Kitabı oku: «Путь кшари. Дорога энэ»

Великие не отличаются милосердием, не стоит испытывать их терпение.

Великим плевать на тебя, они не заметят твою агонию.

Великие принимают плату только кровью.

Пролог

Мир сошел с ума, вывернулся наизнанку, рухнул в бездну и дно пропасти стало небом. Дикие гуляли по Эр-Кхару¹ как по своему дому; птенцов готовили в жертву, поправ все догмы и забыв слово Великих; те, кто должен был защищать, – нападали, а те, кому ранее можно было безгранично верить, – лгали.

«Или это я сошла с ума, и мне все это кажется», – отстраненно подумала Мара, устало опускаясь на пол.

Спину жгло огнем, но гораздо больнее было от непонимания происходящего. Даже в страшном сне она не могла представить, что кшари² потащат ее, жрицу Великой Мот, к столбу наказаний и дагар³ лично сорвет с нее безрукавку, что остальные стражи будут равнодушно смотреть, как она корчится под ударами плетью, а жрецы отвернутся, словно она была не одной из них, а последней рабыней. И главное – что она сломается на пятом ударе и скажет, где спрятала трех птенцов, пытаясь спасти их от алтаря. Что сумеет умолчать лишь о четвертом, лежащем в отдельной палате.

И этот последний птенец сейчас умирал у нее на руках от черной лихорадки.

Дикие принесли в их мир не только огонь и смерть, они выпустили всех тварей Арроха⁴, и привычный мир обернулся отчаяньем и безысходностью.

Мара прислонилась спиной к алтарю и, покопавшись, вытащила из пояса помятую, давно затупившуюся звездочку⁵. Она нашла ее шесть лет назад на развалинах Храма Ашера⁶ и носила с собой, чтобы помнить. Кшари, потерявшего эту звездочку, так тогда и не отыскали: взрыв перемолол всех, убив и стража Великих, и раба, который, толкнув ее в сторону укрытия, сам остался у алтаря. Обгоревшая, треснувшая звездочка с отломленным лучом – это все, что у нее осталось в тот страшный день, размолотивший мир в труху. Она никогда не забудет, что это дикие открыли дверь смертям и хаосу.

Неровная кромка царапнула палец, и Мара недоуменно посмотрела на свою ладонь. Нет, это бред какой-то. Она сама видела, как тот кшари стоял на площади, ровно там, куда чуть позже ударили ракеты диких. Она видела расплавленный камень, выгоревшую сельву и руины на месте Храма. Он не мог выжить, никто не смог бы там выжить. Кшари давно в Чертогах⁷, а оттуда не возвращаются.

…У меня был длинный путь…

А вдруг?.. Вдруг Великие наконец очнулись, увидели залитые кровью города, услышали, как плачет Эр-Кхар, и отправили своего воина к ним? Не бросили этот мир на растерзание диким, не отвернулись, не прокляли, так и не объяснив, в чем провинились их дети, а ждали понятного только им. Вдруг это действительно он, тот самый кшари, чью звездочку она хранила шесть лет? И он пришел, чтобы спасти их, вернулся из Чертогов исполнить волю Великих…

Им очень нужно было чудо. И ей, и больному птенцу, и всему Эр-Кхару. Потому что свои силы у них закончились.

Лежащий на алтаре птенец едва слышно заскулил, и Мара, тяжело вздохнув, поднялась.

– Потерпи, надо еще потерпеть.

– Да, аштэ⁸. Прости.

Он был кшари, совсем маленький, но все же кшари, и он будет терпеть, Мара это знала, но легче от этого не было. Мальчишка умирал, а у нее не было сил даже просить Великую Мот⁹ о милости к ним. Непонятный кшари, нашедший их в Храме, велел ждать, а чего ждать – не сказал.

– Все будет хорошо. Он вернется, он же обещал… Кшари всегда держат слово, иначе не бывает.

– А… – мальчишка испуганно примолк, но все же набрался смелости и добавил: – когда он вернется? Он нас заберет, да? Мы пойдем в другой Храм?

– Скоро вернется, – уверенно пообещала Мара, – надо подождать. Полежи, я сейчас принесу воды.

