Kitabı oku: «Двое»

Третью ночь подряд Баширу снился один и тот же кошмарный сон, будто его богатый приятель-бизнесмен по фамилии Маймаков¹, с которым, кстати, они в последнее время не так уж часто пересекались, внезапно сошел с ума, тронулся, чокнулся, свихнулся, ополоумел, окончательно потерял контроль над собой и оставил ему, Баширу половину всего своего движимого и недвижимого имущества, в числе которого имелись два известных в городе дорогих бутика женской одежды (верхней и нижней) находившихся на одной из центральных улиц и приносящих огромный – черт его знает, какой! – доход. Башир во сне держал в руках документы, подтверждающие такое неожиданное и мягко говоря – странное решение своего ставшего в одночасье скорбного главой приятеля, тупо смотрел на бумаги, в которых ничего не смыслил, но, тем не менее, отчетливо видел несколько подписей: нотариуса – раз, свихнувшегося хозяина движимого и недвижимого – два, и свою закорючку, которую он никогда в жизни не ставил на подобные бумаги – два с половиной. И каждый раз в шесть утра, как он привык просыпаться после службы в армии, оставшейся в далеком прошлом, в молодости, каждый раз после этого сна в шесть утра он просыпался в холодном поту, все еще лихорадочно соображая, как распорядиться таким огромным состоянием, неожиданно свалившимся на его голову и чувствуя давящую на него ответственность, которую никогда в жизни не испытывал, привыкнув жить беззаботно, насколько это позволяли ему его прожитые пятьдесят два года и небольшая зарплата на работе в музее литературы, где он пребывал после окончания университета, почти, можно сказать, не продвигался по службе и ждал, когда подойдет его пора получать пенсию, хотя работа его была вовсе не обременительной, но долгожданная пенсия могла бы, как он думал, освободить его и от такой, необременительной.

На третье утро, после ночного просмотра ужасного сна, он все-таки решил позвонить своему приятелю миллионеру; два утра он усиленно обдумывал, обкатывал, обсасывал эту мысль: звонить-не звонить, но вот на третье решил посоветоваться с женой.

– Позвони, – посоветовала жена, подумав. – Вреда не будет.

Приятель его, Маймаков ответил сразу же, но услышав первые несколько слов Башира (который сразу же, как воспитанный человек назвал себя), тут же перебил его:

– Я тебе перезвоню, – торопливо бросил он и дал отбой.

Башир же подумал, что при его занятости и богатстве, он вряд ли перезвонит, но ответный звонок к великому изумлению Башира последовал буквально через минуту.

– Извини, дорогой, не мог говорить, – прогрохотал в трубке жизнерадостный голос, привыкший приказывать. – Я тебя слушаю.

– Да я просто так позвонил, – промямлил Башир.

– Просто так?! – весело-удивленно спросил голос Маймакова, не привыкшего, чтобы ему кто-то звонил просто так.

– Просто хотел узнать – у тебя все в порядке?

– Все отлично, слава Богу, спасибо, – торопливо пророкотал голос, по которому легко было догадаться, что человек этот не привык терять ни минуты. – А ты как?

Башир немного поговорив с Маймаковым на общие темы и не желая отнимать у него время, все-таки решил еще раз уточнить:

– Значит, у тебя все в порядке?

– С головой, что ли? – весело отозвался Маймаков, давая понять, что при всем своем высоком полете, все же не потерял чувства юмора.

И тут Башир вспомнил, что во сне у него Маймаков вот уже третью ночь подряд скоропостижно впадает в идиотизм, и проговорил:

– Сегодня ночью я тебя во сне видел, вот решил узнать…

– А-а! – вдруг взорвалась трубка. – Смотри ты! Я ведь тоже видел тебя во сне, и уже три ночи подряд! Представь себе… Здесь с делами замотался, а ты мне напомнил…

– А что ты видел? – затаив дыхание и уже предчувствуя нечто очень странное, спросил Башир.

– Ты не поверишь! Видел, будто я спятил и отписал тебе половину моего состояния! Ха-ха-ха! И бумаги видел, и подписи, все как в реальности… Э, ты слышишь?

