Kitabı oku: «Дом наизнанку. Традиции, быт, суеверия и тайны русского дома»
© Ника Марш, текст, 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Пролог
Тепло в натопленной горнице. Потрескивают дрова, мурлычет ласковая кошка. Мать склонилась над колыбелью, поправляет одеяльце новорожденного. И тихонько шепчет молитву: пусть растет маленький крепким и сильным, пусть станет опорой и надеждой семьи, пусть прославит свой род и твердо встанет на земле. И оставит потомков, которые когда-то войдут в эту горницу и низко ему поклонятся: спасибо, батюшка, за все, что ты для нас сделал!
Русскому дому больше тысячи лет. Бревенчатый, с соломенной крышей, с гирляндой затейливой резьбы на окнах, он вырастал среди дикого леса и бескрайних просторов степей. Подле петляющих рек, возле прозрачных озер. Он горел и воскресал заново. Его уничтожали монголы, разоряли поляки, его двери сносили с петель французы, а потом приходили немцы… Но он все равно выстоял. Русский дом – это мы с вами. Наш несломленный дух, наши традиции, наша вера, наша любовь и наши семьи.
Эта книга о доме, который веками строили наши предки. Об их чаяниях и об их надеждах. О том, как они проводили длинные зимние вечера и как уставали в летнюю страду. Мне хотелось создать разноцветное полотно нашей жизни, вплести в него все, что мы знаем и о чем только догадываемся. А сколько за стенами этого дома скрыто тайн, не доступных постороннему глазу!
Наш дом многолик и многогранен. Одному простому окошку придуманы с десятки названий! А сколько разнообразнейших традиций существует в нашей стране! Как по-разному смотрели люди на одно и то же событие, какими удивительными особенностями отличались торжества, церемонии, даже обычные бытовые посиделки в разных уголках огромной России! Узор на сарафане у девиц из соседних губерний и то был разный! Что уж говорить о взглядах на жизнь…
Русский дом долгое время был простым, крестьянским, вросшим в землю. А потом возносился на деревянных столбах ввысь. Одевался камнем, опоясывался широким крыльцом, словно кушаком. Обзаводился острыми башенками, рос вширь, в глубину, спускался под землю.
Дом городской – это уже совсем другое дело, а городская усадьба – считай, целый маленький мир!
Русский дом вырастал до дворцов. Иногда причудливых, иногда странных. Он перенял итальянские новинки, обзавелся французскими замашками и разукрасился в яркие цвета, будто кокетливая парижанка. Ему придавали английский лоск и немецкую строгость, шик рококо и сдержанную роскошь ампира. А коли замыслил его постройку разбогатевший купчина, жди сюрпризов. Тут можно увидеть и взрывной коктейль из стилей, и дотошное подражание зодчим XVI века. Русский купеческий дом удивлял московского обывателя, приводил в восторг бежецких горожан и заставлял восхищаться тобольских гостей.
И все-таки он сохранил очень многое из того, что уходит своими корнями в средневековую эпоху. Даже наш современный русский дом несет в себе отголоски той старой Руси, о которой мы читаем в былинах. Он сохранился в наших обычаях. В Масленой неделе и празднике Ивана Купалы, в березовом веничке, который мы несем с собой в баню, и в пасхальной кутье. Мы читаем русские сказки нашим детям, мы едем помянуть предков в Родительскую субботу и несем домой веточки вербы в Вербное воскресенье. Русский дом – в нас.
Да, мы найдем уже мало свидетелей старины. Не забудем: русский дом – исконный – из дерева. А у древесины свой срок жизни… Но мы видим его на картинах, он остался в произведениях наших писателей, в песнях и в нашем быте. Это и есть связь времен и поколений. Это и есть лучшее подтверждение тому, что русский дом – он все еще жив. Ему больше тысячи лет, и я расскажу вам о нем почти все, что знаю сама.
Часть I. Крестьянский дом
Глава 1. Дом и всё в нем
Плакал малыш, захлебывался слезами. Не находя себе места, молодая мать и качала его, и растирала животик, а потом снова и снова давала грудь. Но ребенок только расходился еще пуще.
