Kitabı oku: «Мертвая неделя», sayfa 4

Не сдержалась, бросила взгляд на окно. Но и за ним было черным-черно, ни ветки, ни дерева, ни кусочка неба не видно. Темнота стерла все краски, погасила огни. Мирра прикрыла глаза, еще раз глубоко вдохнула, открыла и едва не закричала. Не закричала только потому, что голосовые связки парализовало. Из окна на нее смотрели два ярко-зеленых глаза.

Прошло томительно длинное мгновение, пока она поняла, что глаза не за окном, не на улице, а отражаются в стекле, и их обладатель стоит за ее спиной. Теперь кричать было уже опасно, но из груди все равно вырвался не то стон, не то всхлип. Она быстро обернулась.

Зеленые глаза светились в темноте как два маячка. Кто-то стоял у двери и смотрел на нее. Мирра тоже смотрела, отдаленно понимая, что если это животное, то смотреть ему в глаза опасно, но не могла отвести взгляд. Обладатель глаз был небольшого роста, не больше полуметра, а то и меньше. Волк? Но как он оказался в доме? Мирра слышала, как Степан запирал дверь на замок, как закрывал засов. На засов она обратила внимание еще вечером: отодвигать его нужно было аккуратно, двумя руками, иначе он упал бы на пол. И уж это все услышали бы. Окон, через которые можно забраться в дом, в сенях не было. Как он попал сюда?

Пока рука машинально искала под тяжелой подушкой мобильный телефон, Мирра лихорадочно думала, что делать. Не опасно ли светить на зверя? Не спровоцирует ли она его на прыжок? Пока Степан проснется, пока сообразит, что к чему, пока дотянется до ружья, Мирру уже в клочья порвут. А если ружье не заряжено, то и Полину тоже. Может, лучше как-то разбудить Степана? Но как? Любой шорох, звук могут спровоцировать волка не хуже света.

Пальцы сомкнулись вокруг теплого телефона, вытащили из-под подушки. Включать фонарик долго, поэтому Мирра просто зажгла экран и, не позволяя себе передумать, повернула его к двери. Колдовские глаза мгновенно погасли, уже не светились так ярко в темноте, но остались на месте. К облегчению, принадлежали они не волку, а огромному белому котяре. Даже если он дикий, все равно не такой опасный.

Мирра шумно выдохнула, даже плечи опустились. Только сейчас она поняла, как тяжело давил на грудь страх все это время. Если разобраться, то и коту неоткуда взяться в доме посреди ночи, но эти хитрые животные иногда, кажется, могут и сквозь стены просачиваться. Может, есть у него какая-нибудь тайная дыра, через которую он пробирается в дом. Например, печная труба. Или же он уже был здесь, схоронился в незаметном месте, чтобы Степан не выгнал, а как ночь наступила, вышел раздобыть пропитание.

В том, что кот голоден, Мирра не сомневалась. Он показался ей очень худым. Даже в тусклом свете мобильного телефона она видела, как торчат по бокам ребра, как облезла в некоторых местах шерсть.

– Сейчас, котенька, сейчас покормлю тебя, – пробормотала Мирра, слезая с кровати.

Она не питала особой любви к кошкам, но отказать в угощении голодному существу не могла. К сожалению, Степан сжег или вынес всю еду, в доме ни крошки. И тогда вспомнила, что в сумке лежит сэндвич. Уже немного черствый, но наверняка еще съедобный. Мирра купила коробочку с двумя сэндвичами, когда ехала на вокзал, один съела на ходу с чашкой кофе навынос, а второй сунула в сумку и забыла. Очень кстати.

Продолжая подсвечивать дорогу, Мирра встала с кушетки и, ступая осторожно, чтобы никого не разбудить и не напугать ночного гостя, двинулась к столу, где осталась ее сумка. Кот продолжал сидеть на месте. Не мурчал, не выражал нетерпения. Просто ждал и сверлил ее зелеными глазищами. После разговоров о домовых это немного пугало, поэтому Мирра торопилась быстрее найти угощение. Быть может, наевшись, кот уйдет тем же путем, которым пришел.

