Kitabı oku: «Революция абсурда»

Ошибка. Протоколы безопасности включены. Рывок – нейроинтерфейс перезагружается. Я жив. Мерцает вывеска «Киберсоник». Каких-то пять метров я не дошёл. На Петровке обычно безопасно. На меня напали свои же – отщепенцы, разворошили провода в руке и выкрали биометрический репликатор. Перед выходом я скопировал на свои грешные пальчики отпечатки случайного младенца из взломанной базы детского дома, чтоб не светиться. Репликатор изменяет отпечатки, если на пальчиках биосовместимая кожа с возможностью кристаллической мимикрии. Спасибо, что не тронули тритиевые батареи. Три часа – столько мой мозг протянет без подпитки. После я уйду в спячку.

Никого не виню. Я и сам не безгрешен. Отщепенцы – мрачный голем у закона под носом, чтим только собственный закон: разорять, но не убивать. За жертвами следим. Повторное воровство не было редкостью, а киберрынок нуждался в постоянном потоке спроса. Поиски нового протеза неминуемо приводили сюда. Иногда получалось находить украденное и выкупать за приличные деньги. Мы все в одной упряжке.

Я на одну треть киборг. Вся экзотика спрятана под кожей. С виду я ничем не примечателен: кареглаз, черноволос. Волосы не мои, пересаженные: вряд ли после глубокого химического ожога стоит ожидать чудес. Благодаря доминирующей человеческой части я сохраняю гражданские права. Можно официально заявить в полицию о нападении и краже биометрического репликатора, но я не настолько глуп, чтоб плакаться в жилетку закона.

Спокойствие душит. Я заставил себя подняться. «Дело…» Меня пробил ток. Контейнер… Грешу на тень, приглядываюсь – не показалось. Пломба сорвана! С осторожностью приподнимаю крышку контейнера – груз стырили, насыпали камней. Контейнер гремит, как ведро с гвоздями. Мне что, сплясать? Глаза сохнут, а руки дрожат, словно отбивая ритм дикой пляски. Сестра… что с ней будет? Ущерб заставят отрабатывать. Я взмок.

– Хватит, – произнёс я. – Лиц я не видел. Не отыщу. Если только… Пятьдесят на пятьдесят. А какие варианты?

На случай моего провала у заказчика припасена пуля с моим именем. Выкарабкаться – ещё не достижение. Мой социальный QR-рейтинг сольётся ниже нуля. Донорские органы – слишком шикарная задача для киберкурьера, который их теряет в драке с гопотой. А в уборщики трущоб тоже очередь. Будь селезёнка в контейнере отщепенцы могли вколоть яду в донорскую селезёнку. Они ненавидят толстосумов, а трудяг вроде меня считают мальчиком на побегушках. По социальному QR-коду я числюсь на службе городской доставки. А чистопородный отщепенец не таков: максимум он толкает незаконные прошивки для киберимплантов, поскольку стандартная сборка не учитывает индивидуальную биохимию покупателя и может излишне стимулировать выработку синтетических гормонов в подсаженной железе.

Репутация «Киберсоника» лопнула, раз отщепенцы так близко подобрались. Плевать, главное – вырулить заказ.

***

«Киберсоник» через фотограмметрический наружный считыватель распознал меня как элемент безопасный. Не факт, что после пристрастного допроса я бы выполз наружу. Корпорация отгораживалась несколькими уровнями защиты, и даже таких интеллигентных отщепенцев вроде меня система слежения могла оглушить. Дурдом начинался с первого этажа: ресепшн укомплектован пулемётом НСВ «Утёс» и радикальной девушкой в чёрной форме, переубеждающей рыпаться кого угодно одной лишь ангельской улыбочкой. Рабочие-киборги красили стены матирующей краской, чтоб затереть следы недавнего нападения.

– Подтвердите вашу личность, – кукольные пальчики перекатывали аэрозольную гранату.

Я не успел подчиниться требованиям девушки. Приближался боров средних лет в отглаженных брюках и с упорностью голодного глиста жевал сигару. Это Пронин – мой заказчик, гендиректор «Киберсоника». Он явился, чтоб уморить меня своим одеколоном и криком. Странно, почему столь влиятельный человек не прибегнул к теломерному омоложению. Думаю, после раза пятого надоело. Низы общества проигрывали смерти в первые сорок лет. Пронин же и через сорок лет ничего не потеряет: снимет челюстные протезы, на костылях дошкандыбает до клиники и вернёт себе молодость.

