Kitabı oku: «(Не)Идеальная девочка», sayfa 16
На экране высвечивается голосовое, и последняя надежда разбивается, когда нажимаю "пуск". По комнате эхом разлетается спокойный ровный голос любимой девушки.
– Я не люблю тебя. Если надо, повторю тебе это в лицо. Я люблю своего жениха. Встретимся завтра у въезда в академию, и я скажу тебе в глаза.
Не даю себе времени наслаждаться агонией.
Артём Северов: Во сколько?
Даже выгоревшими мозгами выцепляю, что в её словах ещё меньше эмоций, чем в механическом голосе автоответчика.
Настя Миронова: В час дня.
Завтра всё станет ясно.
Всё равно не отпущу. Всегда слово свою держу. Я ей обещал. Даже если царапаться и кусаться будет. Силой увезу, если придётся. Надо дожить до завтра, но я просто не знаю, как сделать это, не касаясь её кожи и не вдыхая ядовитый запах из смеси ванили и кокоса.
Глава 29
Думал, второй раз умирать будет легче
Выбрасываю окурок и снова смотрю на наручные часы: 13:13.
Насти всё ещё нет. Выпрыгиваю из тачки, вынуждая себя просто дышать. Но со вчерашнего вечера воздух стал каким-то тяжёлым и вязким. Гонять его по лёгким становится всё сложнее с каждой минутой.
13:18.
– Пиздец! – бью в металлическую обшивку Мерса.
Рычу от боли. Даже слои бинтов не помогают. Но вот в грудине намного больнее. Сердце уже все кишки и кости перемололо в жуткую массу. После того последнего SMS ещё долго от жизни охуевал. Орал и крушил, пока глотку в кровь не разодрал. Потом несколько часов скулил, как тот самый щенок, жалея себя. Только ближе к утру в башке проясняться стало. Звонить и писать больше не стал. Решил сегодня дождаться.
Блядь, в глаза она мне точно этой херни не повторит. Какое бы дерьмо у неё ни случилось, силой вырву правду.
Выдираю из сознания все воспоминания, связанные с Мироновой. Каждую эмоцию на её лице. Все оттенки взглядов. Все интонации. Сука, но не может же быть, что не по-настоящему всё.
"Я тебя, Тём. Очень сильно…"
Не просто это слова. Знаю, что не просто так говорила. Что взаправду между нами. Не только у меня. И у неё тоже.
« Ты уходишь из-за того, что случилось возле моего дома?»
Блядь, у меня были причины уходить! А у неё какие так поступать? После всего? Такой страх в тот момент в её глазах читался, впору вздёрнуться было, чтобы никогда больше его не видеть. Если бы хотела порвать, то какого хера сразу из Гелика не выпрыгнула, когда домой привёз? Всё целовала и целовала. Хваталась за ручку, открывала дверь, а потом захлопывала её и снова целовала.
Сука!
Всё утро и день тягаю эти мысли и предположения, но так ни черта и не понял.
С чего вдруг решила меня бросить? Предки на мозги накапали? Силой держат? Шантажируют?
Одно её слово… Даже слов не надо! Один взгляд, намёк и всех размотаю.
А что, если ей что-то зализыш сраный этот сделал?
Мне надо только увидеть её и больше не отпущу. Если придётся, увезу на хрен. В другой город, страну, на грёбанный край света. Всё брошу и с ней с нуля начну. Ради неё на ноги встану.
Смотрю на часы. 13:42. Не выдерживаю. Запрыгиваю в тачку и набираю.
Сброс.
Подкуриваю сигарету и завожу мотор.
Сука, помню, что до понедельника ждать собирался, если сегодня не придёт.
Глушу двигатель.
Ещё один день как-то переживу. Если в академку не явится, зайду через парадный. Пусть в глаза всё скажет.
Опускаю веки и выдыхаю дым.
Все эти "зачем" и "почему" пробивают мне чердак. Сам не понимаю, что страшнее: неизвестность или вырванное сердце.
Ко всему готовлюсь. В этот раз точно. В броне с ног до головы. За рёбрами тоже металл. Чтобы ни случилось, переживу.
Щелчок двери и в салон врывается ветер вместе с ядом, в который превратился её запах. Всё внутри уже выгорело от него. Не отрываю голову от руля. Не поднимаю ресницы. Даже, сука, дым не выпускаю. Дышать боюсь, чтобы не сорваться. Даже видеть её сейчас страшно.