Если бы она знала ответ на этот вопрос! Кто сможет им помочь, кому они нужны? Даже внизу, в городе, ее с птенцом кшари не примут: крылатые давно стали врагами всем. И ей тоже.

Родник был на улице, у задней двери. Мара старательно умылась, а потом набрала воды в кувшин. Возможно, если бы она ушла одна, то у нее был бы шанс: лекари нужны везде, ее бы наверняка приютили в клане мастеров или торговцев, спрятали и от кшари, и от диких, но… она никуда не пойдет, пока птенец жив, а вместе с ним и жива надежда его спасти.

Мальчишка тяжело дышал, глаза его лихорадочно блестели, а тело периодически сотрясали судороги. По-хорошему, его надо было отнести в госпиталь, напоить жаропонижающими, а еще лучше – настойкой боргара¹⁰, тогда птенец заснет и, если будет на то воля Великих, уйдет в Чертоги, не мучаясь. Но Мара боялась, что дагар хватится недостающего птенца и отправит своих слуг в госпиталь. Казалось, какая разница, как уйти в Чертоги, птенец все равно обречен, но… разница все-таки была. Потому что от руки старшего, на алтаре, вот так, в жертву, – совершенно неправильно.

И этот ненормальный кшари, осмелившийся приказывать жрице, обещал помощь и велел ждать в Храме.

За стенкой всполошенно заклекотали фейхи, и Мара настороженно покосилась на дверь. В другое время она бы даже внимания на них не обратила, но сейчас любой неправильный звук мог означать опасность.

– Посиди тихо…

Мара скользнула к окну, стараясь двигаться как можно незаметнее. Прижалась к стене и аккуратно выглянула в окно. Похоже, все в порядке, мелкие драконихи от собственной суматошности разверещались. Мара еще раз внимательно посмотрела на тропу и хотела уже отвернуться, как вдруг среди кустов скользнула сумрачная тень, словно сам ствол на секунду искривился, размазался, задрожал, и тут же рябь пробежала по лианам, а затем перекинулась на кусты. Мара крепко зажмурилась, а потом осторожно приоткрыла один глаз. Кусты расплываться перестали, зато сам собой закачался тонкий бамбук и внезапно перед входом в Храм два размытых силуэта обрели четкость, словно две тени сгустились, собрав весь мрак в тяжелые, страшные фигуры. Мара отпрянула обратно, зажимая рот рукой.

Дикие. В черной броне, с круглыми шарами вместо голов и с уродливыми наростами на руках. Мара знала, что эти громоздкие штуки умеют плеваться жидким огнем. Раньше такие дикие были только внизу, в городах и долине, они не могли прийти в Храм, не должны были… А если они тут, значит, дагар был прав, когда спешил отправить птенцов в Чертоги, потому что отдать детенышей кшари в лапы диких стократ хуже.

Мара заторможено посмотрела на птенца и медленно вытащила нож. Смерть от рук диких будет ужасной, они не жалеют даже детей, это все знают, а она может убить быстро, она умеет: жрецы Великой Мот забирают жизнь милосердно.

Мальчишка тихо всхлипнул и уставился на нее блестящими от жара глазами.

Ей не справиться с дикими, это невозможно, с ними даже кшари не могут справиться. Она должна выполнить свой долг и проводить птенца в Чертоги. А потом подороже продать собственную жизнь.

Это же так просто: сначала – убить, а затем – умереть.

Первой на пороге появилась страшная угловатая тень, а следом тяжелый ботинок громыхнул по каменному полу.

– Отойди от него!

Мара на секунду прикрыла глаза, прося прощения у птенца и у Великих за свою слабость, подняла нож и бросилась навстречу диким.

Один из них лениво отмахнулся, словно от назойливой мухи, и так же легко, как муху, отбил ее в сторону – только что не прихлопнул сверху. Мара, пролетев пару метров, изо всей силы врезалась в стену. И рухнула на пол.

Дикий что-то сказал, показывая на птенца, второй коротко ответил, а потом ловко перехватил руку мальчишки, отбирая у того маленький нож.

Великие не вмешиваются в дела смертных, бессмысленно просить о помощи, но Мара все-таки подняла молящий взгляд на Великую Мот. Ей больше некого было просить.

