В объятиях XX-го века. Воспоминания

Вернулись в Москву и вскоре стали свидетелями и участниками образования нового института ВНИИ генетики и селекции промышленных микроорганизмов при Министерстве микробиологической промышленности СССР. Директор и организатор института – С. И. Алиханян. Несмотря на то, что институт принадлежит отраслевому министерству, в верхах оговорено наличие в его составе, наряду с селекционными подразделениями, теоретических лабораторий, где бы разрабатывались генетические основы селекции. Соединение теории и практики в одном учреждении было своего рода уникальной ситуацией, даже не только по нашим отечественным меркам. В постановлении планировалось и строительство нового здания института в Москве. Пока все ютились, в основном, на площадях бывшего сектора Алиханяна в РБО. Правда, в начале 70-х институту предоставили здание, построенное по стандартному школьному проекту, расположенное в глубине промышленной зоны на Варшавском Шоссе. От Варшавского шоссе к институту вела плохая, разбитая грузовиками дорога. Утром и вечером сотрудников по ней привозил и отвозил к общественному транспорту институтский автобус. В другое время дня приходилось добираться до работы часто по грязи и в сопровождении бродячих собак.

Строительство нового здания института оказалось долгостроем. Даже стыдно сказать, что въехали в него только в 1986 году, через 18 лет после образования института. Несколько сотрудников С. И. Алиханяна, в том числе С. З. Миндлин и Т. С. Ильина, а также Э. С. Каляева и Е. Соколова приняли решение не переходить в новый институт, и их взял в свою лабораторию Р. Б. Хесин. Это был тяжелый и неожиданный удар для Соса Исааковича. По-моему, он их долго уговаривал остаться, но они были непреклонны.

Проходил довольно жесткий раздел имущества и территории. Со временем это событие утратило остроту. Все они остались нашими близкими коллегами, активными участниками совместных семинаров, школ, членами Ученого Совета института. Перешла на кафедру генетики МГУ и С. В. Каменева, тоже старая и опытная наш коллега, с которой мы тесно общались. Я рассчитывала на должность старшего научного сотрудника в лаборатории А. Н. Майсуряна. При обсуждении этой перспективы дома Лёня советовал выбрать какое-то другое направление исследований. Считал, что Саша, может быть, и невольно, подавляет мою научную инициативу. И буквально, почти сразу же Сос Исаакович предложил мне возглавить лабораторию, где объектами генетического изучения были бы актинофаги и актиномицеты. Первое время лаборатория называлась лабораторией генетики актинофагов, а впоследствии – генетики актинофагов и актиномицетов. Так я и мои коллеги, в основном, ученики Соса Исааковича в своем молодом возрасте, по стечению обстоятельств, стали руководителями лабораторий, развивающих разные направления микробной генетики. Актиномицеты и актинофаги на протяжении многих лет были главными объектами генетического изучения и практической селекции в большой лпборатории С. И. Алиханяна. При организации Института генетики и селекции промышленных микроорганизмов генетическое изучение актиномицетов и актинофагов сосредотачивается только в одной нашей (моей) лаборатории большого института.

Объектами практической селекции они остаются в лаборатории В. Г. Жданова. И так случилось, что в эти и последующие годы наша лаборатория, практически, была единственной в стране, где объектами генетики были актиномицеты и актинофаги.

В конце 1968 года произошло еще одно событие, изменившее нашу жизнь. Мы вступили в жилищный кооператив и в самом начале 1969 года въехали в собственную малогабаритную трехкомнатную квартиру в 9-тиэтажном блочном доме в спальном районе Москвы Беляево-Богородское. Нашла этот вариант моя мама. Как мы увидим в дальнейшем, у нее был и большой талант к очень популярной тогда среди москвичей трансакции – обмену квартир. Все квартиры в доме были уже фактически проданы, оставались свободными квартиры на первом и последнем этажах. При жеребьевке этих квартир Лёне повезло. Он вытянул квартиру, практически расположенную на 3–м этаже, под ней размещалось 2–хэтажное помещение небольшого магазина. В шутливом скетче, который был зачитан в 2012 году на Лёнином 80-летнем юбилее, я так описала эту ситуацию (в каждой шутке, как известно, есть доля правды): ответ на вопрос, как в течение одной минуты получить в подарок деньги на первый взнос за трехкомнатную кооперативную квартиру оказался очень простым: надо нечаянно опрокинуть на пол таз со всей посудой, включая взятую на прокат, в квартире тещи после празднования 60-летия со дня рождения тестя.