Хлопок. Аромат моей девочки полностью заполняет салон и все мои рецепторы.
– Извини, что опоздала. – раздаётся холодный голос, от которого меня озноб пробирает.
Будто и не моей малышке принадлежит.
А моей ли?
С рыком отрываю черепушку от кожаной оплётки. Одновременно выдыхаю, открываю глаза и давлюсь.
Настя сидит, повернувшись ко мне в пол оборота. На ней чёрные джинсы и белая футболка без надписей. Волосы стянуты в тугой хвост. Она с силой сцепляет пальцы между собой, но я всё равно вижу, что они дрожат.
Через такой Ад себя протаскиваю, когда поднимаюсь вверх и смотрю в лицо девушки, которой я отдал всего себя. На нём не читается вообще никаких-либо эмоций. Не потому, что она скрывает. Их просто нет. Глаза абсолютно пустые. Как две чёрные дыры. Но красные, воспалённые и опухшие так же, как и мои. Зверь внутри взвывает с новой силой, когда понимаю, что для такого воспаления она должна была проплакать ни один час.
Она молчит. Я тоже. Глотку сдавило. Лёгкие на износ. Опять перевожу взгляд на её руки. Она сжимает их сильнее.
Замечаю царапины и синяки на костяшках. Быстро веду глазами вверх по оголённым участкам кожи, сканируя на наличие доказательств насилия. Ничего не замечаю, но ни хрена не легче от этого. Так хотя бы повод был утащить её без разговоров.
Закрываю забрало. Готовлюсь к осаде. И тут же выбрасываю белый флаг.
– Малыш… – сиплю, раскрывая объятия.
Настя никак не реагирует. Вообще. Сидит и смотрит на меня, как на пустое место. На лице ничего не отражается. В глазах не горит. Даже дыхание не сбивается, когда накрываю ладонью её руки.
– Что ты делаешь, Насть? – вопрос, который я задаю уже третьи сутки, но так и не получаю ответа.
И сейчас тоже…
Мотор глохнет, когда она смотрит мне прямо в глаза и выдаёт:
– Я обещала, что приду, чтобы сказать тебе в лицо, что не люблю тебя. Не люблю, Артём, понимаешь? Я люблю Кирилла. Всё, что было между…
– Заткнись, блядь, Настя! Что ты несёшь?! Что ты, блядь, несёшь?! После всего?! Какого хуя ты это делаешь?! Что вытворяешь?! – ору, брызжа слюной, но мне похеру.
Вся броня вдребезги.
– Не кричи, Артём. Вчера ты сказал, что всё примешь. Так прими это. – тот же глухой ровный голос. – Мы заигрались. Моё тело отвечает на твои ласки и хочет большего. Я поняла, что ещё немного и будет поздно. Пятого октября я выйду замуж за Кирилла, и он станет моим первым и единственным мужчиной. После прошлой ночи я осознала, что всё слишком далеко зашло. – только в конце фразы её голос дрогнул, но она быстро переводит дыхание.
– Не только твоё тело отзывается, Насть! – из последних держу себя в руках. Если я буду орать и обвинять её, то ничего не добьюсь. Мне ли не знать, как она умеет прятаться за маской. И сейчас тоже. – Твоя душа. – кладу ладонь ей на лицо и чувствую, как под пальцами ползут мурашки. Хватаюсь за это. – От такого прикосновения кожа не покрывается мурашками, если чувств нет. Сама же знаешь.
Притягиваю к себе, но будто со скалой сражаюсь. Дышу глубоко и медленно выпускаю переработанный кислород через нос. Сейчас мне просто необходимо всё моё самообладание, чтобы достучаться до неё.
– Твоё сердце. – опускаю руку ей на грудь, туда, где в бешенном темпе колотится мышца. – Оно никогда так не стучит, если ничего не чувствуешь. Может, ты и сама боишься признаться себе, что любишь меня, но это так. Я вижу это, когда ты смотришь. Слышу, когда говоришь. Чувствую, когда касаешься, обнимаешь, целуешь. Я тебя, Насть… – не говорю люблю, потому что если она сейчас оттолкнёт, то у меня останется хотя бы поруганная, но всё же гордость. – И ты меня тоже. Знаю, что тоже.
– Не надо, Артём, пожалуйста. – пищит и её голос срывается, превращаясь в задушенный всхлип.