– Да, да, – пролепетал ошарашенный Башир, – слышу…

Башир и Маймаков были знакомы с детства, учились в одной школе, в одном классе и жили по соседству. Маймаков, вопреки своей откровенно красноречивой фамилии* рос бойким, шустрым мальчиком, был забиякой и задирой, сразу же отбил охоту у классных острословов издеваться над его фамилией, укоротив её до имени (Маймак), доказав, что характер его абсолютно не совпадает со значением и смыслом фамилии, и с самого начала знакомства с полной ему противоположностью тихоней Баширом, взял добровольное шефство над безответным и безобидным одноклассником, которого часто обижали, доводили до слез, на что он не мог ответить, а только глотал слезы обиды в начальных классах и убегал от обидчиков, замыкался в себе, став чуть постарше. Маймаков же охотно лез в драку за униженного друга, порой даже с несколькими мальчишками сразу, будь то в школе, или на их неспокойной, хулиганской улице, где было вполне привычным явлением, что подростки в драке пускают в ход кастеты и украдкой курят слабый наркотик – анашу. Маймаков не был хулиганом, но не выносил несправедливого отношения, как к себе, так и к своему кроткому другу.

В старших классах дружба их стала несколько прохладной, потому что Маймаков теперь предпочитал дружить с девочками, своими сверстницами, а Башир, обычно, ждал друга с очередного свидания и с жадным любопытством выслушивал его признания.

– В этот раз не повезло, – горько сетовал юный Казанова, любвеобильный Маймаков, стараясь казаться старше и опытнее своих лет.

– А что? – с плохо скрываемым злорадством спрашивал Башир.

– Да что… – начинал откровенничать Маймаков, – еле уговорил её подняться со мной в нагорный парк, посидели на скамейке… – Шестнадцатилетний Маймаков вытаскивал из пачки дешевую сигарету, прикуривал, пускал дым из носа, как заправский курильщик, интригующе не договаривал.

– Ну, ну!.. – нетерпеливо выждав маленькую паузу, подгонял его сгоравший от любопытства Башир.

– Да нечего рассказывать, – удрученно продолжал Маймаков, нервно затягиваясь сигаретой. – Даже потискать не дала…

Завистливый Башир, стараясь казаться сочувствующим, облегченно переводил дух и, чтобы не обидеть друга, успокоительно произносил:

– Ну, ничего… В следующий раз повезет.

А в следующий раз, когда Маймаков возвращался со свидания уже с другой пассией в прекрасном настроение, улыбаясь до ушей, Башир предчувствуя неприятность, ждал очередного рассказа и заранее хмурился.

– Эта, чувак, скажу тебе, классная девка, целуется взасос, дала сиськи полапать…

– Да она просто шлюха! – не вытерпев такой муки, яростно кричал Башир, который еще не только ни разу не целовался, но даже немел и деревенел в присутствии понравившейся ему девочки.

Они были прямой противоположностью друг другу, что, однако, не мешало им дружить и после школы. Маймаков обладал привлекательной внешностью, приятно улыбался, и эта улыбка располагала к нему многих и в последствие помогала ему добиваться в жизни поставленных целей. А цели он ставил постоянно, и постоянно, планомерно и терпеливо добивался их. Башир же, как был в детстве недотепой и размазней, так и остался и постепенно становился все более бездеятельным, ленивым, не желая ставить никаких целей и добиваться их, а желая только плыть по течению жизни, не понимая и даже не думая, куда это течение его прибьет. Теперь Маймаков уже занятый своими личными важными делами, как и прежде временами старался направлять его, брал над ним добровольное шефство. Они оба учились на историческом факультете университета, и Башир, казалось, учился из последних сил, такой у него был вид – сонный, вялый, апатичный, такая была внешность. Эти двое друзей были абсолютно разные, ничуть не похожие и можно было подумать, что один из них забрал энергию и жизнерадостность другого, оставив ему равнодушие и безразличие ко всему, что их окружало. Что ж, в жизни это бывает, многое переходит в свою противоположность, становится совершенно неузнаваемым, и люди очень разные по характеру, интеллекту, мировоззрению сходятся и дружат долгие годы, дополняя друг друга, становясь своеобразным тандемом. Мать Башира иногда, когда заходил к ним в гости друг сына, просила поучить его уму-разуму, потому как он у неё один, растила она сына без отца, в результате чего чадо не получило должного мужского воспитания, и Маймаков старался как мог хоть немного перевоспитать, взбодрить, вразумлять товарища, учил его пробиваться в жизни, однако каждый раз убеждаясь, что ученик у него бездарный, но тем не менее не отступая от поставленной перед собой задачи, как он обычно и привык не отступать и добиваться своего. Маймаков стал успешным бизнесменом и поменял фамилию на Зильберштейн, это была фамилия жены двоюродного брата матери, и Маймаков, преодолев небольшие формальности при помощи американских президентов, отпечатанных на зеленых бумажках, стал Зильберштейном, не отказываясь, однако, от своей национальности и порождая несусветную неразбериху в паспортном столе Министерства внутренних дел. С этого дня у Маймакова-Зильберштейна дела пошли еще лучше. Кстати, когда порой довольно часто спрашивали у него почему он, уже будучи в зрелом возрасте не поменяет такую нелепую, абсолютно не соответствующую его характеру фамилию, он отвечал традиционной фразой:

