Kitabı oku: «Взгляд из-подо льда», sayfa 4

– Кто здесь? – не слишком громко, не до конца уверенным голосом проговорила она в пустоту.

Тишина. Она очень медленно стала поворачиваться вокруг себя, слегка прищурив глаза, будто желая видеть лучше. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, она еще не знала, что сзади изваянием застыл он. Парень приблизился к ней одним широким шагом. Адриана собиралась взвизгнуть, но он зажал правой рукой ей рот. Они вместе дышали очень быстро и глубоко. Она – потому что была дико напугана, а он – от удовольствия, которое принесла ему удавшаяся охота на дикую лань. Он приблизил губы к уху Адрианы и произнес:

– Что же ты пошла сюда одна, Адриана, если поблизости одни сплошные психи?

***

Джон. 2000 год.

Джон Рихтер был сиротой из приюта города Дрезден, не знавшим своих погибших родителей. Детский дом распахнул перед ним двери, когда ему было три года. Став сиротой в столь юном возрасте, остаешься сиротой уже на всю жизнь, – считал Джон. Тебя могут усыновить, приютить родственники, но той внутренней полноты уже не вернуть.

В пятилетнем возрасте он часто лежал в своей кроватке с продавленным матрасом и представлял, что за ним придут новые родители, что его полюбят, в таком возрасте ему еще этого хотелось. А позже мысли заводили его к тому, что он не хочет, чтобы за ним кто-то приходил. Он принял эту свою судьбу и не собирался что-то менять. И это было не от хладнокровия, он не был таким, наоборот, он рос слишком добрым мальчиком, его часто обижали, придумывали клички, чаще всего связанные с его худощавым телосложением и большим ростом, а иногда из-за очков, которые он начал носить в одиннадцать лет. Но в его сердце никогда не таились ни злость, ни обида. Он не жаловался на судьбу. Нет, такого не было. И даже воспитателям на своих обидчиков он тоже не доносил.

Но в отношении себя он был весьма строг. Поводов для критики находилось достаточно: и внешность, и походка, да буквально все. Начиная с того, что он априори считал себя человеком, отличающимся от тех других, вне детского дома. Он считал себя странным, принижал себя, взращивая внутри неуверенность. Возможно, и обиды он терпел, потому что считал, что так должно быть. Его неуверенность не давала ему даже посещать кружки по плаванью, борьбе вместе со своими одноклассниками. Плавать он боялся, ему казалось, что существу, предназначенному дышать, вредно и почти невыносимо задерживать дыхание и погружаться полностью под воду, да и к чему это все, ведь он и не представлял, что люди могут получать удовольствия от занятий плаваньем. Насчет борьбы все было еще более категорично. Он считал, что его и так достаточно бьют, поэтому куда уж больше получать тумаки.

У него не было друзей, из-за замкнутости он не обзавелся ими. Замкнутость стала неотъемлемой частью в сознательном возрасте благодаря жизни в приюте, когда он видел, как открытые и добрые ребята подвергались издевательствам со стороны обозленных, не знающих, что они творят, сирот. Джон тогда решил, что останется человеком, не уподобится мерзостям, которые окружали его, но сохранит это только для жизни «за пределами» приюта. И вообще, вся его жизнь, как он считал, должна начаться только после совершеннолетия, когда он уйдет из приюта. Джон отлично учился в приюте, его особенно привлекала математика. Он видел в числах особую магию и любил решать самые сложные задачи.

Жизнь в приюте отличалась от жизни в семьях. В семьях есть родители, которые только и ждут успехов своих детей, ждут, чтобы за них порадоваться, похвалить и показать, как они гордятся и любят их. В приюте же все наоборот: за отличия в учебе или поведении другие дети злятся, кидаются на тебя, превращают всеми силами это в твой недостаток, а воспитатели и подавно даже не обращают внимания на таких. Им просто не хватает на это времени. Они заняты тем, чтобы следить за негодяями, разнимать драчунов и вымещать злость и усталость на тех же детях. Поэтому, будучи отличником, Джон не привлекал внимания преподавателей, а больше походил на невидимку.