Дикий, что зашел вторым, сдернул птенца с алтаря и крепко зажал под мышкой. Первый опять что-то отрывисто рыкнул и наконец развернулся, вспомнив, что в Храме, кроме них, есть еще и жрица. Шлем у дикого был открыт, и Мара, на секунду забыв, что надо встать и драться, неверяще уставилась в такое знакомое лицо.

…Мелкая, если придут дикие – беги! Пообещай мне, мелкая…

Так не бывает, они оба погибли, она точно знает. И оба вернулись, только один – из Чертогов, чтобы помочь, а второй – из сумрачного мира Арроха¹¹, чтобы отомстить.

– Не трепыхайся, аштэ. Ваш дагар просил тебя привести.

Мара дернулась, как от пощечины, и дикий тут же, ухватив ее за капюшон, грубым рывком вздернул на ноги. Нож скользнул по черной пластине на его груди совершенно бессмысленно, даже царапину не оставил. Дикий усмехнулся, сцапал ее за руку, и запястье обожгло короткой, злой болью. Нож тихо звякнул о камень, и тяжелый ботинок с хрустом его доломал.

– Я сказал, не дергаться, аштэ. Что непонятного? Утихни!

Она помнит, как он ненавидел кшари: искренне, люто, как мог ненавидеть человек, потерявший по вине крылатых все. И сейчас птенец был полностью во власти бывшего раба.

– Мэтью, не надо, остановись…

Но он не услышал, только с силой толкнул ее в сторону выхода.

Часть первая. Лик Великих

675 год от Великого Исхода

Звездная система Тейат,

Планета Эр-Кхар

Глава первая. Рудник Тин-Хаэ. Шесть лет назад

– Великий Ашер создал кшари, Великий Эльх¹² научил деревья расти правильно, – Рябой Джек кивал в такт своим словам, стараясь добавить им больше веса. – Великая Мот построила больницы, а Великая Окхана¹³ научила жрецов слышать важное.

Мэтт прикусил губу, пытаясь не сказать очередную гадость. Его и так сегодня наказали, оставив без ужина, нарваться еще и на ночевку в яме не хотелось, но Рябой Джек вещал с таким лицом, словно на него снизошло озарение, и он спешил донести великую истину до дикарей – как тут удержаться?

– А Комкхор¹⁴ что сделал? – сочувственно поинтересовался Миха. – Туалеты вам подарил?

– Великий Комкхор! – отрезал Рябой Джек. – Он привел нас сюда! Запомни это, дикий!

– Сложно забыть, – проворчал Миха, – ты нам это уже в сотый раз рассказываешь.

Рябой Джек так давно жил на Эр-Кхаре, что сам не помнил, когда сюда попал и откуда он родом, но он точно был не местный: у местных кожа светлая, а Рябой Джек был черным, как туннель в космосе. Колченогий, с изрытым оспинами лицом, набрякшими веками и сползшими ниже подбородка щеками – местная гравитация была теткой жесткой. А еще Рябой Джек был надсмотрщиком. В отличие от своих слушателей – те были рабами.

– У вас память дырявая, дикие! Вы должны это помнить, как свои имена! Идите спать, ночь уже!

Мэтт приказ выполнил первым, постаравшись проскользнуть в дверь, пока остальные неторопливо поднимались с деревянного настила, но не успел.

– Мэтью.

Мэтт затормозил и отступил в сторону. Надежда, что отец забудет про его выходку в столовой, умерла, не успев толком родиться. Теперь придется выслушивать, как опасно злить надсмотрщиков, что так вести себя нельзя, что надо терпеть…

– Я просил тебя не нарываться.

– И что, – тут же набычился Мэтт, – пусть эти уроды издеваются?

– Мэтью, – вздохнул отец, – надо потерпеть, мы выберемся, обещаю.

– Ага, в следующей жизни.

Мэтт развернулся и пошел в барак. Местные почему-то называли это сооружение кельями, хотя с точки зрения любого нормального человека оно было похоже на уродливую корзину. Широкий ствол-основание распадался на много рукавов, ветки сплетались в плотную сеть, образуя стены, а сверху это нелепище венчала крыша-крона, как шляпка замшелого гриба-переростка. Внутри были комнаты, в которых с трудом удавалось, вытянув ноги, лечь, не уперевшись при этом затылком в противоположную стену. Двери в комнатах поставить забыли.

