги. Не суйся!
–Шарлота Бронте – без тени сомнения отвечаю, даже не взглянув на обложку.
Лекторий стихает. Я замечаю, как многие возможно впервые замечают не то что название книги, но и автора.
Имя автора выделено крупным шрифтом, почти тем же, что и название книги. Сама книга в потрёпанном переплете с пожелтевшими от времени страницами отставлена в сторону. У большинства она несколько недель пролежала, где придется, так и не раскрыв своей истории. От этого мне становится грустно.
–Как звали героев книги? – снова задает свой вопрос девушка с коварной ухмылкой.
–Мистер Рочестер – гордый, своенравный и суровый мужчина, богатый и знатный господин. Миссис Рид – тетя Джейн, отдавшая ее в приют для сирот. Элиза, Джон и Джорджиана – дети миссис Рид. Мисс Темпль – директриса Ловуда. Мистер Брокльхерст – один из попечителей Ловуда, жестокий и жадный человек. Элен Бернс – лучшая подруга Джейн в Ловудской школе. Адель Варанс – воспитанница мистера Рочестера. Миссис Фэйрфакс – экономка мистера Рочестера. Бланш Ингрэм – надменная красавица, главная претендентка на сердце и состояние героя. Берта Рочестер – сумасшедшая супруга господина. Грейс Пул – сиделка безумной Берты. Сент-Джон, Мэри и Диана – ближайшие родственники Джейн Эйр – без запинки отвечаю я. Девушка явно не ожидала такого. Как впрочем, все остальные.
–Название усадьбы?
–Торнфилд.
–Чем заболели в приюте?
–Холерой.
–Чем поразила мистера Рочестера Джейн?
–Рисунками – отвечаю с легкой едва заметной улыбкой, адресованной листу бумаги с фэшн-иллюстрацией.
–Как Джейн познакомилась с господином?
–Случайно. Она оказалась рядом в момент, когда конь сбросил мистера Рочестера. Тот повредил ногу. Она помогла ему доковылять до дома, после чего получила работу.
–Кем работала Джейн в Торнфилде первые месяцы?
–Гувернанткой.
Вопросы становятся все жестче, ответы стремительнее. Она почти срывается на крик, в то время как я умудряюсь рисовать, отвечая. Сразу заметно, как ее это бесит.
–Что побудила Джейн оставить вновь обретённых родных?
–Известие, что сумасшедшая жена Рочестера, устроила пожар, в котором погибла, а сам владелец живёт в другом имении.
–Главная причина! Это второстепенная. Я жду ответ – оповещает она, жестом приказывая, остановится. Не подчиняюсь. Рисование помогает не только отвлечься, но и думать.
Что она хочет услышать? Вопрос с подвохом, это настораживает. Настораживает не только это. Если задуматься Джейн мы должны проходить на следующей неделе, а сегодня Анжелика по плану. Меж ними огромная разница. В тоже время они похожи.
Однако она смотрит на меня так странно, как будто ей известно, то, чего не знаю я. Думай! Что было на прошлом занятии? Гордость и предубеждение. Что вы проходили перед этим? Долину кукол. А до этого? Царство. Что между ними общего? Хотела бы я знать…
–Кто поможет – теряя терпение, спрашивает синеволосая практикантка.
Тишина.
–Ну же, смелее.
Снова молчание.
–Есть здесь тот, кто хоть раз прочел это произведение?
Все взоры устремлены вверх, прямо на меня, стоящую возле парты с задумчивым выражением лица.
Я анализирую, аудитория ждет. Почти никто из присутствующих не читал, не только это, но и остальные шедевры литературы. Нас всего четверо: я, Бритни, Лукас и Эдвард. Если за Бри я могу поручиться, то за юношей не смею, лишь предполагаю. В конечном итоге наличие книги в руках на перемене, не говорит о ее чтение. Мало ли для каких целей она используется, тем более у волейболистов.
