Kitabı oku: «Желание», sayfa 4

* * *

Какими бы тоскливыми ни были остальные дни недели, худшим среди них оставалось воскресенье. Дома в Сиэтле я не имела ничего против походов в церковь, потому что туда же ходила семья по фамилии Тейлор с четырьмя сыновьями, и все они были несколькими годами старше меня, – с идеальной внешностью прямо для мальчишеской музыкальной группы, с белыми зубами и волосами, которые всегда казались только что высушенными феном. Как и мы, они сидели в первом ряду, только мы слева, а они справа, и я украдкой поглядывала на них, когда мне полагалось молиться. Просто не могла удержаться. Я без памяти влюблялась то в одного из них, то в другого с тех пор, как помнила себя, хотя вообще-то ни разу с ними даже не разговаривала. Морган повезло больше: Дэнни Тейлор, средний брат и неплохой футболист, однажды после церкви угостил ее мороженым. В то время я была в восьмом классе и отчаянно завидовала тому, что он пригласил ее, а не меня. Помню, как я сидела у себя в комнате и не сводила глаз с часов, считая минуты; когда Морган наконец вернулась домой, я бросилась к ней, умоляя рассказать, какой он, Дэнни. Морган, которая всегда оставалась самой собой, просто пожала плечами и ответила, что он не в ее вкусе, отчего мне захотелось задушить ее. Мальчишки млели от Морган, стоило ей просто пройтись мимо по улице или зайти выпить диетической колы в фуд-корт местного торгового центра.

Суть заключалась в том, что дома в церкви было на что посмотреть – точнее, на кого: на четырех на редкость симпатичных мальчишек, – в итоге час пролетал незаметно. А здесь посещение церкви не только превращалось в обузу, но и затягивалось на весь день. В Окракоуке не было католической церкви, ближайшая, церковь Святого Эгберта, находилась в Морхед-Сити, а значит, добираться туда приходилось семичасовым утренним паромом. До Сидар-Айленда паром обычно шел два с половиной часа, и оттуда до церкви было еще минут сорок езды. Служба начиналась в одиннадцать, так что нам приходилось ждать ее целый час, и продолжалась до полудня. В довершение всех бед обратный паром в Окракоук отходил лишь в четыре часа дня, то есть опять надо было как-то убивать время, ожидая его.

Да, потом мы еще обедали вместе с Гвен, которая всегда ездила с нами. Как и моя тетя, раньше она была монахиней и считала посещение воскресной церковной службы главным событием недели. Она, конечно, была милая и так далее, но спросите любого подростка, много ли удовольствия ему доставляет обед в компании парочки двух бывших монахинь пятидесяти с лишним лет, и вы наверняка поймете, каково мне приходилось. После обеда мы отправлялись за покупками, но этот шопинг был совсем не таким, как в торговом центре или на набережной Сиэтла. Меня тащили в «Уолмарт» за припасами – то есть мукой, кулинарным жиром, яйцами, беконом, сосисками, сыром, пахтой, кофе с разными добавками и прочим, что требовалось для выпечки, – покупали их оптом, а затем мы заглядывали на гаражные распродажи, где мои спутницы искали недорогие книги известных авторов и видеокассеты с фильмами, чтобы потом давать их напрокат жителям Окракоука. Вдобавок к поздней поездке на пароме все это означало, что домой мы возвращались почти в семь, спустя долгое время после захода солнца.

Двенадцать часов. Целых двенадцать часов. Только для того, чтобы сходить в церковь.

Между прочим, существует примерно миллион способов провести воскресенье, и все они лучше этого, но увы: утром в воскресенье, едва рассветало, я уже стояла на пристани в куртке, застегнутой на молнию до подбородка, топала ногами и смотрела, как в морозном воздухе изо рта вылетает пар, словно курила невидимые сигареты. А тем временем тетя и Гвен шушукались, смеялись и выглядели довольными – наверное, потому, что на сегодня избавились от необходимости ни свет ни заря подавать кофе с булочками. Когда приходил паром, тетя въезжала на него на машине, втиснув ее среди десятка других.