Но самое смешное, это действительно было дерево и оно росло! Если бы Мэтт не видел его собственными глазами, в жизни бы не поверил, но тут все дома были такими. Не планета, а мечта эко-фанатов. Больных на всю голову фанатов.

В конце узкого и темного коридора были туалет и пара кривовато прикрученных к стене раковин. Мэтт напился противной теплой воды из-под крана.

Было душно и влажно. Здесь всегда было душно и влажно, даже ночь не приносила долгожданной прохлады, только наваливалась тяжелыми кошмарами в коротком промежутке между одинаковыми, монотонными днями. А еще здесь воняло: гниющей листвой, забродившими фруктами, тухлой водой, драконьим пометом – и вся эта какофония ароматов была основательно сдобрена невыносимо приторным запахом разложения.

Уже два месяца прошло, как их выкинули из летающей бочки и отправили на рудник, но он так и не привык к этому месту.

В комнате обнаружился кусок лепешки, завернутый в широкий лопух и аккуратно пристроенный на краю циновки.

Ужина Мэтт лишился из-за того, что смотрел неправильно: положено было под ноги, а он нагло пялился на надсмотрщика. Да еще посмел вслух сказать, что именно напоминает замазка в тарелках, которую по какому-то недоразумению объявили едой. В результате замазка так и осталась в тарелке, тарелка на столе, стол в большом круглом зале под плетеной крышей, а его самого отправили ждать на улице, пока остальные поедят.

Отец рисковал, пряча лепешку: еду выносить запрещалось. Совесть едва заметно кольнула, и Мэтт разозлился: он не просил приносить ему еду, до утра бы не умер, а отец, вместо того чтобы поучать, лучше бы сам не нарывался. Живот тут же заурчал, подтверждая, что до утра продержаться, конечно, можно, но с ужином было бы веселее.

Тонкая циновка лишь притворялась кроватью, условно обозначая место для сна, смысла в ней было еще меньше, чем в тощем, скрученном в рульку пледом – подушка из него была так себе, одеяло еще хуже, могли бы и совсем не давать. Мэтт уже знал, что быстро заснуть на голодный желудок не получится, теперь надо лежать на жестком полу, слушать дождь и пытаться убедить себя, что скоро завтрак. Вкусный, питательный – на одну половину состоящий из перца, а на вторую – из соли. И даже вполне себе симпатичный, если, конечно, зажмуриться и представить на его месте отбивную…

Желудок заурчал еще громче, и Мэтт вгрызся в лепешку. Вообразить сэндвич не удалось, на ум приходила только подошва от старого ботинка. Отлично просоленная и капитально просушенная.

Грубый ошейник натирал шею, и устроиться удобнее не получалось. В самом начале он пытался его снять – разломать прочную застежку и сорвать с шеи, но отец запретил. Сказал, что нет смысла, они и без ошейников слишком сильно отличаются от местных, чтобы можно было среди них затеряться и сойти за своих. А за снятый ошейник наверняка накажут, зачем нарываться по-глупому.

Местные были классическими представителями тяжелых планет: коренастые, плотные, с выступившими венами и толстой кожей. Они же с отцом родились на Электре¹⁵ – обычные радионики, на местных были похожи примерно так же, как жираф на бегемота, особенно цветом кожи. На рост Мэтт тоже не жаловался: он все детство провел в условиях искусственной гравитации, традиционно чуть ниже номинальной, и в свои пятнадцать был выше любого местного почти на голову. Отец был прав, спрятаться в городе нельзя, да и добраться до него через сельву невозможно: зверью точно плевать, какого цвета у добычи кожа. Бежать было некуда.

Раньше Мэтт ждал, что за ними прилетят, надеялся, что будут искать, а отец придумает, как им отсюда выбраться. Мозг отказывался верить в происходящее, все казалось злым розыгрышем, сном, сумасшествием, но дни шли – ничего не менялось. Он действительно был рабом на никому неизвестной, застрявшей в глухом средневековье планете. И, похоже, это было навсегда.