Я замечаю, как Бри на меня посматривает, она явно не готова отвечать. Видимо подруга улавливает тот же сигнал, что я сама. Какой ответ нужно дать, чтобы не сесть в лужу? В голове мелькают мамины лекции об искусстве, авторах, классике, но ничего близко похожего на ответ. А ведь была вынуждена выучить практически каждую книгу в домашней библиотеке тогда и сейчас!
Лукас дергается. Он явно не решается ответить, наверное, боится потерять авторитет в глазах ерзающей блондинки. Похоже, он и вправду увлекся Сероглазкой.
Эдвард, просто решает математику. Я вижу формулы, выведенные аккуратным подчерком. На литературе, он сидит прямо передо мной, эта уже традиция. Его пальцы со скоростью света перебирают клавиши калькулятора. Он где то в ином мире, явно не здесь.
Девушка вздыхает, но не отставляет попытку. Она продолжает наседать.
–Поставлю авто…
–Любовь – выпаливаю неуверенно так быстро, что лекторий не успевает раскачаться. Я и без пятерки автоматом за семестр выживу, но все- таки это не честный метод.
–Верно – говорит она сокрушенно.
С минуту мы сверлим друг друга взглядом, от чего в ребятах разжигается интерес. Они ждут продолжения перепалки, и дело не в литературе.
Внезапно я вспоминаю, где видела эту синюю девчонку. Она моя ровесница, я знаю это наверняка. Воспоминание приобретает четкое очертание.
***
Такой же ноябрь. Порывистый ветер бьет в лицо. В воздухе застоялый аромат жаркого лета. Ветер теплый. В противовес ему внезапный минус этак градусов двадцать пять настигает врасплох. Мой дом руины опаленных бревен. Вот уже месяц я болтаюсь по переулкам в слабой надежде, найти приют. Теперь я отчетливо понимаю бомжей. Мне хочется забыться. Хочется, чтоб все закончилось. Хочется, снова быть дома рядом с папой. Дома, где всегда тепло. Тепло не от батареек или камина, а от атмосферы.
***
Мы с папой отлично ладим. Оба не многословны, оба одиночки, оба увлекаемся творчеством. Я люблю смотреть, как он щеточкой чистит камень, придавая ему волшебный гипнотический блеск. Сижу рядом, подле диванчика, где устроился папа. Он курит, мне не нравится, но я не могу его заставить бросить. Он каждый раз смеется, переводя тему.
Часто он рассказывает о своем детстве. О тетях, что, по сути, вырастили его. О первой охоте на быка. О том, как учился водить. Иногда, я прошу повторить рассказанную только что историю, словно боюсь больше не услышать. Я впитываю каждое слово, каждый жест, при этом приставая с уроками. Он, как и я ничего не понимает в алгебре. Мы сидим молча, слышно только как, свернувшись калачиком, мурлычет серый котенок. Я глажу его, пытаясь успокоить папу. Они так похожи! Грей без труда повторяет все за ним. Дай ему сигару, и тоже закурит, я не сомневаюсь.
Частенько они играют в войну. Папа любит называть это «боем с минотавром», мне не нравится. Какой минотавр из серого приятеля? Да он мухи быстрее испугается, чем нападет. Конечно, я недооцениваю друга, в такие бои понимаю на сколько. У папы после этого всегда царапины, но он только и делает, что продолжает подразнивать котенка.
***
В животе урчит. Я возвращаюсь к реальности, не зная куда податься. Запасы еды кончились пару дней назад. Малыш плетется следом. Он едва переставляет лапы, когда на пути возникает сарай. Я присаживаюсь на корточки, растягивая изодранную куртку, приглашая погреться. Он без колебаний запрыгивает. Я поднимаюсь, прижимая кроху к себе настолько сильно, что боюсь придушить. Грей благодарно мурлычет. На долю секунды я улыбаюсь.
Сарай пуст. Простор. Есть место для ночлега. «Отлично!» кричу в пустоту и без сил падаю на сено, малыш устраивается поудобнее у меня под боком. Я засыпаю.