Она потянулась к сумке и чуть не закричала, когда кто-то резко схватил ее за запястье. Дернулась, пытаясь вырваться, но чужие пальцы держали крепко. Через несколько секунд она поняла, что это Степан. Мирра повернула телефон к нему и с удивлением поняла, что он не выглядит сонным, как если бы она разбудила его каким-то неосторожным движением. Очевидно, не спал уже давно. Лежал на лавке и ждал, пока она подойдет, а потом точным и уверенным движением схватил за руку.

– Стой, – почти не разжимая губ, велел он.

Она и стоит. Разве ж можно пошевелиться, когда тебя так держат? Чуть сильнее дернешься – размозжит кости. Стало неуютно. Команда прозвучала слишком серьезно. Как будто где-то рядом опасность, которую она пропустила.

– Я просто хочу покормить кота, – пояснила она. – Он явно голоден.

Степан продолжал сжимать ее запястье, словно опасался, что она убежит, сел на лавке и посмотрел в сторону двери.

– Это не кот, – все так же коротко и отрывисто заявил он.

Мирра тоже повернулась к двери. Ну как же не кот? Вот же, четыре лапы, усы, уши. Большой очень, конечно, но дикие коты, должно быть, всегда такие?

– В смысле?

– Это хозяин.

– Домовой?

Степан кивнул. А затем все таким же отрывистым кивком головы указал на ее сумку.

– Есть еда?

– Ну да. Сэндвич. Я хотела угостить кота.

– Я же говорил в доме еду не держать!

Говорил, глупо отрицать. Но тогда он не помнила о сэндвиче.

Степан наконец отпустил ее руку, но потянулся к сумке и беззастенчиво расстегнул замок. Вытащил пластиковую упаковку, ловким движением кинул ее в печь и поджег. Огонь сначала неуверенно лизнул прозрачную коробку, заставил сморщиться краешек, а затем вспыхнул весело, осветил ярче комнату и с удовольствием вгрызся в хлеб с ветчиной, предназначавшийся коту.

– Ты же сказал, баба Глаша поставила защиту, – не удержалась от подначки Мирра.

Покоробило такое бесцеремонное обращение с ее собственностью, но открыто возмущаться она опасалась. Степан не совсем здоров психически, это ясно, но весит под центнер, и росту в нем метра два, а она пусть и не маленькая, но рядом с ним просто дюймовочка. С такими не спорят. А ответить очень хотелось.

Интересно еще, кто такая баба Глаша? И какую защиту она поставила?

– Защита и стоит, но ты своей едой приманила его. Он смог войти. Покормила бы – и все, уже не выгонишь. Кыш! – последнюю фразу Степан сказал коту, махнув на него рукой.

И тут произошло то, что заставило Мирру пожалеть о не выпитой за ужином рюмке самогона. Тогда смогла бы пенять на опьянение и галлюцинации. Кот недовольно зашипел, а затем выгнул спину, вспыхнул зеленоватым светом и растворился в воздухе, оставив после себя только легкий струящийся дымок, переливающийся оранжевыми всполохами отражаемого из печи огня. Еще несколько секунд – развеялся и он. Пустое место осталось там, где только что сидел большой белый кот.

– Это… как? – только и смогла выдавить Мирра.

– Ты привыкнешь, – мягко, будто по-отечески сказал Степан.

Мирра не была уверена, что хочет привыкать к таким вещам. Ей было уютно в большом городе, где обыденными вещами считались метро, мобильные телефоны и интернет, а не домовые и коты, растворяющиеся в воздухе. Может быть, это и обыденно для деревни, но она выросла в городе.

– Ты поэтому накачал их чем-то? – Мирра кивнула в ту сторону комнаты, где мирно спали Матвей и Полина.

Она плохо видела лицо Степана, экран мобильного телефона давно погас, освещалось помещение теперь огнем в печи, который, доев сэндвич вместе с упаковкой, стал заметно меньше, но могла поклясться, что Степан смутился. Очевидно, не знал, что она в курсе его уловки.

– А ты наблюдательная, – похвалил он, и в голосе просквозило явное восхищение. – То-то проснулась. Поняла все и пить не стала?

– Зубы не заговаривай, – велела Мирра.

Степан вздохнул.

