Kitabı oku: «Улан Далай», sayfa 3
Глава 3
Апрель 1893 года
– Кось-кось! – подозвал своего Дымка Мишка.
– Гуру-гуру! – подманил свою Аюту Баатр.
Все участники свадебного поезда оседлали коней. Младший дядя, на которого была возложена роль ахлачи-предводителя, задобрил духов: побрызгал во все стороны молоком, проверил, хорошо ли уставлены в телеге жбаны с арькой и чигяном, убедился, что все части вареного барана уложены в кожаный мешок, а у двух живых валухов7, лежавших тут же в телеге, крепко связаны ноги, и дал отмашку – трогай! Бараны заблеяли, кони заржали, поезжане с гиканьем и свистом рванули в ворота база навстречу встающему солнцу. Сначала вестовые, за ними – телега с подарками, следом два жениха – Бембе и Баатр. Мишка и Гришка скакали среди прочих конников, то обгоняя вереницу всадников, то возвращаясь к медленно катившейся телеге. Братья в одинаковых картузах и новых шерстяных бешметах ехали степенно, как и следовало в их положении, телегу не обгоняли, наперегонки не бросались.
Закончился страшный год красного водяного дракона, осиротивший братьев Чолункиных. Наступил год черной водяной змеи. На праздник прихода весны Цаган Сар братья навестили материнский хотон, и старший дядя объявил, что подобрал им невест. Баатр тут же бросил взгляд на домашний алтарь – помнят ли бурханы о его молитве? Веки Будды-бакши были прикрыты, грозный Махакала устрашающе пучил глаза, но Зеленая Тара смотрела на Баатра благосклонно, и Баатр решил: помнит богиня, поможет ему. У самой-то Тары вон какой нос! Грудь у нее, конечно, слишком велика – некрасиво, но можно всегда камзолом придавить, не будет так торчать. Помнил он, как покойная мать заставляла старшую сестру носить камзол днем и ночью, та жаловалась, что дышать тяжело, но мать была неумолима. Приличная девушка не может иметь большую грудь, говорила мать. Мучилась-мучилась сестра ради хорошего жениха, а ее все равно выкрали без выкупа, без свадьбы, без подарков. Яхэ-яхэ-яхэ, где она теперь?
Когда дядя упомянул, что до невестиного хотона 15 верст пути, Баатр обрадовался. Значит, услышали бурханы его молитвы, и дядя передумал свататься к соседям. Жить братьям теперь рядом с дядьями: старший договорился с атаманом, что Бембе будет пасти станичный плодовый табун, а Баатр пойдет к нему помощником. Большое доверие им оказано. Надеется атаман на новых табунщиков, потому как при прежних много лошадей угоняли.
Генерал, когда узнал, что Бембе и Баатр уходят, очень сокрушался, уговаривал остаться, привезти жен на его землю. Но не братьям решать такой вопрос. Старший дядя сказал – значит так тому и быть. Генерал им тогда по лошади пожаловал: на которых они коней пасли, тех и подарил.
Миновав крайний баз хутора, где от них отстали и брехливые собаки, и орущие мальчишки, свадебный поезд устремился по просыпавшейся весенней степи.
Нет прекраснее поры, когда степь пестреет, как ярмарочный ситец: на сочном зеленом поле белые, красные и желтые тюльпаны мешаются с синими ирисами-касатиками на зависть любой станичной щеголихе. От силы неделю буйствует задонская природа, и, по счастью, астролог-зурхачи определил подходящим для свадьбы один из этих дней.
Зависшие высоко в воздухе жаворонки пускали такие оглушительные трели, будто хотели завоевать сердца сразу всех самочек. Стрепеты в весеннем оперении токовали, подскакивая над землей, – црр-црр-р, тут я, тут я, давай сюда! Поглощенные брачным танцем журавли-красавки подпускали всадников совсем близко, взлетали из-под самых копыт. Поранить журавля – страшный грех, и уж тем более, если едешь за невестой. Баатр боялся, что увлеченные состязанием в скорости дружки ненароком заденут танцоров. К тому же Мишка с Гришкой, которых братья пригласили на свадьбу, могли и не знать, что журавли для калмыков священны – у станичников красавки живут на базу вместе с курами и утками.