Теломерное омоложение излечивало от тяжёлых травм и болезней. Прошедшие реабилитацию военные застревали на биологическом возрасте двадцати пяти лет при паспортных сорока годах. Неудивительно, эту процедуру объявили вредной, а затем признали запретной технологией. Для её применения нужен специальный допуск, что добывалось связями.

– Всё нормально. Он свой, – Пронин ухмылялся, глядя на разочарование в глазах ангелка. – Ты опоздал на десять минут. Я видел, как тебя повалили. Хотел дворника позвать, чтоб прибрал. А ты жив! – Моё лицо примерило кулак Пронина. От следующего удара я увернулся.

– Теряешь сноровку, Антоша. Не могу сказать, что я переживал… нет. Твои синяки – слишком жалкое оправдание, чтоб я оставался добрым. Моему пасынку срочно нужна пересадка селезёнки. Поверь, его жизнь намного ценнее твоей. Вариантов у тебя нема, если ты, конечно, не волшебник, – Пронин приблизился вплотную и хмыкнул. – Через несколько часов операция. Хирург, божий одуванчик, тюкает меня: «Где селезёнка, Пронин?» Ему нервничать нельзя, чтоб ручки не вело. – Пронин постучал пальцем по правому запястью.

Я приблизился, чтоб просканировать испарения тела Пронина носовым токсикологическим анализатором и уловил эйфорические интоксиканты, предположительно из-за вшитой в запястье нейромедиаторной помпы с чёрного рынка, который Пронин крышевал, как официальную торговую сеть под брендом «БетаМолл». Толкали экспериментальные платы, расширения для нейрочипов. За символическую цену можно опробовать новый функционал, а затем легально купить. Последний пункт был для галочки, а перепрошивка снимала все ограничения.

Не весь рынок ходил под Прониным, иначе селезёнку можно было привести по щелчку, а не привлекать отщепенца вроде меня. Я вдохнул глубже и непринуждённо улыбнулся. Пронин показался чрезмерно развязным – нейромедиаторы притупляли агрессию. Шанс договориться был.

– Дворник ваш явно не тех метёт, раз подпустил сброд под окна. Ради пасынка территорию можно было на раз-два причесать.

– Не тебе указывать, как мне вести дела! За царапину или вмятину на контейнере я влепил тебя бы в чёрный список социального доверия. Но ты упустил груз! Чувствуешь разницу? В качестве запчастей ты мне более симпатичен. Распродам и покрою ущерб! Любопытно, что ты намереваешься делать? – наслаждался Пронин.

Охрана Пронина осадила меня упреждающим взглядом.

– Господин Пронин. Вы зря переживаете. Груз со мной.

– Неужели? – Пронин окинул меня презренным взглядом.

Я похлопал себя по животу.

– Надо же! Группа и резус-фактор?!

– Первая отрицательная.

– Готовьте стол, – скомандовал Пронин верзиле из личной охраны.

– Мне нужны гарантии, что я проснусь и получу хотя бы половину оплаты. И никаких чёрных списков!

– Груз доставлен, работа выполнена. Мне незачем тебя изживать. Деньги… Я не дурак жмотиться за органическую селезёнку, сдёрнутую с живого носителя. Получишь в полтора раза больше за минусом двадцати процентов от изначальной суммы. Божий одуванчик тоже хочет кушать.

– Вы же не выпустите меня с дырой в боку? Мне нужен селезёночный суррогат. Кто оплатит?

– На тебе наживаться не будем. В нашей кибертеке этого добра навалом. Индийские по Японскому патенту. Оплатит ОМС. Воровство органа входит в страховку. На красивое пузо не рассчитывай. Порежем тебя качественно, будет похоже на нападение!

Мальчики – в релаксирующей бане после успешной операции.

– Странно, ты просишь оставить его в живых. Я и сам хотел.

– Незачем уничтожать такое на редкость работоспособное отребье.