Это был не первый случай. Друзья по Тимирязевке вспоминали, как Лёня на занятиях, конечно, случайно, разбил очень дорогой стеклянный импортный прибор. В те ещё сталинские времена за это могли свободно и посадить. Но пронесло.

Жили мы вместе с моими родителями в течение 10 лет. В начале 1969 года мы въехали в новую квартиру, оставив у мамы в возмещение морального ущерба все наши книги и посуду, которую не успели разбить.

Юра Дьяков в это время был озабочен обменом двух комнат в коммуналках на отдельную квартиру. Стояли с женой Таней на 5-м этаже хрущевской 5-тиэтажки без лифта, и Таня вдруг сказала: «Смотри, в доме напротив живет Лёня», и Юра немедленно отреагировал: «Меняемся!» Так, начиная с 1969 года, мы и стали жить по соседству. Жили они в этой квартире больше 40 лет, и только в 2010-м году Московский Государственный Университет предоставил своему заслуженному профессору большую современную квартиру на проспекте Вернадского.

Переезжали в январе в трескучий мороз, когда дом еще был практически не заселен, лифт не работал. Лёня со скарбом и всей честной компанией, ехал по морозу в открытом грузовике. Ну, ничего, дома отогрелись. Оля срочно заболела воспалением легких, и в один из первых дней нашего заселения у нас в квартире прорвало батарею и горячая вода хлынула на паркетный пол. Хорошо, что слесарь оказался рядом. Да, за несколько дней до въезда мы должны были отметить недостатки, которые имелись в квартире после ее сдачи строителями. Только при выходе из квартиры заметили, что в ней просто нет входной двери. Потом долго боролись с крысой, забивая ее нору битым стеклом. Ночью она спокойно его отодвигала и разгуливала по квартире, громко стуча лапами. Ее экскурсии прекратились только тогда, когда Лёня закрыл нору толстой металлической пластиной. «В честь» нашего переезда и очередного Лениного дня рождения открыли новый маршрут автобуса № 196, который без пересадки довозил его до работы и обратно. Мой долгий путь на работу был не такой безоблачный.

Мы блаженствовали, потихоньку обживались. Денег катастрофически не хватало.

Мой маленький стаж работы не позволял получать зарплату, полагающуюся мне по должности. И Лёня продолжал работать в лаборатории Д. М. Гольдфарба младшим научным сотрудником без видимых перспектив стать старшим. Жизнь продолжалась. Под нами открыли магазин «Кулинария», который нас очень выручал многие годы. Рядом была прачечная, почта, продовольственный магазин пока еще с продуктами. Телефона у нас дома не было до 1978 года. Каждый божий день вечером ходили звонить на телефонный пункт в соседнем доме родителям и, по мере надобности, коллегам. Хорошо, что на пункте было тепло и имелась разменная монета. Купили небольшой холодильник и телевизор «Рекорд,», оба служили безотказно многие годы. Книги, конечно, были в большом дефиците, но Лёня стал их активно доставать, начал с нуля, а собрал обширную библиотеку. Мира, Лёнина сестра, помогала доставать (конечно покупать) книги из серии «Памятники мировой литературы», которые издавало издательство «Наука», где она работала редактором долгие годы. Выписывали художественные журналы – «Новый мир»,

«Иностранную Литературу» и др. и начали переплетать понравившиеся в них произведения. Переплетов накопилось за долгие годы тоже очень много. Оля начала собирать красивые марки с изображением животных и растений. Почему-то их тогда в магазинах было много. Торговля марками с рук и обмен марками тоже процветали. Такая коллекция большой ценности не представляла. Правда, когда Оля вышла замуж, они с ее мужем Мишей продали эту коллекцию и на вырученные деньги съездили на недельку в Чехословакию.

