Kitabı oku: «Белый карандаш. И другие короткие истории»

Наталья Коноплева

Yazı tipi:

ISBN 978-5-4474-1731-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как стать писательницей

Я научилась читать задолго до школы. Читала очень много. Была молчалива и застенчива (кто бы сейчас поверил!).

Я любила представлять, подражая стилю прочитанных книг, как бы я описала в книге разворачивающиеся передо мной события.

Папа время от времени подтрунивал над моей задумчивостью и мечтательностью:

– Ты у нас будешь поэтессой!

Я смущенно улыбалась в ответ и думала:

– Почему поэтессой? Я буду писательницей!

Но папе ничего не говорила.

Москва, 1949 год

Воронеж

Помню себя очень-очень рано. Я запомнила в подробностях крыльцо дома и двор, где мы с мамой жили в дни военной эвакуации в Ульяновске, когда мне было 9 месяцев. Папе, который перевез нас с мамой туда, вырвавшись на три дня из армии, я много лет спустя рассказывала про высокое деревянное крыльцо, и пожилую хозяйку дома, и старую добрую собаку во дворе, и слово «Ульяновск» в моем сознании – и он все это с удивлением подтвердил!

Потом мы вернулись в наш разоренный разграбленный дом на окраине Москвы. Какие-то дяденьки клали в комнате печь из кирпичей, чтобы нам не замерзнуть. Но потом эта печь стала требовать много дров, и тогда посередине комнаты поселилась железная печка-буржуйка, которую топили газетами и щепками. Печка стояла на четырех тонких железных ногах, похожая на сердитое домашнее животное. У меня отношения с печкой были напряженные, несколько раз я обжигалась об ее железные бока…

А что же про Воронеж? На обратном пути из эвакуации мы туда и попали. В поезде я всю дорогу смотрела в окошко. Вдоль дороги рядами стояли печи. Большие русские печи с зияющими устьями и с каменными трубами в небо. Ничего я не спрашивала, может, еще и говорить-то не умела. Но эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами. Многие годы спустя я поняла, что это было: деревянные избы сгорели, а каменные печи остались…

Поезд подъезжал к Воронежу. Всюду была военная разруха, и она выглядела обычной. Но здание вокзала было нарядного жёлтого цвета! Может быть, уцелело от разрушения, а может быть, успели отремонтировать. Здесь в первый раз мои чёрно-белые воспоминания детства стали цветными. Слово «Воронеж» всегда связано у меня с радостным жёлтым цветом.

И еще одно яркое воспоминание: необычайно вкусный пшённый суп, которым накормили нас на вокзале, тоже ярко-желтый. Как же я была голодна, если сваренная на воде пшённая крупа оказалась такой незабываемо вкусной! Я потом много лет любила пшённый суп и пшённую кашу, как счастливое воспоминание об утолённом детском голоде. И всегда при этом вспоминала Воронеж.

Ехали мы из эвакуации со многими пересадками, на перекладных, и всю дорогу мама несла наши пожитки, да еще и меня на руках. В людском водовороте войны она оказалась одна с маленьким ребенком. Мама была здоровая и сильная. Но как же ей было трудно и страшно! Помню, в дороге мы ночевали с ней на полу в какой-то избе, накрытые тяжелым тулупом. И помню чей-то разговор, что дальше идти нельзя, там волки. Недавно женщину с девочкой загрызли…

После всех передряг, которые мы тогда перенесли в пути, Воронеж был раем. Я всегда буду благодарна этому городу и люблю его.

Много лет спустя я была в Воронеже в редакционной командировке. Вышла из поезда на тот же красивый жёлтый вокзал. Была ранняя весна, и я шла по центральной улице Воронежа, откуда была видна река, и опять чувствовала теплую живую благодарность к этому городу и к его людям.

Чёрно-серо-белое

Я помню военное время. И только в чёрно-серо-белых красках.