– Я ведь говорил, что ждал вас здесь две недели. Не знал, когда точно вас позовут, когда вы приедете, но надеялся, что это случится пораньше, и мы успеем добраться до деревни. К этой ночи вы будете все знать, а потому остерегаться. Но вы приехали в последний момент, учить вас чему-то у меня уже не было времени, рассказывать – тоже. Так сходу вы не поверили бы, а доказательств привести я тоже не успел бы. Поэтому пришлось вас усыпить, понимаешь?

– Ни слова, – честно призналась Мирра.

Степан похлопал ладонью по лавке рядом с собой, и Мирра послушно опустилась на нее.

– Сегодня такая ночь, – тихо и как-то торжественно начал Степан, – когда открывается дверь между Явью и Навью. Ты же знаешь, что такое Явь и Навь?

Мирра неуверенно кивнула. Славянскую мифологию она изучала, но не слишком усердно. Однако базовые знания имела.

– Явь – это наш реальный мир, Навь – мир мертвых.

– Если говорить грубо, то да, – подтвердил Степан. – Ходить между ними нельзя, дверь плотно закрыта, и открывается лишь в одну сторону: чтобы пропустить душу человека после смерти из Яви в Навь. Но в некоторых местах ровно на одну неделю в году эта дверь открывается в обратную сторону. И тогда мертвые проникают в мир живых. Первая ночь – самая опасная. Мертвые ждали весь год, они голодны, а потому страшны и опасны. Во все ночи Мертвой недели лучше сидеть дома и не высовываться без лишней необходимости, но в первую ночь делать это категорически запрещено. Попадешься нави на пути – и нет возврата, съест, сам попадешь в Навь.

Мирра отчасти понимала, почему Степан не стал рассказывать это всем. Услышь она подобное днем, когда вокруг светло ярко светит солнце, а тени трусливо прячутся по углам, ни за что бы не поверила. Она и не могла до конца поверить, но волоски на теле вставали дыбом. Ночью в подобные рассказы даже если и не веришь, то на всякий случай остерегаешься.

– А в дом они войти не могут? – поинтересовалась Мирра, придав голосу легкие оттенки насмешливости. Словно и не всерьез спрашивает, словно не верит, а скорее подтрунивает.

– Если дом защищен, то не могут, – подтвердил Степан. – Лучшая защита – еда на пороге и на подоконнике. Навь поест да уйдет дальше. Но в этом доме еду ставить нельзя, хозяин поселится. А потому баба Глаша своими методами его защитила. Навь вреда не причинит, но напугать может. Поэтому ложись лучше спать. Может, и не явится сюда никто, а может и заглянет. Лучше тебе спать в этот момент.

Легко сказать: спать. А как тут теперь уснешь? Мирра чувствовала, что сон сейчас – последнее ее желание. Сердце снова зачастило, в глаза словно вставили спички.

– А у тебя самогон остался? – против воли спросила она.

Степан посмотрел на нее и улыбнулся.

– Того, что со снотворным отваром, нет. А отвар в машине, к ней не пойду. Я, знаешь, медведя не боюсь, однажды со стаей волков встретился – не испугался, а нави до дрожи в руках опасаюсь, хоть и умею с ней сражаться. От нави не сбежать, взрослый ты или ребенок, сильный или ложку с трудом до рта доносишь. Навь нападет – и не отвертишься. Шансы даже у меня мизерные. Но могу тебе просто самогона налить. Если с непривычки – быстро вырубит.

Мирре самогон был с непривычки. Она и водку-то пила раза два в жизни, предпочитала вино. Поэтому согласилась просто на самогон, без снотворного отвара. Степан налил ей стопку.

– Хватит и одной, – авторитетно заключил он. – У меня самогон знатный, градусов шестьдесят, не меньше.

– А закусить есть чем? – с надеждой спросила Мирра, разглядывая мутную жидкость в стакане, на многочисленных гранях которого разбивались на тысячи осколков огненные отблески: огонь нашел еще что-то недогоревшее, а потому снова вспыхнул сильнее.

– Откуда? Я же сжег все.