– Положила б ты его на порог, Ульянка, – негромко молвила свекровь.
Угольные брови взметнулись ко лбу. Как она могла забыть! Ведь и матушка ее так же делала, когда младшие братья заходились плачем… Подхватив первенца, Ульянка бросилась к порогу. Аккуратно разложила ею же сшитое одеяльце, а на него – малыша в рубашечке. Поддерживая его головку, любовно глядя в заплаканные глазки, крестьянка… успокоилась. На душе стало легко-легко, ведь знала Ульянка – верное средство! И ребенок точно настроился на волну матери – перестал плакать.
Порог в русском доме – что граница в государстве. Переступил за него – оказался в чужом мире, часто враждебном. Потому-то, приводя молодых жен в свои дома, мужья сначала требовали, чтобы те становились обеими ногами на порог. Врастали в него, роднились с семьей и новым домом. Отныне все, что внутри, – ими будет оберегаемо, хранимо. И так же будет хранить их самих. А за пределами – бог весть.
Оттого столько поверий и традиций, связанных с порогом! Руки через порог не передавать. Да и вообще ничего не передавать! Коли отдал что-либо через порог, так расставался со своей удачей. Уж если возникла надобность, сначала надо войти в дом, а потом уже что-то передать.
Есть и еще одна версия, из глубины веков пришедшая, – что в языческое время умерших сначала сжигали, а потом их прах хоронили под порогом. Потому-то к своим родным, на пороге оказавшимся, умершие благосклонны и даже способны помочь (как в случае с новорожденным сыном Ульянки, у которого болел животик), а все прочие должны через порог осторожно перейти. «Не стой на пороге!» – кричали хозяйки гостям, если те замешкались. Ведь в этом случае потревожен будет сон предков, и еще непонятно, как они на это отреагируют. И мы, нынешние, не задумываясь о сакральном смысле этих слов, тоже говорим вошедшим: «На пороге не стой, да в ногах и правды нет».
В русских поверьях – многое из древности. Есть вещи, которые мы и сами толком не понимаем, но исправно повторяем: стараемся не рассыпать соль, трижды плюем через левое плечо, чтобы не сглазить, да и по дереву при этом пристукнем. Нитку, приставшую к платью, незамужние девушки наматывают на палец, повторяя про себя алфавит – так, глядишь, и определится, на какую букву будет имя суженого. Наш новый современный мир остается тесно связанным с миром наших предков. И хотя наш быт бесконечно далек от быта XIX или тем более XV века, слова, традиции, суеверия, сказки, легенды, поверья – все это остается с нами. И мы передаем это нашим детям.
В русском Средневековье через порог нового дома первым надлежало переступить древнему старцу – чем он старше, тем лучше.
Это мог быть и член семьи, и просто сосед с длинной бородой. Главное, чтобы был он почтенным и уважаемым среди общины. Считалось, что дом простоит столько же, сколько лет этому старику. А повезет – так еще больше! Старухи для такой цели не приглашались, для них была уготована другая роль.
А коли надо было выйти из дома, то перед этим требовалось произнести краткую молитву, ведь «Без бога – ни до порога». Так издревле мешалось языческое и православное в традициях нашего народа.
Еще одна сакральная часть русского дома – окно. Глаза в другой мир, источник света, примета жилища только настоящего человека.
Не случайно у сказочной Бабы-яги избушка на курьих ножках, в которой нет ни окон, ни дверей. Баба-яга – представитель потустороннего мира, волшебного. У нее ведь и костяная нога, и в ступе она летать умеет. А еще врачевать, превращать мертвого человека в живого! В некоторых сказках она – главная злодейка, способная украсть мальчика с помощью гусей-лебедей, чтобы им же отобедать. А в других – помощница, готовая подсобить и подарить волшебного коня. Вот и жилище ей под стать! Дом зачарованный, но не человеческий.