Хотела бы я сказать, что эти поездки были приятными или интересными, но нет, особенно зимой. Тем, кому не нравится глазеть на серое небо и еще более серую воду, смотреть больше не на что, а когда пристань замерзла, поездки на пароме стали раз в пятьдесят хуже. Казалось, ветер дует прямо сквозь меня, и стоило мне провести на открытом воздухе больше пяти минут, из носа начинало лить, глаза краснели. Слава богу, на пароме имелась просторная центральная каюта, где можно было укрыться от холода, и там, рядом с парой торговых автоматов с едой, обычно устраивались моя тетя и Гвен. А я протискивалась в машину и вытягивалась на заднем сиденье, мечтая оказаться где-нибудь в другом месте и размышляя, как это меня угораздило так влипнуть.

На следующий день после того, как мама велела мне пописать на палочку, она повезла меня к доктору Бобби. Лет на десять старше моей мамы, она была первым врачом, у которого я побывала, если не считать педиатров. По-настоящему доктора Бобби звали Робертой, она была акушером-гинекологом, принимала роды, когда на свет появились мы с сестрой, так что с мамой они давно знали друг друга, и я почти не сомневалась, что мама сгорает от стыда из-за причины нашего визита. Подтвердив беременность, доктор Бобби посмотрела меня на УЗИ, чтобы убедиться, что ребенок здоров. Я подняла рубашку, медсестра намазала мне живот какой-то слизью, и я услышала, как бьется сердце. Это было и здорово, и очень страшно, но мне запомнилось прежде всего то, что происходящее выглядело нереальным, и то, как страстно я желала, чтобы оно оказалось просто дурным сном.

Однако это был не сон. Для меня, католички, об аборте даже речи быть не могло, и как только мы узнали, что ребенок здоров, доктор Бобби провела с нами беседу. Она заверила нас обеих, что моей физической зрелости вполне достаточно, чтобы выносить ребенка, а вот эмоции – другое дело. Сказала, что мне понадобится всесторонняя поддержка, отчасти потому, что беременность незапланированная, но в основном из-за того, что я еще подросток. Помимо состояния подавленности я могу ощутить гнев и разочарование. Доктор Бобби предупредила, что вполне возможно я почувствую отчуждение от подруг, и от этого станет еще тяжелее. Если бы сейчас мне понадобилось свериться с прогнозами доктора Бобби, я сказала бы ей, что галочки можно ставить по всем пунктам – есть, есть, есть и еще раз есть.

Пока слова беседы с врачом еще были свежи в нашей памяти, мама повезла меня в группу поддержки для беременных подростков в Портленд, Орегон. Наверняка такие же группы существовали и в Сиэтле, но я не хотела, чтобы обо мне случайно узнал кто-нибудь из знакомых, и мои родители этого тоже не желали. Так что я, после почти трехчасовой поездки на машине, очутилась в одной из комнат помещения Молодежной христианской ассоциации, где села на складной стул – один из расставленных по кругу. В группе собрались еще девять девчонок, и некоторые из них выглядели так, будто пытались украсть арбуз, спрятав его под юбкой. Группой руководила социальный работник миссис Уокер, мы представились по очереди. Предполагалось, что после этого мы поговорим о наших чувствах и нашем опыте. Но так уж получилось, что о чувствах и опыте говорили другие, а я только слушала.

Сказать по правде, более угнетающих впечатлений я никогда не получала. Одна девчонка, с виду даже младше меня, рассказала, какой ужасный у нее геморрой, другая все твердила, как у нее болят соски, а потом задрала юбку и показала нам растяжки. Не все, но большинство собравшихся продолжали ходить в свои же школы и признавались, что им стыдно отпрашиваться у учителей в туалет, а отпрашиваться порой приходилось по два-три раза за урок. Все они жаловались на обострение прыщей. Двое бросили учебу, и хотя обе говорили, что намерены вернуться в школу, я сомневалась, что кто-нибудь им поверил. Все растеряли подруг, одну девушку родители выгнали из дома, и теперь она жила у бабушки с дедом. И всего одна, хорошенькая мексиканка по имени Серета, продолжала общаться с отцом ребенка и единственная из всех нас собиралась замуж. Кроме меня, все намеревались растить малышей сами с помощью родителей.