Мирра еще немного подумала, но выбора не было. Выдохнула весь воздух из легких и, не давая себе передумать, залпом опрокинула стакан, быстро проглотила, чтобы не чувствовать мерзкого вкуса. Горло обожгло расплавленным оловом, желудок сжался, не желая принимать натуральный яд. Чтобы не завизжать и не дать самогону вернуться обратно, Мирра спрятала лицо в локте, вдохнула затхлый аромат, которым уже пропитался свитер. В каком-то фильме она видела, что так делают мужики, когда у них нет закуски. Должно быть, тоже пытаются удержать в себе мерзкое пойло.

Спустя несколько бесконечных секунд пальцы, сжимающие горло, наконец ослабли. Мирра вдохнула уже спокойнее, вытерла градом льющиеся по щекам слезы и увидела, что Степан внимательно смотрит на нее. Увидев, что она справилась с самогоном, он улыбнулся. Снова покровительственно, по-отечески.

– Ложись, – мягко велел он. – Теперь точно до утра не проснешься.

Мирра с трудом помнила, как дошла до кровати, как забралась на нее и уткнулась лицом в белоснежные волосы Полины, разметавшиеся по подушке. Кажется, тяжелым одеялом ее накрывал уже Степан. Она провалилась в тревожный сон, в котором снова бежала по лесу, но больше не была одна. Ее преследовали невидимые навьи, гнались за ней, хватали за руки и ноги, но проснуться, как обычно бывает во время кошмара, она не могла.

Глава 4

Аленка

К свадьбе готовилась вся деревня. Еще бы, замуж выходит не кто-нибудь, а Таня, старшая дочка старосты, да не за деревенского рубаху-парня, а за городского, образованного, красивого и с манерами. На самом деле жениха никто в деревне еще не видел, но говорили о нем исключительно положительно и даже с легким придыханием, будто и не о человеке, а почти небожителе. Впрочем, для населения глухой деревушки все городские казались небожителями.

Городские не вставали с первыми петухами, могли позволить себе спать до шести или даже до семи утра, смотря кому к какому времени на работу. Да и работа эта… Разве ж это работа? Сиди себе в конторе да бумажки перекладывай. А даже если на заводе железяки таскает человек всю смену, так ведь рабочий день все равно закончится. И пойдет этот рабочий домой, будет весь вечер лежать на диване и смотреть телевизор. А вечером в душ, вода-то что? Кран открутил – вода полилась. И холодная, и горячая, на любой вкус. Это не баню топить раз в неделю, а в остальные дни ледяной водой из колодца в лицо плескать.

Завидовали деревенские городским, в то же время презрительно плевали в их сторону, но переезжать в город никто не хотел. Хоть и хорошо там жить, легко, да только все равно страшно. Жилье нужно покупать, а оно не копейки стоит. В деревне-то как? Выписали лес, собрали мужиков, за сезон домишко и возвели. А есть что? Магазинное невкусное и дорогое. А то и вовсе прилавки пустые. В Москве, говорят, все есть, а у них в городке рядом хоть шаром покати. В деревне все-таки в картошка своя, и огурцы, и другие овощи. Молоко, творог, масло – все свое. В деревне с голоду не пропадешь, если руки есть. Вот потому и не переезжали в город.

Те, кто помоложе, в сторону города иногда поглядывали. Все чаще молодежь после школы уезжала туда учиться, но мало кто оставался, потому что на первых порах нужна финансовая поддержка от родителей, а те помогать не хотели. Помоги остаться в городе – потеряешь рабочие руки в деревне. Вот Аленке, например, денег не дали на учебу. Школу она закончила год назад, но даже в училище не пошла, не то что в институт. Хотя учителя считали ее умной, директор лично разговаривал с родителями. Но в их семье заправляла мачеха, она Аленку и не отпустила. Нет, справедливости ради, мачеха Аленку не обижала. Голодом не морила, в обносках ходить не заставляла, черной работой не нагружала. Но учиться не отпустила. Остальные дети еще маленькие, а у нее ноги больные, некому женской работой по дому заниматься, кроме Аленки.