Для Мишки с Гришкой всё в диковинку. Они никак не огли поверить, что Бембе с Баатром невест своих ни разу не видели и ничего о них не знают.
– Брешете! Быть того не могеть – штоб без смотрин, – недоумевал Гришка. – Ни разочку глазами не кинули? А ежели невеста страшнее верблюда? Колгоногая али еще чего? Али заместо глаз одни щелки, как пчелы нажалили? У вас такие бывают, я видал.
– Этого нет, – уверенно отвечал Бембе, – дядья не допустят.
– Ды как вы так этим дядьям судьбину свою доверяетя? Вы ж их видали за всю жисть разов дай бог пяток, – наседал Мишка.
– А хучь бы и ни разу, – пытался втолковать им Бембе. – На них долг перед покойной сеструшкой, маманей нашей.
– А поспрошать, что да как – отчего не можно? Язык, поди, не откусил бы за то дядька.
– Я скорей себе язык откушу, чем спрашать. Они нам самое луччее, что нашли, сосватали.
– Ну-ну, – недоверчиво качал головой Мишка. – От ведь как бывает…
А когда белый флаг в телегу складывали – Мишка с Гришкой рты так и пораззявили.
– Почто ж невест так позоритя? Вы ж их ешо и не пробовали, чтобы знать, что не целки.
В их обычае, значит, если невеста оказалась дырявая, белым флагом про то оповещают станицу. А у калмыков белый флаг – пожелание белой дороги. И опять Мишка с Гришкой недоумевали: белая дорога – зимняя, не лучше ли пожелать зеленой.
– Сурьезная разница в значеньях, – заключил Гришка, – как бы нам не опростоволоситься. Вы нас упреждайте, ежели чего.
Когда вдали показались кибитки и мазанки хотона, вперед отправили вестовых – уведомить о приезде женихов. Остальные спешились – ноги размять и духов местности задобрить, и дядя опять стал кропить по всем сторонам арькой и чигяном.
– Батырка, а кормить-то нас у сватов будуть? – поинтересовался Мишка, слизнув попавшую ему на руку каплю кислого молока. – А то у меня ужо кишки пересудомились, один другому шиш сворачивает.
– Так мы ж везем угощение. Потом сваты добавят горячего.
– Каравай-то подадуть? Али сызнова вареное мясо без луку и перцу?
– Пирожки пустые, на бараньем сале жаренные будут. Борцоги зовутся.
– Нет, тада уж лучче мясо трескать, – приуныл Мишка.
Выждали время, чтобы сваты успели чай сварить и шапки надеть, подкатили к базу. Началась суета: набежали родственники, соседи и просто прохожие – приветствовать. Каждому следовало поднести чашу, и пока дядя, как самый старший, и его сын, как самый младший среди прибывших, вносили в кибитку подарки, женихи наливали направо и налево.
– Кильдим8 похлеще, чем у нас, – отметил Гришка, – каждый норовит на дармовщинку угоститься. Плесни и мине чуток! Глотка ссохлася.
Наконец из кибитки показался раскрасневшийся от волнения дядя – подарки пересчитаны, всё согласно договору. Гостям дозволялось входить. Дядю-ахлачи посадили по правую сторону от хозяина. Ниже по старшинству разместились остальные гости. Мишке с Гришкой место определили ближе к женихам. А женихи уселись у самого входа последними.
Баатр стал исподтишка разглядывать родителей невесты. Отец был тонкий в кости, кучерявый, круглоглазый, со светлой кожей, а мать – ширококостная, большескулая, темнокожая, а глаза… «Как пчелы нажалили», – вспомнились Баатру опасения Гришки. Но носы у обоих родителей были прямые и аккуратные, не расплющенные, будто детьми они лицом вниз из зыбки падали.
А за спиной у Баатра переговарились дру́жки.