Маска безразличия спадает, когда она рывками выдыхает и опускает ресницы. Успеваю заметить, как блестят слёзы в её глазах.
Значит, шанс ещё есть.
В одно движение перетаскиваю её к с себе на колени и прижимаюсь губами к виску. Не делаю попыток коснуться рта, только крепче прибиваю к груди дрожащее тело. Вожу ладонями по её спине, пока не ощущаю ещё один натужный выдох. Опускаю голову и нахожу её губы. Целую, едва касаясь. Мягко провожу по ним своими. Даже не смотря на возбуждение, которое вызывает одно присутствие моей девочки, не углубляю. Просто сплетаемся губами, пока наш поцелуй не приобретает горьковато-солёный вкус. Но всё равно не останавливаюсь, пока она не делает слабую попытку ответить.
Надежда разгорается ярче, когда скользит руками мне на плечи. А потом отталкивает и в один прыжок оказывается на пассажирском. Хватается за ручку, но даже через туман в голове успеваю щёлкнуть центральным замком, блокируя двери.
– Отпусти меня, Артём… – едва не плачет, продолжая дёргать ручку. – Ты просил сказать тебе, и я сказала, а теперь дай мне уйти.
– Не дам, Насть! – рычу, хватая её за запястья, и вынуждаю повернуться ко мне. – Не отпущу! Помнишь? Я обещал, что больше не отпущу тебя! Ты помнишь это обещание? Стоило один раз дать тебе уйти, и ты сразу затираешь, что урода этого любишь! Что произошло у тебя дома?! Ответь мне, Настя, блядь! – сдержаться не выходит, как ни стараюсь.
Так же, как и прошедшие сутки, таскает из крайности в крайность.
– Он не урод, Артём. И хватит вечно оскорблять моего жениха. – опять безэмоциональный тон.
– Раньше тебя это не цепляло! – ядовито выплёвываю, иначе не выходит.
Новая волна отчаяния накрывает.
– Раньше я и сама не понимала, что творила. А теперь поняла, что совершила ошибку.
– Ты сейчас ошибку совершаешь, Насть. – стараюсь ухватить её взгляд, но вижу только пустоту. Будто из неё всю жизнь разом выкачали.
– Нет, Северов. Сейчас я, наконец, поступаю правильно.
– Ты же не любишь его. Ты меня, маленькая, любишь. – сплетаю наши пальцы и сам не знаю, кого пытаюсь убедить в своих словах, её или себя.
– Я никогда этого не говорила. – отбивает спокойно, а меня на ошмётки раздирает.
– Я тоже. Раньше. Но теперь сказал. Я тебя… – и похуй уже на гордость. Всё равно, я сдохну с ней или без неё, если Миронова оставит меня, – тебя лю…
– Не говори этого, Артём! Хватит позориться! С каких пор ты стал такой тряпкой? – в её словах столько иронии, что я выть готов от того, как много боли это приносит. А она продолжает. – Ты правда думаешь, что я променяю стабильную и богатую жизнь с уверенным, самодостаточным и успешным мужчиной на какую-то непонятную любовь со студентом, у которого кроме тачки и амбиций ничего нет?! Совсем свихнулся, что ли? – смеётся каким-то истерическим смехом, а я наконец подыхаю от этой самой любви.
Молча снимаю блокировку с дверей, и уже НЕ моя девочка быстро выскакивает из машины, аккуратно, как и всегда, закрыв дверь.
Что здесь можно сказать? Что ещё, блядь, добавить к её словам? Неужели она всегда была такой амбициозной, жадной до денег сукой?
Быстро вытаскиваю из памяти фрагменты воспоминаний.
"Вообще-то на все свои хотелки я сама зарабатываю…"
Бабы с такими запросами не работают.
Дальше.
Суши бар. Официант приносит счёт. Миронова достаёт карту, чтобы заплатить.
"– Убери.
– Но…
– Никаких "но", Настя!"
Они никогда за себя не платят. Вытягиваю ещё одно воспоминание.
"– Я из-за тебя телефон разбила.
– Куплю новый, раз уж и здесь виноват.
– Сама куплю."
И прошлый сама купила взамен того, что я о стену расхуярил. И от этого долго отказывалась, особенно когда поняла, что модель не из дешёвых.
Нет, это не моя идеальная девочка.
Не отпущу.