На улице шумел дождь. Тонкие плетеные стены почти не глушили звуки, и было слышно, как капли срываются с крыши и стучат по камням. Днем хотя бы получалось не думать, а ночью, стоило заснуть, память тут же вытаскивала залитый черной кровью пол и лежащего на нем Санчу – их повара, немного чудаковатого, вечно шутящего невпопад, но доброго и веселого. В ночных кошмарах он был еще живым, хотя с дыркой в груди люди не живут. И Джонки, техник, единственный успевший выхватить игольник¹⁶, был жив. Остальных Мэтт не видел, он тоже лежал на полу, смотрел, как умирают эти двое и ждал, когда убьют его самого.

Мэтт закрыл глаза, надеясь, что хоть одна ночь обойдется без кошмаров.

***

Надсмотрщик ударил в гонг ровно тогда, когда небо слегка посветлело. Утро ничего нового не принесло. Все тот же заунывный дождь, льющий без перерыва уже две недели, серое низкое небо и запах тухлятины. И такой же тошнотворный, как все вокруг, жрец с проповедью – с него начинался каждый день, им и заканчивался.

Мэтт опустился на колени и дернул капюшон на голову: молиться эти уроды предпочитали на улице, не обращая внимания на бесконечный ливень. Не молиться было нельзя: во-первых, еды не дадут, а во-вторых, плеть на поясе у надсмотрщика висела совсем не для красоты.

– Вы уничтожили свой мир и погрязли в дикости, только Великие смогут помочь вам…

Великие, Великие – чтоб они сдохли, эти Великие! Хотя они вроде и так уже сдохли. Мэтт понимал от силы каждое пятое слово, да и то не до конца: это был не язык, а какой-то лингвистический содом – сплошные шипящие, гремящие и рычащие; даже планета – Эр-Кхар – называлась так, что, пока выговоришь, стошнит.

Обычно Мэтту легко давались языки, в довесок к базовым он знал еще пару второстепенных. Как-то даже начал учить староанглийский, один из древних языков планеты-прародительницы, просто из интереса, готовясь к школьному спектаклю. Сквозь эр-кхарский Мэтт продирался на чистом упрямстве, твердо решив, что должен понимать, что там шипит враг.

Жрец продолжал вещать на своем змеином языке, совершенно игнорируя тот факт, что слушатели его не понимают.

Мэтт покосился на отца. Тому было тяжело сидеть, поджав под себя ноги, но стульев тут не водилось, как, впрочем, и любой другой мебели – местные предпочитали жить на полу. Отец сильно сдал за последнее время, повышенная гравитация Эр-Кхара давала о себе знать, да еще влажность эта… Серая кожа потемнела, проступила зелень, как на потускневшей от времени меди, белые волосы стали грязно-пепельными, лицо изрезали глубокие морщины, плечи согнулись – отец за два месяца постарел лет на двадцать, и думать о том, что будет, если они не выберутся, не хотелось.

Как сейчас выглядел он сам, Мэтт понятия не имел, с зеркалами здесь было так же, как со стульями. Но, судя по остальным, этот климат никому на пользу не шел. Хуже всех приходилось Михе Тарцеву, ему не повезло родиться на легкой планете, в рудокопы он нанялся от полного безденежья, но на их станции, дрейфующей в астероидном поле, ему еще было нормально, а местная сила тяжести не то чтобы усложняла ему жизнь – она его убивала.

Мэтт посмотрел вбок, на Миху, и тот, поймав взгляд, тут же сурово сжал губы и собрал глаза в кучку. Мэтт чуть не фыркнул: очень похоже на жреца получилось. Хотя таких тупых рыбьих глаз Михе ни за что не изобразить.

– Чуть больше смирения, энэ¹⁷!

Мэтт согнулся от сильного тычка в спину и послушно опустил взгляд: надсмотрщик бдил, и получить плетью по голым рукам совсем не хотелось.

– Если вы будете послушны, Великие будут милостивы к вам, – жрец махнул рукой, отпуская.

Мэтт встал и покрутил затекшей шеей. Распорядок дня был понятен: сейчас дадут переперченную бобовую замазку с лепешками – и то, и другое условно съедобно, – а потом погонят в шахту.