Когда собрание закончилось и мы шагали к машине, я сказала маме, что больше не хочу приезжать сюда. Считалось, что собрание группы пойдет на пользу и мне станет не так одиноко, но оно вызвало у меня прямо противоположные чувства. Чего мне хотелось, так просто пройти все это и вернуться к прежней жизни, и того же самого хотели мои родители. Они приняли решение отослать меня к тете и хотя уверяли, что это ради моего же блага – не ради них, – я сомневалась в их искренности.

* * *

После церкви тетя Линда и Гвен протащили меня через всю рутину – обед, закупки, гаражные распродажи, – прежде чем мы въехали на усыпанную гравием стоянку возле хозяйственного магазина, на которой было столько рождественских елок, выставленных на продажу, что стоянка напоминала миниатюрный лес. Тетя и Гвен старались, чтобы это событие запомнилось мне, и то и дело спрашивали мое мнение, я же просто пожимала плечами и предлагала им выбрать ту елку, которая им больше нравится, поскольку никого, похоже, не интересовало, что я на самом деле думаю, по крайней мере, когда речь шла о решениях, касающихся моей жизни.

После шестого или седьмого предложенного дерева тетя Линда перестала приставать ко мне с вопросами, и елка была выбрана без моего участия. Покупку оплатили, я посмотрела, как двое парней в рабочих комбинезонах привязывают ее к крыше машины, и мы снова сели в салон.

Почему-то обратный путь на пароме напомнил мне поездку до аэропорта в мое последнее утро в Сиэтле. Провожали меня и мама, и папа, чего я никак не ожидала: папа видеть меня не мог с тех пор, как узнал о моей беременности. Они довели меня до выхода на посадку и вместе со мной стали ждать, когда ее объявят. Оба почти все время молчали, и мне тоже было нечего сказать. Помню, когда ждать оставалось уже недолго, я призналась маме, что мне страшно. Честно говоря, страшно было настолько, что у меня затряслись руки.

Вокруг нас толпились люди, мама наверняка заметила, что я дрожу, потому что взяла мои руки в свои и сжала. Потом отвела меня в сторону от выхода, где мы могли поговорить без помех.

– Мне тоже страшно.

– А тебе почему? – спросила я.

– Потому что ты моя дочь. Я только и делаю, что беспокоюсь за тебя. А то, что случилось, – это невезение.

Невезение. В последнее время она часто повторяла это слово. Сейчас она напомнит, что отъезд из города – это для моего же блага.

– Я не хочу уезжать.

– Об этом мы уже говорили. Ты знаешь, что это ради твоего блага.

Как я и думала.

– Я не хочу расставаться с подругами, – я еле выговаривала слова. – А если тетя Линда меня возненавидит? Если я заболею, и мне понадобится в больницу? Там ведь даже больницы нет.

– Твои подруги все еще будут в городе, когда ты вернешься, – заверила мама. – Я понимаю, тебе кажется, что это большой срок, но май наступит скоро, ты даже опомниться не успеешь. А что касается Линды, в монастыре она помогала таким же беременным девушкам, как ты. Помнишь, я тебе рассказывала? Она о тебе позаботится. Обещаю.

– Но я даже не знаю ее.

– У нее доброе сердце, иначе ты бы туда не уезжала. А с больницей она знает, как быть. И даже в худшем случае у нее есть подруга Гвен – опытная акушерка. Она приняла множество родов.

От этого легче мне не стало.

– А если мне там не понравится?

– Ну что там может быть плохого? Рядом пляж. И потом, вспомни, о чем мы говорили. Даже если сейчас тебе кажется, что легче было бы остаться, в перспективе это решение только осложнит тебе жизнь.