Из девичей компании в город уехала только Таня, будущая невеста, несмотря на то, что обладала не в пример меньшими умственными способностями, перебивалась с тройки на четверку. Но Танины родители прогрессивные и обеспеченные. Отец сразу заявил: нечего дочери в деревне прозябать, пусть учится в городе, да там и остается. Аленка втайне подозревала, что и жениха Тане отец нашел. Чтобы уж наверняка дочь пристроить.

Маринка и Соня школу закончили только в этом году, но обе собирались в город, Вике еще год учиться. Света, как и Аленка, осталась дома, но по собственному желанию. Город нагонял на нее страх, она даже с родителями выезжала туда крайне редко, что уж говорить о том, чтобы уехать и жить самостоятельно. А потому Аленка единственная отчаянно завидовала Тане, хоть никогда и не показывала этого.

Вечером, управившись с делами по дому, искупав малышей и приготовив отцу на завтра обед, она умылась, переоделась и отпросилась у мачехи погулять с девчонками.

– Ты бы не шастала по ночам в такое время, – покачала головой та, но по тону Аленка поняла, что мачеха отпустит.

И непонятно, не то считает, что она уже взрослая и сама может решать, что стоит делать, а что нет, не то просто не переживает за нее. С мачехой постоянно так: вроде и не обижает, но и любви Аленка от нее никогда не чувствовала. Впрочем, в этот раз ей было только на руку. Очень уж хотелось побывать на девичнике Тани.

– Да какое время! – легкомысленно отмахнулась Аленка.

– Сама знаешь какое, – проворчала мачеха. – В Мертвую неделю лучше дома сидеть, целее будешь. Особенно в первую ночь.

– Так ведь до часу ночи можно. К тому же, мы по улице ходить не будем, дома у Тани посидим. Мне только туда и обратно добежать.

Мачеха снова покачала головой, посмотрела на Аленку странно, будто решала что-то, потом велела ждать и скрылась в своей комнате. Аленка слышала, как скрипнула дверца старого шифоньера. Этот шифоньер мачеха привезла с собой, когда вышла замуж за отца, и детям категорически запрещалось открывать его. Что в нем хранится, Аленка не знала, поэтому сейчас терпеливо ждала среди кухни.

Мачеха вернулась несколько минут спустя, неся в руке крохотный холщовый мешочек, накрепко завязанный тесьмой и привязанный к длинной веревочке.

– Надень, – велела мачеха, протягивая мешочек Аленке. – И под одеждой спрячь.

– Что это? – спросила Аленка, с интересом рассматривая замысловатые узоры, вышитые на мешочке блестящими нитками.

– Оберег. Его моя мать покойная сделала. Защищает от любой нечисти. Ты береги его, не показывай никому, ладно?

Аленка кивнула, торопливо пряча под одеждой мешочек и смахивая со щек слезы. Наверное, впервые в жизни она почувствовала, что мачеха ее любит. Мать умерла рано, Аленка ее плохо помнила, отец был скуп на эмоции, и никогда до этого момента Аленка не понимала, как сильно ей не хватает любви.

Слезы спрятала, а вот благодарность не смогла. Порывисто обняла мачеху, пообещав вернуться до часу, и выпорхнула из дома.

Девчонки уже собрались в большом доме Таниных родителей. Этот дом, как и все остальные в деревне, был одноэтажным и деревянным, но, в отличие от других, имел целых три изолированные спальни: родительскую и для каждой из дочерей – большую гостиную и кухню-столовую. Внутри тоже почти ничего не напоминало о деревенском быте. Если бы не печки в каждой комнате, и вовсе можно было бы подумать, что оказался в городе. Но, к сожалению, будь ты хоть трижды старостой, а топить все равно приходилось дровами. Зато на кухне стоял огромный холодильник и даже чудо-чудное – микроволновая печь. Откуда привез ее отец Тани, никто не знал, потому что не то что в деревне, а даже в ближайшем городе таких не было. А дальше никто из соседей никогда не выезжал.

Танины родители накануне уехали в город по делам, поэтому большой дом был в полном девичьем распоряжении. Ярко светились окна, уже во дворе была слышна задорная мелодия, льющаяся наверняка из новенького магнитофона, который Тане подарили на Новый год.