А у живых, настоящих людей в избе всегда будет окно. Сколько – зависело от множества факторов. От того, где выстроен дом (на севере или на юге), где он стоит и кому принадлежит. От трех и более окон имелось в русском доме, чтобы проникал свет, чтобы помогал человеку трудиться и радовал его глаз, чтобы будил с первыми лучами солнца, призывал к работе. Ведь жизнь рядового крестьянина – это почти постоянная работа. Летом – чаще в поле. Зимой – работа домашняя, или подготовительная (починить колесо, перебрать инструменты).
Окно не для праздности, не для постороннего глаза. Никому в средневековой деревне не пришло бы в голову постучать в окно – дурной поступок! Ведь считалось, что в окно стучит покойник, если готов еще кого-то из семьи забрать. Это еще одна граница между мирами, только на этот раз между миром живых и миром мертвых, поэтому существовало несколько поверий, связанных с окнами: влетит птица в окно – к смерти кого-то из рода. Дятел ткнется носом в наличник – быть беде.
Если умирал кто-то из родных, в окно ставили чашку с водой, рядом прикладывали или вешали полотенце. Все для усопшего, который уже покинул родных, но еще сорок дней обретается на земле. Иногда в Масленицу первый блин клали на окно – тоже для почивших родственников. И младенца, скончавшегося некрещеным, выносили в гробике через окно, а не через порог.
Не принято было переговариваться через окно. На нем всегда – шторки. От чужого глаза, от самих себя, чтобы не забыться и не перемолвиться парой слов в окошко. Были поверья во многих деревнях, что именно речи через окно самые важные и судьбоносные. А зачем искушать судьбу? В то же время милостыня, поданная через окно, приветствовалась особо – считалось, что именно такая угодна Богу больше всего.
Ангел, оберегающий семью, тоже, по мнению домочадцев, находился под окном. Вот поэтому и не было принято ничего выбрасывать в окно или тем более выливать помои. Вся грязь выносилась через порог. Кроме одной – семейных тайн и проступков. «Сора из избы не выноси», – говорили наши предки, подразумевая не мусор, а именно свои собственные секреты. Все, что в доме случилось, внутри дома и оставалось.
Поругается Ульянка с мужем, получит нагоняй от свекрови – уйдет поплакать в сени. Но перед соседками и подругами станет только гордо улыбаться. Незачем знать им, что на Ульянкиной душе творится! Это девки меж собой женихов обсуждают да посмеиваются. Молодуха1 живет общим домом с семьей супруга. Ей и болтать-то времени нет. Жизнь русской женщины Средневековья была жизнью домашней, наполненной хлопотами и повседневной суетой. Прежде всего женщине надлежало быть доброй.
Добрая жена – та, что работяща, не скажет лишнего слова, будет подчиняться мужу и его родителям. Богобоязненная, тихая, смирная. Древнерусский книжник Даниил Заточник2 еще в XII веке писал об идеальной супруге:
«Хорошая жена – венец мужу своему и беспечалие, а злая жена – горе лютое… Червь дерево точит, а злая жена… дом своего мужа истощает… Злая жена всю жизнь своего мужа погубит».
Путешественник Адам Олеарий оставил нам и такое свидетельство о русском быте: «Если между мужем и женой возникают недовольство и драки… то причиной являются иногда непристойные и бранные слова, с которыми жена обращается к мужу… Иногда жены напиваются и навлекают на себя подозрительность мужа… любезностью к чужим мужьям и парням»3.
Вот и у Даниила Заточника злая жена – это не просто сварливая или жестокая. В представлении средневекового автора она плутовата, вечно старается обмануть супруга, отлынивать от работы, занята только красотой своей и украшением себя. «Лучше бы уж мне вола бурого ввести в дом свой, – уверяет Заточник, – чем злую жену взять: вол ведь не говорит, ни зла не замышляет, а злая жена бесится, заносится, в богатстве гордой становится, а в бедности других злословит».