Она имела в виду сплетни, и не только обо мне, но и обо всей нашей семье. Хоть пятидесятые годы остались в далеком прошлом, беременность незамужних девушек-подростков по-прежнему становилась позорным клеймом, и даже я была готова признать, что в шестнадцать лет становиться мамой рановато. Если пойдут слухи, я навсегда останусь той самой – и для соседей, и для других учеников школы, и для прихожан в церкви. Они всегда будут помнить, что я – та самая, которая залетела, едва перейдя в старшие классы. И мне придется терпеть осуждающие взгляды и снисходительность, придется пропускать мимо ушей перешептывания, проходя по школьным коридорам. На мельнице слухов станут перемалывать сразу несколько вопросов – кто усыновил ребенка, намерена ли я в будущем видеться с ним. И хотя в глаза мне этого не скажут, все примутся гадать, почему я не удосужилась принимать таблетки или не настояла, чтобы он надел резинку; я знала, что многие родители, в том числе друзья нашей семьи, расскажут своим детям обо мне в назидание, как о той самой, которая приняла необдуманное решение. А я буду вынуждена тем временем ходить по школе вперевалку и каждые десять минут отлучаться в туалет.

О да, родители обсудили все это со мной не один раз. Но теперь мама поняла, что еще одного подобного разговора я не хочу, и сменила тему. Она часто так делала, когда не желала спорить и ссориться, особенно на людях.

– Тебе понравился твой день рождения?

– Было нормально.

– Всего лишь нормально?

– Меня выворачивало все утро. Не очень-то хотелось радоваться.

Мама сложила ладони вместе.

– А я все равно рада, что у тебя была возможность повидаться с подругами.

Потому что в следующий раз ты увидишься с ними очень и очень нескоро, не понадобилось добавлять ей.

– До сих пор не верится, что я буду встречать Рождество вдали от дома.

– Тетя Линда позаботится, чтобы оно тебе запомнилось.

– Все равно это уже не то, – захныкала я.

– Да, – признала мама. – Скорее всего. Но мы отлично проведем время, когда я приеду в январе.

– А папа приедет?

Она сглотнула.

– Возможно.

И это значит, что может быть и нет, подумала я. Разговоры родителей на эту тему я слышала, но папа ничего не обещал. Если он даже теперь видеть меня не желает, что же с ним будет дальше, когда я стану похожей на женское воплощение Будды?

– Мне так жаль, что приходится уезжать.

– Мне тоже, – кивнула мама. – Хочешь немного поговорить с папой?

А разве тебе не стоило прежде спросить у него, хочет ли он поговорить со мной? Но я опять промолчала. А какой в этом смысл?

– Да ладно, – помолчав, сказала я. – Просто я…

Я не договорила, на мамином лице отразилось сочувствие. И как ни странно, несмотря на то что они с папой отсылали меня неизвестно куда, мне показалось, что она об этом сожалеет.

– Я знаю, что во всем этом нет ничего легкого, – шепнула она, удивив меня.

Затем она полезла в сумочку и вручила мне конверт. Он был полон наличных, и я задумалась, в курсе ли ее поступка папа. У нас в семье лишних денег не было, но мама даже не попыталась объяснить, откуда они взялись. Вместо этого мы просидели вдвоем еще несколько минут, пока не услышали объявление о посадке. Когда подошла моя очередь, родители обняли меня, но даже при этом папа отводил взгляд.

Все это случилось почти месяц назад, а казалось, будто в совершенно другой жизни.

* * *

На обратном пути на пароме было уже не так холодно, как утром, и серость в небесах почти полностью сменилась сияющей синевой. Я решила посидеть в машине, несмотря на то что растянуться на заднем сиденье было уже невозможно – его заняли закупленные нами припасы. Попытками строить из себя мученицу я дала понять тете Линде и Гвен, что даже покупка рождественской елки не сделала воскресную поездку хоть сколько-нибудь сносной.