В доме было еще веселее. Огромная гостиная залита светом, музыка грохочет как на фестивале, а на столе возвышаются горы еды и выпивки. Из города Таня привезла не только жениха, но и новомодную привычку, которую называла «шведский стол». Почему именно «шведский», она объяснить не могла, но это было и не важно. Суть состояла в том, чтобы не выставлять на стол миски с салатом, мясом и картошкой, а делать небольшие бутерброды с разными начинками, которые почему-то обязательно прокалывались тонкими палочками, очевидно, чтобы эти крохотные кусочки не сваливались друг с друга. Салаты раскладывались в съедобные корзиночки, которые назывались смешным словом «тарталетка» (деревенские называли их «табуреткой); фрукты и овощи лежали на больших тарелках. И все это следовало есть стоя. Подходишь с тарелкой к общему столу, накладываешь, что хочешь, и ешь, где придется. Аленке вся эта мода казалась странной, да и разве можно наесться этими порциями? Котов обильнее кормят. Но на всех праздниках Таня теперь готовила именно так, и никто ничего не говорил ей, боясь показаться древним и отсталым от жизни. Аленка точно знала, что девчонки, возвращаясь домой с каждой вечеринки, набрасывались на ужин, но они молчали, и она молчала.

– О, Аленка наконец пожаловала! – громко возвестила будущая невеста, увидев вошедшую и тут же сунув ей в руки бокал, пока пустой. – Выпивка там! – Она махнула рукой в сторону большого стола. – Бери, что хочешь, и приходи к нам.

Аленка подошла к столу, растерянно глядя на бутылки, напитки в которых она никогда не пробовала. В деревне все было просто: чаще всего самогон, который гнали практически в каждом доме, изредка – самодельное вино. Но это считалось деликатесом, мужики от него презрительно кривились, а женщины пили маленькими глотками, наслаждаясь вкусом. Здесь же не было ни домашнего вина, ни, тем более, самогона. Аленка налила вина, на бутылке которого было написано «полусладкое», поскольку сухое она терпеть не могла, и присоединилась к девчонкам в гостиной.

Разговоры, конечно же, крутились вокруг будущей свадьбы и Таниного жениха, которого никто пока не видел. О свадьбе Таня рассказывала охотно: и сколько гостей приедет из города (с деревни-то все придут, здесь всегда что на свадьбы, что на похороны никого не звали, все шли сами), и какое у нее будет платье (его дошьют как раз ко дню свадьбы, ведь ткань заказывали из самой Италии, и она пришла с небольшим опозданием), и какие будут угощения. Даже музыку привезут из города, что показалось Аленке совсем уже барством. В деревне многие умели играть на гармони и гитаре, свадьбы всегда были веселыми. А когда молодежь заводила песни, так никакие профессиональные музыканты с ними сравниться не могли.

О чем Таня рассказывала неохотно, так это о женихе. Упомянула только, что он уже не студент, работает, хорошо зарабатывает, даже жилье свое есть, не придется со свекровью кухню делить, дальше мастерски переводила разговор на тему свадьбы. У Аленки сложилось впечатление, что жених Тане не очень-то и по нраву, но либо родителям отказать не смеет, либо тоже сделала ставку на городского ухажера, даже если вдруг он старый и страшный.

Девичник затянулся. Огни в деревне уже погасли, в каждом доме легли спать, и Аленка все чаще поглядывала на часы, вспоминая обещание вернуться до часу. Но уходить первой не хотела. С нее и так всегда смеялись, что не сидит долго, мол, так и ухажера никогда не найдет, парни не ложатся спать в девять вечера. Наконец и остальные девчонки начали откровенно зевать и поглядывать в сторону выхода, одна только Таня оставалась возбужденной предстоящим событием, а потому спать совершенно не хотела.

Расходиться предложила Вика. Девчонки поддержали и, не слушая слабые возражения Тани, собрались и гурьбой высыпали во двор. Хозяйка тоже вышла вместе со всеми, проводить гостей. Ночь была лунная и очень теплая. Со стороны озера дул слабый ветерок, принося с собой едва уловимый запах сырости, а по земле стелился туман, но больше ничего не нарушало спокойствия приятной летней ночи.

– А давайте сходим к озеру! – предложила никак не успокаивающаяся Таня.