Вылетаю из машины и бегу на другую сторону дороги, едва не попадая под колёса, туда, где стоит Настя.
– Что ещё… – открывает рот, едва замечая меня, но договорить не позволяю.
Сгребаю в охапку и набрасываюсь на её рот. Дико, жадно, влажно, жарко, со всеми, сука, голодом и тоской целую. Все чувства свои вкладываю. Всю эту любовь сраную.
Отвечает спустя всего пару мгновений. Обнимает за шею. Запутывается пальцами в волосах. Сильнее давит на затылок, вынуждая прижаться ближе. Принимаю и жмусь всем телом. Она то же самое делает. Будто сплавиться пытаемся. Просовывает язык мне в рот и стонет, царапая кожу на голове, когда начинаю посасывать, лаская кончик её языка своим. Опять ощущаю солёный привкус слёз на наших губах, но всё так же не отпускаю.
Чувство такое, что если, блядь, хоть на секунду целовать перестану, то она исчезнет, растворится в городском смоге и больше никогда не вернётся. Остановиться всё же приходится, когда ни у кого из нас не остаётся кислорода. Жадно хватаем воздух сквозь распухшие губы. И снова не позволяю появиться между нами ни единому миллиметру. Сжимаю до синяков её тело.
Не дам уйти. Не отпущу!
Моя девочка падает мне на грудь и начинает захлёбываться слезами. Постоянно повторяя:
– Отпусти меня, Артём. Пожалуйста, Тёма, отпусти. Дай уйти. Так надо. Отпусти. Это неправильно.
– Это правильно, маленькая. – всматриваюсь в её нереально-зелёные глаза и впервые за сегодняшний день вижу в них отражение того, что творится у неё внутри: боль, страх, тоска.
Всё это там, но она не впускает меня. Понимаю, что словами, сука, не пробьюсь, поэтому опять целую. А потом ещё. И ещё. И снова.
– Хватит, Артём! – кричит, вырываясь из моих рук. – Отпусти меня! Хватит!
– Насть… Малыш… Девочка моя… – ласкаю словами и снова тянусь к ней, но она отлетает ещё дальше.
– Я сказала, хватит! Оставь меня в покое, Северов! Что тебе не понятно?! Я Кирилла люблю!
Делаю шаг вперёд, как слышу за спиной голос, владельца которого готов разорвать на месте.
– Она сказала, оставь её в покое. – ровно отрубает Должанский.
И снова я оказываюсь не готов к тому, что происходит. Будто со стороны наблюдаю за каким-то театром абсурда.
Настя, вся в слезах и с распухшими от моих поцелуев губами, срывается с места и бросается этому уёбку на шею. И со словами "Кир, наконец-то ты приехал", целует его. А я снова и снова подыхаю, ни в силах ни хрена из себя выдавить. Просто смотрю, как он обнимает её за плечи, подталкивает к машине и направляется в мою сторону.
– Она свой выбор сделала. Рекомендую больше никогда не приближаться к моей будущей жене, иначе я получу запретительный ордер.
– Засунь свой ордер себе в задницу! – рычу, сжимая кулаки, готовясь в любой момент втрамбовать ему нос в череп.
– Отвали от неё. Ясно?!
– Нихуя мне не ясно!
Заношу руку для удара, но тут между нами вырастает Миронова и хватает меня за футболку.
– Не надо, Артём, пожалуйста. Не надо.
С каким-то охуительным трудом стягиваю глаза вниз и смотрю на любимое до разрыва сердца лицо. Опускаю руку, но тут же кладу на её щёку.
– Это правда? Это твой выбор? – киваю головой на зализыша.
– Да, Артём. Если любишь, отпусти. – шепчет одними губами и из глаз вытекают две крупные слезы.
Ловлю их пальцами и опять подыхаю.
Раз за разом. Снова и снова. Бесконечно.
Секунда на вдох. Вся жизнь на выдохе.
– Я тебя ненавижу, Настя. – выплёвываю и отталкиваю от себя самого близкого и родного человека на свете.
Глава 30
Это не начало конца. Это ядерный взрыв, после которого ничего не остаётся
С того самого дня моя жизнь превратилась в сплошной Ад. Я умерла и попала в преисподнюю. Вечные муки. Постоянные пытки. Неиссякаемые способы издевательства над моей и без того истерзанной душой. Все девять кругов Ада.