Раздается треск, дверь отворяется. Кто-то кричит. Я просыпаюсь и вижу ее! Синеволосая несуразная в легком халатике она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. На ее лице читается отвращение пополам с ужасом. Мне становится неловко. Я пытаюсь подобрать слова, но понимаю бессмысленность. Мы буравим, друг друга почти также как сей час.
Вдруг в дверном проеме возникает мужчина. Его насупленные брови не сулят ничего хорошего. Ему хватает всего шага, чтобы достать меня. Грей дергается, ему явно не нравится этот человек. Он начинает истошно шипеть. Но не проходит секунды, как мужик вышвыривает меня на ночную улицу. На дорогу. Прямо на проезжую часть!
В куртке слегка вздрагивая, возражает Грей.
Я шарахаюсь, когда вижу яркий свет фар мчащегося на всех порах автомобиля. Мозг отключается. Каким-то чудом я успеваю прыгнуть за край обочины, катясь вниз.
Внизу ручей. Ручей неглубокий, конечно, но его хватит, чтобы искупаться. Что ж все легче, чем удар об бампер.
***
–Ты! – я не говорю, рычу скорее. Злость накрывает оглушительной волной. Я тону в ней. Впервые мне хочется стать настоящим волком. Впервые я хочу порвать человека. Впервые я не испытываю отвращения при мысли об этом. Я чувствую готовность избить ее до полусмерти. Это пугает. Очень пугает.
Я делаю шаг, потом другой. С каждым шагом решимость захлестывает все больше. Я ощущаю, как ногти впиваются в ладони, отмечаю металлический привкус крови. Оказывается, я прикусила губу так сильно, что пошла кровь. Сердце бешено колотится, кажется, будто оно выпрыгнет из груди, только дай волю. Ноги становятся ватными. Всего несколько сантиметров отделяют меня и девушку. Девушку, которая меняет гнев на милость. Снова ужас в глазах, снова тоже отвращение. Но на сей раз, она изучает меня, так будто пытается понять, трезва ли.
Разумеется, я ведь должна быть трупом. Не сомневаюсь, что тот мужик так ей и сказал. От этого еще сильнее хочется упиваться ее криками, мольбами о помощи, попытками вырваться.
Считаешь меня зомби (?), тем лучше, я сделаю то, что волки створяют с жертвой. Вцеплюсь сильнее, прикую к доске, и когда ты совсем отчаешься, вонжу в тебя «клыки».
Я облизываюсь при одной мысли об этом. Ее пугает моя близость. Ее пугают ребята, смотрящие заворожённо за происходящим. Каждый из них чует опасность. Опасность, что исходит от маленькой хрупкой девочки. Девочки, которая того гляди нападет!
На их лицах читается страх. Страх вперемешку с предвкушением. Разборки обычное дело. Для прекрасной половины настолько обычное, что парни сложили легенды о бунтовских побоищах. Сами то они дерутся, раз в пять меньше нашего. Но слухи о моих достижениях в университете, опережает славу бандитки.
Я замахиваюсь. Не важно, что в руках нет оружия, сама оружие. Улица с приятелями научила не только добыванию пропитания, не только умению держать язык за зубами, не только поиску прибежища. Главное, чему научилась, борьба. Борьба за жизнь. Дай мне оружие, и я убью. Раньше я сомневалась в этом, теперь не сомневаюсь. Дайте команду, и я это сделаю. Сделаю как гладиаторы в Древнем Риме: зрелищно, омерзительно, подло без единого промаха. Как истинный высокооплачиваемый киллер.
–Сара – раздается встревоженный баритон.
Что-то ломается. Я смотрю на ботинки Эдварда стоящего впереди девчонки. Впереди меня. Впереди тумбы. Тумбы на которую могла бы толкнуть ее, и не жалеть об этом.
«Зачем только помешал?» – спрашиваю про себя юношу. Конечно, она бы пострадала, быть может, сильно, но зато…эх, кого я обманываю, Эдвард правильно сделал. К тому же духа не хватило бы. Рано или поздно сама сообразила, что делаю. Но лучше рано, чем никогда.
