Kitabı oku: «Шаманка»
Предисловие
«Дамы и господа, само понятие «секретность» противоречит свободному и открытому обществу. Мы, по своей природе и исторически, народ, противостоящий, секретным обществам, тайным орденам и закрытым собраниям. И эта система, мобилизовав многие материальные и человеческие ресурсы, построила крепкую, высокоэффективную машину, которая осуществляет военные, дипломатические, разведывательные, экономические, научные и политические операции. Все эти приготовления держаться в секрете и не публикуются. Её ошибки сокрыты и не выносятся на свет. Несогласных она заставляет замолчать. Не считаясь со слухами, для неё хороши все средства. Ни один секрет не раскрыт. Поэтому в древних Афинах был закон, который запрещал гражданам избегать публичной полемики. Я прошу вашей помощи в важном деле информирования и предупреждения народа Америки. Уверен, что с вашей помощью, люди станут такими, какими они рождены – свободными и независимыми.»
Это последняя речь Джона Фицджеральда Кеннеди, которая была записана на телевидении, но никогда не была показана по национальным каналам. Кому надо – тот услышал. Через десять дней после этой записи, 22 ноября 1963 года президента убили.
Пролог
После трехмесячного путешествия Николай Григорьевич Никульский, осужденный за растрату казенных денег, наконец, добрался по замерзшему Сибирскому тракту до места отбывания ссылки. Бывший коллежский асессор, с располагающей наружностью молодой мужчина, смиренно готовился принять свою незавидную участь. Прибыв за личный счет к месту поселения, он счастливо избежал ужасов этапа, когда партию арестантов – разбойников и убийц – ведут в кандалах по жутким грунтовым дорогам в Забайкалье и еще дальше до китайской границы.
Разжалованный и осужденный на семь лет сибирской ссылки за крупную покражу казенной кассы, он терпеливо сносил все невзгоды своего вынужденного путешествия. За неимением иных радостей он находил приятное в том, что ему не пришлось проделывать этот путь летом, когда комары и мошка заедают путников насмерть. Равно как и в межсезонную распутицу – время, когда в разверзшейся после дождей хляби колеса телег увязают по самую ось. Сейчас Николай Григорьевич с грустью и с облегчением думал: наверное, это хорошо, что он, петербургский повеса, не успел обзавестись женой и детьми, которые могли бы по причине его легкомыслия остаться без кормильца.
Место ссылки Николаю Григорьевичу назначили на одной из дальних застав Сибирского линейного войска. По прибытии он вручил сопроводительные документы казачьему сотнику – коменданту крепости, и счет дней заточения для бывшего коллежского асессора начался. Не имея возможности в полной мере возместить растраченные и проигранные в карты деньги, лишенный чести и всех прав состояния, он уже не надеялся на высочайшее помилование. Дорога на государственную службу отныне была для него закрыта. Пораженный в правах бывший государев слуга, теперь он не мог заниматься ни юридической, ни преподавательской или какой-нибудь иной связанной с умственным трудом деятельностью. Это сильно осложняло дело, ибо ничего стоящего руками Николай Григорьевич делать не умел.
В Сибири ссыльнопоселенцам категорически возбранялось без особого дозволения самовольно покидать место своего водворения, и это обстоятельство превращало ссылку в тюрьму, правда, с более мягким режимом. Хотя большинство побегов и были заранее обречены на провал, но тем не менее подобные намерения среди осужденных время от времени все же возникали. За попытку покинуть ссылку в пределах Сибири пойманный беглый преступник строжайше карался переводом в еще более отдаленное место или к тюремному заключению сроком до двух лет, а за побег в европейскую часть страны так и вовсе грозила каторга. И лишь по прошествии десяти лет после освобождения лишенцу могли быть возвращены его прежние права, и понятное дело, что доживали до этой милости немногие.
Николаю Григорьевичу, как человеку благородного происхождения, отгородили комнатушку в большом рубленом доме, где проживали еще двое таких же ссыльных. Оба эти господина оказались из политических и крайней степени идейных. Они явно не считали осужденного по уголовной статье проворовавшегося царского чиновника персоной, достойной своего дружеского участия.