Она рыдает кровавыми слезами. Кровь выступает из рваных ран. Сочится из глубоких порезов. Ни один хирург не в силах заштопать искалеченные органы.
Кирилл, естественно, доложил родителям о причине моей апатии, в которую я впала, как только машина сдвинулась с места. Меня усадили за стол и принялись читать лекции о том, насколько я неправильно поступаю. Распинаться, какая я ужасная. Что Артём мне не пара. Скоро свадьба и так далее. Можно ещё долго рассказывать о том, что они мне наговорили, но я не стану. Даже вспоминать тошно.
День сменяется вечером, а я всё так же сижу и слушаю уничтожающий меня монолог.
– У папы чуть инфаркт не случился, когда ты заявила, что хочешь разорвать помолвку. Хорошо, Кирюша так об этом и не узнал. Ой, что было бы тогда, даже думать страшно. – изливается мама, как только Должанский покинул наш дом.
Да насрать мне на вашего Кирюшу! Он видел, как я с Тёмой целовалась, и хоть бы хны ему. Для него я тоже вещь, которой он хочет обладать. Не более того.
– Я могу идти? – единственный вопрос, который меня сейчас волнует.
– Иди, – буркает отец, – всё равно сейчас мало толку от этого разговора. Завтра поговорим.
Поднимаюсь из-за стола и неровным шагом иду в свою комнату.
Как будто завтра что-то изменится. Они не перестанут прессовать, давить на жалость и чувство вины за папино самочувствие. Кир не исчезнет из моей жизни. Северов больше никогда в ней не появится.
Господи, как теперь с этим жить? После того, что я наговорила ему? Как забыть его взгляд, когда я сказала, что никогда не выберу обычного студента? Плевать мне на все деньги мира и высокие статусы. Я готова жить на улице и питаться помоями, лишь бы он был рядом.
А что теперь?
Теперь я умерла окончательно. Ничего не осталось. Без него я не умею жить. Я никогда больше не перестану быть ходячим трупом. Внутри не осталось ничего живого. Бракованное сердце наконец перестало трепыхаться в груди и замерло. Вены пересохли. Дыхания нет. Лёгкие перестали качать горький кислород. Я же дышу только ИМ! Его запахом, который больше никогда не укутает меня пряным облаком аромата табака, корицы и свежесваренного кофе.
Возле лестницы резко меняю планы и сворачиваю в сторону отцовского кабинета. Открываю бар и хватаю первую попавшуюся бутылку с алкоголем. Выдёргиваю пробку и тут же заливаю внутрь. Сейчас мне это необходимо, иначе я не переживу предстоящую ночь. Горло обжигает, но, опускаясь ниже, превращается в ледяные иглы. Кроме уже привычного холода за рёбрами ничего не осталось.
– Анастасия?! Ты что делаешь?! – вырастает в дверях папин силуэт.
– Пью! – рычу, даже не стараясь скрыть раздражение и ненависть.
Да, я их ненавижу. Видеть не могу. Не хочу слышать. И плевать, что будет дальше. Даже если это убьёт отца, мне всё равно. Моё сердце уже в могиле.
Той же шаткой походкой протискиваюсь мимо настолько ошарашенного родителя, что он даже сказать ничего мне не решается.
Ну конечно!
Идеальная девочка слетела с катушек. Щёлкнули последние предохранители, и свет погас.
Они хотели, чтобы я вышла за Должанского? Отлично!
Но больше я не стану играть в идеалы. Теперь я такая. Пусть привыкают. Другой не будет.
После маминой реакции на моё признание, я ничего от них не жду. Ни понимания, ни принятия, ни поддержки.
Зайдя в комнату, громко хлопаю дверью и щёлкаю замком.
Не хочу, чтобы предки сейчас ломились ко мне со своими упрёками. Просто стою у двери и смотрю. Когда-то это было моим домом, моим убежищем, в котором можно спрятаться от всего мира и побыть собой.
А сейчас?
Моё убежище стало моей тюрьмой.
Веду взглядом по полкам с ровными рядами книг и разных безделушек и сувениров. Делаю ещё глоток виски и морщусь. Не столько от обжигающего глотку алкоголя, сколько из-за удушающего осознания, что это конец.
Отчаяние накрывает с головой. В животе поднимается смерч, раздирая бесполезные органы.
