Kitabı oku: «Алтай – Гималаи», sayfa 18

Вместо «Алтая» пришел самый плохой пароход «Лобков». Ну что ж – не судьба ехать на хорошем пароходе, наш возчик лишил нас этого. Озеро похоже на жемчужную сетку. Сегодня видна святыня калмыцкая – гора Сабур или, вернее, Саур.

«Лобков» оказался совсем уж не так плох, как о нем говорили. Ламу и Рамзану устроили на верхней палубе. Все разместились.

Опять диковина: еще на сходнях около нас собираются грузчики и просят им «рассказать». На верхней палубе нас окружает целое кольцо людей всех возрастов. И все они одинаково горят желанием знать. У каждого свой способ подхода, у каждого свои сведения, но у всех одно жгучее желание – узнать побольше. И как разбираются в рассказанном! Какие замечания делают! Кому нужно знать экономическое положение стран, кто хочет знать о политике, кто ищет сведений об индусских йогах, говоря: «Вот где истина». Народ, который так хочет знать, и получит желанное. Подходит мальчик, хочет с нами путешествовать. У Юрия в тесной каюте скопилось четверо, дружно толкуют. Над пристанью более не слышно ругани. Спорится работа народная.

2 июня

«Вот так бы и учился лет тридцать не переставая, да вот заработок мешает», – говорит рабочий на пароходе. И глаза его горят настоящей жаждой знания.

В последний раз оборачиваюсь в сторону Китая. На моей картине, которая находится в Пекине, есть надпись: «Друг Китая». Уменьшилась ли моя дружба после того, как мы видели весь танец смерти Синьцзяна? Нисколько. Именно дружба к молодому Китаю дала мне право записать случаи стольких ужасов. Лицемерный враг закрыл бы глаза на ужас действительности, но друг должен указать все то, что оскорбляет свежий непредубежденный глаз. В раскрытии этих язв лежит залог удачи будущего Китая. От прошлого, от древней цивилизации Китая можно провести мост лишь к будущему новому осознанию в международном понимании истинной эволюции. Все настоящее скроется во мраке как запятнанная страница истории. Губернаторы и амбани современного Китая станут как страшные гримасы паноптикума, нужные человечеству так же, как отрубание рук и ног водяному богу. Желаю, искренно желаю Китаю скорей скинуть все убожество и скорее смыть грязь, наросшую под шелком внешнего наряда. Желаю успеха всему молодому, понимающему ужас лицемерия и невежества.

Совершенно нелицеприятно смотрю в глаза тех, кто мыслит о совершенстве. Какая жажда знания! Ведь такая жажда горами двигает, ведь она дает непоколебимое мужество к новым построениям. За наш долгий путь мы давно не видали глаз русских, и глаза эти не обманули. Здесь оплот эволюции. Пришли утром просить прочесть лекцию о нашем пути. Команда парохода и пассажиры просят.

Еще ночью покинули озеро Зайсан и поплыли между пологими степными берегами еще узкого Иртыша. Вода малая сейчас, и пароход не один раз проходит по мели. На носу промеряют глубину. Несутся те же возгласы, как, бывало, на верховьях Волги. Селения киргизского типа. Кое-где стада. Много гусей и всякой дикой водяной птицы.

После обеда была беседа. Вся команда и все пассажиры третьего класса собрались тесным кольцом, и все слушали новые сведения с напряженным вниманием. Не игра, не сквернословие, не сплетни, но желание знать влечет этих людей. И они узнают. Трое беспризорных едут на родину, для них собирают деньги на проезд. И трогает и дает новые силы это явление растущей силы народа.

Показались зеленые холмы. К вечеру дойдем до гор. К шести часам доехали до села баты; русские домики уже начинают преобладать. А там и горы, и грозы над горами. Изумительный эффект от светлой степи под синими горами и под волнистыми облаками. Такое облачное богатство давно не видали.

Вечером в столовую приходит мальчик: «А не заругают войти?». Он едет к матери. Много говорит. Защищает киргизов: «Без русского и киргиз не украдет». Говорит о найденной им неизвестной киргизской горной дороге – «как шоссе через самый хребет». Говорит о рыбной ловле: «Поймали щуку в два пуда весом, как крокодил». Вспоминает встречу с медведем: «Я его напугался, а возможно, он меня еще больше».