Вскоре после нашего переезда рядом с нами открылся магазин с югославскими товарами «Ядран». Для Москвы это была большая редкость. Вся Москва туда ездила за покупками. Сохранились до сих пор у нас остатки красного кофейного сервиза и несколько рюмок из хорошего хрусталя.

Лоджия нашей спальни выходила на большой яблоневый сад, который не вырубили до сих пор. Яблок мы там никогда не собирали. Яблони сильно постарели и в 2010-м году выглядели совсем печально. Сад часто служил местом для выпивки на троих. Один раз я с работы прошла мимо женщины, которая сидела и совершенно виртуозно ругалась. Такого я не слышала ни до, ни после.

Кроме Юры Дьякова, жившего с семьей по соседству, нашими соседями оказались и другие наши друзья: Ирма Расс с семьей, семья Фрейзонов, Юра Винецкий и Нора Мкртумян с семьями. Для Москвы это была довольно редкая ситуация. Обычно, чтобы попасть в гости надо было ехать через всю Москву. Мы регулярно ходили в гости к Юре и Тане Дьяковым. Таня по всем правилам винодельческого искусства заготавливала на зиму наливку под названием «Тёща», основным потребителем которой был Лёня. Наши с Юрой Дьяковым дочки до 8-ого класса учились в одном классе, а Леня с Юрой сидели за одной партой на родительских собраниях. Я в Олину школу никогда не ходила. Оля после нашего переезда в новую квартиру почти перестала болеть, закаляясь на уроках физкультуры. Всегда на лыжных прогулках бежала впереди всех, за что ее ценил учитель физкультуры. Оля в это время также играла в футбол с мальчишками, училась играть на гитаре, домашние задания успевала сделать в школе. Правда, потом, когда в девятом классе поступила в школу с биологическим уклоном, стало ясно, что она имеет большие пробелы в школьном образовании. За два месяца усиленных занятий ей удалось эти пробелы ликвидировать.

Рядом с нашим домом был расположен довольно большой лесопарк, тогда еще не застроенный домами, и мы ехали туда на лыжах прямо от собственного подъезда.

Приезжали Лёнины родители помогать нам по хозяйству, и я часто была избавлена от постоянного приготовления еды в этот короткий промежуток нашей жизни.

В первые годы образования лаборатории на мне лежала большая ответственность, и когда приходила пора отпуска, я как лошадь, выпряжанная из упряжи, слабела и заболевала. И так продолжалось несколько лет подряд. Мы каждый год отмечали Лёнин день рождения и этот день стал довольно традиционным. Все знали, что всегда могут встретиться у нас в этот день. После нашего отъезда в Америку наши друзья в Москве встречались каждый год в день Лёниного дня рождения 11 февраля и пили здоровье именинника. Не помню, чья это была первоначальная идея, но в течение четверти века, начиная с 1968 года и до нашего отъезда в Америку почтальон в этот день приносил к нам домой телеграммы с пометкой «текст верен», и с предложением из слов с первыми буквами Лёниной фамилии, а иногда и имени и отчества. Привожу пример такой анаграммы:

«Факультет охотоустроения напоминает штатным телепатам ежегодный йомкипур наносу Любящие Москвичи (11- 2-73)»

или:

«Факты отъезда начинают шириться товарищи ежегодно йомкипуряют напропалую лови момент (10-2-90)».

Кто-то особенно наглый посылал телеграммы в Беляево-Богородское на имя барона Фон Штейна. Изобретали даже химограммы. Телеграммы приходили и в Америку. Письмо с такой телеграммой в 90-е не дошло. Наверное, цензура не пропустила. Кто-то потом привез эту анаграмму фамилии и имени отчества, сочиненную семьей Дьяковых:

«Фондируй отечественные напитки штатах точка ессентуки йод нарзан Лимонад естественно отбрось надо итти деревни Менять американские консервы самогон отправлять вразлив или чекушками.»

Коллекция телеграмм практически вся у нас сохранилась.

Олечке, нашей с Лёней доченьке, одиннадцать с половиной месяцев (февраль, 1961 г.). Гуляет на Патриарших (уже тогда, наверное, Пионерских) прудах с мамой (Н. Л.). Снимает, конечно, мой папа.