– К озеру? В такое время? – удивленно переспросила Света.

– Да какое время? Еще даже полуночи нет! В городе в это время спать не ложатся, а вы тут как древние.

– Я про время не на часах, а на календаре. Мертвая неделя началась, в такое время лучше по ночам дома сидеть, а к озеру ходить тем более опасно.

Остальные девчонки активно закивали, но вошедшую в раж Таню не так-то просто было сбить с толку.

– Так ведь раньше часу ночи навьи не покажутся, мы успеем. Тут идти-то пятнадцать минут.

– Да зачем нам на это озеро? – все еще не понимали подруги.

– Вы что же, легенду не помните? – хитро улыбнулась Таня. – Кто ночью в Мертвую неделю споет вместе с русалками из озера, тому они подарят мужа хорошего и семейное счастье.

– Так ведь ты себе мужа нашла уже, – хихикнула Соня. – Заранее второй вариант ищешь, что ли?

– Никогда нельзя останавливаться на достигнутом! – заявила Таня. – Мужа я нашла, но не откажусь от гарантий, что он окажется хорошим. Ну что, идем?

Аленка видела, что девчонки уже начали сомневаться. Мужа и счастья хотела каждая, а алкоголь притупил страх перед озером, которое и в обычное время года вызывало нервный трепет, поскольку над ним всегда клубился туман, а уж в Мертвую неделю и вовсе казался местом нечистым.

– А давайте сходим, – наконец выдала Марина. – Танька права, навьи только после часу придут. А вдруг реально русалки одарят?

– Или утопят, – сказала Аленка.

Сказала негромко, но все услышали. Таня презрительно посмотрела на нее и бросила:

– А я на твоем месте рискнула бы. Если русалки тебя хорошим мужем не одарят, то сама ты его точно не найдешь. Красотой тебя природа обделила, приданого нет. Мозги есть, но учиться не отпустили, а в нашей глуши твой ум никому не нужен. Да и без нормального образования быстро зачахнет. И выйдешь замуж в лучшем случае за охотника или сына лесника, нарожаешь кучу детей и будешь, как твоя мачеха, всю жизнь в огороде копаться да белье в тазу стирать.

Таня ударила по больному. Сказала правду. Аленке даже возразить было нечего, а от этого еще обидней. Она ведь и сама думала об этом. Не видать ей женского счастья в деревне, а уехать нельзя. Повторит судьбу мачехи и остальных местных женщин. Только время сейчас уже не такое, молодежь знает другую жизнь, стремится к ней, а ее не пустили. Ей двадцать в будущем году исполнится, а с парнем никогда не встречалась, не целовалась даже ни разу. Никто на нее не смотрел, на свидания не звал. Один только сын лесника, но уж больно он был некрасив и неопрятен. Не о таком женихе мечтала Аленка, но такой, видимо, достанется.

– Ну так что, ты идешь? – поинтересовалась Таня, видя, что удар достиг цели.

Аленка кивнула.

– Иду!

К озеру пришлось идти через поле. Дорога заканчивалась сразу за последним домом, дальше тропинки не было. Местные озера побаивались, не отваживались к нему ходить даже смельчаки. Да и нечего было там делать. Вода хоть и казалась прозрачной, а не водилось в ней рыбы. Как-то, рассказывают, Семен Хромой со своим зятем целый день просидели в лодке, но так ничего и не выловили. Было это как раз накануне Мертвой недели, и в первую же ночь Семена навья поймала и съела, а зятя его неизвестная болезнь убила. Был человек – и зачах за несколько дней. После того случая тропинка и заросла. И охотник местный предпочитал охотиться в другой стороне. Купаться желающих тоже не находилось. Вода в озере холодная даже в самую сильную жару из-за многочисленных ключей, бьющих на дне. Аленкин папа утверждал, что ключи и губят отчаянных купальщиков, а вовсе не русалки.