Поздний вечер до полуночи занят беседой с народным учителем о йогах, об общинах Индии, о перевоплощениях. Все эти вопросы здесь очень насущны, и люди живут ими. Ведут между собой переписку. Задают сложные, продуманные вопросы. Весело видеть ищущих, для которых денежный знак заслонен вопросами реального строительства жизни. Не в теоретическую аптеку повелительно зовет жизнь этих людей, а к построениям, возведенным руками человеческими. Таких народных учителей много. Они общаются друг с другом и ждут новых сведений. К полуночи добрались до Нового Красноярска. К пароходу вышла целая толпа. Нигде нет сквернословия.

3 июня

С утра плывем в больших утесах. Серые глыбы сгрудились до самого течения реки. Иртыш стал уже, и еще стремительнее стало течение. А там деревянный городок Усть-Каменогорск, и за ним кончаются горы. Иртыш развернулся в широкую судоходную сплавную реку, а на горизонте виднеются отдельные гребни и пирамиды ушедших гор. Прощайте, горы!

Опять приходят люди с вопросами, и все о том же: об учении жизни, об Индии, о путях истины. Большая часть дня занята такими беседами. Наметился еще один сотрудник. Вот где насущно нужно то, что на Западе попирается.

Мы решаем от Семипалатинска до Омска следовать по Иртышу пароходом. Длинная пересадка, но поездом тоже не лучше. Двадцать часов до Новосибирска; приехали бы туда поздней ночью. На пароходе и с людьми больше общения, и воздуха больше. Сейчас прохладные дни и холодные ночи. Говорят, уже три года, как заметны перемены климата. Нет жары летом, но и зима менее студена.

Поздним вечером опять беседа и опять на те же темы. Прямо удивительно воочию убедиться, куда направлено народное сознание. Уже поздно, но приходят матросы и просят дать им статью в их газету. И вот первый «привет Востока» пишется для матросской газеты. Всячески хотят помочь эти обветренные трудящиеся люди. Замечательные сердца! Новые друзья просят: «Позвольте писать вам»…

4 июня

Семипалатинск. Три часа утра; перегрузка на пароход «8 Февраля» до Омска. Решили ехать пароходом, ибо по алтайской железной дороге поезда идут медленно – 20 часов до Новосибирска. Опять встречаем заботливость и желание всячески помочь нам. Дают письма в Совторгфлот в Омске, где нам помогут получить места в международном вагоне. Заходим в книжный склад, не видим ни одной пошлой книги. Масса изданий по специальностям. И это все в пограничном захолустье в уединенном Семипалатинске. Рядом стоят и белые каменные дома и серые деревяшки; как будто все то же самое, но жизнь иная.

Под пароход подтянуло лодку и опрокинуло течением. Дружно бросаются помочь беднягам. По пароходу бродят любопытные детишки. Нет в них забитости, нет наглости – есть та же пытливость. А Иртыш уже развернулся в могучую широкую реку, по ней гонят плоты; ими управляют, может быть, кержаки-староверы… «Коли скажешь им, что ел с киргизами, они ни за что за стол не пустят. И все велят креститься», – поясняет мальчик. Степная пословица: «Если товарищ твой кривой, старайся поджимать глаз, чтобы быть ему под пару».

Уже не видны кочевые аилы. Мало всадников, и появляются сибиряки, как будто тесанные из камня. Около Белухи еще снег лежит. Опять недавно выпал. Мясо продают по 8 копеек за фунт, а хороший конь стоит восемьдесят рублей. И всегда слышится сильное, упрямое сибирское «однако». И киргизов сибиряки мало опасаются: это так себе, барантачество – степное воровство, степное удальство. И команч, и зуни в Аризоне тоже угонит коня. Да своих ли коней стреножили скифы на вазе Куль-Оба? Столько сотворено. И земля – земля Будды – переносится на великую могилу. Опять забудутся многие сроки, и нельзя их записать. А новый друг твердит на прощанье: «Я не потеряю вас».