Обстановка, окружавшая Николая Григорьевича, не слишком располагала к приятному проведению времени, и надо было искать себе какое-либо занятие, без которого мужчина от дефицита впечатлений постепенно сходит с ума либо запивает насмерть. Хотя, если подумать, одно другому не мешает. К счастью для Николая Григорьевича, на территории острога размещалась фактория по закупке пушнины как у местных аборигенов, так и у прочего вольного охотничьего люда. Это помогало улучшить отношения местных тунгусов с казаками, на которых помимо охраны границы лежала еще и обязанность сбора ясака. Царское правительство мудро рассудило, что торговля лучше понуждения, и казакам было предписано строгое указание «призывать ясачных лаской и приветом, а не жесточью, и налогу обиды у ним никак не чинить».
По прибытии на место Николай Григорьевич, оставаясь под надзором, был обязан избрать себе род жизни и приписаться либо в мещанство, либо в сельское состояние. С дозволения местного начальства он мог заниматься промыслами или мелкой торговлей. Грамотные люди нужны всегда и везде, и Николай Григорьевич весьма удачно пристроился в местную факторию приказчиком. Немудреное дело давало невеликий, но стабильный доход и помогало скрасить отсутствие приятного общества вообще и женского в частности. Если в отдаленных губерниях европейской части России администрация в местах ссылки стесняла ссыльных в занятиях умственным трудом, с точностью выполняя соответствующие предписания из столицы, то в Сибири, особенно в труднодоступных ее местах, администрация, не опасаясь внезапных инспекций, смотрела сквозь пальцы на подобную вольность.
Так прожив несколько месяцев и дождавшись теплого времени, Николай Григорьевич решил поближе узнать прилегающие окрестности и, если бог даст, развлечь себя охотой. Взяв провианта на пару дней и ружье с припасами, он с разрешения коменданта, с которым у него за карточным столом по вечерам сложились почти дружеские отношения, решил пройтись по верховью ближней реки, планируя не рисковать напрасно и не углубляться далеко в лес. Идти одному в тайгу без проводника неопытному человеку было дело безрассудным и даже глупым, но он об этом пока еще не знал.
Пройдя несколько верст по течению вверх, он заночевал первую ночь у костра на высоком берегу, соорудив себе шалаш из еловых веток. На второй день, уже достаточно осмелев и почувствовав себя человеком почти наторелым, он решился отойти подальше от реки и углубиться в чащу тайги. От присутствия ружья за спиной любой человек резко глупеет, а неопытный так особенно.
День был на редкость ясный и безветренный. Прошлогодний мох приятно пружинил под подошвами сапог, а уже достаточно горячее солнце, пробиваясь сквозь тяжелые лапы елей, ласково припекало щеку, поэтому настроение у Николя Григорьевича было прекрасное. Поплутав немного, где-то примерно через час он вышел на поляну с поваленными старыми деревьями и нос к носу неожиданно столкнулся с молодой и довольно худой после зимней спячки медведицей. Обычно медведица бывает опасна только в том случае, если человек нечаянно окажется рядом с ее медвежатами. Именно так в этот раз и произошло. Николай Григорьевич оглянулся и с ужасом увидел двух медвежат, каким-то образом оказавшихся у него за спиной.
Опытный охотник постарался бы медленно отойти в сторону, дав матери возможность, немного попугав незваного гостя, увести детенышей, и инцидент бы был исчерпан. Но мужчина впал в ступор, не зная, как поступить. Ничего хорошего от этой встречи ждать не приходилось. Зверюга, рыча и фыркая, двинулась на незадачливого путешественника, и тот мысленно попрощался с жизнью. Медленно пятясь от надвигающегося зверя, он непослушными пальцами судорожно пытался снять ружье с плеча. Это было большой глупостью с его стороны, ибо подобные телодвижения зверь обязательно истолкует как реальную угрозу, и ответные действия не заставят себя ждать. А медведица хоть и была молодая, но, видимо, уже знала запах оружия.