Я так мала и легка, что мама предпочитает нести меня на руках, а не вести за руку. Поэтому я вижу всё с высоты её роста. И серые лица соседок, с которыми она встречается на улице, я тоже вижу совсем близко. Между ними и мамой часто повторяется один и тот же разговор, который я принимаю всерьез и пугаюсь:

– Ну, бабочки (мне так нравится это цветное слово), вот закончится война, мы тогда наедимся по сих пор (ладонью показывается под подбородком) и умрём!

И они весело смеются, молодые измученные женщины, давно не евшие досыта и одетые в старую убогую одежду, из-за которой окружающий мир видится, как чёрно-серо-белый…

Я помню 9 мая 1945 года

Я была совсем мала. Это одно из ранних воспоминаний.

Мама нарядила меня в розовое платьице. И для этого посадила меня на стол в нашем деревянном домике на окраине Москвы.

День был солнечный, радостный. Я знала, что это День Победы. Всё вокруг было пронизано небывалой радостью.

Мой папа тогда ещё не пришёл с войны. Он пришёл намного позже. Именно пришёл. Пешком. В пыльных армейских сапогах, в запылённой гимнастерке. И его яркие белые волосы (которые я унаследовала) навсегда как будто покрылись пылью войны.

Как мама покупала деньги

Вот наблюдение из раннего детства: мама даёт продавщице бумажную денежку, и та отдаёт ей целую пачку бумажных денег.

Может быть, продавщица и ещё что-то дает, но мне снизу не видно, и я думаю: Это мама покупает деньги!

Я давно заметила, что когда мама просовывала в окошечко кассы деньги, ей оттуда порой протягивали ещё больше денег!

Вот я и поняла: «Чтобы было больше денег, нужно всё время отдавать деньги». Не знала я, что уже давно Карл Маркс вывел закон: «Деньги делают деньги».

6 июня 1943 года. Может быть, это дата снимка. А может быть, мама надписала этой датой фотографию, когда отправляла папе в армию.

Родная кровь

Яркий, цветной солнечный день в начале лета. Мы с мамой что-то ищем в дощатом сарае во дворе нашего домика в Перово.

Сквозь щели в темноту сарая бьют ослепительно белые солнечные лучи. Мама прикладывает ладонь к самой яркой щели, и вдруг всё кругом освещается чистым алым цветом. Я изумлена и восхищена!

А ведь это тогда осветила мир мамина кровь.

Я всегда вспоминаю этот момент, когда перечитываю Гомера:

«Вышла из мрака
младая с перстами пурпурными Эос…»

Я-то знаю, почему у Эос были пурпурные персты.

Люди на Мавзолее

Первые послевоенные годы. Детских книжек нет, и мне для развлечения давали газеты. Я калякала на них цветными карандашами, читала крупно написанные заголовки, разглядывала газетные фотографии.

На первой странице часто печатали изображение Мавзолея с вождями наверху. Взрослые показывали мне: вот Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович… Эти фамилии были на слуху, они часто звучали по радио.

Но я искала на фотографиях знакомое лицо и не находила. И настойчиво спрашивала: – А где же здесь Пушкин?

Мне отвечали: здесь его нет, ведь Пушкин – не вождь.

Но из всех имён имя Пушкина и его стихи были для меня главными.

Пушкин – вождь!

Философия небытия

В раннем детстве меня порой занимали странные вещи.

Например, я спрашивала маму:

– А что будет, если не будет ничего-ничего?

Мама серьёзно отвечала:

– Тогда будет пустое пространство.

Но я хотела знать не об этом.

– Нет, мама, если и пустого пространства тоже не будет?

Мама сердито молчала в ответ на глупый вопрос.

А я пыталась представить в мыслях это «ничего», крепко зажмурив глаза. Перед внутренним взором в тёмном поле плавали темные пятна…

Я хотела понять это «ничто» до «Большого взрыва», когда нашей Вселенной ещё не было. Я уже читала, что наша Земля, Солнце, Луна и планеты мчатся в бескрайней пустоте. И не падают, потому что падать им некуда, кругом бесконечность. И никто не знает, как они появились…

А может быть, я хотела просто понять про небытие – про ту вечность, когда меня ещё не было в этом мире.