– А жаних у их, видать, – распоследний человек.
– На то похоже. Ежели даже согласья не спрашают…
– А и где ж невесты-то?
– Да бес их разбереть. Вон скока девок шастаеть.
Наряженные женщины разносили гостям джомбу и борцоги.
– Эти все ужо бабы, – решил объяснить Баатр. – Вишь, у кажной две косы в мешочках спереди. А у девок – одна без укрыва и сзади.
– Ужо бабы, а грудей не наросло, – удивился Мишка, – и задами тож не вышли…
А женщины проворно расставляли деревянные блюда, ловко поворачиваясь между тесно сидящими на кошмах и шкурах гостями и умудряясь никого не задеть ни рукой, ни подолом. Отец семейства встал, подошел к алтарному ящику и с молитвой поднес бурханам баранью голову. Дрýжки женихов разлили арьку. Первую чашу поднесли старику, брату отца невесты. Тот обмакнул в нее безымянный палец, троекратно брызнул вверх и начал говорить благопожелание – йорял. Баатр волновался, что ему тоже арьку пить придется. Арька, конечно, не в пример слабее водки, но и выпить нужно будет полную чашу. А ведь после этого еще петь и плясать. Не опозориться бы перед будущими родственниками. Стыд страшнее смерти, говорил отец. Очень Баатру отца недостает. Веселый, легкий был человек, да переродится он в чистой земле.
Старик говорил долго, собравшиеся сидели тихо, боясь шелохнуться в такую торжественную минуту, и только растроганная мать невесты иногда подносила к глазам висящий на поясе платок, вытирала слезинки. И тут Баатр с ужасом заметил, что Мишку клонит в сон, голова то и дело падает набок. Потом Мишка подпер голову рукой, а это уж совсем не годилось – так хоронят покойников!
Наконец старик закончил, поднял чашу обеими руками и выпил. Все тут же оживились и тоже выпили. Баатр по совету брата запихнул перед выездом в рукава по платку и теперь, поднимая чашу ко рту, пытался слить арьку в один из рукавов, косясь на отца невесты – не видит ли? Бембе подвинулся немного вперед и заслонил брата от взглядов невестиной родни.
Женщины внесли в кибитку два блюда – на каждом по вареной бараньей ноге – и выставили перед женихами.
– Ну, покажите сноровку!
Бембе и Баатр достали из чехлов свои ножи и принялись счищать с кости мясо. Баатр старался не обгонять старшего брата: сноровки у Баатра было больше, но здесь этого не следовало показывать.
Счистили, накрошили в пух. Будущий тесть попробовал мясо, одобрил:
– Хорошо порубили. И младенцу, и старику по зубам! Быть вашим семьям многодетными!
Все шло благополучно. И баранью лопатку дядя-ахлачи разбил с одного щелчка – зубами грызть не пришлось. Выпили за богатырскую силу женихов.
– А теперь бы трубочку! – пожелал глава семейства.
Оба брата поднялись, подошли к хозяину кибитки и почтенному старику, взяли их трубки, набили своим табаком из висевших у пояса кисетов, раскурили и подали с поклоном. Тут и остальные: и мужчины, и старшие женщины – потянулись за трубками. Кибитка наполнилась дымом.
– Люто, ой люто! – закашлялся Мишка. – Стока дыму, что и черти поразбегуцца!
– Так мы их зараз и выкуриваем, – объяснил Бембе. – Всех шулмусов – вон!
– Да табак у вас больно злой!
– Щас все на баз выйдуть. Плясать будем!
А на базу уже заиграла домбра, приглашая поразмять затекшие ноги. Гости потянулись из кибитки на свежий воздух. Уже слышалась и закличка-шаваш, приглашающая женихов выйти в круг.
– А ну, давай танцуй! Живей! Быстрей! Хядрис! Хядрис!