В четырнадцать его перевели в приют при старшей школе. К тому времени его замкнутость достигла апогея и воспринималась людьми как высокомерие. Джона часто замечали с книгой в руках, и не только с немецкой литературой, но и произведениями авторов других стран, в том числе русскими. Стивен Хокинг, Франц Кафка, из русской классики – Булгаков, Гоголь. Он прочитывал по три книги в неделю, да читал бы и больше, если бы мог легко находить переведенные книги. Но с этим были проблемы. Если же книга была ему слишком интересной, он брался за перевод самостоятельно. Обладая усидчивостью и сосредоточенностью, он мог часами сидеть и заглядывать то в книгу, то в словарь, из-за чего казался окружающим ненормальным. Ведь в шестнадцать дети увлекаются совершенно другими вещами, хотя никто не высказывал ему этого во всеуслышание. Но однажды, проснувшись утром, Джон обнаружил в своей кровати дохлую ворону со свернутой шеей и выкрашенную белой краской. А потом неделю он слышал вслед: «Белая ворона!», но своим спокойствием он быстро потушил желание сверстников сделать из него изгоя.

То, что над ним не издевались, потому что попросту не считали это забавным для себя, не прибавляло Джону количества друзей к его и так абсолютному нулю. Его отличала от многих эрудированность, хорошие память и манеры, потому он не то чтобы был скучным другим, а более непонятным. Недалеким ребятам из-за собственного незнания были недоступны его грамотные, богатые, хорошо выстроенные речи. Из-за отсутствия воспитания – почему он манерничает. У Джона отсутствовало желание поиздеваться над найденными во дворе насекомыми, отрывая им крылышки или закапывая в землю жужжащую в зажатой ладони пойманную муху, как это делали все остальные. Он не включался в те игры, которые были интересны остальным, и с самого детства не занял среди сверстников ни одну из социальных ролей, приобретаемых детьми в процессе игры, и воспринимался ими как пустое место. Одиночество нарастало, но он старался об этом не думать. И представлял, что, когда будет поступать в университет, уедет из приюта в собственный настоящий дом – квартиру, которую получит от государства как ребенок-сирота. Он этого ждал, приют со своими волчьими законами и отсутствием прав Джону смертельно надоел. Он был уверен, что начнется его настоящая жизнь, повстречаются другие люди на жизненном пути, он заведет семью и уже никогда не вспомнит о том, что был когда-то детдомовцем…

***

Шарите. Июнь 2018 года.

Для них двоих наступила сладкая пора, прекрасное время. В воздухе пахло сахарной ватой, и птицы пели иными мелодиями, более чистыми и светлыми. Они уже и не знали, что находятся в лечебнице, они сами уже определяли место, а не место заключало их в себе. Все, что было прежде с каждым из них, не имело никакого значения.

Адриана изменилась внешне. Она похорошела, черные полукружья под глазами перестали уродовать ее. Она стала смыслом, молодой человек влюбился в нее. Его демоны внутри, с которыми он поступил в больницу, будто заснули или покинули его навсегда, он стал прежним. Преданным, как когда-то своей маме.

А Адриана стала мыслить рационально и вести себя в больнице так, чтобы ей как можно меньше причиняли боль, наказывая за непокорность. Старалась стать привилегированным пациентом, чтобы было проще, но она была слишком избалованной.

В их мире существовало одно главное правило: скрывать свои отношения как можно тщательней и не допускать ни одного промаха. Чаще всего они общались по ночам, когда молодой человек пробирался в ее отделение. Спустя время Адриану стали допускать в компьютерный класс. Там под клавиатурой они оставляли друг другу письма.

Адриана начала ходить в церковь при больнице. Ей это нравилось, она ощущала, будто на ней развязывался тугой узел, стискивающий кровоточащее сердце, она постепенно забывала то, что с ней произошло, но по-прежнему оставалась взбалмошной. К тому же ее настроение менялось с невообразимой скоростью.

Как-то раз она стояла в холле больницы на втором этаже у окна, скрестив руки на талии, и смотрела вдаль сквозь полотно из падающих капель дождя. Молодой человек заметил ее издалека и, осмотревшись, подошел мягко к ней.

– Адриана, что ты тут стоишь? – посмотрев на ее лицо, он ужаснулся, ему показалось, будто ее щеки исчерчены дорожками слез, но это оказалась лишь тень, отбрасываемая от струек воды, стекающих по стеклу. Он дотронулся до нее, желая, чтобы она повернулась к нему, но она, упорствуя, стояла твердо на месте перед окном. Качнувшись, она отстранилась от его прикосновения.

– Ничего, – не придавая никаких эмоций своему ответу, произнесла она. Но в ответе было столько холода, что парень почувствовал дрожь по всему телу.

– Адриана, что случилось? – продолжал он мягким голосом, пытаясь пробиться сквозь воздвигнутую перед ним стену.

– Я тебе сказала – ничего! Ты что, не слышишь? Ты глухой, неразумный, непонятливый? Слово «ничего» тебе говорит о чем-то? – разъяренно закричала она, развернувшись к молодому человеку и размахивая руками перед его лицом. Доведенная до истерики, она замахнулась, чтобы ударить его.