5 июня

И здесь на Иртыше доходят рассказы о жестокости китайцев. Едущие пограничники вспоминают о виденных ими китайских пытках. Осужденного опускают в полый столб с набитыми внутри острыми шипами. Тело тяжестью своею бросают на шипы. Или через нос и носоглотку и через рот пропускают конский волос и начинают им пилить. Или вводят конский волос в область глаза. Все это видят пограничники и везут эти вести дальше. И о киргизском барантачестве рассказывается повсюду. Когда недавно поймали богатого бая-разбойника и проговорили его к ссылке на Камчатку, то 200 его сородичей приехали, предлагая все свое имущество как выкуп за своего старшину-грабителя. Только твердыми мерами эти разбои будут прекращены, особенно если китайцы перестанут поощрять контрабанду, за которую они получают крупные взятки.

Юрты почти кончились. Степь. Низкие сосны и кустарник. За окном беседуют два молодых рабочих. Говорят об организации местного театра, о трудностях с костюмами и освещением. Говорят так, как и в столице редко услыхать можно. Пограничники толкуют о буддизме: понимают, что это не религия, а учение; оценивают, что Будда – человек, явная историческая личность; интересуются рукописью об Иссе; толкуют о великой материи. Откуда это ценное, ясное мышление? Ибо все это внутреннее содержание духа коммунизма – его стремление к красоте.

А вот идет бородатый крестьянин из Нижнего Новгорода и скорбит о том, что люди не понимают пользы практического объединения: «И все-то норовят отделиться в деревне, а как способнее бы скопом хозяйствовать».

6 июня

Некоторые люди боятся гор и уверяют, что горы их душат. Не боятся ли эти люди и больших дел?

Еще шире Иртыш. Экая стремнина!

Пожелтел Иртыш, и пошли белые гребни. Теперь верим, что здесь мог Ермак утонуть. Пришли от команды парохода; просят дать статью в их газету. Не успел написать: «Великая рука Азии», а тут еще идут представители матросов и пассажиров с просьбой прочесть им лекции. Вот это называется – стремление. Что это поиски – нет ли где еще нового, нет ли полезного, чтобы просветится. На картине «Сон Востока» великан еще не проснулся, и глаза его еще закрыты. Но прошло несколько лет, и глаза открылись, уже великан осмотрелся и хочет знать все. Великан уже знает, чем владеет. В Америке и Дымов, и Каральник, и другие писали об этой картине, спорили, а она уже – в жизни.

На пристанях все гуще и гуще толпа. Павлодар точно высыпал к пароходу. Малыш спрашивает другого, совсем крохотного: «А ты пионер?». Интересно отметить легкость передвижения людей, столь характерную для нынешнего времени. Послушайте разговор: тот из Камчатки, теперь в Семипалатинске; этот из Кронштадта, теперь в Павлодаре; этот побывал в Сеуле и в Бухаре. Этот от границ Польши; этот из Нижнего Новгорода, теперь на Алтае. Ведь крылья растут. «Все возможно и все доступно». И уходит главный бич жизни – страх и предрассудки. Завтра последний день Иртыша – Омск. Поезд, и опять красота, над которой знак розы.

7 июня

Ветер и гребни сменились проливным холодным дождем. Попрятались толпы на пристанях. Е. И. довольна: нет зноя, которого она так опасалась. Спрашиваем себя, едут ли уже Лихтманы. Последние письма из Америки были от начала января, а телеграммы – от начала марта.

Т. не знает, что мы проехали так близко от его родных мест. Вот рабочий рассуждает о религии. Слушайте, как широко, реально и практично судит он о применении новых методов. Вот он перешел к вопросу о пьянстве, и опять слышится здоровое суждение. Вот он толкует о дисциплине в армии; не удивительно, что такая армия представляет грозное своей сознательностью целое. Вот он оценивает экономические условия. Без вредного шовинизма он учитывает вопросы хозяйства. В его руках цифры и сопоставления. Говорит о налаженной работе народа со специалистами. Нет ни ложного пафоса, ни хвастовства; спокоен жест руки, и безбоязненно смотрят серые глаза.

Вот опять народный учитель. Тот, который работает двенадцать часов в сутки за 36 рублей в месяц. Он и учитель в трех школах, и режиссер, и народный лектор, партийный работник. Послушайте, как любовно он говорит о лучших методах преподавания; как он бережлив с индивидуальностью детей и как следит за достижениями науки. Сейчас едет, чтобы пройти дополнительный курс на биостанции.