Пока все собирались вокруг домбристки и зазывающей на танец молодой плясуньи, Баатр потихоньку достал из рукава мокрый платок, выжал из него арьку, прицепил на пояс – пусть сохнет. Сейчас его вызовут в круг – показать, на что в танце способен. Тут Баатр был спокоен. Бембе, конечно, чичирдык пляшет – что жаворонок крыльями машет, в глазах рябит от мелкой тряски, но и он, Баатр, от тех же родителей произошел, не посрамит род Чолункиных.
Плясунья сделала круг слева направо, остановилась перед Бембе и коснулась рукой его плеча. Бембе выскочил вперед, как пружина, широко развел руки в стороны и пошел переступать, притаптывая правой ногой, а левой лишь касаясь носком земли, четко щелкая каблуком о каблук. Каждый мускул его тела сотрясался, как в судороге, но проходка была такой плавной, словно танцор ступал по воздуху. Баатр вспомнил, как в детстве, спрятавшись за кибиткой, босой Бембе оттачивал танец, разбивая в кровь левый носок, но это не останавливало упрямца – он продолжал, даже когда ноготь слез и палец распух. Во всем он, Бембе, такой настойчивый: лозу будет рубить до последнего прутика и чичирдык танцевать до последнего вздоха.
Мелко-мелко содрогаясь всем телом, Бембе опустился на скрещенные ноги. Зрители от мала до велика восторженно подбадривали: «Хядрис! Хядрис!» А Бембе, сидя на скрещенных ногах, выдвигал вперед поочередно плечи, колыхавшиеся будто флаги на легком ветру. Тут он кивнул брату, Баатр сделал два шага вперед и упал на колени как подрубленный, изогнулся спиной, придерживая правой рукой шапку, коснулся головой земли, напружинился всем телом и выпрыгнул вверх. «Хядрис!» Проверка на ловкость, на владение телом была закончена. По кругу пошла арька.
– А суженых когда ж вам покажуть? – поинтересовался Мишка.
– Когда все задания сполним.
– Ага, когда глазыньки зальють, да еще и в ночи – люба девка кралей видецца! – засмеялся Гришка. – И мочи удрать ужо не будеть.
«Дело Гришка говорит», – подумал Баатр.
Снова зашли в кибитку, подали горячее мясо. Баатр едва притронулся – ему предстояло поразить родителей невест пением, а с полным желудком хорошо не споешь. Исполнять он будет за двоих: что не давалось Бембе – так это речи говорить и песни петь.
Поели – запели. Про войну, про походы, про геройство. У мужчин загорелись глаза, у женщин выступили слезы. Подвыпивший отец невест усердствовал громче всех, у него пот градом катился со лба.
Опять разлили арьку.
– Ну, зятья, кто из вас поднесет мне с песней?
Баатр молча поднялся, обеими руками взял наполненную до краев чашу, осторожно двинулся к тестю, следя, чтоб не расплескалось ни капли. Все затихли. Баатр встал перед тестем на одно колено и запел. Песня была хвалебная, собственного сочинения. Пел Баатр про то, как скакали они с братом по степи среди пестрых тюльпанов и танцующих журавлей, как радовались их сердца в ожидании встречи с достойной семьей из славного рода, как увидели своих будущих родственников: любящих родителей, их сильных сыновей и скромных дочерей – и как хотят они, братья Чолункины из рода зюнгар клана эркетен, породниться с ними. Пожелал, чтобы тесть прожил до седых усов, чтоб увидел внуков и правнуков, чтобы чашка его была полна молока, а скот хорошо плодился, чтобы всегда к нему были благосклонны бурханы и чтоб умер он как настоящий казак не в своей постели, а в ратной битве.
Умолкнув, Баатр протянул чашу тестю. Тот выпил, оставив один глоток, и протянул чашу обратно исполнителю. Баатр допил арьку. Так было положено по ритуалу. Гости одобрительно зашумели:
– Да твой зять не то что за двоих, он за весь хотон исполнит!
– А голос какой!
– Уважил так уважил!
Баатр скромно сел на место и потупил глаза. Теперь осталось преподнести будущим родственникам подарки, и их отведут, наконец, знакомиться с невестами.