После нескольких секунд отчаянных попыток Николаю Григорьевичу все-таки удалось вскинуть ружье, и, не целясь, он выстрелил в сторону рычащего и подступавшего на задних лапах зверя. Одновременно с выстрелом под ногами он услышал треск ломающихся веток и следом со всего маху упал навзничь в неглубокую яму. Обездвиженный страхом, он лежал, прижатый спиной к земле, а омерзительно вонючая, с огромными желтыми клыками пасть дышала ему прямо в лицо. Это был самый тошнотворный запах из всех, которые ему доводилось когда-либо слышать и который он не забудет уже никогда.
Первый удар лапой пришелся по голове, второй по груди, а третий должен был стать последним. Но, видимо, горе-путешественник родился под счастливой звездой, и третьего удара не последовало. В такие секунды даже самый отъявленный атеист поверит в Бога. Подобные чудеса не часто происходят.
Перед глазами Николая Григорьевича внезапно мелькнуло лезвие тесака, и чья-то рука резким движением пробила медведице горло. Хлынувшая фонтаном липкая кровь залила глаза охотнику, и он услышал, как зверь захрипел и навалился всей своей тяжестью на его парализованное от ужаса тело. Николаю Григорьевичу показалось, что сквозь рев хищника он услышал хруст костей и отвратительный треск лопающейся кожи, после чего потерял сознание.
Сколько времени он провел без чувств – неизвестно, но, очнувшись, мужчина обнаружил, что неподвижно лежит, придавленный мертвой тушей, а пробитая артерия на горле зверя все еще продолжает хлюпать и плеваться. Кто-то сзади, подхватив под плечи, начал пытаться вытащить его из ямы. Правда, сделать это оказалось довольно непросто. Переживший шок Николай Григорьевич не мог даже пошевелиться и хоть чем-то помочь. Через некоторое время усилия нежданного спасителя увенчались успехом, и крепкие руки незнакомца выволокли раненного из-под убитой медведицы.
Сквозь залитые кровью веки Николай Григорьевич пытался разглядеть своего избавителя и, к своему изумлению, увидел склонившуюся над ним молоденькую эвенкийскую девушку. Это настолько показалось невероятным, что он даже подумал, что бредит. Неизвестно, как бы привелось при других обстоятельствах, но в столь драматическую секунду девушка показалась ему очень даже прехорошенькой. Две черные длинные косы с вплетенными в них цветными бисерными нитями обрамляли круглое и немного смуглое лицо. Раскосые и сияющие антрацитным блеском глаза тревожно, но с любопытством рассматривали мужчину, а небольшой пухлый ротик делал ее, можно даже сказать, по европейским меркам, почти красавицей. Бледная от нервного возбуждения и физического напряжения девушка глубоко и порывисто дышала, а из-за пояса у нее торчал длинный и острый тесак, которым она только что убила зверя. «Надо же! – подумал ошеломленный Николай Григорьевич. – Прямо валькирия!» Он захотел немного приподняться на локтях, но почувствовав острую боль, застонал и снова упал на землю.
Рваные раны на его голове и на теле, перемешавшись с кровью медведицы, сильно кровоточили, и было уже ясно, что без помощи ему не обойтись. Девушка подложила под голову мужчины его мешок с провиантом и попыталась промыть глубокие порезы от когтей. Поливая болезненные царапины чистой водой из кожаной фляги, она стояла перед раненым на коленях и что-то взволнованно и торопливо шептала. Наверное, это были какие-то тунгусские заклинания. И как ни странно, это подействовало. Мужчина через какое-то время почувствовал, что боль немного утихла и кровь остановилась. Тронув благодарной рукой свою спасительницу за локоть, Николай Григорьевич почти шепотом спросил: «Как тебя зовут, красавица?» Он не был уверен, что она его понимает, но девушка, смутившись, как-то трогательно и застенчиво улыбнулась и, немного потупив взгляд, тихо ответила: «Гунарая». Так он узнал имя своего ангела.
По-русски она говорила плохо, но понимала почти все. Мужчина попросил ее помочь добраться до крепости или позвать кого-либо на помощь, но девушка нахмурилась, покачала головой, и стало ясно, что на его счет у нее другие планы. Соорудив полозья из широких еловых лап, Гунарая уложила Николая Григорьевича на самодельные санки, перекинула себе за спину его ружье и поволокла раненого куда-то.