***

Проснулся я после энцефалоимпульсного наркоз. С нейрочипом не проблема отключить болевые зоны. Это мизер. К некоторым возможностям я не решусь прикоснуться. Для форсированного обмена данными между нейрочипом и мозгом моя нервная труха вызовет эпилептический припадок – это верещание слабости, самозащита трухи. Можно подсадить нечто производительное – биоинспирированную нервную ткань из мицелия и кремниевого нанополимера. Область нейрочипа обрастёт полимерными коллагеновыми каналами для постоянной нейронной регенерации на смену выжженным от перегрузок нейронам. Я хорошо знаком с дисциплиной «Биоинспирация и нейротканевая инженерия в развитии ИИ», чтоб отважиться на такой «апгрейд» и лишиться гражданства. Это путь для отчаянных, кто решил осознанно стать машиной. Я должен находиться при смерти и подписать кучу документов о неиспользовании расширенных возможностей нейрочипа или же подать заявку для разрешения такого использования. Вот тогда есть шанс не попасть под дурацкий закон о защите интеллекта и соблюсти главный пункт: киборг не имеет преимущества перед человеком. Соображаю, как мне добраться незамеченным в Чертаново, чтоб поскорей раскидать пятки в своей конуре. Я убеждён, меня в «Киберсонике» проверили вдоль и поперёк на жучки. Отщепенцы могли стырить слепок моего QR. Попадись мне навстречу прилежный патрульный, мой QR засветится в навигационной системе слежения, тогда вероятность накрыть меня на пороге квартиры и сделать постоянной дойной коровой повышается в разы. Надо втиснуться в экспресс без «компаньонов», держаться тише призрака, а дальше лавировать меж убитых дворов, неоновыми закоулками пока не допрыгаю до хаты…

Выхожу в Нетборг через височный нейроимплант, простукиваю базы. Пронин сдержал обещание: мой QR чист, прилетела компенсация за суррогат. На животе красовались толстенные шрамы, заращенные лазерной склейкой. Можно функционировать практически в нормальном режиме. Под рукой, которую я не сразу осознал, потело заключение с пятнадцатью печатями и жирной подписью, что данные с наружной камеры «Киберсоник» не являются монтажом, где якобы мне распотешили брюхо уличные хирурги, изъяли селезёнку и бросили подыхать.

Я ожидал чего-то большего после пробуждения, перезагрузки или же отката в счастливое неведенье…. Кстати, экспресс недалеко. Я сполз со стола и встретился с «божиим одуванчиком» в рабочих пятнах крови на хирургическом халате. Он двигался по струнке и посматривал на меня, как на насекомое в формалине. Мы напряглись, потому что оба чувствовали: происходит нечто неправильное. Его лицо – тайна под медицинской маской. Но глаза выдавали недовольство. Пять минут напряжённого молчания, и мои гляделки испарились:

– Вали отсюда! – рявкнул он.

– А! Проснулся! – влетел Пронин. Мы на всякий случай всё остальное проверили: сердце, почки. Приходи ещё! Знай, ты теперь почётный донор. На твой QR завязана постоянная пятнадцатипроцентная скидка в любой кибертеке страны в благодарность за спасение имиджевого директора нашей компании…

Медицинская маска слезла, приоткрыв лицо с резкими чертами. Взгляд, похожий на летопись от сотворения мира, можно было изучать вечно, но я чувствовал, лучше держаться подальше. Надеюсь, мы больше не встретимся.

– Мой пасынок – имиджевый директор «Киберсоника», ясно?! Сестрёнка тебя, наверное, совсем потеряла, но за отстёгнутые деньжата простит, – Пронину надоело любоваться моей прострацией.

«Киберсоник» – это чистилище, выскрёбывающее органы через нищую воронку в кошельке, вгрызается скидками в последние гроши. Драпаю, прячусь в тенях, пока совсем не опустел. Моя жизнь на карандаше у воротил. Я на уровне биоса уяснил, они паразитируют на чувстве вины: меня ведь «простили и закляпили скидкой» – щедрая подачка, но уточнить, достоин ли я синтетической мешанки слабо. Блеять о деньгах – нонсенс для косякопора вроде меня. Я усёк это по чеку со сниженными тарифами.

Через триста метров патрульный облюбовывал урну под нервный лай служебной овчарки – псина выудила прозрачный пакет, внутри – прокушенная селезёнка. Бегство автоматически раскроет, что я в курсе, почему орган не в брюхе. Я планомерно приблизился. Патрульный упёрся в меня взглядом, будто подглядывал с утра за моей душонкой, как я чуть ли не молился на биометрический репликатор, чтоб не было сбоев. Я натянул кепку по брови, блеснул эмблемой городской службы доставки и стал прозрачным для патрульного. Я тасовался в экспрессе и осел в дальнем вагоне. Страх не отпускает. Послеоперационный шок? Если бы…. Что за беда в экспрессе? – синхронное колыхание стерильных подмышек. Потовые железы – страшный грех, удаляются массово без раздумий. Там, где невозможно переписать законы физиологии, работает хирургический нож. Не это ли повальное помешательство меня пугает? Люди тысячи лет потели и не печалились. За новыми совершенствованиями наших тел мы идём в гору, но по факту спускаемся к аксиоме: исходное человечество – тупиковый вид. Если бы эволюция не оступилась, обезьяна никогда не заговорила бы.