Артём никогда больше не обнимет, не зароется лицом в мои волосы, не обожжёт кожу табачно-ментоловым дыханием. Я больше не почувствую вкус его поцелуев, не буду гореть от его ласк. Никогда я больше не услышу: я тебя, моя идеальная девочка.
Я так и не позволила ему сказать это снова. Иначе я просто не смогла бы не ответить. Когда Северов требовал признаться, что я люблю его, чувство было такое, будто кто-то частым гребнем прошёлся по моему сердцу, оставляя неровные разрывы.
Я люблю тебя. Люблю тебя, Артём. Люблю, Тёма. Больше жизни люблю. Я люблю тебя. – постоянно повторяла в голове и до боли сжимала челюсти, чтобы не сказать этого вслух. Пусть лучше ненавидит меня, чем узнает правду.
"Я ненавижу тебя, Настя."
Правильно. Так правильно. Лучше пусть будет так, чем продолжать терзать его. Пусть ненавидит, проклинает, найдёт себе другую, но не любит меня. Только пусть ему не будет так больно.
– Пожалуйста, Господи, прошу, пусть он переживёт моё предательство. Пусть живёт с ненавистью, а не умирает, как я, от любви. Молю, Боже, пожалуйста.
Когда сил молиться не остаётся, в голову пробивается одна единственная мысль.
Это конец…
Конец.
Конец!
Долбит без конца…
С каким-то диким остервенением я подлетаю к первой полке и, схватив вещицу, которая когда-то много для меня значила, с размаху впечатываю её в стену. Следом летит вторая, третья, четвёртая… Любимые книги раздираю в клочья. Вырываю из стены полки. Сдёргиваю постельное. Потрошу подушки. Открываю шкаф и рву одежду. Вгрызаюсь зубами в то, что не удаётся уничтожить руками. Срываю со стен картины и фотографии, на которых запечатлены "счастливые моменты жизни".
Я никогда не была счастлива до той вечеринки! Никогда не жила до него!
Стеклянные рамки разлетаются на острые осколки, но боли от порезов я не ощущаю. Вообще ничего, кроме той самой ненависти к самой себе. Переворачиваю стол и бью по нему изрезанными ногами, пока он не начинает хрустеть и, наконец, не поддаётся под моим напором, раскалываясь на части. Сдёргиваю с окна шторы и грызу зубами, пока они не превращаются в кучу неровных лоскутов.
И у меня так внутри. Бесформенная куча разорванных органов и нервов.
Конец…
Луплю сжатыми в кулак пальцами в зеркало, пока оно не рассыпается на сотни осколков, украшенных неровными каплями крови и слёз. Выдираю из шкафа полки и швыряю в закрытое окно. Стекло со звоном разлетается, усыпая и без того утыканный стекляшками ковёр. Когда в комнате целой остаётся только наполовину пустая бутылка виски, хватаю её и, скатываясь спиной по двери, даю волю рыданиям. Из разбитых костяшек без остановки течёт кровь. Так же, как и из порезов на ногах.
Не больно. Не это больно.
Внутри пожар. Последняя агония, а потом не останется совсем ничего. Пустота и холод.
Я плачу всю ночь, делая небольшие глотки крепкого напитка.
Сегодня я убила не только себя, но и любовь Артёма ко мне.
– Это конец!!! – ору в темноту.
Голос эхом отлетает от искорёженной мебели и голых стен, отскакивает от битого стекла и, словно издеваясь, вторит:
Это конец… конец… конец…конец…
***
С того дня в доме больше не было ни одного спокойного завтрака или ужина. Были ссоры. Много. Очень много ссор, скандалов, истерик, криков, увещеваний, угроз и хлопающих за моей спиной дверей.
Спустя неделю я начала уходить из дома раньше, чем проснутся родители, а приходить уже затемно и настолько измотанной, что просто не оставалось сил с ними спорить. Кир каждый вечер стал являться к нам. Постоянно старается меня куда-то вытащить: ресторан, выставка, скучная вечеринка, но безуспешно. О расторжении помолвки речи даже не идёт.
– Она успокоится и снова станет собой. – как закороченный твердит папа.
– Просто девочка запуталась, но скоро всё наладится. Она поймёт, что совершила ошибку. Уже поняла и приняла правильное решение. – поддерживает мама.
– Я всё понимаю, поэтому готов ждать, сколько придётся. Даже после свадьбы. – заливает Кирилл.