Оля уже над чем-то серьезно работает. Её бабушка, Эмма Григорьевна Ломовская, смотрит с изумлением.

Мы с Лёней на незабываемой экскурсии (первая половина 60-х) по золотому кольцу России. Не знаю, кто мог спасти от разрушения после Октябрьской революции прекрасные церковные здания в городах европейской части России: Сергиев Посад, Переяславль – Залесский, Кострома, Иваново, Суздаль, Владимир.

Глава 14
Напряжённые рабочие будни и праздники

В 1969 году начал функционировать ежегодный теоретический семинар по микробной генетике, который организовал С. И. Алиханян. В течение 16-ти лет каждый год без перерыва семинар (школа Алиханяна) собирал своих слушателей. Последние заседания состоялись в 1985 году уже после кончины С. И. и были посвящены его памяти. Первые несколько лет школы проводили в академическом поселке Мозжинка, потом в академгородке Пущино на Оке, школа в 1979 году была в г. Луге под Ленинградом. В работе по организации семинара участвовали сотрудники нашего института ВНИИ генетики, лаборатории Р. Б. Хесина, кафедр генетики МГУ и ЛГУ, института общей генетики АН СССР, института эпидимиологии и микробиологии им. Гамалеи АМН СССР, лаборатории С. Е. Бреслера (Ленинградский институт ядерной физики), Политехнического института (Ленинград), института цитологии АН СССР (Ленинград). Программа школ разрабатывалась Оргкомитетом. Каждый год на школу приглашалось около 250 участников всех возрастов и рангов не только из Москвы и из Ленинграда, но и из Новосибирска, Ростова, Саратова, Казани, а также Украины, Белоруссии, Эстонии, Литвы, Латвии, Армении, Узбекистана, Казахстана и других республик Советского Союза.

Большую роль играл куратор каждого заседания по определенной проблеме. Он же и приглашал докладчиков и направлял дискуссию. На вечерних заседаниях с лекциями выступали лидирующие в данной выбранной области ученые. Организовывались также и круглые столы, где участники могли обсудить свои экспериментальные данные.

Впоследствии возникла и секция «Новости науки». Помню, что в последующие годы, когда Лёня уже работал в НИИ по БИХС, он курировал заседание по проблемам генетической безопасности. Себя помню только как постоянного и благодарного слушателя этих школ. В течение многих лет на школах обсуждаются ключевые проблемы генетики микроорганизмов: репликация, репарация, рекомбинация ДНК, мутагенез, транскрипция и трансляция генетической информации, лавина данных о плазмидах, транспозонах, перспективы использования генетических методов в селекции промышленных продуцентов, а впоследствии, и открытий в области генной инженерии.

Все участники школ всегда ждали их с нетерпением. Это были и своего рода зимние каникулы на прекрасной природе подмосковья. Можно было урвать часок для лыжной прогулки, да и послушать интересные доклады тоже доставляло удовольствие. Конечно, не все докладчики были опытными лекторами. В. Мозжинке школа размещалась на дачах, принадлежащим когда-то академикам, не оставившим наследников. Летом там был академический дом отдыха. В центре поселка высилось большое здание с колоннами – Дом Ученых с хорошей столовой, помещением для заседаний, биллиардной, где в шкафах стояли персональные кии академиков. Вечером крутили кино, но я помню только вечерние прогулки и посиделки. Все были молодыми и хорошо веселились. Однажды двум уже известным ученым поздно вечером захотелось поиграть на рояле. Дом Ученых уже был закрыт. Остается тайной, как им удалось снять с петель тяжелую дубовую дверь массивного дома. Проишествие замяли. Жители поселка, в основном, приезжали на дачи летом или по выходным, так что веселые компании по вечерам никого не беспокоили. Как-то в одну из школ вклинился посередине Международный день 8 марта. Утром следующего дня на первый доклад пришло всего несколько человек. Докладчик хладнокровно заметил, что слушатели, которые пришли на его доклад, обладают активной алкогольдегидрогеназой, в отличие от остальных участников школы. Этот список происшествий можно было бы продолжить, эти истории запоминаются легко и надолго, как охотничьи рассказы, но я оставляю их за кадром.