Да и красота женская не так важна, по мнению автора. Отвлекает от будничных дел, вводит в искушение. «Если муж смотрит на красоту жены своей и на ее ласковые и льстивые слова, а дел ее не проверяет, то дай Бог ему лихорадкой болеть, и да будет он проклят».
Так что не следует Ульянке задерживаться у колодца, чтобы с подругами поговорить, да не стоит слишком много о своей красе думать. Теперь ее удел – быт и дом, детей растить, а не в окошко смотреть.
Впрочем, окна в избе были разными. Световое делали небольшим, чтобы проветрить и осветить клеть или чулан. Иное дело – косящатое, или красное. Его украшали, обрамляли «косяками» – обтесанными брусьями. Оконницу заполняли слюдой или рыбьим пузырем, а позже – стеклом. Чем лучше украшено такое окно – тем благополучнее дом, тем сытнее в нем жизнь. Как в сказке:
«На заре на утренней проснулась в своем тереме царевна Елена Прекрасная, выглянула в косящатое окошечко и усмотрела: стоят на зеленом лугу тринадцать белотканых шатров, золотыми цветами вышиты, а впереди всех стоит шалаш из рогож сделан».
(А. Н. Афанасьев «Народные русские сказки»)
Другое название окошка – «красное» – от старого русского слова, обозначающего «красивое». Ведь именно его старались украсить в первую очередь. Волоковые – более узкие, тоже смотровые, иногда их тоже украшали снаружи, а вот изнутри закрывали задвижкой из доски, иногда затягивали кожей.
Если смотровое окно имело оконницу из мелких ячеек, его могли называть репьястым. А вообще по всей России имелись разные названия у окон: были и слуховые, и верхние (для выхода дыма), волоковое иногда называли дыхлом, бывало и дымное окно, чтобы выводить печной дым, и окно-верхник.
Стекло долго не производили на Руси. Археологи нашли свидетельства, что и в X веке имелись местные стекловарни, но известно о них крайне мало. А в период ига и бесконечных княжеских распрей не до этого было, ведь многие города в XIII–XIV веках уничтожались почти до основания4. Стекловарни же возникали именно в городах, где и спрос на них оставался высоким, и платежеспособных граждан находилось в достатке. Так что по большей части возили стекло из-за границы. Потому-то торговый город Новгород стал едва ли не первым, где оно стало распространяться, ну а уж потом и повсеместно. А вот слюдой, расписанной, разукрашенной, сложенной в причудливые узоры, долго украшали даже царские дворцы. Только в 1634 году в Духанине под Москвой мастер из Швеции Юлий Койет построил стеклянный завод, направленный в первую очередь на производство стекла и аптекарской посуды. Тридцатью годами позже появился завод в Измайлове, обеспечивающий царский двор необходимыми стеклянными изделиями. Но и тогда стеклить окна еще было недешево…
Вбежала Ульянка в дом, покрестилась на образа в красном углу. Важнейший элемент жилого дома!
Устраивали его в дальнем углу избы, противоположном от печи. Чаще всего в таком, где с двух сторон прорублены окна – чтобы на красный угол всегда падал свет.
Старались, чтобы входящий в избу сразу оказался напротив иконы и приветствовал крестным знамением сначала святой лик и только потом здоровался с хозяином.
В красном углу всегда был безупречный порядок – чтобы ни пылинки, ни засохших растений. Туда ставили веточки вербы в Вербное воскресенье. Там же оказывались березовые прутики на Троицу. Яблоки на Яблочный Спас тоже могли украшать красный угол. Если требовалось благословить молодых на совместную жизнь, то снимали образа именно оттуда: давали поцеловать икону будущим новобрачным. Смотрела Ульянка на суровое, тонко выписанное лицо Богоматери и вспоминала, как перед этой иконой ее благословляла будущая свекровь…
И кончина людская тоже была связана с красным углом. Покойного, перед тем как отпеть и проводить на кладбище, клали в избе головой к образам. Прощался человек с домом, со всем, что любил и что его окружало, а только потом – к вечному покою.