Периодически впадая в беспамятство от сильной потери крови, мужчина утратил счет часам, поэтому, сколько времени Гунарая вытаскивала его из тайги, он не понял. Начавшаяся горячка от воспалившихся ран и острая боль в спине наводили на невеселые мысли – без серьезной помощи хирурга ему, пожалуй, не выжить. Было уже совсем темно, когда в очередной раз он очнулся и услышал чей-то негромкий разговор.
С трудом разлепив опухшие веки, Николай Григорьевич обомлел – из-под всклоченных седых бровей на него смотрели чьи-то недобрые глаза. В свете костра слегка испуганный Николай Григорьевич увидел испещренное морщинами, словно расщелинами на древних скалах, лицо старого тунгуса. Казалось, будто чей-то безжалостный резец прошелся по лику внезапно ожившего каменного идола. Красноватые языки пламени отбрасывали пугающие тени, и от этого лицо старика становилось похожим на клюв хищной птицы. Тунгус озабоченно покачивал головой, что наводило путника на грустные мысли – положение его хуже некуда.
Если бы Николай Григорьевич смог сейчас адекватно воспринимать обстановку, то, наверное, по достоинству оценил экзотическую красоту склонившегося над ним человека. Более живописной фигуры бывшему столичному чиновнику до сих пор еще не приходилось видеть. Красочное одеяние с широкими рукавами, с которых свисали многочисленные кусочки кожи и не слишком чистые разноцветные ленты, в темноте делали старика похожим на огромную фантастическую птицу. На груди на шнуре висел металлический диск, а на голову была надета шапка, украшенная кованными оленьими рогами. Странные металлические подвески на меховой парке изображали фигурки животных и птиц. Звон пришитых к одежде колокольчиков и бубенцов создавали при каждом движении старика дополнительный звуковой эффект.
Раненому сразу пришла мысль, что перед ним человек высокого сана. Николай Григорьевич не ошибся. Этот столь необычный старик действительно оказался шаманом – причем самым могущественным на сотни верст в округе, о чем говорило множество амулетов на его одежде, изображающих духов-помощников. И звали его Иркиней.
Гунарая что-то возбужденно говорила старику, но тот только хмурился и резко отвечал ей. Через некоторое время его тон немного смягчился, и он кому-то крикнул в темноту. Подошедшие на оклик две старые тунгуски подхватили Николая Григорьевича под руки и поволокли в жилище шамана. Затащив его в относительно просторный чум, раздев и уложив на шкуры возле очага, они тихо уселись рядом с входом. Следом за ними вошел Иркиней вместе с Гунараей. Девушка склонилась к раненому и на ломаном русском языке тихо прошептала: «Отец тебя лечить будет. Я его уговорила. Он вернет тебе духа силы».
«Наверное, она хотела сказать, что он вернет мне силу духа», – горько усмехнувшись, подумал Николай Григорьевич. Бескорыстная забота хорошенькой дикарки тронула, а вот новость, что его здоровьем займется какой-то не внушающий доверия колдун, не слишком вдохновила. Конечно, он предпочел бы сейчас оказаться в руках настоящего лекаря, но его здесь не было.
Иркиней достал из сундука какие-то коренья и сушеные травы с грибами и, бросив в котел, залил их водой. Потом подвесил котел над очагом, сел рядом и, уставившись застывшими, как у покойника, глазами на огонь, начал ждать. Вокруг опустилась плотная тишина, которую периодически нарушало приятное потрескивание прогорающих веток. Старухи покорно смотрели на Иркинея, не выдавая ни малейшим звуком своего присутствия. Обстановка наступила довольно гнетущая.
Николай Григорьевич обреченно наблюдал, как посреди чума на медленном огне варилась шаманское снадобье. Периодически Гунарая тихо вставала, подходила к очагу и, не произнося ни слова, помешивала палкой отвар. С любопытством, стараясь делать это как можно более незаметно, она из-под опущенных ресниц украдкой поглядывала на лежащего на оленьей шкуре мужчину. Он явно ей нравился.