А я? Я просто молча слушаю всё это, хотя хочется заорать, что ничего никогда больше не наладится. Я сломалась и не подлежу ремонту. Но что это изменит? Ничего.
Поэтому сижу и изо всех сил заставляю себя оставаться на месте. Мне даже с трудом удаётся скрывать раздражение и желание запустить что-нибудь в стену. Видеть их не могу!
Хуже всего становится по ночам в темноте своей клетки, когда я позволяю воспоминаниям разрывать меня на куски. Медленно драть на части. Потрошить. Уничтожать.
Каждую ночь я утыкаюсь лицом в подушку и вгрызаюсь зубами в наволочку, чтобы никто не слышал отчаянных криков. Просыпаюсь на пропитанной серной кислотой подушке, в которую превратились мои слёзы, и еду на учёбу. Не пропускаю ни одного дня в надежде хоть мельком увидеть Северова, но тщетно. Он больше не появляется на занятиях. А я даже не знаю, что должна чувствовать: радость, потому что не вижу ненависть в его глазах? Или новую порцию боли от того, что понятия не имею, что с ним случилось? Куда пропал? Как он справился с этим? Ведь справился же?
– Господи, пожалуйста…
Раньше я никогда не молилась до того самого момента, когда поняла, что мне придётся расстаться с любимым. Но за себя я просила всего один раз. Теперь молю небо только за Тёму.
И так раз за разом. Каждый бесконечный день, которые сливаются в одну уничтожающую меня боль.
Говорят, что время лечит.
Это ни черта не так.
Прошло уже три недели, но становится только хуже. Вся та боль, что стократно копится в груди с каждым днём без Артёма, уже не вмещается в ночь, когда я даю страданиям выход.
Время лечит?
Ха-ха-ха!
Время – самая бездушная тварь на свете. Ему насрать на наши раны. Оно просто проходит мимо, пока мы стараемся пережить всё то дерьмо, что творится вокруг и внутри нас.
После учёбы всегда гоняю на "пантере" или колочу грушу в спортзале, пока не заканчиваются силы. Только так и удаётся выживать. Иначе я просто взорвусь от внутренней агонии. Каждый вечер с родителями и женихом превращается в пытку. Только благодаря тому, что сил едва ли хватает на то, чтобы пережить этот день и доползти до кровати, и удаётся не вцепиться никому из них в глотку.
Мой монстр хочет слышать хруст костей под моими пальцами. Почувствовать вкус их крови во рту. Услышать предсмертные хрипы.
Я ужасная?
Теперь да.
Ненависть к ним тоже растёт вместе с болью в геометрической прогрессии.
Можно было бы разорвать помолвку. Уйти из дома. Навсегда уничтожить все связи с этой семьёй, но я намеренно себя мучаю.
Северов больше никогда не появится в моей жизни. А без него мне плевать, что со мной будет. Я это заслужила.
Снова вспоминаю его затравленный взгляд, когда я уехала с Киром. В нём читались разочарование, презрение и такая боль, от которой хочется спрыгнуть с крыши. И я осознанно продолжаю себя наказывать за причинённые любимому человеку страдания.
Каждое утро я всматриваюсь в ворота академии в надежде увидеть въезжающий в них чёрный тонированный Гелинтваген. Каждый день ищу глазами высокую крепкую фигуру и белые, как снег волосы, в которые я так люблю… Любила… зарываться пальцами во время поцелуя. Каждую перемену вслушиваюсь в гул голосов, надеясь услышать родной и хриплый. Тот самый, который вызывает мурашки на моей коже. Я вглядываюсь в каждое лицо в попытке разглядеть в нём знакомые до боли черты и нереального бирюзового цвета глаза, излучающие тепло и радость.
Я хочу хотя бы знать, что Тёма в порядке. Из всех соцсетей он удалился, а смелости позвонить у меня так и не хватило.
Три недели на адской сковородке. Сколько ещё я так выдержу?
– Насть! – слышу сзади Викин голос, но ничего не отвечаю.
Слова застревают в горле. Последние две недели я практически перестала разговаривать с кем-либо. Дома боюсь сорваться, а на учёбе сил хватает только на то, чтобы создавать видимость жизни. О том чтобы засмеяться или просто улыбнуться, и говорить не приходится. Для таких эмоций необходимо быть живой. Холод давно окутал всё тело. Пробрался в конечности. Заморозил вены. Сковал мышцы. Парализовал ощущения.