А вот латыш – командир полка. Жена его шепчет: «Что делать с ним? Все, что имеет, раздает. Найдет каких-то бедных старушек, выдает им пенсию. А чуть скажешь ему, отвечает: „Да ведь ты сыта. Лучше я сам есть не буду“. А ведь жалованье-то всего 125 рублей». Это грозный латыш – убежденный партиец. И весело с ним говорить об эволюции материи. Это не тупой дарвинист, но реальный искатель и поклонник реального познания сущего. Радостно плыть по Иртышу и слышать о добром строительстве. Радостно не слышать никакого сквернословия и не видеть жестов пошлости. Радостно видеть углубление знания. Как говорено: «Претворение возможности в необходимость».

Вспоминаем всякое бывшее с нами: трехсуточная гроза в Гульмарге, шаровидная молния около моей головы в Дарджилинге, необъяснимый синий огонь в Ниму, шесть часов с револьвером в Тангмарге, бамбуковый мост в Ташидинге, глетчер Сассера, мертвый оскал даотая Ма, ползанье по пещерам кучарским, неожиданная стужа на Каракоруме, буран после Токсуна, буря на озере Вулар и многое другое. И каждая эта буря, и каждая эти стужа, и каждая эта молния вспоминается, как неповторяемый сон. П. спрашивает в Урумчи: «Вошла ли в вас „зараза“ Азии?». Да, Петр Александрович, вошла не зараза, но очарование, всегда оно было в нас. Оно было гораздо ранее, нежели писался «Стан половецкий» или «Заморские гости». И как же будем мы без тебя, Азия? Но ведь мы и не уехали от тебя. Да и когда уедем? И где граница твоя, Азия? Какие задачи могут быть решены без Азии? Какое построение обойдется без камней, без заветов Азии? «Длинное ухо» Азии слышит музыку сфер. «Великая рука» Азии возносит чашу. О длинном ухе Азии сложено много рассказов. О великой руке Азии повесть только еще пишется. Из Азии пришли все великие Учителя. Е. И. читает письмо махатмы. Лучше всего понимает письмо командир-латыш. Как понятно и ценно все его мышление. Потом я делаю доклад команде и пассажирам. Следуют вопросы. Так же как на «Лобкове» – напряженные вниманием лица. По откосам берегов еще лежит снег. Сегодня утром прошли селение Ермак и место, где утонул завоеватель Сибири. Рабочий поясняет: «Он бы выплыл, наверно бы выплыл, да доспех-то его на низ потянул». Так помянул рабочий героя этих студеных просторов.

8 июня

Омск. Мост через Иртыш. Несколько «исторических» зданий; особняк, где жил Колчак; здание колчаковского сената; дом солдата; собор, где хранится ветхое знамя Ермака. Полуразрушенная тюрьма, где был заключен Достоевский; верхушка старого острога XVII века. Оказалось, что оба нужные нам поезда только что отошли и мы должны сидеть в Омске три дня, до вечера четверга. Совторгфлот радушно заботится о нас. Б. многое рассказывает. Слышим о моих картинах. Высокие цены. Поверх всего идут расспросы опять о йогах, об Индии, о буддизме и об учениях жизни. Целый слой изучения воли и материи. И совершенно здесь не знают положения ни Америки, ни Китая.

В газетах пишут о том, что мы «нашли» манускрипт об Иссе. Откуда идет эта формула? Как могли мы найти то, что известно давно. Но мы нашли большее. Можно было установить, что формула Иссы-Учителя воспринята и живет на всем Востоке. И на границах Бутана, и в Тибете, И на холмах Сиккима, и на вершинах Ладака, и в хошунах монгольских, и в улусах калмыцких живет текст манускрипта. Живет не как сенсация праздничных газет, но как твердое, спокойное сознание. То, что для Запада – сенсация, то для Востока – давнее сведение. Пройдя Азию, можно убедиться, как мыслят народы.