В мае 1968 года С. И. Алиханян и С. З. Миндлин участвуют в международной конференции по генетике и селекции стрептомицетов – актиномицетов рода Streptomyces в Югославии. Там Сос Исаакович впервые лично знакомится с Дэвидом Хопвудом и его семьей. Д. Хопвуд в то время уже является признанным лидером в генетическом изучении стрептомицетов на ставшем уже модельном штамме Streptomyces coelicolor A3(2). Там же Сос Исаакович обмолвился Хопвуду, что собирается в новом институте организовать лабораторию по генетике актинофагов и упомянул мою фамилию. На этой конференции по инициативе ученых из Чехословакии было решено основать международный симпозиум по генетике промышленных микроорганизмов (GIM) с периодичностью один раз в 4 года. Доктор З. Ванек и его чешские коллеги в это время лидируют в области изучения биосинтеза антибиотиков. 1-ый GIM симпозиум состоялся в Праге в 1970 году. С тех пор эта традиция сохраняется вот уже сорок лет. Примерно в эти же годы был организован международный симпозиум по биологиии актиномицетов (ISBA), правда, сейчас в его тематике превалируют микроорганизмы, не принадлежащие к роду Streptomyces.

В 70-х годах изучение генетики актиномицетов рода Streptomyces, продуцентов большинства антибиотиков, было сосредоточено в странах Европы – Англии, Италии, Югославии, Польше, ГДР, ФРГ, Чехословакии и СССР. В каждой стране – в одной или нескольких лабораториях. Ученые этих лабораторий общались и на других конференциях и хорошо знали друг друга. В. Америке с актиномицетами в то время работали фармацевтические фирмы, предпочитающие не публиковать и не обнародовать имеющиеся результаты. Вацлав Шибальский, организовавший симпозиум по генетике актиномицетов в Нью-Йорке в 1959 году (хорошо помню тоненький сборник докладов этого симпозиума), похоже, всерьез ими не интересовался. Это была крепость, требующая длительной осады. Уже в Америке, работая в Висконсинском университете в Мадисоне, мы с Лёней часто встречались с В. Шибальским на семинарах и лыжных прогулках. Он был уже совсем пожилым человеком, но еще оставался на высокой должности главного редактора журнала Gene. Он вспоминал свои встречи с Алиханяном.

Помню, как, наверное, в 70-м году Лёня единственный раз в жизни попался на первоапрельскую шутку. Юра Винецкий принес Лёне сфабрикованное письмо – приглашение от В. Шибальского участвовать в конференции в Австралии. Якобы, В. Шибальский проявил интерес к его статье, недавно опубликованной в немецком журнале. Лёня поверил, но до дирекции все-таки не дошел, остановили. Другая первоапрельская шутка, на которую попался сам Юра, обошлась ему значительно дороже.

События конца 60-х и 70-х годов были невероятно спрессованы. Наверное, это были самые активные годы в нашей с Леней научной карьере. Несмотря на научные успехи, рассчитывать на получение даже должности старшего научного сотрудника Лёне в академии наук не приходилось. Правда, почти в таком же положении были и многие сотрудники академических институтов, имеющих в анкете «плохой» пятый пункт.

В 1972 году в Москве открылся новый институт по биологическим испытаниям химических соединений (НИИ по БИХС). Моя подруга и коллега Элеонора Пирузян была женой директора вновь организованного института Льва Арамовича Пирузяна. Я её попросила о встрече Лёни с Львом Арамовичем. Встреча состоялось. Лёню зачислили в институт старшим научным сотрудником-генетиком, а через полгода он стал заведующим генетической лабораторией, в которой поступающие в институт химические соединения, в том числе, и с уже выявленной биологической активностью должны были быть проверены на мутагенную активность. Лёня сменил специальность в третий раз и через два года стал заведующим крупным отделом безопасности лекарств из 8 лабораторий и 100 сотрудников. В это время в число проверяемых на безопасность химических веществ стали входить и новые лекарства, которые предполагалось вводить в медицинскую практику. Теперь без тщательной и многосторонней оценки в отделе безопасности лекарств потенциальные лекарства не поступали в лечебную сеть. Работа была очень напряженной и ответственной, ведь ошибки в оценке безопасности лекарств могли стоить очень дорого. Лёня на этом терял своё собственное здоровье. Сейчас в интернете до сих пор можно найти многочисленные ссылки на методические рекомендации по оценкам безопасности лекарств, основанные на комплексных подходах, разработанных в отделе, которым руководил Лёня.