Ощутив бессилие перед ее приступом ярости, молодой человек понуро побрел прочь, задаваясь лишь вопросом о том, что это было.

– Отстань от меня! – кричала ему вслед Адриана.

В другие дни они так же могли встретиться, и Адриана прилежно, сама того желая, вела с ним диалог.

– Как дела, милая? – в надежде на хорошее настроение интересовался парень.

– У меня все хорошо, – с радостью в голосе отвечала она. – А как ты? Хочу прогуляться, ты пойдешь гулять? – как озорной котенок, желая говорить, игриво интересовалась она, и все ее поведение показывало, как она рада его видеть.

В другой день молодой человек снова обращался к ней:

– Милая, что ты хочешь?

– Сам скажи, что я хочу! – не отрываясь от журнала и перекидывая ногу на ногу, спокойно, почти ласково, но уверенно произносила она.

– Откуда мне знать? Я спрашиваю это у тебя, – легко, улыбаясь и всем видом показывая, что ради нее он готов на все, отзывался он.

Она вставала перед ним, отложив журнал и упираясь взглядом в него, говорила ему уголками губ: «Ничего не хочу!».

И у него все тут же рушилось, земля уходила из-под ног. Адриана могла еще после сутками не говорить с ним, наслаждаясь собственным одиночеством. Могла проходить мимо, обдавая его жутким, леденящим кровь холодом, а у него сердце останавливалось, и он почти никогда не знал, что ему делать и как быть. Любые его попытки примириться заканчивались жуткими криками, ему это было совершенно не на руку. Их отношения он старался сохранить в тайне.

Все менялось только тогда, когда ей этого хотелось. Она могла стоять, улыбаясь, перед его палатой, когда тот выходил на завтрак, безумно красивая, опрятно одетая, с уложенными волосами и бархатистой светящейся кожей. Он сиял в ответ на ее лоск, подходил, брал за руку и просто говорил: «Пойдем, ты же голодная». И все, с этого момента все начиналось сначала. Они вместе мечтали, вместе смеялись в своих записках. А иногда, находясь порознь, ловили взгляды друг друга и, подолгу не отводя их, просто были счастливы.

Адриана была себе на уме, что очень злило его. Но он любил эту девчонку. Рядом с ней чувствовал себя не одиноким, ощущал, что он живет. Радовался, когда радовалась она, и грустил, когда у Адрианы не было никакого настроения. И как бы он ни боролся с ней, а все равно зависел от нее, от ее запаха, движений. С ее появлением в помещении, где он находился, все пространство заполнялось ею одной. Она была его наваждением, его любовью.

В свою очередь, девчонка позволяла себе слишком многое, а проявлений любви ждать от нее не приходилось. Адриана любила говорить: «Нет!» Это «нет» Адриана произносила с вызовом, гордо вздергивая подбородок. Часто она продолжала говорить с окружающими властно и звонко. Да, высокомерию не было предела, но ему она была нужна и такой. Ему нравилось ее безупречное лицо, ее глаза, он желал ее. Рядом с ней он впервые ощутил, что значит желать женщину.

А она уже была женщиной. Понимала, что будоражит его. Потому и позволяла себе вольности. Да, она несносная, но ничего не поделаешь! Она такая! Свои чувства, которые у нее были к нему, выразить толком она не могла. Язык не поворачивался говорить о любви, внутри что-то мешало. Но зато она соблазняла его, ей это нравилось. Адриана могла и лямку платья приспустить, и размазать помаду в уголке губ, а томный взгляд был ее любимым коронным приемом. От всего этого молодой человек сходил с ума, безумная страсть кипела в нем к этой дикарке. Саму же Адриану часто злила собственная деспотичность, осознание, что она ведет себя неправильно. Презирая свой эгоизм, она часто вспоминала прошлое, Эриха, все тяготы и боль, сделавшие ее такой, и процеживала себе под нос: «Будь проклят, Эрих Вебер!» И она падала в объятия того, кто страстно желал ее. Так началась их история. С его любви и с ее ненависти к человеку из прошлого.

Они держались друг за друга, знали, что они не одиноки, и у каждого есть тот – другой, как им казалось обоим, весьма заслуженно. За все то, что им обоим когда-то пришлось пережить. И об этом они никогда друг с другом не говорили. Но и он понимал и помнил первый раз, когда увидел ее, и помнил ту боль, которой тогда несло от нее. И Адриана видела его глубже других. Видела, как таится в нем что-то иное, что-то или кто-то, кого она еще не знала, но ей не было от этого страшно. Она влюблялась в него такого и не собиралась от него отказываться.