Если стоял богатый дом, с традициями, из поколения в поколение передававший свои накопления – значит, и в красном углу много икон. В иной семье одна полочка всего, где стоял единственный образок, прислоненный к стенке. Но без него никак! Вот и у А. С. Пушкина в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях» первое, на что обратила внимание вошедшая в незнакомый дом царевна, – так это на иконы.
Дверь тихонько отворилась
И царевна очутилась
В светлой горнице; кругом
Лавки, крытые ковром,
Под святыми стол дубовый
Печь с лежанкой изразцовой.
Видит девица, что тут
Люди добрые живут.
Раз иконы на видном месте – значит, люди добрые. Православные, крещеные. Логика царевны, которую передал нам поэт, в точности соответствует представлениям средневекового человека о добре и зле.
А если в доме случался пожар или еще какое бедствие, первое, что старались вынести из материального, – образа. Собирали нехитрый скарб, но иконы были важнее всего.
А вот голландский путешественник фон Кленк в 1675 году оставил любопытные свидетельства, что в некоторых случаях в красном углу иконы занавешивали – например, в момент близости мужа и жены. Стеснялись перед святыми.
Да и выражение «хоть святых выноси» – тоже о стыдливости. Если кто-то вел себя безобразно, глупо, дерзко, исстари говорили именно так: дескать, до того противен этот человек, что совестно видеть возле него святые лики. Хоть выноси их, чтобы не наблюдали подобного позора.
Какие иконы ставили? Богородицу или Спасителя. Ставили и лики святых, в честь которых были названы домочадцы. Чаще других встречались Сергий Радонежский и Николай Угодник – они на Руси почитались особо. Изображение целителя Пантелеймона могло находиться в доме, где кто-то долго и тяжело болел. Были и приходские иконы, в честь святого, которому посвящался сельский храм.
Украшали угол вышитыми ширинками – платками-полотенцами широкого назначения. И вытирались ими, и как кушак использовали, и головы покрывали. Вешали ширинки красивыми полукружьями, добавляли лент, и получалось нарядно. В красном углу могли стоять цветы, там же зажигались свечи. А рядом обязательно ставили стол, за которым собиралась вся семья обедать, и, прежде чем вкусить яства, непременно молились:
«Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь».
Красный угол – самое красивое, самое важное место горницы. А саму горницу строили по-разному: ближе к северу – обязательно на подклети. На этаком цокольном этаже, где и подвал мог быть, и поселиться в теплую пору мог кто-то из домочадцев. Чем южнее – тем менее обязательной становилась подклеть. В некоторых губерниях в бедных домах пол и вовсе мог оказаться земляным. Считается, что самые простые первые постройки на Руси в целом были именно такими.
Впрочем, о горнице сказ особый. От местности к местности это слово означало разные части дома. Частенько – самую пышно убранную, самую нарядную комнату. Место, куда приглашали дорогих гостей, где весело проводили застолья.
Просторная горница с печью предназначалась для всех, а вот светелка, например, была частным пространством незамужних девушек.
В одних домах горницу старались устроить повыше (есть мнение, что и слово это произошло от другого – горынь, гора). В других – располагалась на нижнем этаже. Где-то есть упоминания о печи, а где-то – нет. Вспомним Мамина-Сибиряка: «От самого порога сеней вела в горницу белая, как снег, тропинка из домашнего холста».
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды…
Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.
Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе.
(Н. Рубцов, 1965)
Помнит Ульянка наказ свекрови: всегда держать чистыми половики и занавески в горнице. Первым делом проверит мать Арефы, что невестка прибралась в парадной части. А если окажется, что позабыла подмести да пыль вытереть, то браниться начнет долго. Не нужно Ульянке этого, она старается сохранить лад в семье, поэтому побежит она первым делом порядок навести. На золовку расчет небольшой – та и встанет позже, и вообще девка с ленцой. Но ей позволено лениться – она-то еще не хозяйка.