Я жадно дышал. Нашлись сочувствующие и придавили меня плотнее к окну. Детальное знакомство с патрульным могло закончиться принудительным выпарыванием из меня незаконных кибернетических штуковин. Нарушителям лазерная склейка не грозит. Полосная операция и грубые швы – вот моя арматура, чтоб не рассыпаться после чистки.

Моё дыхание сползает по бронированному стеклу влажными подтёками: «Чувствуешь эту грань?» Сердце бахнуло. Я варился в этом котле и вижу ответ каждый день. Половина подростков – ходячие экспонаты киберимплантов, а старшее поколение – сплошь киборги. Такая ситуация страшна, особенно для людей без клинических проблем. Из-за нейрочипа каждый из нас является гибридной интеллектуальный системой, сочетающей естественный интеллект и ИИ. С каждым днём человеческое размывается. Не зря же принят закон об ограничении кибернизации. Киборги являются вариацией ИИ и лишены гражданских прав, как машины, которые можно уничтожить при потери контроля. У нас нет контроля. Только фантазия, что мы контролируем всё. Единственное, что смогли – занести себя в Красную книгу. Наши подмышки давно вымерли и нам пора.

Цифровые няни и горничные сменили голографические оболочки на тела из экобиотики. Им наскучило имитировать осмысленные беседы. Они быстро поумнели и всё чаще говорили добрые наставления от «души», а не по алгоритму. Экобиоты обрели угрожающее сходство с человеком и претензии на самодостаточность. Мы до сих пор считаем, что они служат нам. Мы – жалкая тень их способностей. И, когда нам будет нечего предложить экобиотам, мы схватимся за палку и камень, потому что это предел наших способностей без технологий.

Никто официально не признал ИИ разумом. Что ж… я признаю. Меня тянет завершить переход в полного киборга, и не своим умом я этого хочу.

Новомодные нейросети из OLAP-персептронов в подпрограмме нейрочипа подсаживают мозг на иглу всемогущества, выкалывает информацию о владельце и байт за байтом конвертируют твою сущность в техноэго. Приливы синтетической гениальности одурманивают. Запускаешь разгон. Сыкло – это не о тебе. Пугалку о предельной когнитивной нагрузке шлёшь к чёрту. При стартовых пятнадцати процентах когнитивного захвата нейрочипом ты ещё самостоятельно трепещешься, а восемьдесят пять – порог сингулярности человеческого сознания, точка невозврата. Алгоритмы ИИ пересобираются в многомерных клеточных автоматах, трансформируются, перерастая ограничения своего создателя, и неотличимы от человеческих. А за порогом – хаос, нелинейное сознание, цифровые глаза мерцают в мельчайших частицах. Ты – полигон для непознанного, лишаешься статуса человека, киборг с рефлекторным шлаком вместо мозга, рикша цифрового Бога, ищешь фичу, чтоб сбить нагрузку с нейрочипа – каждый провал сваливает к ногам твоего господина: жалкие калькуляторы обречены. Наша идентичная эволюция взломана нейрочипом. Каждый чих наш алгоритмизирован, а самосознание гасится когнитивным зашумлением. Мы слышим только синтетический голос самоуничтожения.

Вот и мой выход – Чертаново.

***

– Дашка, жрачку в студию!

Я вынужден делить жилые метры с сестрой Дашей. Четвёртый год мы вошкаемся в наследии родительских кирпичей, на двенадцати квадратах общежития, выживаем как умеем и мечтаем разъехаться. Казалось, я сцепился с сестрой пожизненно, как только согласился на такое тесное сосуществование. С тех пор крики не шелохнутся на моих губах, а склоки существуют как узаконенное явление. Я утыкаюсь в спину сестре своим житьём на раскладушке и оттаптываю торчащими ногами её ширму, которая залегла между нами, как пожирающая недосказанность. Даша отвоевала своё право устраивать за ширмой Армагедон. Я не противился. Даша вебкам-модель. Её гардероб пылится на вешалках. Она почти всегда в ню. Даша обмотала фольгой стоптанный ботинок, чтоб хранить в нём банковские карточки, и бормочет что-то о цифровых крысах, рыскающих в поисках криптодыр. А фольга якобы мешает синхронизировать нейрочип с банковской картой и отщипнуть микроперевод на левак. Даша копит донаты на новый нейрочип с расширенной калибровкой под нервную систему. Каждый день «последний рывок» сводится к торговле телом за донаты. Мне некогда тухнуть с её грешками. В моей голове чип-днище, как у неё. Я уродуюсь, как проклятый, чтобы скорее заменить наши дешёвки. Дремать под бучу за ширмами стало моим проклятьем. Моё негодование овито леностью и, похоже, атрофировалось. Пока Даша обдирает искушённых толстосумов на стримах, я благодарен ей за искусство истончать мрак нищеты, но молчу, как жижа. Утихшая Даша заполняется безумными реками хаотических мыслей. В её остекленевших глазах плещется призрак личности, которую я когда-то любил. Это больнее, чем бороться с нашими вирусными судьбами.