Внесли узел с подарками. Отцу невесты и старшему дяде – по бешмету, матери – халат, остальным родственникам на правое плечо накинули по отрезу ситца, пестрого – мужчинам, белого – женщинам. Стали нахваливать и обмывать обновки. Шутки, смех, дым коромыслом… Ахлачи усердствовал вовсю, увеселяя и потешая гостей. Братья пытались объяснить Мишке с Гришкой смысл шуток, да разве шутки переведешь! Что может быть смешного в двадцать пятом позвонке овцы? Очень много для калмыков – и ничего для Мишки с Гришкой. Да и не шутки были сейчас важны. Главное, все в кибитке увлечены ахлачи и забыли про женихов. Или сделали вид, что забыли…
Будущая теща поднялась с места и направилась к выходу из кибитки. Вот зачем у входа сидят женихи: чтобы исчезнуть незаметно, когда наступает пора смотреть невест. Не говоря ни слова, Баатр и Бембе взяли лежавшие за спиной свертки и последовали за матерью невест. Солнце уже закатывалось за горизонт.
Недалеко от входа в мазанку стояла девочка лет десяти. Увидев женихов, она стремглав побежала к двери – предупреждать. Баатр почувствовал, как трясутся у него поджилки.
В мазанке пахло свежей побелкой, молодой полынью и новой одеждой. Проем между кухней и горницей закрывала красная занавеска. Мать невест отвела краешек, заглянула внутрь. Из-за ее спины Баатр увидел несколько девушек, сидевших полукругом на украшенной узорами кошме. Лучи заходящего солнца, проникавшие через мутные оконца мазанки, окрашивали белые стены в розовый цвет. Отраженный от стен мягкий свет делал кожу на лицах девушек бархатной, а темные глаза – влажными и маслянистыми. У Баатра перехватило дыхание: все девушки показались сказочными принцессами, достойными легендарных батыров из сказания.
– Ну что ж, входите! – громко объявила мать невест и отдернула занавеску.
Бембе решительно шагнул вперед. Баатр за ним.
– Мендвт9! – хором сказали женихи.
– Мендвт! – не поднимая взглядов от узоров на кошме, вразнобой ответили девушки.
Мать положила одну подушку справа и указала на нее Бембе, левая подушка предназначалась для Баатра. Напротив какой девушки положена подушка – та и твоя невеста. Баатр присел на кошму, скрестив ноги, не поднимая головы. Из этого положения он видел только подол ярко-зеленого платья своей суженой и загнутый носок выглядывавшего из-под платья красного сапожка. Он скосил глаза на брата и поймал оценивающий взгляд сидевшей напротив брата статной девушки со светлой, как топленное в русской печке молоко, кожей. От смущения кровь прилила к лицу.
Бембе встал на левое колено, правой рукой протянул свой сверток над выставленным на кошме сладким угощением – леденцами, изюмом и пряниками. Баатр повторил, подражая во всем брату. Кисти рук, которые приняли подарок Баатра, были настолько маленькими, что он оторопел – сколько же лет его суженой? – и, забыв про приличия, посмотрел невесте прямо в лицо.
Девушка показалась уменьшенной копией старшей сестры: такие же глаза, напоминавшие овальные листья ракитника, брови вразлет, слегка выступающие румяные скулы, аккуратный нос и небольшой пухлый, почти детский рот, только кожа потемнее, чем у сестры, цвета чая, когда в него еще не влили молоко. Слава бурханам, сестры лицом и статью похожи на своего отца! По грудным округлостям, обтянутым расшитым атласом, можно было понять, что невеста его уже не ребенок, только ростом мала. Девушка поймала его взгляд и смущенно улыбнулась, показав на мгновенье белые как мел зубки, но не потупилась, а продолжала смотреть на него прямо и доверчиво, как смотрят на старшего брата.
– А ну-ка посмотрим подарки! – со смехом предложила одна из девушек. – Не поскупилась ли семья, куда мы отдаем наших дорогих подружек?
– Ценят ли женихи сокровища, которые обретают? – ввернула другая.