Наступило лето. Родители навещали Адриану достаточно часто и в последний визит привезли ей много красивой летней одежды. У ее матери был превосходный вкус. Адриана решила надеть новое шелковое платье. Оно было великолепно. Многослойный подол порхал легкой вуалью, еле закрывая колени. Небольшие рукавчики в форме лепестков роз лежали у нее на плечах. Талию выделял тонкий пояс, завязанный бантом. Принт в виде бабочек на небесно-голубом фоне заставил светиться глаза Адрианы, подчеркивая глубину их цвета.

Адриана еще один раз окинула себя взглядом в зеркале и выбежала из палаты в коридор. Дойдя до лестницы, прошла два пролета и оказалась возле двери, ведущей во двор. Все обитатели клиники уже были там, и главный для нее пациент тоже. Она распахнула дверь перед собой и сделала шаг вперед. Теплый ветер ударил ей в лицо. Она была счастлива.

Лето было волшебным, теплым, манящим. Ночи – длинными, долгими. Каждую ночь они были вместе. Он приходил за ней ночью, в ее палату, и они выбирались на улицу. Уходили в чащу сада намного дальше, чем было разрешено пациентам больницы. Молодой человек давно, еще для себя самого, проделал широкий проход в сетчатом ограждении, отделяющем сад от леса, замаскировав его густыми ветвями. Когда первый раз они пошли гулять, Адриане было даже страшно. За пределами больницы чувствовалась опасность – и моральная, и физическая: ты уже не в заточении, а, значит, можно сбежать… Кровь бурлит, сам воздух здесь другой, манящий, сладкий… Но в то же время… Находясь долгое время под чьим-то контролем, ты становишься беспомощным. Желание сбежать остается желанием. Ты не можешь сделать этот шаг. Ты скован обстоятельствами, да и препараты делают свое дело. Подавление активности нейронов головного мозга – это чувство внутренней угнетенности, когда ты еще не овощ, но все идет именно к этому.

Молодой человек в ту самую первую ночь отвел Адриану в свое любимое место, возле которого он раньше проводил долгие, мучительные месяцы, сложившиеся в годы. Это был заброшенный пруд, который находился в чаще леса и, словно бриллиант, был обрамлен высоченными елями с голыми стволами и пушистыми верхушками. Несведущему человеку этот пруд не найти. Он был небольшой, не протяженный, но глубокий, его величественная безмятежность притягивала, а для незваного гостя могла и вовсе быть опасной. Поверхность неподвижной воды покрывал слой тины, мха и большого количества кувшинок, сливающихся с общим нарядом хвойного и лиственного лесов. Он подвел Адриану к самому берегу, не разделенному с водой слоем мха, встал на колени и рукой смахнул лесную пелену. Адриана ахнула. Для нее это был просто лес, а перед ней на самом деле расстилался необычайной красоты водоем. Под слоем тины скрывалась прозрачная вода, очерненная лишь временем суток, а опушки деревьев отражались с такой четкостью, будто там, под водой, новый огромный бездонный мир. Захотелось шагнуть, но то ли почувствовав это, то ли увидев ее завороженный взгляд, он взял ее за руку и притянул к себе. Адриана посмотрела ему в глаза и смогла заглянуть в самую душу. Взгляд был чувственным, нежным и в тоже время диким, ее настолько переполняли эмоции, что она резко стала горячей, жар исходил от нее. Да что с ней! Она перевозбудилась: оказаться с ним в таком месте, от которого одновременно исходили и опасность, и спокойствие, и какая-то тайна… Запах деревьев, воды, земли – все смешалось. Она сказала:

– Давай искупаемся, мне очень жарко. – Адриана понизила тон, говорила ласково, каждое слово произнося с придыханием, веки чуть прикрыла и подняла слегка губы, словно ощущая уже наслаждение от того, чего ей хотелось.

Он тут же ответил, его лицо излучало недовольство:

– Адриана, нет, он очень глубокий, и вода в нем ледяная, – молодой человек не поддался манящим ноткам девушки и оставался непреклонным.