Наконец решаю посмотреть ему в глаза. Юноша так спокоен, что мне становится страшно. Я вспоминаю прозвища. Кто он? Охотник. Кто я? Волк. Кто победит? Я знаю заранее, ответ не в мою пользу. При всех знаниях криминала, дзюдо, бокса, он победитель.
Черт!
Я отворачиваюсь, жалея только об одном, он, как и Бри потребует, объяснений. И что тогда, что я скажу? Не хочу думать об этом, не сейчас.
Беру сумку, выбегаю в коридор. Мчусь, куда глаза глядят. Первая попавшаяся дверь, дверь в столовую.
Не вхожу, врываюсь с порозовевшими от слез глазами. Повариха смотрит на меня нежно, сострадательно. Она знает, сколько народа прибегает сюда поесть с потухшими лицами. Каждый раз она задает вопрос «что случилось?» и каждый раз разочаровывается в детях. В детях, которые населяют университет, как пчелы улей, (та же система распределения ролей, те же обязанности, та же королева). Вот и сейчас она готова выслушать плач. Но только слезы останавливаются, я вытираю остатки тыльной стороной ладони. «Слезы – признак души» – учил отец. «Слезы – признак слабости» – говорил Монгол, с ехидством. «Слезы – ничего не изменят, потому что миру нет дела до них» – жестоко бросал Ромео. «Запомни Волк: люди не заслуживают твоих слёз, а те, кто заслуживают, не заставят тебя плакать» – повторяла Роки в минуты тяжкие. «Помни Сара: мы не имеем права лить слезы, иначе тело подчинится сердцу. А это прямое доказательством того, что наше сердце не подчинится никаким приказам» – однажды напутствовал ликвидатор. В тот момент я поняла, что никогда ни при каких обстоятельствах нельзя показывать истинных чувств. Каждый норовит причинить боль, едва ты откроешь душу.
На запястье искрит ресница: длинная шелковистая с белым кончиком. Еще одно напоминание на кого похожа и кем была.
Женщина в теле покидает стойку. Подходит, суя булочку. Стоит так пару секунд, теряя надежду, садится рядом. Она ободряюще хлопает сначала по рукам, потом по спине, переходя к поглаживанию. Я наблюдаю за ней исподлобья. Коралловые локоны прикрывают лицо. Щекой лежу на руках, не думая ни о чем кроме того дня. Злость стихла, осадок остался.
Прошлое преследует, когда перестаешь помнить. От этого заключения становится гадко. В голове всплывает вопрос Эдварда: «почему ты выжила?» Почему, не как! Только теперь до меня доходит смысл фразы.
А ведь действительно: почему? Столько всего видела, столько испытала, и все равно жива. Жива не смотря ни на что. Жива, будучи голодной, обезвоженной. Жива, не смотря на мороз, холод, стынущий ветер. Жива, не взирая на ту машину. Жива не смотря на аварию. Аварию, в которой погиб отец. Отец погиб, я осталась, в чем справедливость? Всегда живая, всегда здоровая на удивление. Почему? Ответ известен только небу.
–Не сомневался, что ты здесь – шепчет юноша, присаживаясь по другую сторону.
Повариха и ему сует подгоревшую булку. Он с благодарностью протягивает руку, но ловит дьявольский отблеск огромных глаз. Я вижу, как его впервые за время нашего знакомства по-настоящему передергивает. Брюнет жестом отказывается, повариха уходит. Он смотрит на меня, полулежащую полусидящую не произнося и звука.
–Кто тебя так? – бесцветным голосом спрашиваю я.
Тишина не выносима, когда он рядом. Я и раньше считала минуты до конца урока, не говоря про целую пару. Теперь же считаю секунды, до момента, когда прогремит могучий баритон.
–Не важно – пожимая плечами, отвечает.
Меня задевает. Я знаю, он пострадал из-за меня, тогда почему не говорит правду. Это не справедливо, не честно по отношению к нам двоим! Он парень себе на уме, но все же, я имею права знать. Пусть не помогу, зато прощения попрошу. И потом, я так надеялась ошибиться.