Зимой, когда холодно, бежит Ульянка вытряхивать половик не на улицу, а в сени. Мороз лютый! Тут пока оденешься, обуешься, рукавицы найдешь, уже заледенеешь. А в сенях пусть и не топят, все теплее. Накинет шаль, оглянется быстро – никто не видел? – и ловко-ловко, быстро-быстро встряхнет холстину. Ульянка убирается хорошо, часто, поэтому не так уж там много грязи бывает.
В сенях скидывали верхнюю одежду, оставляли уличную обувь. Сени – укромный уголок между мирами, внешним и внутренним. Там и припасы хранили, которым в тепло нельзя, и инструменты, а летом, когда тепло, там и спать можно было. Заглянут родные на недельку, ахнет хозяйка: где же я вас всех положу? Так и отправит – кого на сеновал, кого в сени. В иных домах сени большие, просторные, с целую комнату. В других – клетушка с полками, где только соленьям и место. Впрочем, для припасов служила и клеть – пространство между сенями и жильем. В самые лютые морозы в сени загоняли скотину, чтобы не померзла. А вот птицу держали в самой избе, у печки.
Много позже, уже в эпоху Романовых, в сенях богатых домов обитали девушки-служанки. Этих крепостных так и называли «сенные девки», и были они на положении подай-принеси.
Кого посылали весточку к соседям послать, кто подсоблял барышням по утрам одеваться, а кто и в комнатах убирался. Сенным не позволялось самим ходить по остальному дому, да еще и праздно. Если позвали – надо бежать быстро, чтобы не осерчала хозяйка. А так, без надобности, в гостиную не сметь. И хотя жили девки в усадебных домах, совсем на другой манер устроенных, в XVIII веке их все равно так и называли – сенными – еще почти сто лет.
В сенях сердобольная хозяйка могла разрешить переночевать путнику или страннице. Считалось правильным помогать людям, которые шли по миру или на богомолье. Благодаря этой старой традиции благополучно завершила свой подвиг простая девушка Прасковья Луполлова, которую в народе называют Парашей-Сибирячкой. Отца ее в 1798 году отправили на поселение, обвинив в воровстве лошадей. Однако ж отец Параши настаивал на своей невиновности, и отважная девушка решила попытать счастья – добраться до столицы, обратиться к государю, рассказать всю правду и помолиться о заступничестве. 8 сентября 1803 года начала она свой путь из Ишима. Ехала на подводах, плыла на лодке, долго-долго просто шла пешком. И везде находились люди, готовые помочь. Русский человек щедр к путнику, сердце у него отзывчивое. К кому-то Параша нанималась на работу, кто-то просто давал ей кусок хлеба и воды. Не раз ночевала девушка под открытым небом, но не единожды ей давали приют на ночь в чьих-то сенях.
К слову, Параша достигла своей цели. Добралась до Петербурга, познакомилась с княгиней Татьяной Васильевной Юсуповой (урожденной Энгельгардт, племянницей самого Светлейшего князя Потёмкина-Таврического, что был так люб императрице Екатерине II), и через нее, добрую женщину, была представлена императрицам Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне – матери и супруге Александра I. А поступок девушки так потряс современников, что дело отца Параши было пересмотрено! Луполлову разрешили вернуться из Ишима, а глубоко верующая Параша, исполнившая свой обет, приняла монашеский постриг. И умерла в монастыре.
В сени уходили перемолвиться парой слов, если надо было, чтобы никто не слышал. В сенях сваты обсуждали невесту, к которой приехали. Помнила Ульянка, как приехали вечером посланники от Арефы, как с отцом разговор держали. А потом вернулись в горницу, да поднесла им Ульянкина мать полную чарку меда. И выпили эту чарку до дна… Тогда и решили, что дело свадьбой завершится. Это ведь тоже одна из традиций! Если бы сваты от меда отказались, значит, не понравилась невеста.