– Как хочешь, – пожала плечами тетя, когда я отказалась перебраться вместе с ними в паромную каюту. Они с Гвен вышли из машины, поднялись по трапу на верхнюю палубу и исчезли из вида. Даже неудобная поза не помешала мне уснуть и проспать целый час. Еще час я слушала музыку на моем плеере, потом в нем сели батарейки, небо почернело, и вскоре я уже извелась от тесноты и скуки. В окне, под яркими паромными огнями, я видела несколько пожилых мужчин, собравшихся возле своих машин, – выглядели они как рыбаки и, наверное, были ими. Как и тетя с Гвен, они быстро ушли в каюту.

Я поерзала на сиденье и поняла, что зов природы становится все настойчивее. Опять. Уже шестой или седьмой раз за день, хоть я почти ничего не пила. Совсем забыла упомянуть: мой мочевой пузырь, о котором я еще недавно почти не думала, вдруг превратился в особо чувствительный и доставляющий огромные неудобства орган, из-за которого я была всегда вынуждена точно знать, где находится ближайший туалет. Без малейшего предупреждения клетки мочевого пузыря могли внезапно начать истерически вибрировать, выдавая сообщение: «Опорожни меня сию же минуту, а то пожалеешь!» – и я уже усвоила, что в этом случае выбора у меня нет. «А то пожалеешь!» Если бы безотлагательность этой ситуации описывал Шекспир, у него, наверное, получилось бы что-то вроде: писать или не писать – это НЕ вопрос.

Я неуклюже выбралась из машины и взбежала по трапу в каюту, где мельком заметила, что тетя и Гвен с кем-то болтают в одном из уютных уголков. Потом быстро разыскала туалет – к счастью, незанятый, – а когда уже шла обратно, тетя Линда жестом поманила меня к ним. Но я притворилась, будто не вижу, и покинула каюту. Меньше всего мне нужен был очередной разговор со взрослыми. Первым моим порывом после спуска по трапу было направиться прямиком к машине. Но играть в мученицу оказалось бесполезно, батарейки в моем плеере сели, так какой смысл сидеть в тесноте? И я решила немного осмотреться, надеясь, что это поможет скоротать время. По моим подсчетам, до прибытия осталось около получаса – вдалеке уже виднелись огни Окракоука, – но, увы, экскурсия получилась немногим интереснее залива Памлико. В центре парома находилась каюта, о которой я уже говорила, машины тесно стояли на нижней палубе, над каютой размещалась рубка, видимо, с капитаном внутри, и доступ туда был запрещен. Но я заметила ближе к носу парома несколько пустых скамеек и от нечего делать прошла туда.

И сразу же поняла, почему они пустуют. Воздух здесь казался ледяным, ветер словно колол кожу мелкими иголками, и хотя я засунула руки глубоко в карманы куртки, мне все равно было холодно. По обе стороны в темной океанской воде виднелись мелкие белые барашки, похожие на вспышки, которые быстро гасли, и при виде этих волн я вспомнила его, хоть мне и не хотелось.

Дж. Парень, из-за которого я так влипла.

Что я могу о нем рассказать? Семнадцатилетний серфер из Южной Калифорнии, пляжный красавчик, проводящий лето в Сиэтле у двоюродного брата, который оказался другом одной из моих подруг. Впервые я увидела его на немноголюдной тусовке в конце июня – только не подумайте, что это было сборище из тех, где родители отсутствуют, выпивка льется рекой, а из-под дверей спальни ползет дым марихуаны. Родители убили бы меня за такое. Тусовка состоялась даже не в доме, а на озере Саммамиш, и моя подруга Джоди была девушкой того самого двоюродного брата, который привел к нам Дж. Джоди и убедила меня пойти с ними, хотя я сомневалась в том, что хочу, но едва появилась в компании, как заметила его, не прошло и двух секунд. Длинноватые светлые волосы, широкие плечи, густой загар, почти недостижимый для меня: моя кожа после пребывания на солнце изображала ярко-красное яблоко. Даже издалека я отчетливо видела мышцы его пресса, будто он был живым анатомическим пособием.