Утром, встретив его у остановки, мельком заметила пятно. Но откровенно сказать, думала, свет отразился, ну или вымазался парень. С кем не бывает, при учете такого любвеобильного пса.
–Я что чернилами измазался?
–Это отец сделал? – все также безэмоциально спрашиваю. Он вздыхает, видно понимая, что не отстану.
–Вместе – немного неуверенно отвечает.
–Ты серьезно?!
Я не могу представить, чтобы люди, которых я вчера видела на именинах, так себя повели. Ударить сына. Это же кем надо быть, чтоб так зарядить пощечину. Состояние аффекта явно не в счет. Чувствуется рука мастера. Рука настоящего преступника. По меньшей мере – гопника.
–Бывает хуже – шепотом добавляет юноша – Не волнуйся, ты ничего мне не должна.
Я чувствую, он говорит не правду. Но зачем? Чего боится? Чего остерегается?
–Знаешь, а ведь тебе идет. Привычно видно.
–Да, на тренировках без ссадин не обойтись – обнажая зубы подтверждает.
Пытается свести все к шутке. Странно. Он явно не договаривает.
–Чем?
Почему то мне не дает это покоя. Вроде бы понимаю все, но хочу исправить. Оказаться рядом, остановить их. Не могу понять, зачем мне это. В сознание никак не стыкуются образы приветливых разодетых источающих запах ивы людей с теми, кто так огрел парня. Огрел со всей дури, не колеблясь.
–Может, поговорим о тебе?
–Хочешь знать, что это было?
–Скорее, почему ты остановилась?
Вопрос неожиданный.
Приподнимаюсь, изучая юношу. Волосы спутались, одежда в грязи. Похоже, он бежал на автобус. Я знаю лужу, которой его обдало, не раз омывалась. Видно родители отобрали машину в наказание за вазу.
Немыслимо, просто. Мало того, что избили, так еще средства передвижения лишили. Не самое лучшее дело при такой погоде. Знать бы заранее, предложила подкинуть. Так о чем это я? Он же не водится с третьим сортом. Да и к гонкам равнодушен. Хотя…ой, что то я запуталась.
–Твой голос остановил меня – наконец отвечаю. Он смотрит недоуменно – Звучит нереально, но так и есть – добавляю, словно оправдываясь.
–Ты ее знаешь? Говорят у нее кроткий характер. Виолетта пыталась с ней подружиться, ну то есть, завлечь к себе в команду, не вышло. Парни ее избегают. С преподавателями не общается. Лукас говорил, она сирота.
Сирота звучит крайне неприятно. В голове, словно удар грома раздается мамина фраза: «Сиротой себя возомнила? Правильно! С этого момента ты и есть сирота!!!».
***
Меня душат слезы пополам с гневом, когда она покидает палату. Я понимаю, она от негодования, но в груди боль. Папы нет. Грей в приюте. Кругом бело-желтые стены с едким запахом метанола. В коридоре воняет примесями для лечения ожогов. По всюду бродят искалеченные люди: кто на костылях, кто с повязками на всю голову, а кто и вовсе в коляске разъезжает. Врач недавно совершил обход, отметив, как быстро зажили раны, особенна та, на месте которой тату. Пока боролась, она снова открылась. Разумеется, должного лечения не было, после аварии выяснилось, что и возвращаться то некуда. Мамину семью искать не хотелось, а соседи просто отказали в ночлеге. Потом, стало ясно, девочке из семьи Ви ничего не светит. Резко сменилось отношение к отцу: его стали бранить, клеветать, ненавидеть за честность. Его дочь, точная копия фактически стала живым напоминанием.
***
Что бы сказал папа, узнай как люди, которым он доверял и помогал не раз, отказались помочь его семье, его единственному ребенку?
А потом все закрутилось, завертелось. Бойни, тренировки, отчеты, расследования. Как я во все это ввязалась, до сих пор загадка природы. Только память отключить можно, а со шрамами не справиться. Рисунок одно из напоминаний о самом громком деле, после которого тату сделанное красками, превратилось в настоящее, не стираемое.