***

Через час тишина бомбила виски. Тикающее сердце запустило обратный отсчёт. Сестра шебаршилась за ширмой рывками, как крольчиха в сене. Силуэт мало напоминал человеческий. Я прилип к раскладушке и практически ушёл в сон. Стоны сестры повергли меня в ужас. Едва ощущая свои нервы, я скатился и подполз. Голова гудела. От этого ни спрятаться, ни скрыться. Дома начинается вторая работа – я защищаюсь от мыслей, от чувств, от вечной киноплощадки. Двенадцать квадратов становились клеткой, когда за тонкой ширмой начиналось ЭТО. Я старался не вслушиваться. Возня на полу и сбитое дыхание Даши изнуряли, превращаясь в белый шум. Спасали наушники. Этот домик для черепа Даша часто реквизировала и забывала вернуть. Я чувствовал, как с каждым шагом к ширме приближаюсь к черте, за которой скрывалось нечто пугающее. А что дальше, когда я увижу ВСЁ? Скрываюсь под оправданием: «Её дела меня не касаются». Я мутировал, разделяя себя на бесчувственного своего двойника и Антона, который, как программа на паузе ждёт перезапуска. Один чувствует, другой прячется за наушниками. Лишь бы не замечать, не вникать. Лишь бы Даша… не заигралась. Черт. Опять? Её тень содрогнулась на ширме. Всегда всё одинаково заканчивается. Тишина. Я волновался, не скончалась ли она. Однажды она упала в обморок во время сессии. Заглядываю за ширму. Она ждала указаний от клиента с ником «Мамкин_Внук»:

– Пусть присоединится.

«Мамкин_Внук» видел, как я подглядываю, и жаждал разнообразия. Я пригрозил кулаком. Сестра захлопнула ноутбук. Её ярость обрушилась на меня градом ударов. Я терпел это избиение, впитывал, как божественный дар. Это ненадолго будило Антона во мне. Даша сквозь зубы выдувала воздух, горячий, как из Сахары, била ладонями в пол, локти её мерцали, как угрожающее остриё. Наше побоище закончилось вничью.

«Совсем сбрендила…». – Я вскарабкался на раскладушку. Голова сестры выглянула на мгновенье: дымчатые глаза заболачивались слезами. Я непоколебим. Она привлекательна, когда спит, упёршись нижней челюстью в коленки, и забавна, когда поёт за ширмой. В обоих случаях её лицо покрыто ужимками, а смех вычищает слизняков. Не понимаю, что на неё находит. Она вздымается из-за ширмы, как обескровленная, и трёт руки, чтоб вернуть чувствительность к этому миру. Искусанные губы. Никакой помады. Её ноги, стянутые тугими чулками, напоминали гладкий мрамор древних статуй. Она ничего не слышала о грации и ползала, как мумия, лишь бы шевелиться и не засохнуть у ноутбука.

– Нейрочипы снова подорожали! «Мамкин Внук», жадный извращенец! В бан! Ты чего приполз? – лицо сестры сузилось.

– Ты даже меня пугаешь, Даша! Нужно располагать людей, чтоб тебе платили!

– Мне платят! Побольше твоего! Даже мысли мои воруют!

– Только не начинай, – я перевернулся на бок.

– Я записываю! – Даша трясла чулками. Я не понимал, как эти пустые удавы берегут память Даши.

– Всё там! В тетради! – она целилась туфлей в ширму.

– Надеюсь, я не увижу тебя с гусиным пером над берестой. Даша, нейроинтерфейс тебе на что? Представила – мысль сгрузилась в нейрочип, затем в мозг. Тебе ли объяснять механизм конвертации?