А еще он встречался с Хлоей, старшеклассницей из одной государственной школы. Я знала Хлою в лицо, но знакома с ней не была, и выглядела она так же шикарно, как Дж. Сразу становилось ясно, что они вместе; будучи по натуре наблюдательной, как Нэнси Дрю, я не могла не заметить этого, тем более что они не скрывались и прямо-таки висли друг на друге. Но это не помешало мне, пока я сидела весь день на своем полотенце, поедать его глазами почти так же, как братьев Тейлор в церкви. Признаться, в последнее время я немного помешалась на мальчишках.

Этим все должно было и закончиться, но, как ни странно, не закончилось. Благодаря Джоди, я увиделась с ним Четвертого июля – на этот раз тусовка была ночной, по случаю фейерверков, но в присутствии родителей, – а потом еще раз, через пару недель в торговом центре. И каждый раз он был с Хлоей и меня вообще не замечал.

А потом наступила суббота, 19 августа.

Ну, что сказать? Я как раз посмотрела «Крепкий орешек 3: Возмездие» вместе с Джоди, хотя уже видела этот фильм раньше, а потом мы пошли к ней домой. В тот раз ее родителей там не было. Зато был двоюродный брат Дж. и Дж. вместе с ним, но без Хлои. Мы с Дж. разговорились на задней веранде, и каким-то чудом он, кажется, заинтересовался мной. И держался дружелюбнее, чем я ожидала. Рассказывал мне про Калифорнию, расспрашивал о моей жизни в Сиэтле, мимоходом упомянул, что они с Хлоей расстались. Вскоре после этого он меня поцеловал и был таким прекрасным, что я начала терять голову. Короче, я очутилась на заднем сиденье машины его двоюродного брата. Я не задавалась целью заняться с ним сексом, но мне, как и, вероятно, всем моим ровесникам, было любопытно, как это происходит, понимаете? Хотелось знать, из-за чего весь сыр-бор. Не то чтобы Дж. принуждал меня – просто так получилось, и все заняло меньше пяти минут.

После он повел себя очень мило. Когда я спохватилась, что мне уже пора, чтобы успеть вернуться домой к одиннадцати, как было заведено в нашей семье, он проводил меня до машины и снова поцеловал. И пообещал позвонить, но не позвонил. А через три дня я увидела его в обнимку с Хлоей, и когда они поцеловались, я отвернулась раньше, чем он меня заметил, и в горле засаднило так, словно я наглоталась наждачной бумаги.

Позднее, узнав о беременности, я позвонила ему в Калифорнию. Джоди взяла его номер у его двоюродного брата, так как сам Дж. свой телефон мне не сказал, и когда я назвала себя, он сделал вид, что меня забыл. Только когда я намекнула, что произошло между нами, он вроде бы вспомнил наш вечер, но даже тогда мне казалось, что он не имеет ни малейшего понятия, о чем мы говорили или даже как я выглядела. Вдобавок он спросил, зачем я звоню, таким раздраженным тоном, что и без высокого балла за тест SAT⁵ было совершенно ясно: я нисколько его не интересую. Хоть я и собиралась сообщить ему о беременности, я бросила трубку раньше, чем эти слова вырвались у меня, и больше мы с ним не разговаривали.

Кстати, мои родители об этом не знали. Я никому не сказала, кто отец, не объяснила, каким внимательным он казался поначалу и как потом забыл меня напрочь. От этих слов ничего не изменилось бы, да и я к тому времени уже знала, что отдам ребенка на усыновление.

Знаете, что еще я не сказала никому?

Что после этого телефонного разговора с Дж. почувствовала себя глупо, и если родители были разочарованы моим поступком и злились, то я сама злилась на себя еще сильнее, чем они.

* * *

Пока я с покрасневшими ушами и носом, из которого уже лило, сидела на скамье в передней части парома, я заметила краем глаза, как неподалеку что-то промелькнуло. Повернувшись, я увидела, что мимо трусит пес с оберткой от «сникерса» в зубах. Выглядел он точь-в-точь как Сэнди, моя любимица, оставшаяся дома, разве что размером чуть меньше.