Озеро издалека было заметно по клубившемуся над ним туману. Если в деревне он скромно стелился по дороге, не рискуя заглядывать во дворы, то над озером расплывался на всю гладь, забирался на берег, поднимался высоко, серебрился в лучах луны. Чем ближе они подходили, тем яснее видела Аленка в переливах тумана призрачные фигуры, очертаниями напоминающие людей, и тем сильнее билось ее сердце. Что если навь живет в тумане? В деревню они приходят поздно ночью, но вдруг у озера, как и в лесу, появляются раньше?

Остановить бы девчонок, повернуть назад. Только Таня уже ушла вперед, а остальные, хоть и жмутся друг к другу, тянутся за ней как на привязи. И Аленка тянется, а сердце заходится в дурном предчувствии. И ведь не особо верит, что русалки на самом деле могут подарить хорошего жениха. Аленка и в самих русалок-то не очень… В навь верит, навь все местные каждый год видят. Детям хоть и запрещают подходить к окну по ночам всю Мертвую неделю, но дети на то и дети, чтобы не слушаться. Аленка тоже не слушалась, еще совсем крохой аккуратно подбиралась к окну и, приоткрыв занавеску, с ужасом и благоговением следила за призрачными фигурами, бредущими по дороге в серебристых лучах. А вот русалок никогда не видела.

И вот озеро совсем близко. Туман уже не стелется преданно у ног, а взбирается выше, обнимает за талию, гладит плечи, легонько касается щек. Прикосновения у него прохладные, словно пальцы тех русалок, но разгоряченной коже приятна эта прохлада. Девчонки, перебрасывавшиеся словами в поле, теперь замолчали. Даже Таня, шедшая впереди, сбавила шаг. Если и испугалась, то не скажет, не повернет назад. Никто из девчонок не повернет, и Аленка тоже не станет.

Совсем рядом послышался всплеск, словно крупная рыба ударила хвостом по воде, и девчонки наконец остановились. Впереди сквозь туман уже виднелись серебристые отблески луны на водной глади, колыхались на волнах большие белые кувшинки, доносился их легкий травяной аромат. Дальше идти было страшно. Если до сего момента поход больше напоминал шутку, вызов друг дружке, то сейчас все внезапно поняли, что еще шаг – и шутка превратится в нечто гораздо большее. Назад будет уже не повернуть.

– Да ладно вам, – наконец хихикнула Соня, – неужели вы верите в русалок? Ладно бабки наши, даже родители, тоже недалеко ушли. Но мы-то современная молодежь. Ну какие русалки? Сказки!

– А если нет? Навь же есть.

– Так то навь!

Чем навь отличается от русалок, Соня едва ли смогла бы объяснить, но никто не стал спрашивать.

– Давайте уж хоть к озеру подойдем, раз пришли, – предложила Таня и первая шагнула ближе к воде.

Девчонки переглянулись. Каждая уже жалела, что вообще согласилась идти сюда, но Таня права: раз уж пришли, стоило подойти к воде, полюбоваться на мертвое озеро.

Вблизи вода казалась призрачно-голубой, почти прозрачной. Клубящийся над ней туман только усиливал эту прозрачность, и казалось – наклонись ближе, сможешь рассмотреть дно. Впечатление это было обманчиво, озеро очень глубокое. Таня подошла почти к самому краю, и, если бы водная гладь была не такой спокойной, даже крохотная волна уже намочила бы ей ноги.

– Не подходи близко, – попросила Марина, но Таня лишь отмахнулась.

– Я только сорву пару кувшинок, – заявила она.

Аленке это показалось плохой идеей, но прежде, чем она успела возразить, Таня наклонилась и дернула на себя белый цветок. Тот цеплялся за дно толстым корневищем, а потому, когда девушка оторвала его, потревоженная вода всколыхнулась, серебристое отражение луны на ней затрепетало, исчезло на какое-то мгновение, а затем появилось вновь. И вместе с отражением над озером разлился тоненький перелив колокольчика, а следом потянулась едва слышная песня. Слов различить было нельзя, тонкий женский голос словно бы тянул один только звук «а», но казалось, звучит целая песня. Голос становился то выше, то ниже, то накатывал плавно, как катятся одна за другой волны, то вдруг начинал прыгать, словно мячик. К одному голосу присоединился второй, потом третий, и вот уже целый хор тонких голосов вибрировал, звенел, качался на волнах, завораживая все живое вокруг.