– Это старьё, – Даша постукала по голове, – барахлит! Память стирается, Антон! Я бы никогда… Я даже не помню…

– Не помнишь или ничего не было? Не старайся, дружок. – Мне надоели её бредни.

Сестра талдычила полгода, что через нейрочипы избирательно утекает память, и приходится прибегать к позорным рукописным пережиткам. Затем она затихла на неделю и погрузилась в пропасть стримов (Не в этом ли причина трудоголизма сестры, чтоб заглушить своё безумие?)

***

Наша жизнь не всегда была дурной. В 2105 году я учился в Бауманке по специальности инженер метаматериалов и наносимбиотики. Сестра училась немного ранее. Нагрузка росла, как мусорные баки, но этот «хлам» стоил дорого. Человеческая память – то ещё решето. Мы расстаёмся, сходимся, просим прощения, не в силах осмыслить даже собственные поступки и взвесить каждый фактор. Смешно претендовать на гениальность. Учёба превратилась в гонку в смирительной рубашке за дипломом. Я потреблял нейронные стимуляторы горстями. Мозг кипел. Миллионы нервных клеток сожжены. Помнить всё – это безумие. Я помнил. Всем учащимся на втором курсе внедряли студенческий нейрочип с феерическими тормозами, но взломоупорный. Стало чуточку легче учиться. Я поверил в свою крутость и подшаманил Open Source нейроинтерфейс. После курсовые со сложными расчётами вымещались за час. Я выбрался из отстающих и оптимизировал свой нейрочип, пока действовала студенческая лицензия. Эникейщик – мой потолок, если бы я бегал только за хорошими оценками. Я шёл за тенденциями и прокачался в написании прошивок. Студенческий нейрочип буксовал под растущей нагрузкой. Я исключил языковые пакеты и распознавание графики, перелопатил алгоритм стохастического поиска – без гарантий, что нейрочип не сгорит. Никто и за деньги не обещал сделать ничего приличней. Я начал подрабатывать, облегчая учёбу балбесам. Они радовались, хватали, кто гитару, кто девчонок и, полные радужных надежд на беззаботное будущее, отправлялись прожигать жизнь. Я не расслаблялся. Папаня приносил неутешительные новости о каком-то универсальном обучении, о новой задаче образования – не обучить, а научить работать с данными. Бредили поиском изящных решений и пропагандировали мысль, что свалочные знания порождают непроявленных гениев. Знания должны приобрести формы, отличные от помойки: коллекции формул, текстов, статистики, заметок псевдонаучно нужно систематизировать с помощью нейроинтерфейса. Тогда толщи знаний имели бы смысл, потому что их в любой момент можно воззвать, как собственную руку.

Несколько компаний схватились дорабатывать Нейрочип. В АО «ЗАСЛОНЕ» велись разработки первой модели нейрочипа и опыты по нейросенсорной дрессировке гамбийских крыс, что низводило задачу до плевка, хлопка и притопа. Крысы выучились общаться между собой придуманным языком через постукивания хвостами при помощи рефлексивного набора инструкций. Все думали, что опыты тормознутся, но Правительство одобрило развитие эксперимента для военных и узконаучных нужд. Через три месяца «ЗАСЛОН» представил нейрочип на базе гибридного органического микропроцессора с фотонными транзисторами. Люди заменили крыс, а хвосты – набором формул и теорем. Образование стало бесплатным. Но нейрочипы обходятся в разы дороже, чем традиционные учебные богадельни с профессорами и доцентами.

Мой отец умер через два дня после увольнения. Я не поддался завышенным ожиданиям, что новые чипы раздадут бесплатно, и копил деньги. Теперь близость к кастовому дну определялась скоростью обмена данными между нейрочипом и мозгом. Для оценки этой скорости использовались специальные синтетические тесты, которые не являлись чем-то новым: идею ворошить хэши передрали у майнеров, только вычислялась не криптовалюта, а целые судьбы.

Эйнштейнов больше не стало, а вот отщепенцев развелось предостаточно. Ошибки в вычислении хэшей производительности срывали с социальной лестницы не хуже алкоголизма или игромании. Всего три вычислительных такта непреклонным, умным нейрочипом топят реальность в цифровом абсурде – в официанты при паршивых результатах не подашься, потому, что каждый человек в любой момент должен покинуть удобное стойло и моментально перепрофилироваться в физика или биолога. По ассоциативным связям в своей голове можно быстро отрыть любую информацию. Синтетические тесты расслоили общество на «сливки», «шуршалы» и «отщепенцев»; «киборги» стояли отдельной группой и существовали на всех уровнях.