Сноровистые руки развязали бечевки, крепившие свертки, развернули и заахали:
– Ах, какие красивые халаты!
– А какая искусная вышивка!
– И швы все ровные!
– А уголки закругленные!
– С изнанки, что с лица!
А невесты между тем молча передали женихам вышитые кисеты, Бембе и Баатр привязали кисеты к поясу, подружки поднесли женихам по маленькой чашечке арьки, Бембе, как старший, сказал благопожелание будущей теще.
Будущая теща, сидевшая меж дочерей, выпила свою чашку и поднялась с места. Посмотрели – и довольно. Пора и честь знать. Братья коротко поклонились и, не поворачиваясь к невестам спиной, попятились к выходу из комнаты. Бембе выглядел очень довольным: ему в жены досталась настоящая красавица. Баатр тоже был рад – ничего, что суженая маленькая, ей, наверное, нет и пятнадцати зим, подрастет еще. Главное, белки глаз видны и нос в порядке.
А в кибитке гулянье было в разгаре. Дядя сыпал шутками из последних сил, все про двадцать пятый позвонок овцы – ведь у него сотня крупных и мелких выступов и изгибов, а на этих изгибах уместилась вся история калмыков.
Мишка и Гришка скучали. Они не понимали, как можно битый час тыкать в маленький бараний позвонок и так увлеченно о нем говорить. К тому же арька их не брала – это вам не самогонка-косорыловка, слабый градус, дитячий.
– Что, видали невест-то? – перегнулся к Баатру за спиной Бембе Мишка. – И как с лица?
– У нас своих женок хвалить неможно, сглазишь.
– Ладно. И так по твоей довольной роже видно. Будто блинцов наелся на масленицу, – хохотнул Мишка. – Зовуть-то хоть как?
– Не ведаю.
– Чего ж не спросил? Язык проглотил, что ль?
– А зачем? Завтра ей все равно имя поменяют. Старшая тетка имя подберет.
Мишка вытаращил глаза.
– И тебя не спросють?
– А зачем? Я ее по имени звать не буду. Это стыдно, когда муж жену по имени кличет.
– А тебя-то как звать, ей известно?
– Может, и известно. Только она имени вслух никогда не скажет.
– А как же она тебя выкликать-то будет?
– «Наш человек» али «хозяин дома». А если ей от меня чего надо, просто крикнет «Эй!».
– Чуднó!
– У нас вовсе имена старших произносить нельзя. А муж – он над женой старший.
– Знамо дело, старший, – согласился Мишка. – Но все равно чудно́.
А дядя-ахлачи тем временем в один вздох трижды выдал скороговорку, по обычаю заканчивающую обсуждение волшебного позвонка овцы и указывающую, что сколько бы ни выпил ахлачи, но язык у него не заплетается. Кибитка одобрительно загудела. Выпив очередную чашу – за мастерство исполнения, дядя поднялся с места и, извинившись, направился к выходу – вся арька через пот не выйдет, надо и облегчиться. Минуя женихов, похлопал Баатра по плечу и кивнул головой на широко распахнутую для проветривания дверь. Баатр последовал за дядей.
– Вижу, ты доволен, племянник!
– Да, дядя.
– Не хотел тебе говорить, но теперь, думаю, можно. Хромая твоя невеста. С лошади упала и охромела. А потому подарков за младшую мы не делали. Даром досталась. А приданого спросили сполна.
И дядя довольно захохотал. У Баатра все внутри оборвалось. Он вспомнил доверчивые глаза своей суженой, ее крошечные ручки. У младшей невестки и так незавидная доля: вставать раньше всех, ложиться позже всех, самая тяжелая работа ей достается. А тут еще хромота! Не сдержался Баатр, слезы выступили у него на глазах – так ему жаль стало будущую жену.
Дядя его скорбь растолковал по-своему:
– Ты на нее не смотри, когда ходит, смотри, когда сидит. Хромота рожать не мешает.
– Да, дядя.