– Ну как ты? – задаёт вопрос с некоторых пор притихшая подруга.
– Как? – хмыкаю. – Паршиво. Как и всегда.
– Легче так и не стало?
Качаю головой.
Заболоцкой я всё рассказала на следующий же день. Просто не смогла держать всё это в себе. Слишком тяжело, больно и сложно. Одна я бы это не вынесла.
Подруга сначала долго кричала о том, какая я дура, а потом поняла.
Какими бы не были мои родители – они семья. И если кто-то из них из-за меня умрёт, то чувство вины просто убьёт меня. С тем, что я не могу продолжать встречаться с Севером и выйти за Кира, она тоже согласилась.
С тех пор Вика ходит не веселее меня. Будто взяла на себя часть моих переживаний, и они давят на неё непосильным грузом. Легче никому из нас от этого не становится.
Мы молча идём по коридору к аудитории. Подруга мнётся рядом, то и дело открывая рот, а потом его захлопывая. Словно не решаясь высказаться.
– Говори уже. – выдыхаю устало. – Хватит маячить.
– Слышала о Северове? – шелестит откуда-то сзади.
Я останавливаюсь так резко, словно передо мной внезапно стена выросла. Но всё так же не поворачиваюсь. Боюсь прочитать в её глазах что-то, от чего захочется вскрыть вены.
– Что с ним? – сиплю я, словно голосовые связки кто-то затянул в тугой узел.
Молчавшее до этого сердце внезапно взвыло и начало дробить рёбра. Пульс диким рёвом звучит в ушах.
Вика всё молчит.
– Что с Артёмом? – поворачиваюсь, вцепляясь мёртвой хваткой в плечи подруги, и начинаю трясти так, будто стараюсь душу из неё вытрясти. – Не молчи, Вика! Что с ним?!
Страх ледяными щупальцами расползается по всему телу. Стискивает органы до кровавых разрывов. Пробирается под кожу, вызывая озноб.
– Он забирает документы из академии. – отзывается глухо, стряхивая мои руки.
– Он был здесь?! Ты его видела?! – начинаю кричать, не заботясь о прохожих.
Меня трясёт, как в эпилептическом припадке. Руки безвольно свисают вдоль тела.
– Нет, Насть, успокойся. – слабая попытка. – Слышала, как декан говорил об этом Василию Георгиевичу. Подробностей я не знаю.
Ничего не отвечаю. Да и что я могу сказать? Достаточно уже наговорила.
Подхожу к окну и утыкаюсь лбом в холодное стекло. Крепко зажмуриваю глаза, но солёные капли всё равно стекают по щекам, словно кислота, оставляют выжженные дорожки. Так неожиданно ожившая за рёбрами мышца пропустила ещё пару натяжных ударов и снова заглохла.
"Забирает документы…"
Я больше никогда его не увижу. Не встречусь глазами со спокойным уверенным взглядом. Не словлю на его губах презрительную усмешку.
Со всем остальным я уже смирилась, но больше никогда не увидеть его, пусть даже издалека… Как существовать с этим? Как продолжать цепляться за жизнь?
Начинается пара. Заболоцкая берёт меня за локоть в попытке вернуть в реальность, но бесполезно. Я выпала из неё надолго.
– Иди на пару, Вик. Со мной всё нормально. Просто надо время… – всё, что удаётся выдавить.
Она не спорит и уходит.
– Всё будет хорошо! – выдаёт напоследок.
Хорошо? Больше никогда не будет хорошо. И даже нормально. Всё и так было плохо, а теперь стало дерьмовее некуда.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем мне удаётся остановить поток слёз и отлипнуть от стекла. Спотыкаясь, направляюсь в сторону расписания.
ОПЕРАТИВНАЯ РАБОТА. ТРЕТИЙ КУРС
Найдя необходимую информацию, тащусь в сторону нужной аудитории. Долго маяться не приходится, потому что минут через десять звенит звонок. Ищу глазами того, к кому пришла.
– Антон! – кричу, когда он быстрыми шагами проходит мимо. Бегу за ним на ватных ногах. – Арипов! Подожди!
Он останавливается и, повернувшись, простреливает меня таким взглядом, что я физически ощущаю дыру в голове.
– Чё тебе надо, Миронова? – выплёвывает со злостью.
– Правда, что Артём уходит из академии? – задаю вопрос севшим голосом.