Рудник Тин-Хаэ был большим и старым, точнее, древним. Мэтт такое только в исторических фильмах видел: никакой техники, грубо вырубленные ходы в скале, тележки, едва ползущие по направляющим, и странные пузыри, наполненные светлячками, если по ним постучать, то они начинали светить чуть ярче. Додуматься до электричества местным мозгов не хватило, им гравитация все извилины стерла.

– Миха, – приказал отец, – ты сегодня на улице, в шахту мы с Мэттом пойдем.

– Да я в порядке, Пол, – отмахнулся Миха, – вы норму не нарубите.

– Я вижу, как ты в порядке. У кого кровь вчера носом шла?

Отец был прав, гравитация была меньшей проблемой, а вот то, что в шахтах серьезно фонило, было плохо. Им-то с отцом нормально, они и выше радиацию спокойно переносят, но Миха не был радиоником. Кроме них с отцом, в шахте без последствий мог еще Карлос работать, да Томас, хотя Томасу хуже, он был метисом, и, судя по цвету кожи, радиорезистентность у него была ниже, чем у Мэтта. Так что ему тоже долго торчать в шахте не нужно, особенно учитывая местную медицину, которой не существовало. Если, конечно, не считать анестезией завывания жрецов.

– Этих-то чего сюда несет…

Мэтт быстро оглянулся и тут же отвернулся, покрепче хватаясь за ручки тележки. Он никому не признавался, даже отцу, что крылатых стражей он боялся. Вот и сейчас по спине растекся холод, а ладони стали влажными.

Крылатые не пролетели мимо. Все трое заложили круг и плавно опустились на площадку перед штольней. Голубоватая рябь на секунду окутала фигуры и исчезла. Мэтт совершенно не понимал, откуда у них крылья, они даже на нормальные похожи не были: ни перьев, ни кожи, скорее, туман, исчезающий, когда стражи были на земле, и опять появляющийся в воздухе. Понятно, когда базовая мутация уплотняет кости, меняет цвет кожи, форму глаз, метаболизм… но крылья! Не могло такого быть! Первые колонисты улетели со старой Земли лет девятьсот назад, этого явно недостаточно, чтобы homo sapiens эволюционировал до in alatus homo. Не могло быть людей с крыльями, однако на Эр-Кхаре они были. Местные звали их кшари и утверждали, что их создало некое божество по имени Ашер.

Ах да, Великий Ашер.

Человечество, расселившись по всей Галактике и даже заглянув в парочку соседних, так ни разу и не встретило братьев по разуму. Во всех мирах эволюция находилась на разных ступенях: где-то первая инфузория-туфелька только начинала заинтересованно поглядывать в сторону соседки; на других планетах рыбы уже заметили, что в океане становится тесновато и планировали отрастить пару-другую новых конечностей; местами животный мир уже выстроил свою иерархию, захватив всю поверхность планеты, но до следующей ступени – существа разумного – еще никто не дошел. Мэтт бы подумал, что их угораздило вляпаться в первый контакт и наткнуться на настоящих инопланетян, если бы крылатые твари не расстреляли беззащитных шахтеров из самых обычных файтеров¹⁸ и лучевиков. И корабль, на котором их доставили на планету, был самым обычным – человеческим. Поверить в то, что инопланетяне совершенно случайно оказались идеально похожими на людей, еще можно было, но в то, что их инженерная муза думала в унисон с человеческой, верилось с трудом.

Мэтт быстро опустил глаза, стараясь не встречаться взглядом с крылатыми. Он до сих пор видел в ночных кошмарах эти мертвые равнодушные глаза и еще – маски. Тонкие, плотно облегающие лицо, с темным венозным рисунком, делающие всех одинаковыми, похожими на куклы из дрянного фильма ужасов. Непонятно, зачем местные носили на лице кусок резины, но в них ходили все – и жрецы, и кшари. Только надсмотрщики не скрывали лиц, ну так они и не были местными – это была единственная возможность карьерного роста для раба.