Сэнди, помесь лабрадора и золотистого ретривера, виляла хвостом, казалось, безостановочно. У нее были нежные, выразительные глаза оттенка темной карамели, и если бы она играла в покер, то проигралась бы подчистую только потому, что совсем не умела блефовать. Я всегда могла в точности определить, что она чувствует. Когда я хвалила ее, ее ласковые глаза сияли счастьем; когда я расстраивалась, они были полны сочувствия. В нашей семье она жила уже девять лет, мы взяли ее, когда я училась в первом классе, и почти всю свою жизнь она спала на моей постели, в ногах. Но теперь она обычно устраивалась в гостиной, потому что у нее пошаливали тазобедренные суставы и лестница стала серьезным препятствием. Однако, несмотря на то что у нее поседела мордаха, глаза ничуть не изменились. Они смотрели все так же ласково, особенно когда я клала ее лохматую голову к себе на колени. Я задумалась, вспомнит ли она меня, когда я вернусь домой. Глупо, конечно. Не может быть, чтобы Сэнди меня забыла. Она же всегда любила меня.

Верно?

Верно?

От тоски по дому на глаза навернулись слезы, я отерла их ладонью, но тут новый всплеск гормонов вмешался, настаивая: КАК ЖЕ Я СОСКУЧИЛАСЬ ПО СЭНДИ! Не раздумывая, я вскочила с места. И увидела, как Копия-Сэнди подбежала к какому-то мужчине, который сидел у края палубы на складном садовом стуле, вытянув перед собой ноги. На нем была оливково-зеленая куртка, а рядом с ним я заметила фотоаппарат на треноге.

Я замерла. Как бы мне ни хотелось рассмотреть собаку – и да, погладить ее, – я не горела желанием ввязываться в натужный разговор с ее хозяином, особенно если он заметит, что я недавно плакала. Я уже собиралась отвернуться, когда мужчина что-то шепнул собаке. И я увидела, как она повернулась, подбежала к ближайшей мусорной урне, встала рядом с ней на задние лапы и аккуратно выбросила в урну обертку от «сникерса».

Удивленно заморгав, я подумала: ух ты! Вот здорово.

Пес вернулся к хозяину, улегся и уже собирался закрыть глаза, когда хозяин уронил на палубу пустой бумажный стаканчик. Немедленно вскочив, пес подхватил его, отнес в урну и вернулся. А когда через минуту упал еще один стаканчик, я не выдержала.

– Что вы делаете?! – воскликнула я.

Мужчина повернулся на стуле, и только тогда я поняла свою ошибку. Это был скорее подросток одним-двумя годами старше меня, с волосами оттенка шоколада и темными, весело поблескивающими глазами. Его куртка из оливковой парусины с затейливой отстрочкой выглядела неожиданно стильно, особенно в этом захолустье. Когда он вскинул бровь, у меня возникло тревожное чувство, будто он меня ждал. Я молчала, с удивлением думая, что тетя была права. Здесь в самом деле есть мои ровесники, или, по крайней мере, кто-то из них сейчас направляется в Окракоук. Население острова состоит не из одних только рыбаков, бывших монахинь и пожилых женщин, которые едят булочки и читают любовные романы.

Собака словно тоже оценивала меня. Она навострила уши и виляла хвостом, с силой ударяя им по ноге парня, но, в отличие от Сэнди, готовой сразу же обрушить шквал любви на каждого нового знакомого и наверняка подбежавшей бы ко мне, этот пес помедлил, снова подхватил бумажный стаканчик и повторил все тот же номер, выбросив его в мусор.

Тем временем его хозяин продолжал разглядывать меня. Даже пока он сидел, видно было, что он подтянутый, мускулистый и определенно симпатичный, но мое помешательство на мальчиках закончилось еще в тот момент, когда доктор Бобби размазала гель по моему животу, и я услышала сердцебиение. Я отвела взгляд, жалея, что не вернулась в машину сразу и вообще подала голос. Зрительный контакт давался мне с трудом – всегда, кроме пижамных вечеринок, на которых мы с подругами играли в гляделки, – и уж конечно, меньше всего в жизни мне нужен был еще один парень. Особенно в такой день, как тот, когда я не только раскисла, но и не накрасилась, и была одета в мешковатые джинсы, высокие «конверсы» и пуховик, придающий мне сходство с зефирным монстром.