9 июня

Холодное солнце пробивается через узорчатые листья филодендрона в комнате гостиницы «Европа». Не к теплице, не к ботаническому саду, но в Сикким теперь будут переносить эти листья наше воспоминание. Там, когда от реки Тишта поднимались к Чаконгу, такие же самые листья вились по зеленым мшистым стволам, переплетались с блестящими цветами орхидей. И маленький храм в Чаконге, и одинокий сторож при храме, высокий и статный, в простой холщовой рубахе. И вечерние рассказы ламы Мингюра. И так такой узорный лист будет теперь сопровождать нас в далекие страны, и возле такого листа будут расцветать в воспоминаниях образы близкие и милые.

Едем сдать на хранение оружие. Опять та же предупредительность и заботливость. «Чем можем помочь?» Управляющий Совторгфлотом едет на далекий вокзал, чтобы по недоразумению мы не переплатили за багаж.

Идем в краевой музей. Отделы художественный и этнографический. Из больших городов прислан ряд картин, умело подобранных, характеризующих течение русской школы живописи. Есть не только Левицкий, но и Мусатов, и Левитан. К удивлению, находим и две моих вещи. Обе из группы неоконченных запасов, стоявших у стен мастерской. Одна – «Ладьи» 1903 г. из сюиты «Город строят», другая – «Древо преблагое», эскиз. Надо написать, что обе не окончены.

Подходит местный учитель, удивленно спрашивает: «Вы – Рерих?» – «Да». – «Но ведь Вы были убиты в Сибири в 1918 году». Опять та же сказка, которая достигла нас в Лондоне и в Америке. Как же не убит, если были и панихиды, и некрологи. Но отпетому на панихидах – светло работалось, плавалось по океанам и легко всходилось на вершины. Верно, «панихида» помогает. И некрологи были очень душевные. Какие славные учителя в этом краю. Уже четвертая радостная встреча.

10 июня

Уезжаем. Поезд отходит в полночь. Друзья! Буду рад по окончании пути кроме этих кратких заметок передать Вам весь дневник и рисунки. Но для этого нужно где-то временно осесть и разобрать записки и альбомы. Но где и когда?

Козлов пишет о Хангае. Интересны две статуи – черная и белая – добрая и злая. Но почему они в скифском наряде? Тары ли это? Или приспособленные каменные бабы? Значительно, как и все из старой области Орхона.

Сегодня сабантуй – татарский посевной праздник. Скачки на конях и верблюдах. Татары с громкими бубенцами скачут в загородную рощу. Празднуется новый посев.

В полночь приходит поезд. Едем под знаком розы; под знаком праздника посева. Привет друзьям!

X. Алтай
(1926)

Во все небо стояла радуга. И не одна, но две. И в радужные ворота стремилась широкая Обь. Великая Обь – родина жены и змия.

Шамбатион-река²⁴⁰ стремительно катит по порогам и камням. Кто не пострашится, перейдет ее. А на той стороне живут люди М. М – самая священная буква алфавита, она скрывает имя грядущего. Каббала помнит Шамбатион. Катит камни – катунь настоящая. И не построен еще город на месте новом.

Катун – по-тюркски «женщина».

«Додекаэдрон женского начала обозначается в географических понятиях, связанных со сроками эволюции».

«На Катуни и на Бии встанет брат на брата. Будет избиение великое, а потом начнется новая жизнь».

И еще приходили другие и толковали все о том же двадцать восьмом годе. Солнечные пятна сгущаются так через семьдесят семь лет. И пришел самый вдохновенный человек и о том же толкует. Вот диво-то: один по астрономии, другой по астрологии, третий по писаниям, четвертый по числам, и разговоры все о том же самом. Вот диво-то. К 1911 прибавить 25 – получается тот же 1936 год.

Камень – дивный камень. Тигерецкий камень. И просто – камень. И весь край – сплошной камень.

Елен-Чадыр, Тоурак, Куеган, Карагай, Ак-Кем, Ясатар, Эконур, Чеган, Арасан, Уруль, Кураган, Алахой, Жархаш, Онгудай, Еломан, Тургунда, Аргут, Карагем, Арчат, Жалдур, Чингистай, Ак-Ульгун, Хамсар.

Это все имена. Эти названия речек, урочищ и городищ – слышатся как напевный лад, как созвучный звон. Столько много народов принесли свои лучшие созвучия и мечты. Шаги племен уходят и приходят.