Но разгадывать тайну масок Мэтту не хотелось совершенно. Единственное, чего он хотел – выбраться с этой планеты и забыть ее, как страшный сон. Вернуться туда, где по утрам не орет надсмотрщик, а тихо шумит на камбузе чайник и в иллюминаторе светят далекие звезды. Где вместо бесконечного дождя кондиционированная прохлада, где не давит на плечи невыносимая тяжесть и воздух не пропитан смрадом. Туда, где нет никаких жрецов, кшари и Великих. Туда, где он был свободным, а не рабом.

А маски… да какое ему дело до них? На каждой планете свои закидоны, тимпляне вон пихают в тело столько железа, что андройды от зависти давятся, а выходцы с Зары предпочитают бриться налысо, покрывая татуировкой голый череп. А тут всего лишь маски – похоже, униформа для тех, кто служит Великим. Для идиотов, короче.

Один из кшари шагнул ближе и ткнул рукой в Мэтта:

– Энэ, пойдешь с нами.

Крылатый смотрел на него, как на пустое место. Хотя нет. Пустого места не существует, всегда есть дерево, камень, тропинка… а Мэтта не было. Кшари смотрел сквозь него, не мигая и совершенно не сомневаясь, что его приказ выполнят.

– Куда вы его? – дернулся отец. – Зачем?

– Я пойду, – торопливо сказал Мэтт, – не надо, па…

Кшари ткнул рукой себе за спину.

– Иди туда. Жди нас.

Мэтт покорно поклонился и двинулся в указанном направлении.

Куда вела тропа, он знал. Как-то раз, воспользовавшись тем, что надсмотрщик ушел, они с Михой бегали посмотреть. Отец потом ругался, но это стоило того: тропа вывела на совершенно ровное плато, на котором стоял транспортник. Такой обычный транспортник: выпирающая рубка, транспортный отсек, пара туннельных двигателей… Их самих на планету доставил похожий, только у того на морде был намалеван красный дракон. Если бы не виднеющийся пост кшари, можно было и поближе транспортник посмотреть, но крылатые отбили желание проявлять любопытство. Миха потом утверждал, что этот транспортник забирает обработанный камень. Может, и так, Мэтт точно не знал.

Тропа была темной и мрачной, как и все остальные тропы здесь. Деревья, сплетаясь кронами, закрывали небо. Монументальные стволы были скорее похожи на сваи, чем на приличные деревья, даже бамбук был в руку толщиной. Лианы хищной паутиной заполняли любую прореху, окончательно размывая дневной свет. Подвесной мост был сплетен из ветвей деревьев, растущих у оврага: они словно протягивали руки, тесно переплетая пальцы и норовя ухватить идущего за ногу.

Кшари добрались до плато первыми. Мэтт выскочил из зарослей, когда те уже стояли у шлюза транспортника.

– Иди за мной, энэ.

Мэтт сглотнул и шагнул к трапу. Не сожрут же они его… С того дня, как их выгрузили из транспортника на этой забытой всеми богами планетке, кшари редко снисходили до общения с рабами. Крылатые перестали их замечать сразу, как только на пленников надели ошейники – тяжелый плетенный ремешок на шее моментально превратил бывших шахтеров в невидимок.

– Вымой здесь все, – приказал кшари, остановившись у двери грузового отсека. – Понял?

– Да, – облегченно выдохнул Мэтт.

Кшари развернулся и неслышными скользящими шагами направился к выходу.

Судя по количеству грязи на полу, тут не убирались… никогда. Ну, может, раз помыли пол, когда корабль сходил с заводских стапелей, лет пятьдесят назад. Какие-то тряпки, каменная пыль, бурые пятна на темном пластике… Задача была несложной, любой андроид-уборщик бы справился, но ему приходилось рассчитывать только на ведро и тряпку. Мэтт внимательно оглядел ангар и понял, что на тряпку с ведром надеяться тоже не приходится – их не было. Этот крылатый ему что, языком предлагает пол вылизывать?

Идею догнать кшари и потребовать швабру, Мэтт отмел как шизофреническую – жить ему еще не надоело. На любом корабле должен быть хозблок, надо поискать.

– Надеюсь, ведро у них не деревянное, – пробормотал Мэтт и пнул ногой ближайшую кучу мусора.