– Привет, – наконец произнес он, врываясь в мои мысли. – Я просто наслаждаюсь свежим воздухом.

Я не ответила. И продолжала упорно смотреть на воду, делая вид, будто не слышала его, и надеясь, что он не спросит, плакала ли я.

– Ты как, ничего? Похоже, ты плакала.

Прекрасно, подумала я. Говорить меня с ним не тянуло, но и не хотелось, чтобы он счел меня плаксой и размазней.

– У меня все отлично, – заявила я. – Просто глаза надуло ветром, пока я сидела на носу парома, и они заслезились.

Я сомневалась в том, что он мне поверил, но ему хватило деликатности не подать и виду.

– Там красиво.

– Только после захода солнца смотреть почти не на что.

– Ты права, – согласился он. – За весь рейс так ничего и не случилось. Незачем даже браться за фотоаппарат. Кстати, я Брайс Трикетт.

Его голос звучал негромко и мелодично, хоть мне и не было до него никакого дела. Тем временем собака уставилась на меня и завиляла хвостом. И я вспомнила, зачем вообще заговорила с ним.

– Ты учишь собаку выбрасывать мусор?

– Пытаюсь, – и он вдруг заулыбался, показывая ямочки на щеках. – Но она еще молодая, работы предстоит много. Несколько минут назад она удрала, так что пришлось начинать сначала.

Завороженно глядя на эти ямочки, я ненадолго потеряла нить мысли.

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем ты учишь свою собаку выбрасывать мусор?

– Не люблю, когда мусор валяется где попало, и не хочу, чтобы его сдувало ветром в океан. Это вредно для окружающей среды.

– Я о другом: почему ты просто не выбрасываешь его сам?

– Потому что сижу.

– Это мелко.

– Порой и мелочи служат цели, верно?

Ха-ха, мысленно отозвалась я. Но я, в сущности, сама подставилась под дурацкий каламбур, и нехотя признала, что как таковой он довольно оригинален.

– И потом, Дейзи не против, – продолжал он. – Она считает, что это игра. Хочешь познакомиться с ней?

Не дожидаясь ответа, он произнес «вольно», и Дейзи вскочила. Подбежав ко мне, она заюлила у моих ног, заскулила, облизывая мне пальцы. Она не только выглядела как Сэнди, но и на ощупь была точно такой же, и я, гладя ее, перенеслась обратно в простую и счастливую жизнь в Сиэтле, какой она была еще до того, как все пошло наперекосяк.

Но реальность вернулась так же быстро, как и пропала, и я осознала, что задерживаться рядом с этими двоими у меня нет никакого желания. В последний раз потрепав Дейзи по голове, я сунула руки в карманы и попыталась придумать какой-нибудь предлог, чтобы уйти. А Брайс заканчивать разговор не собирался.

– Кажется, я прослушал твое имя.

– А я его и не называла.

– Верно, – согласился он. – Но я, пожалуй, смогу узнать его сам.

– Думаешь, ты догадаешься, как меня зовут?

– Обычно у меня отлично получается, – заявил он. – А еще я умею читать по руке.

– Ты серьезно?

– Хочешь, докажу?

И не успела я ответить, как он легким движением поднялся и шагнул ко мне. Он оказался чуть выше ростом, чем я ожидала, – долговязым и тонким, как баскетболист. Но не центровой или форвард, как Зик Уоткинс, а, пожалуй, атакующий защитник.

Вблизи я разглядела ореховые крапинки в его карих глазах, потом вновь заметила легкий оттенок насмешки на его лице, который уже видела раньше. Он пристально всмотрелся в мое лицо, удовлетворился результатами и указал на мои руки, все еще засунутые в карманы.

– Теперь можно взглянуть на твои руки? Просто подержи их вверх ладонями.

– Холодно.

– Это недолго.

Выглядело это странно, и чем дальше, тем страннее, ну и ладно. Я показала ему ладони, он наклонился над ними, сосредоточился. Протянул палец.