Около Черного Ануя на Караголе – пещеры. Глубина и протяжение их неизвестны. Есть там кости и надписи.

А когда перешли Эдигол, расстилалась перед нами ширь Алтая. Зацвела всеми красками зеленых и синих переливов. Забелела дальними снегами. Стояла трава и цветы в рост всадника. И даже коней здесь не найдешь. Такого травного убора нигде не видали.

Поравнялся с нами алтаец. Пугливо взглянул на нас. Что за новые чужаки в его страну пожаловали? Махнул плетью и потонул в звонких травах. Синих, золотых, пурпуровых. Поражающе сходство североамериканских индейцев с монголами.

Про доброго Ойрота все знают. А любимое имя алтайское – Николай.

За Ялуем начались алтайские аилы. Темнеют конические юрты, крытые корой лиственницы. Видно место камланий. Здесь не говорят «шаман» – но «кам». К Аную и к Улале есть еще камы, «заклинатели снега и змей». Но к югу шаманизм заменился учением про Белого Бурхана и его друга Ойрота. Жертвоприношения отменены и заменились сожжением душистого вереска и стройными напевами. Ждут скорое наступление новой эры. Женщина – молодая алтайка – почуяла новые шаги мира и хранит первый строгий устав.

Размытая ливнями дорога утомила коней. Остановились в Кырлыке. Придется здесь просидеть ночь. Но не жаль провести ночь в месте, где родилось учение о Белом Бурхане и его благом друге Ойроте. Имя Ойрота приняла целая область. Именно здесь ждут приход Белого Бурхана. В скалах, стоящих над Кырлыком, чернеют входы в пещеры. Идут пещеры глубоко, конца им не нашли. Здесь также пещеры и тайные ходы – от Тибета через Куэнь-Лунь, через Алтын-Таг, через Турфан; «длинное ухо» знает о тайных ходах. Сколько людей спасались в этих ходах и пещерах! И явь стала сказкой. Так же как черный аконит Гималаев превратился в Жар-цвет.

«А как выросла белая береза в нашем краю, так и пришел белый царь и завоевал край наш. И не захотела чудь остаться под белым царем. Ушла под землю. И захоронилась каменьями». На Уймоне показывают чудские могилы, камнями выложенные. «Тут-то и ушла чудь подземная». Запечатлелось переселение народов.

Беловодье! Дед Атаманова и отец Огнева ходили искать Беловодье. «Через Кокуши горы, через Богогорше, через Ергор – по особой тропе. А кто пути не знает, тот пропадет в озерах или в голодной степи. Бывает, что и беловодские люди выходят верхом на конях по особым ходам по Ергору. Также было, что женщина беловодская вышла давно уже. Ростом высокая, станом тонкая, лицом темнее чем наши. Одета в долгую рубаху, как бы в сарафан. Сроки на все особые».

С юга и с севера, с востока и с запада мыслят о том же. И тот же революционный процесс запечатлевается в лучших образах. Центр между четырех океанов существует. Сознание нового мира – существует. Время схода событий – улажено, соблазн собственности – преоборен, неравенство людей – превзойдено, ценность труда – возвещена. Не вернется ли чудь подземная? Не седлают ли коней агарты, подземный народ? Не звонят ли колокола Беловодья? По Ергору не едет ли всадник? На хребтах – на Дальнем и на Студеном – пылают вершины.

«В 1923 году Соколиха с бухтарминскими поехала искать Беловодье. Никто из них не вернулся, но недавно получилось от Соколихи письмо. Пишет, что в Беловодье не попала, но живет хорошо. А где живет, того и не пишет. Все знают о Беловодье».

«С каких же пор пошла весть о Беловодье?» – «А пошла весть от калмыков да от монголов. Первоначально они сообщили нашим дедам, которые по старой вере, по благочестию».

Значит, в основе сведений о Беловодье лежит сообщение из буддийского мира. Тот же центр учения жизни перетолкован староверами. Путь между Аргунью и Иртышом ведет к тому же Тибету.

Задумана картина «Сосуд нерасплесканный». Самые синие, самые звонкие горы. Вся чистота. И несет он сосуд свой.