Когда примерно через час зелье уварилось до объема большой кружки, Иркиней очнулся от странного оцепенения и, окликнув Гунараю, приказал снять котелок с огня. Дав вареву немного настояться и остыть, девушка отлила небольшую порцию напитка в старую прокопченную деревянную плошку и поднесла к губам Николая Григорьевича. Мужчина понимал, насколько он сейчас уязвим и беспомощен. Никакого доверия напиток ему не внушал, но в его положении было бы странно привередничать и выбирать, от какой смерти умереть. Возможно, от яда еще и лучше, потому что быстрее.
Выпив слегка горьковатую, пахнущую грибами и травами жидкость, ему не пришлось долго ждать начала действия шаманского зелья. Через полчаса онемение языка и струящееся, как песок, покалывание на коже рук и ног быстро дали понять, что действие отвара уже началось. Скованные одеревеневшие челюсти и путающиеся мысли больше не подчинялись Николаю Григорьевичу. Он поднял глаза и увидел, как в отверстии дымохода в черном ночном небе вместо звезд появились странно мерцающие необычными яркими красками широкие полосы. Негромкие голоса лающих где-то вдалеке собак пульсирующими ударами звучали прямо внутри его головы.
Иркиней допил остаток снадобья и, посидев немного с закрытыми глазами, взялся за свой ритуальный бубен. Подняв инструмент, он, что-то шепча, пронес его несколько раз над огнем и начал легкими и редкими ударами бить по нему колотушкой. По мере погружения старика в транс звук бубна звучал со все более нарастающим ритмом. Удары волнами пронизывали истерзанное тело Николая Григорьевича, заставляя его вибрировать в унисон с натянутой оленьей кожей, а заунывная песня шамана окутывала и погружала в какую-то неестественную дрему. Сознание постепенно уплывало, перед глазами все сильнее вскипали всполохи и разводы из ярких цветов, странные образы перед внутренним взором сменяли друг друга, и он почувствовал, как стремительно проваливается в бездну…
Проспав глубоким сном двое суток, Николай Григорьевич очнулся уже без горячки и с затянувшимися ранами. Гунарая напоила его вкусной наваристой шурпой, и жизнь показалась совсем и неплохой, особенно следующей ночью, когда девушка пришла и, раздевшись, залезла к петербургскому барину под дубленые шкуры. Он с благодарностью принял этот неожиданный подарок бесхитростной дикарки. Изголодавшись за долгий срок по женскому теплу, Николай Григорьевич с горечью понимал, что другой женщины, кроме этой, ближайшие годы иметь ему не предвидится, и на утро принял решение.
Он поблагодарил Иркинея за помощь и сказал, что хочет жениться на его красавице дочери и, как полагается, готов заплатить за нее выкуп. Женщины у тунгусов находились в фактическом рабстве у мужчин, так что проблем с приобретением жены у Николая Григорьевича не возникло. Хороший нож немецкой работы и дорогое с серебряными накладками ружье стали достаточным основанием, чтобы породнится с самым могущественным шаманом Приангарья Иркинеем из великого рода Зычигир.
Окончательно выздоровев, Николай Григорьевич вернулся в факторию вместе с молодой женой. Жизнь мужчин в крепости была суровая, женщин в ней почти не было, поэтому Николай Григорьевич решил оградить свою спасительницу от притязаний других ссыльных и местных казаков. Он отвез Гунараю в ближайшую станицу, окрестил ее по православному обряду, заодно и обвенчался. Девушку нарекли при крещении Просковеей, и теперь она находилась под защитой мужа и церкви. Привезя законную жену обратно в острог, Николай Григорьевич зажил с ней вполне счастливо, насколько это было возможно в его положении.
Через полгода Просковея понесла, а еще через девять месяцев разродилась здоровеньким ребеночком и умерла от открывшегося после родов кровотечения. Похоронив жену, Николай Григорьевич отвез младенца за пятьдесят верст в ближайшую станицу, окрестил малютку и за небольшую мзду оставил кормилице – местной казачке, у которой только что умер ребенок. Навещал сына нечасто, привозя деньги на его содержание, но, когда срок ссылки вышел, забрал с собой в Петербург. Так внук великого черного шамана Иркинея оказался далеко от родных краев.