К слову, в Илимском краю, далеко от родных мест Ульянки, если сватовство не удавалось – никто не расстраивался. Запрягали заново и ехали к следующему дому. Коли там получали отказ, то отправлялись к третьему, пока не находилась невеста. Иногда женихам приходилось изрядно поколесить по округе, прежде чем удавалось сговориться…
Мерцают огоньки. Лучина – ненадежный источник света. Слабый, да что поделаешь. Умаялись все домочадцы от повседневных забот. Уже и скотина накормлена, и вычищено все, и каша в печи стоит-дозревает, чтобы наутро едоков накормить.
Ох, печь-матушка – без нее пропали бы! Русская печка – центр дома. Она и греет, она и кормит, она и постелью служит.
Сложил печку еще дед Арефы, известный мастер был в деревне. Была как-то Ульянка в Изборске, еще с отцом покойным, и удивили ее глиняные печки, совсем не такие, как у них дома. У них-то, у ладожских, печки-камени, надежные, крепкие. А вот изборские показались девушке смешными, ненастоящими.
Ставили печку так, чтобы по диагонали от красного угла. Подле нее все бабье хозяйство, тут и горшки, и ухваты, всего не перечислишь. Печка-матушка, так ее величали. Вот и новорожденного младенца испокон веков подносили к печке, словно показывали живому существу, и просили от нее тепла да добра. А домочадцы спрашивали: «В лес пойдет малой или у печи останется?» То есть какого пола ребенок. А если родился он слабым, то следовало его «перепечь»: клали на широкую печную лопату да отправляли в теплое нутро три раза. «В утробе не допекся, теперь тут допечется», – говорили в старину. Ульянкин сын был малыш крупный, сильный. А вот старший брат Арефы не дожил и до трех лет. Смахивала свекровь иногда слезинки, вспоминая о нем. Как-никак первенец. Тогда даже печка не помогла…
Весело трещат дрова в печке – значит, к морозу. А если воют, будто песню протяжную поют – быть тогда ветру сильному. В некоторых местностях при растопке строго следили, чтобы использовалось нечетное число дров. Тогда и огонь займется хорошо, и все, что приготовлено, добром обернется. А иные, для привлечения в дом богатства и удачи, при закладке печи обязательно клали в ее основание хлеб или какие другие припасы.
Коли отправлялся молодец на войну, так отколупывал от печки кусочек на память и как оберег. А если взрослые уходили далеко в лес или еще куда по каким делам, а дети оставались дома одни, то бежали к печке, к заслонке, и просили у нее: «Как заслонка жар в печи бережет, так и Бог пусть меня бережет».
Даже крещеная Русь оставалась верна старым традициям и обрядам. Верили, что дурной глаз способен семье навредить. Особенно детям! И тогда приглашали на помощь знахарок. Обряд снятия сглаза тоже проводился у печи. Сначала доставали три уголька, а потом чашку непитой воды. То есть той, что набрали из колодца, но никто к ней еще не прикоснулся. А дальше творился заговор: в чашку с водой бросали угольки, щепоть соли, потом произносили заветные слова да ставили на печь. Этим же средством пытались помочь больному: или спрыскивали его заговоренной водой с угольками, или давали выпить три глотка. А то, что осталось, нельзя было ни сохранить, ни просто так вылить. Выплескивали воду в строго отведенном месте – где дверной косяк располагался.
Бывало такое, что ребенок вдруг становился беспокойным, плохо спал. Без всякой на то видимой причины. «Демоны ночные мучить стали», – решали домочадцы. В этом случае убрать наваждение вызывалась сама мать малыша: вставала пораньше, засветло, шла к печи, растапливала, а потом к ее теплому дыханию подводила малыша. «Испуг, уйди в трубу печную, – приговаривала мать, – и не возвращайся к нам больше!»
Ох, русский дом! Без печки и представить себе невозможно! И в сказках она, и в стихах, и в былинах, и в романах. Всем рядом с ней хорошо – и человеку, и домашним животным. Кошка устраивалась поближе к печке, в особо студеную пору грелись подле матушки куры и гуси. Там же просушивали одежду, там же с наслаждением вдыхали ароматы готовой еды. Царица дома, кормилица и центр вселенной для русского человека.