– Не фамилия красит человека…

Сам же, если честно, никогда не думал об этом, не это было для него главным в жизни: люди с прекрасными звучными фамилиями много раз доказывали ему свое ничтожество и неумение жить.

Это я вам так коротко рассказываю, чтобы не утомлять, будто я не знаю, какое у вас отношение к литературе – романы Толстого и Достоевского в коротком пересказе содержания читаете, болваны… ладно, ладно… Не надо возражать, кому-нибудь другому вешайте эту хрень…

Деятельность… Черт возьми, называть его по двойной фамилии каждый раз, это слишком длинно… Да у него же есть имя! Вспомнил: Эльнур! Так вот, деятельность бизнесмена Эльнура Маймакова-Зильберштейна (каково?!) охватывала многие отрасли торговли, приносящие явную и неоспоримую прибыль, талант у него прорезался как зуб мудрости у детей, вот не было, а теперь есть… Но не все, конечно так просто. Отметив свое тридцатилетие, юбилей, проведенный в домашних условиях и прошедший достаточно тоскливо и убого как по содержанию, так и по исполнению, Эльнур, проводив гостей, присел у окна и тяжело задумался. Он видел из окна своей квартирки на первом этаже, как его хмельные гости, очень довольные тем, что наелись, напились и наговорились, шли по улице, шатаясь и громко споря о чем-то, видел своего друга, засыпающего на ходу Башира, как он еле волочил ноги, будто весь вечер камни таскал, смотрел, смотрел… и ему сделалось тошно. Он понял, что дальше так жить невозможно. Страна, в которой он сейчас пребывал, отринула прежнюю свою сущность и постепенно переходила на новый строй, и этот новый строй, к которому стремилось (пока не очень-то спеша) общество, был не нов, а таким же, как во всем мире, и так же как во всем мире, в этом, родном ему, но кардинально изменившемся обществе признавали только деньги, силу, власть. И Эльнур вдруг ясно и ярко – как вспышка в мозгу – осознал, что если он не хочет застрять и потеряться в прошлом среди Баширов и ему подобных, он должен действовать. Должен трудиться и добиваться, теперь уже на более высоком уровне, должен приложить и направить свою энергию в нужное – приносящее прибыль и известность – русло. Бойкость и деловые качества Эльнура до сих пор работали как-то не рационально, не эффективно, не целенаправленно, эти качества не давали главного результата – прибыли; он мог достать что-то редкое, дефицитное, мог устроить вечер памяти, непрофессионально, но достаточно умело отрежиссировать презентацию песни, книги, достать билеты на гастролирующую оперную диву, но все это и многое другое обычно – за спасибо. Теперь надо было в корне менять умение приспосабливаться, доставать, пробивать, нравиться, менять и выходить на более деловой и более высокий уровень, и энергию следовало направить на умение добиваться прибыли во всем и всегда, потому как это – веление времени, изменившегося времени, диктующего свою волю времени. Ушли безвозвратно те дни, когда можно было бить баклуши на работе, получая соответственную – за эти самые баклуши – зарплату… Все изменилось, и требуется измениться и мне, – думал Эльнур. Он всю ночь не спал, сидел у окна, выходящего на кривую заброшенную улочку с кучей вонючего мусора у забора напротив, на котором огромная надпись мелом умоляла не бросать сюда мусор, и все ему казалось, что видит он расплывающуюся в предрассветном тумане шатающуюся фигуру своего незадачливого друга, а рядом с ним – себя, чему- то улыбающегося расслабленной улыбкой идиота… Он вздрогнул, встал и отошел от окна.