Поступив в НИИ по БИХС, Лёня не смог поехать в отпуск летом 1972 года и мой папа, как член Дома Ученых, достал нам троим (маме, мне и Олечке) путевки на турбазу Дома Ученых в Карпатах под Ясенями. Все население турбазы жило в палатках. Нам досталась комната в единственном деревянном доме на территории турбазы. Я со страхом смотрела на окружающие нас горы и была уверена, что не смогу подняться ни на одну из них. Все быстро перезнакомились. Среди приятной публики было много опытных туристов. В результате мы с Олечкой в хорошей компании покорили невероятно живописные соседние вершины, включая и самую высокую гору Гаверлу. День ходили в горы, день отдыхали. Упивались сервисом в столовой. Еду готовили повара из Московского дома Ученых. Впервые за долгие годы не надо было в отпуске заботиться о пище насущной, и она была такая вкусная. Вспоминается директор турбазы, которая очень хорошо организовала все наше там пребывание. Например, несколько дней вся турбаза ела блюда, приготовленные из купленного ею по случаю теленка: и холодец, и печеночный паштет, и жаркое. Оле персонально приносили тарелку жареной картошки.

Такой удобный непритязательный клиент. Повара готовили блюда и из даров леса – собранных нами прекрасных свежих грибов. На три дня поехали на экскурсию по городам Закарпатья и только и мечтали вернуться к себе на турбазу, так нам хорошо там жилось.

После каждого похода в горы нас встречали торжественным обедом с пирогами. Для нас, не избалованных, это было просто чудо. Однажды поехали на грузовике смотреть новое место для турбазы. Обратно должны были в тот же день вернуться пешком. Две девушки поехали просто в купальниках. У нас с Олей в рюкзачках были свитеры. К вечеру стало ясно, что на обратном пути заблудились. Началась сильная гроза. Поздно ночью набрели на леспромхоз. Там спросили документы, все-таки пограничная зона. Единственным документом с фотографией на всех был чей-то проездной билет на московский транспорт. Сердобольные работники леспромхоза пустили нас переночевать. Оказалось, что мы перевалили через горный хребет и попали в Ивано-Франковскую область в Прикарпатье. Завтракали в ресторане, еще не прибранном после вчерашнего ужина, в красивом стилизованном деревянном доме, вкусно поели, взяли несколько такси и поехали длинным окружным путем домой. Путь был длиной в 140 км, благо, что такси стоили тогда не дорого. На турбазе уже была паника. Через час должен был подняться в воздух вертолет на розыски группы ученых, находящихся в приграничном районе. Час полета уже стоил бы для нас большие деньги.

А в это время в Москве была необычная сильная жара. Под Москвой горели торфяные болота и Москва окуталась сильным дымом. Лёня уже работал в Купавне под Москвой и тратил на поездку на работу более 2-х часов в один конец. Так продолжалось в течение последующих 15 лет. Правда, иногда удавалось доехать на работу с оказией. В соседнем с нами доме жил шофёр зам. директора института А. С. Назарова, который всегда просил его заехать за Лёней по пути в Купавну.