От чего огонь внутри нее вспыхнул с новой силой, в глазах появилась хитринка, а внизу живота – легкое ощущение разливающегося тепла. Адриана скинула обе бретели шелкового платья. Под ним не было ничего, кроме трусиков. Он увидел все: ее округлые груди, создающие между собой ложбинку, ходили вверх-вниз от участившегося дыхания. Ниже – ярко выраженный изгиб в области талии, переходящий в плавную линию, ведущую к бедрам. Абсолютные, без единого изъяна песочные часы. Адриана, не стесняясь и не прикрываясь, стояла перед ним и добавляла перчинку взглядом, говорящим: «Сделай что-нибудь, сделай!» Молодой человек стоял как вкопанный, но ее это не злило, она заметила, как он наслаждается тем, что видит. Она сделала шаг к нему навстречу, затем еще и еще. Прижавшись голым горячим телом к нему, она страстно поцеловала его, впившись в губы. Молодой человек был сам не свой. Его руку Адриана положила себе на бедро, потом на грудь, она целовала его, водя губами по его лицу, шее и плечам, всеми силами стараясь окунуть его в тот омут, куда она сама уже погрузилась. И у нее это получилось. Его взгляд изменился. Ласки Адрианы пронзили его насквозь. Его руки заскользили по ее телу, находя препятствие лишь на торчащих твердых сосках. Он и раньше знал, что у Адрианы потрясающая бархатистая кожа, прекрасные шелковые волосы. А сейчас от нее еще исходил необыкновенно манящий аромат, похожий на запах сладкой ванили, сводящий его с ума, затуманивающий рассудок и вызывающий желание оставаться рядом с ней, а ее кожа была мягче прежнего. В этом запахе он чувствовал ее убедительность и настойчивость по отношению к нему, так сильно он ощущал себя желанным. Он понял, как от него ждут ответных действий, и, обхватив одной рукой Адриану за изящную шею, завел вторую руку под ее колени согнутых ног и сам начал склоняться, чтобы уложить ее на травянистый покров. Она лежала перед ним, не прячась, а слегка разведя руки, заставляя его наслаждаться тем, что он видел. О, какие изгибы тела! Молодой человек согнул ноги девушки в коленях и развел в стороны, немного прижимая их к ее телу. Он смотрел в ее розовое, подрагивающее, истекающее лоно. Постепенно, медленно мужчина надвигался на нее, от чего она начала ощущать тяжесть его тела. Вдохи стали глубже, выдохи порывистей. Он склонился над ней, руками уперся в траву. Оба застыли. Тишина. Снова их взгляды встретились. Он смотрел в упор, а ее глаза бегали. Он ждал ее разрешения. И она стала изгибаться, направляясь бедрами к нему навстречу. Он наслаждался этим ощущением, продолжая повторять толкающие движения раз за разом. Все быстрее и быстрее. Он привык, уже не стараясь, а машинально, ему хотелось новых ощущений и он положил одну руку на ее прыгающую грудь. Сжимая ее в порыве чувств, водя то по одному плотному кругу, то по другому, ловя их в движении, соединяя и водя меж них руками. Девушка изливалась сладкими стонами. Мужчина резко остановился и поднял голову, прислушавшись. Ему послышался странный звук. Адриана издала жадный стон разочарования. Никого вокруг не было. Все тихо. Ему показалось. Он перевернул любимую на живот так, чтобы та прогнулась, встав на четвереньки. Пик наслаждения подходил волной от вида, раскрывающегося перед его глазами. Он резко схватил ее за тонкую талию и впился пальцами в ребра, не рассчитав силу, но по короткому крику Адрианы понял, что причинил ей боль. Он тут же спустил руки ниже, впившись в сочные, мягкие, упругие ягодицы, на секунду склонившись до ее затылка, поцеловав за секундную боль, и снова поднял корпус, совершая толчки все резче. Молодой человек непроизвольно простонал, и его ноги, отведенные назад, начали содрогаться, конвульсии охватили его всего, и девушка под ним от бессилия тоже начала опускаться ниже с колен, пока не опустилась полностью, и он без сил повалился к ней на траву. Около минуты они лежали рядом, тяжело дыша и ничего не говоря, а затем он обнял ее голое, слегка влажное тело и прижал к себе. Ему нравилось ее тепло, волосы, попадающие на его лицо и щекочущие его. Он обнимал ее, а она слабой рукой накрывала его руку своей. Он не видел, но чувствовал, как в этот момент она улыбалась.

Это был их первый раз. Такой яркий, запоминающийся. Он наслаждался ею, а она наслаждалась им. Они были разные по темпераменту, характеру, но когда они были близки, сходились идеально. Адриана отличалась изобретательностью, а парень давал ей то, чего она хотела. В меру нежный, в меру грубый. Адриана даже подумала, что перед близостью он читал книгу о них, где было уже все написано, настолько он угождал ей. Ну а днем они ругались так же страстно, как и занимались любовью по ночам, никто не хотел и не собирался уступать другому.

***