Куча пинок не одобрила, недовольно колыхнулась, да еще какая-то тряпка прилипла к ботинку. Мэтт сердито потряс ногой. Тряпка тоже задергалась, но возвращаться в кучу отказалась. Пришлось наклониться и снять ее рукой. Взгляд зацепился за что-то знакомое, яркое, такое привычное, чуждое этому миру. Мэтт наклонился и поднял с пола брелок – обычная безделушка, записная книжка или альбом на десяток картинок, игрушка, да еще и треснутая. Наступили на него, что ли?

Мэтт без особой надежды сдавил брелок пальцами и… медленно опустился на пол. С развернувшегося над ладонью экрана на него смотрел он сам.

Серебристая кожа цвета светлой ртути, такие же глаза, зачесанные наверх белые волосы, ухмылка и насмешливый взгляд: ну и как тебе тут, не очень? А мне норм! У него была непомерно большая голова и короткие ручки-ножки – таких смешных уродцев рисовал только один человек. Гая. Мелкий рыжий гном с огромными зелеными глазищами. Его Офелия… Племянница их врача, она была на год младше его, что, впрочем, не мешало ей быть заводилой в их компании и идейным вдохновителем всех не одобряемых взрослыми шкод. Они вместе лазили в шахту и чуть не заблудились, хорошо, что воздуха хватило; летали к дальним астероидам искать самоцветы – не нашли, зато их самих нашел отец и открытый космос превратился в закрытый; идея выяснить, застрянет ли человек в вентиляции, тоже принадлежала Гае, впрочем, как и учиться целоваться, спрятавшись в пыльной кладовке, – тут правда повезло, никто не застукал.

После нападения кшари он ее больше не видел. Осталась она валяться в луже крови на полу, или ее тоже привезли на Эр-Кхар, он не знал. Как не знал, что лучше.

Мэтт откинулся назад, упираясь затылком в стену. Он вдруг понял, что означают бурые пятна на полу. В глазах защипало. Он не хочет об этом думать, не хочет и все. Он ничего не может сделать и помочь никому тоже не может. Он раб, у него ошейник, и ему надо вымыть пол, чтобы вечером не оказаться привязанным к столбу.

Нарисованный уродец продолжал ухмыляться, крепко сжимая в короткой лапке берет с длинным пером. Мэтт криво усмехнулся в ответ. Они готовились к школьному спектаклю, и это было так важно: сцена, грим, оценка за сценическое мастерство и с трудом раздобытый сборник стихов Шекспира на староанглийском, кажется, две тысячи трехсотого года… Почти подлинник! Теперь уже неважно: сборник пропал вместе со спайдером¹⁹, а смешной берет остался на станции.

Мэтт попытался листнуть альбом вправо, но изображение сменилось синей рябью – больше ничего не сохранилось. Он аккуратно отключил инфокристал и сунул в ботинок, карманов в его одежде не было. Медленно обвел взглядом грузовой отсек, пораженный неожиданной мыслью: кшари прилетали к ним на одном корабле, второго у них не было, а значит, это транспортник Томаса. Он как раз вернулся накануне забрать новую партию руды, они даже загружать его не начали. А значит, черт всех побери, это их корабль!

Или нет? Грузовики похожи друг на друга, как братья-близнецы, а рабов могли перевозить из одного Храма в другой. Занятый мыслями о кшари, он не рассматривал корабль снаружи, он вообще смотрел только под ноги. Или все-таки это их грузовик? Проверить это можно было лишь одним способом. Мэтт встал и двинулся к выходу.

Транспортник Томаса он знал не хуже самого владельца: когда тот прилетал, рабочие шли его разгружать, а он с Гаей несся в рубку, Томас после разгрузки давал им полетать в астероидном поле. Планировка корабля была совершенно стандартной: нижняя палуба грузовая, верхняя жилая. Не самый большой транспортник, середнячок.

Мэтт поднялся по лестнице и настороженно оглянулся. Коридор был пуст. Доступ в рубку был самый простой, отдельной блокировки не было: если на корабль зашел, то и в рубку попал. Мэтт замер напротив входа, и красный треугольник на стене сменил цвет на зеленый. Новые владельцы то ли не стали заморачиваться и менять право доступа, то ли не знали, как это сделать.