***
Мама в белом халате почти не смотрит на меня, ее взгляд блуждает по содержимому подоконника. Апельсины, морковь, котлеты, тарелка супа, пирог: ничего не тронуто. Агнар и Владислав впервые видят меня. Мальчишки подходят ближе, трогая ладонь. Замечают косу, начинают играть. Им четыре года.
Слышу, как док разговаривает со Станиславом Борисовичем. Он явно не доволен, быть в больнице. Я понимаю это, когда он со злобой смотрит на маму. Мне кажется, он винит ее в произошедшем, но не уверена. Знаю, ему нет дела до меня, девочки ищейки, выжившей в схватке с браконьерами-ликвидаторами. В схватке, где все не в мою пользу. У одного острога, у другого винтовка с полным магазином. Травмат, как назло остался в логове. Дзюдо не применить, они выше, сильнее, сразу видно бывалые ходоки. Бокс тоже мимо. Разговор по душам отпадает. Их не интересую я, их интересует месть, приказ. Я без страховки, без защиты, без подкрепления не в первой, но в этот раз без дополнительных средств самообороны.
Разделяются, заставляя идти, куда им нужно. Я в ловушке, окружена. Выход один бежать. Но побег не в моем характере, а значит, рискну подраться. Как говорил Монгол: уничтожай или тебя уничтожат!
По невообразимому стечению обстоятельств рядом оказались бабушки и какая-то продавщица. Они разогнали недавно освободившихся отстрельщиков. Я долго слышала жалобные оправдания. Помню, одна из пенсионерок дала сто рублей. Тогда просто поблагодарила, денег не взяла. Что мне с ними делать? На автобус хватит, на еду вряд ли. Мотоцикл починить, тоже не предоставляется возможным, последняя поездочка вышла, мягко говоря, не из приятных. К Бри нельзя, подруга пустит, но будет вынуждена скрывать. Хватит с нее присмотра за пушистым другом. Приют не самое идеальное место, но хотя бы он под защитой. К тому же с одеждой блондинка помогла на славу. Достаточно, я справлюсь. Как-нибудь прорвусь. Вот только сначала разберусь с едой, водой, гематомами, да плечом. Хорошо еще, что отстрельщик мазилой оказался.
Мама отчитывает, не слушаю. Меня словно вообще не существует. Последняя фраза ставит крест в наших отношениях. Стена, возникшая восемь лет назад становиться непробиваемой. Несмотря на шанс, вернутся к нормальной жизни, начать с начала.
Собираюсь быстро. Бегу, не шагаю. Свежий воздух наполняет легкие. Свобода! Но только до тех пор, пока не приедем на улицу Гувера. Там отныне мой новый дом. От этой мысли становится немного спокойнее, но когда вижу братьев, счастливую до ужаса маму в компании высокомерного зажравшегося толстяка шарахаюсь, как от удара. В голове звучит голос папы «если со мной что-то случится, мама найдет тебе место». Тогда я возразила «папа, я же не животное, в самом деле», ответ неизменная улыбка и простое «посмотришь».
***
–Пойду, извинюсь – наконец произношу.
–Не стоит. Уверен, Лизи сообразила, как тебе стыдно – юноша подмигивает.
–Есть то, что ты должен знать, коль мы заключили сделку – присаживаясь назад, говорю я, он настораживается – Не люблю, когда вторгаются без предупреждения – заканчиваю с ноткой злобы.
Фраза звучит двусмысленно, но меня не беспокоит. Судя по всему аполлон, парень весьма не глупый, поймет, что имею виду.
–Скажешь номер?
–Смс писать будешь?
–Позвоню.
Значит я все же права. Он будет приезжать в квартиру, хотя бы ради проверки целости вещей. Что ж неудивительно. Вчера я разбила вазу, сегодня ноутбук девушки. Что завтра? Окно? Посуда? Очередная драгоценная ваза?
–Прости.
–Сар, ты не обязана…
–…если бы не я, у тебя и синяка бы не было! – мой голос срывается на жесткий крик. Парень тупится, заметно остывает.