Как-то так случилось, что в следующем, 1973 году мы поехали в отпуск в Среднюю Азию во Фрунзе. Леня всегда хотел снова попасть в город, где провел несколько лет в эвакуации. У меня такого желания никогда не возникало. Правда, вспоминались мамины и папины рассказы о довоенном Фрунзе. Во Фрунзе жили Лёнины родственники, которые поддерживали связь с родственниками в Москве. С нами поехала и Лёнина сестра Мира. Ехали во Фрунзе поездом. Тогда предпочитали, если возможно, не летать. Трое суток в пути. С нами к себе домой во Фрунзе ехал Лёнин троюродный брат, тоже Лёня. Он работал главным врачом в железнодорожной больнице во Фрунзе. По этому поводу в нашем вагоне, единственном из всего поезда, включили кондиционер. Значительная часть пути проходила по пустыне. Выйдя там из вагона, погружались в невообразимую жару. А местные ребятишки выбегали к поезду поглазеть, все без головных уборов. Запомнились дома, наполовину врытые в землю, и исхудавшие верблюды с пустыми и висевшими по бокам горбами. Через пару дней после приезда во Фрунзе поехали на несколько дней на турбазу, расположенную на берегу Иссык-Куля. На следующий день мы оттуда уехали. Условия жизни там были из рук вон плохие: по 20–30 человек в палатке, какие-то жидкие каши в грязной столовой. Единственное, что навсегда запомнилось, – это как на небе зажигались звезды. Такого больше нигде увидеть не удавалось. Несколько дней провели в городке на берегу Иссык-Куля, Чолпан-Ате. Все та же неустроенность, плохая еда в местной столовой, столовые приборы вылавливали из таза с кипящей водой, приготовить что-то самим было негде и не из чего. Озеро, конечно, очень красивое, теплое, так и хотелось там пожить подольше. Удивлялись тому, как всё там было неустроено.

Вернувшись во Фрунзе, несколько дней провели на даче в крошечном домике в горах у другого Лёниного троюродного брата, Володи. Ели великолепный плов, купались в быстрой горной реке. В ней было такое естественное углубление в виде бассейна, где можно было удержаться и полежать в теплой прогретой солнцем воде. Правда, в первый день нашего пребывания на прогулке кто-то нес авоську с бутылками минеральной воды. Одна бутылка вдруг взорвалась и осколок попал Лёне в ногу. Настоящее ранение. Шрам до сих пор виден. Хорошо, что имели при себе опытного медика. Все-таки поехали на мотоцикле в ближайший фельдшерский пункт, и фельдшер обработал рану. Несколько дней Леня нам завидовал, когда мы купались в реке. С тех пор мы не оставляли бутылки с минеральной водой под давлением. Последние несколько дней отпуска провели в жарком Фрунзе (более 40° по Цельсию). Лёне, как всегда, жара была ни по чем, а я страдала. Наши еврейские родственники договаривались между собой, и каждый вечер, когда жара немного спадала, кормили нас разными среднеазиатскими национальными блюдами.

Было вкусно, и общаться с почти незнакомыми людьми было легко. Теперь во Фрунзе никого из наших родственников нет. Совсем старшее поколение, которое мы еще застали, и поколение перед нами уже давно ушли. Наше поколение – в Израиле и в Америке. Трудится там, в основном, сейчас поколение наших детей и внуков. Все устроены, уезжали из страны в 90-х через Москву, останавливались у Миры. Но она и сейчас главная по связям с родственниками в Америке и Израиле. В. Киеве и в Черкассах тоже никого не осталось: кто в Америке, кто в Германии, кто в Израиле. Опять и на нашем веку евреи снялись с насиженных мест. Сейчас, правда, в Америке можно встретить и много русских, совсем не евреев. Наверное, так же и в Европе. Железный занавес неожиданно для всех открылся в самом конце 80-х. Один из Лёниных внучатых племянников из Фрунзе, И. Б., появился в Москве в конце 80-х. Долго жил у Миры. Молодой, красивый, обходительный. Был несколько раз и у нас в гостях. Однажды принес бутылку прекрасного, по тем временам, ликера, который мы, два доктора наук, до этого и в глаза не видели, не то что пробовали. Однажды, при общем дефиците, принес заграничное пиво, поглядывал на нашу внучку Анечку. Я даже боялась, как бы он её не украл. Потом он умудрился продать с парковки около дома машину Мириного соседа, назанимал деньги у родственников и знакомых, украл из тогда еще совсем бедной Мириной квартиры золотую цепочку и исчез. Больше мы его не видели и не знаем, как сложилась его судьба. Мы жертвами его мелких мошенничеств не стали. Наверное, уважал.