Как прошла ночь, Баатр не помнил. Он не раз щипал себя, чтобы не заснуть. Мишка с Гришкой выбрались из кибитки и ушли спать под телегу, а Баатр все поглядывал на баз – не встает ли солнце.
Как только горизонт чуточку посветлел, ахлачи встрепенулся. Невест из дому нужно вывезти до того, как света станет достаточно, чтобы разглядеть линии на ладонях рук. Баатр побежал будить Мишку с Гришкой. У них было договорено, что невест выносить из дома они будут. Их-то, иноверцев, подружки невест бить по-настоящему постесняются. Или побоятся.
Когда Бембе растолковывал Мишке с Гришкой, как надо действовать, дружки опять изумлялись:
– Значить, вы нам доверяете невест ваших из дому вытащить? Девок щупать мы завсегда гораздые, лишь бы потом обиды от вас не вышло.
Растолкав парней, Баатр вручил им по большому пестрому платку – на невест набрасывать. Бембе пошел коней посмотреть, которые в приданое невестам дают, проверить, приторочены ли седла, чтобы промедления потом не было. Парни из числа поезжан сгрудились у входа в мазанку – им предстояло выносить приданое.
– Как мы невест опознаем? – забеспокоился Гришка. – А то вынесем – да не тех. Можа, наряд на них особенный: фата аль венок есть?
– Этого нет: ни фаты, ни венка. Двух из середки берите – эти и есть невесты.
Мишка толкнул входную дверь и, размахивая платком как нагайкой – в раскрутку, заорал:
– Поберегись!
Гришка вбежал следом. Не успел Баатр сквозь заслон невестиной родни внутрь пробиться, чтобы удостовериться, что взяли нужных, а дружки уже несли на выход накрытых платками брыкающихся невест. Обе по обычаю выли-плакали: горе расставания с родительской кибиткой надо показать сполна.
– Да хватит кобениться! – Гришка стукнул невесту по заду коленкой.
Мишка нес свою ношу легко, без напряжения, девушка болтала ногами как ребенок, радующийся, что его наконец взяли на руки. Подружки рыдали и били чем попало выносивших приданое поезжан. Те оборонялись тем, что держали в руках: кошмами, котлами, тюками с одеждой.
На дворе невест поставили на ноги. Те поклонились родной кибитке, куда им после свадьбы целый год нельзя будет и ногой ступить, зареванная мать поднесла им по чашке молока. Подвели коней, каких дали в приданое: старшей – кобылу серую в яблоках, младшей – мерина-трехлетку, уже выезженного.
Девушек подсадили на коней и снова накрыли платками. Наступал самый ответственный момент отъезда. Сзади сёдел на хребтину коней взобрались дружки: Мишка и Гришка – удерживать невест, которые стали раскачиваться, привставать в стременах, стараясь спихнуть своих «похитителей». Тяжелое это дело – удержать девушку и самому не свалиться. А свалишься – родственники невесты с кнутами на невезучего накинутся. Мишку с Гришкой, ежели что, лупить по-настоящему поопасаются.
Гришка, уже распаленный сопротивлением старшей невесты, так стиснул ее руками, что та ойкнула.
– Сиди, девка, смирно, не ерепенься! А то косу твою на руку намотаю заместо вожжей!
Поняла невеста или нет, но только дергаться перестала, и сколько ни подзадоривали ее молодые родичи, так и сидела не шелохнувшись. А невеста Баатра ерзала так и сяк, да только опасности для Мишки слететь с коня не было никакой. Ему одной левой хватило, чтобы обхватить девушку за талию, а правой уцепиться за поводья и править мерином.
Когда Баатр поравнялся с невестиным конем, Мишка похвалил:
– Хорошая девка тебе, Батырка, попалась. Покладистая и веселая. Всю дорогу хихикает и ерзает. Можеть, борода моя ей колется?
Помолчал и добавил:
– А вот Бембе я не завидую. Девка норовистая, да и кобыла под ней с изъяном. Бабки мягкие, сам погляди: когда рысью идет, провисают. Рахитная, видать…