Пишут об магнитных бурях, о необычных температурах и о всяких ненормальностях в природе в связи со сгущением солнечных пятен. В будущем году эффект пятен будет еще значительнее. Возможны необычайные северные сияния. Возможно потрясение нервной системы. Сколько легенд связано с солнечными пятнами, с грозными морщинами светила.

Рамзана ушел в Ладак. Не вынес северных низин. «Или уйду, или умру». Конечно, вся жизнь ладакцев проходит на высотах не ниже двенадцати тысяч футов (~ 3,5 км). Жаль Рамзану. Спокойно оставляли на ладакцев охрану всех вещей. А ойротские ямщики на ладакцев не похожи.

Кооператор бодро толкует: «Мы-то выдержим. Только бы машины не лопнули. Пора бы их переменить».

И считает Вахрамей число подвод с сельскими машинами. Староверское сердце вместило машину. Здраво судит о германской и американской индустрии. Рано или позднее, но будут работать с Америкой. Народ помнит американскую АРА.²⁴¹ Народ ценит открытый характер американцев и подмечает общие черты. «Приезжайте с нами работать», – зовут американцев. Этот дружеский зов прошел по всей Азии.

После индустрийных толков Вахрамей начинает мурлыкать напевно какой-то сказ. Разбираю: «А прими ты меня, пустыня тишайшая. А и как же принять тебя? Нет у меня, пустыни, палат и дворцов…».

Знакомо. Сказ про Иосафа. «Знаешь ли, Вахрамей, о ком поешь? Ведь поешь про Будду. Ведь Бодхисаттва – Бодхисатв переделано в Иосаф».

Так влился Будда в кержацкое сознание, а пашня довела до машины, а кооперация до Беловодья.

Но Вахрамей не по одной кооперации, не по стихирам только. Он, по завету мудрых, ничему не удивляется; он знает и руды, знает и маралов, знает и пчелок, а главное и заветное – знает он травки и цветики. Это уже неоспоримо. И не только он знает, как и где растут цветики и где затаились коренья, но он любит их и любуется ими. И до самой седой бороды, набрав целый ворох многоцветных трав, просветляется ликом и гладит их и ласково приговаривает о их полезности. Это уже Пантелей Целитель, не темное ведовство, но опытное знание. Здравствуй, Вахрамей Семеныч! Для тебя на Гималаях Жар-цвет вырос.

А вот и Вахрамеева сестра, тетка Елена. И лекарь, и травчатый живописец, и письменная искусница. Тоже знает травы и цветики. Распишет охрой, баканом и суриком любые наличники. На дверях и на скрынях наведет всякие травные узоры. Посадит птичек цветистых и желтого грозного леву-хранителя. И не обойдется без нее ни одно важное письмо на деревне. «А кому пишешь-то, сыну? Дай-ко скажу, как писать». И течет длинное жалостливое и сердечное стихотворное послание. Такая искусница!

«А с бухтарминскими мы теперь не знаемся. Они, вишь, прикинулись коммунарами и наехали грабить, а главное – старинные сарафаны. Так теперь их и зовут „сарафанники“. Теперь, конечно, одумались. Встретится – морду воротит: все-таки человек, и стыдно. Теперь бы нам машин побольше завести. Пора коней освободить».

И опять устремление к бодрой кооперации. И тучнеют новые стада по высоким хребтам. А со Студеного хребта лучше всего видно самую Белуху, о которой шепчут даже пустыни.

Все носит следы гражданской войны. Здесь на Чуйском тракте засадою был уничтожен красный полк. Там топили в Катуни белых. На вершине лежат красные комиссары. А под Котандой зарублен кержацкий начетчик. Много могил по путям, и около них растет новая, густая трава.

Как птицы по веткам, так из языка в язык перепархивают слова. Забытые и никем не узнанные. Забайкальцы называют паука – мизгирем. Торговый гость, мизгирь, по сибирскому толкованию – просто паук. Какое тюркское наречие здесь помогло? Ветер по-забайкальски – хиус. Это уже совсем непонятно. Корень не монгольский и не якутский.

В тайге к Кузнецку едят хорьков и тарбаганов (сурков). Это уже опасно, ведь тарбаганы болеют легочной чумой. Говорят, что чумная зараза исчезает из шкурки под влиянием солнечных лучей. Но кто может проверить, когда и сколько воздействовали лучи? Откуда шла знаменитая «испанка», так похожая на форму легочной чумы? Не от мехов ли? Часты в Монголии очаги заболеваний, а чума скота вообще довольно обычна. Ко всему привыкаешь. В Лахоре, в Шринагаре и в Барамуле²⁴² была при нас сильная холера; в Хотане была оспа; в Кашгаре скарлатина. Обычность делает обычным даже суровые явления.

Ойротские лошадки выносливы. Хороши также кульджинские олетские кони. Карашарские бегуны и бадахшанцы не выносливы и в горах менее пригодны.

Монголы и буряты хотят видеть разные страны, хотят быть и в Германии и во Франции. Любят Америку и Германию. Необходимость расширить кругозор характеризуется ими старинной притчей о лягушке и о черепахе. Лягушка жила в колодце, а черепаха в океане. Но приходит черепаха к лягушке и рассказывает о громадности океана. «Что же, по-твоему, океан вдвое больше моего колодца?» – «Гораздо больше», – отвечает черепаха. «Скажешь в три раза больше колодца?» – «Гораздо больше». – «И в четыре раза больше?» – «Гораздо». Тогда лягушка прогнала черепаху как хвастуна и лжеца.

Поповцы, беспоповцы, стригуны, прыгуны, поморцы, нетовцы (ничего не признающие, но считающие себя «по старой вере») доставляют сколько непонятных споров. А к Забайкалью среди семейских, то есть староверов, ссылавшихся в Сибирь целыми семьями, еще причисляются и темноверцы и калашники. Темноверцы – каждый имеет свою закрытую створками икону и молится ей один. Если бы кто-то помолился на ту же икону, то она считается негодной. Еще страннее – калашники. Они молятся на икону через круглое отверстие в калаче. Много чего слыхали, но такого темноверия не приходилось ни видать, ни читать. И это в лето 1926 года! Тут же живут и хлысты, и пашковцы, и штундисты, и молокане. И к ним уже стучится поворотливый католический падре. Среди зеленых и синих холмов, среди таежных зарослей не видать всех измышлений. По бороде и по низкой повязке не поймете, что везет с собою грузно одетый встречный.

В Усть-Кане последняя телеграфная станция. Подаем первую телеграмму в Америку. Телеграфист смущен. Предлагает послать почтою в Бийск. Ему не приходилось иметь дело с таким страшным зверем, как Америка. Но мы настаиваем, и он обещает послать, но предварительно запросит Бийск.

На следующий год запланировано продолжить железнодорожную линию до Котанды, то есть в двух переходах от Белухи. До Команды еще с довоенного времени была запроектирована ветка железной дороги от Барнаула, связывая сердце Алтая с Семипалатинском и Новосибирском. Говорят: «Тогда еще инженеры прошли линию». – «Да когда тогда?» – «Да известно – до войны». Таинственное «тогда» становится определителем довоенной эпохи. Уже Чуйский тракт делается моторным до самого Кобдо. Уже можно от Пекина на «додже» доехать до самого Урумчи, а значит, и до Кульджи, и до Чугучака, до Семипалатинска. Жизнь кует живительную сеть сообщений.

Ползут рассказы из Кобдо. Каждому занятно передать хоть что-нибудь из неведомой Монголии, из страны магнитных бурь, ложных солнц и крестовидных лун. Все хотят знать о Монголии. Все особенное. Толкуют, что часового солдата съели собаки. Он семь их зарубил, но от стаи отбиться не смог. Монгольский командующий в Улясутае съел человеческое сердце. Кто говорит – русское, а кто полагает – китайское. На Иро и к Урянхаю – много золота. Тоже на Иро, у шарманки родился странный мальчик, который сообщил какое-то предсказание. Шептали про перевоплощение богдо-гегена монгольского. А другой такой же, какой-то особенный, родился в Китае. Но знатоки не признают ни того, ни другого: ведь богдо-геген никогда ни в Монголии, ни в Китае не рождался, а всегда это происходило в Тибете. На пути из Улясутая в Кобдо выскочили какие-то дикие люди в мехах и кидали камнями в машину. Их называли «охранители». По пути в Манчжурию из скалы течет в пустыню «минеральное масло». И такие магнитные места, что даже машина замедляет ход.