Kitabı oku: «Хрустальный мальчик», sayfa 3
– А меня с собой ты точно не возьмёшь? – Анна даже вытянулась, стоя на коленях и отчаянно сжимая край его грубой одежды.
Холодные пальцы Землероя медленно и осторожно разжали её собственные.
– Нельзя, даже и не думай. Сейчас – нельзя.
– А когда будет можно?
– Будешь приставать – никогда! – и он замахал на неё руками. – Давай-давай, беги, Анна, да смотри – клубочек не теряй!
Безмужняя девица
Сестру Анны звали Мария, и было ей без малого двадцать лет.
Мария была высокая, худая, как башня, с жидкими соломенными косами, слишком большим лбом и выпуклыми чуть глуповатыми глазами. Анна думала, что у Марии глупые глаза, потому что она не особенно ту любила. Между ними пролегли десять лет разницы, к тому же, знала Анна, что Мария – не совсем родная ей сестра. Именно из-за этого с таким наслаждением и такой регулярной частотой ссорились её родители. Если матери Анны что приходилось не по нутру, она картинно плакала, рвала на себе волосы, выла, как собака на цепи, а в минуты особенно сильного раздражения бросалась в мужа тарелками, книгами, подушками – словом, первым, что под руку попадало, – и вопила так громко, что стены сотрясались:
– Да, да, я так и знала, что мы тебе не нужны! Тебе вот, твоя Маша, Мария – никто больше не нужен! Так з-забирай свою Машу и проваливай с ней, куда глаза глядят! Взрослая уже! Не пропадёт!
А Мария обыкновенно стояла в углу, ссутулившись, тёрла одна об другую шероховатые красные руки и молчала, и глупые навыкате глаза её смотрели в пол с неотрывной и ко всему равнодушной тупостью. Анна любила поддразнивать Марию: она часто ставила над головой рожки и показательно мычала, показывая старшей сестре язык:
– М-му! М-му! Му-у-у! Маша-м-м-му, корова-м-м-му!
А Мария молчала и покусывала губы. Из-за того, что Мария это слишком часто делала, у неё были не губы, а какие-то лохмотья розоватого мяса и отшелушившейся серой кожи, да ещё и в уголках рта выступала запёкшейся коричневато-алой коркой кровь. Анна нисколько не удивлялась, что такую страшненькую, глупенькую Марию никто не целует – брезговали, наверное, – и что никто её замуж не берёт.
– Если б я была мальчишкой, – важно говорила Анна, прохаживаясь перед страшненькой, кривоватой, неладной, глупой сестрой, – я б тоже тебя замуж не взяла.
Мария сверлила её тупым коровьим взглядом исподлобья и бурчала:
– Вот уж как будто я замуж так хочу! Я ещё молодая!
– Хо-очешь, – настаивала Анна, – а никто не берёт. Я бы тоже не взяла.
Раньше за такие насмешки Мария её, бывало, и колотила, да вовсе не по-сестрински, но вот уже год или два, как сошли с её локтей и предплечий огромные багрово-сизые разводы твёрдых синяков, она перестала не только реагировать на слова Анны, а и саму Анну замечать. Старшую сестру Анна редко видела: та училась, говорила, что и работает где-то, но Анна не верила. Мать любила ворчать, обмахивая пыль с мебели и подоконников:
– Работает, как же! Толку-то от её работы!
Отец, в присутствии которого такие речи и велись, вздыхал, почёсывал за ухом, а Марию не защищал. Мария вообще и не жила будто в этом доме. Она приходила поздно вечером, не ужинала, за завтраком ела мало, а, если не было у неё ни работы, ни учёбы, пропадала где-нибудь вне дома – ищи её, да не найдёшь! Даже дедушка не знал, куда она ходит, а если и знал, то помалкивал.
– Ты меня меньше неё любишь, – в середине июля начала обвинять его Анна.
Дед посмотрел на неё прозрачным, похожим на взгляд Землероя, взором и повёл плечами, а потом неспешно ответил:
– Потому что больше её никто в целом свете полюбить не хочет.
– Так она сама в этом и виновата! – обиделась Анна и ушла рыдать на сеновал.
Сеновал был расположен высоко-высоко над хлевом, где томились, похрюкивая, в раздельных помещениях четыре толстых хряка с короткими хвостиками пятачком и несколько коров с туповатыми мордами и обвисшим выменем. Анна любила просовывать к коровам травинки и отдёргивать их прежде, чем шершавые длинные языки захватывали добычу.
– Глупые вы, глупые! – подначивала она бессловесных коров, забиралась на перегородку стойла, устраивалась там верхом и отчаянно пыжилась. – Глупые, как моя сестра!
Как и Мария, коровы ей не отвечали, и она сердито шмыгала носом и толкала коров в бока ветками, которые притаскивала с собой с улицы, но и это не приносило большой пользы. Чаще всего случалось так, что к ней приходил дедушка, привлечённый стонами и мычанием взволнованных животных, и Анна долго убегала от него по хлеву, уворачиваясь от ругательств и обещаний когда-нибудь устроить ей «знатную трёпку». Дед любил ставить ей в пример Марию, и Анна, забившись после в угол где-нибудь там, где никто не видел, озлобленно шипела себе под нос:
– Мария то, Мария это! Да толку нету никакого от этой глупой Марии, глупой, глупой Марии! Скорее бы уже она замуж вышла или просто куда-нибудь отсюда уехала, надоела, сил нет её терпеть!
Но Мария не уезжала и не выходила замуж, а всё потому, что она была слишком глупая, слишком некрасивая и слишком невезучая. Даже если бы Анна действительно хотела помочь ей, такая бестолковая девчонка не добилась бы ничего хорошего, и у Анны предательски щемило сердце, когда она понимала, сколь долгое время ей предстоит провести со старшей сестрой бок о бок. Она хотела бы и Землерою пожаловаться на своё несчастье, но Землерой немного с нею разговаривал. Только Анна собралась рассказать ему о Марии, как он стал отговариваться своими делами и гнать её прочь из леса.
Анна, наверное, даже обиделась бы на него ещё сильнее, чем обижалась на дедушку, когда тот предпочитал ей несуразную старшую сестру, но Землерой рассказал ей о речном течении и о живущих там духах – дочках речных хозяев.
– Вот заодно и проверим, врёт он или и вправду что-то особенное умеет, – заключила Анна, натягивая снова помявшуюся синюю юбку и вешая на руку плетёную корзинку.
Она не любила искать Марию, потому что не знала, где ту можно отыскать. Однако на этот раз сестра сама попалась Анне на глаза: она шагала куда-то по подворью, нагруженная свежевыстиранными коврами, в потрёпанной коричневой юбке и уродливых резиновых башмаках, которые не скользили даже по самой чудовищной грязи. Анна налетела на Марию и повисла у неё на руке, загребая ошмётки грязи сандалиями и подкидывая кверху ноги так, что комки чуть было в лицо Марии не полетели.
– Эй! – закричала она требовательно. – Эй, бросай свои дела, идём в лес!
Мария хладнокровно сгрузила Анну на землю и поправила свежевыстиранные ковры, от которых так и несло искусственным сильным запахом порошка, у себя на сутуловатом плече.
– Не могу, – глухо ответила она, – я занята сейчас.
– Да бросай! – продолжала уговаривать её Анна. Она чуть ли не приплясывала кругом сестры, хватала ту за юбку и тянула на себя. – Давай, пойдём, не пожалеешь!
Из хлева, где стояла, согнувшись, мать и кормила визжащих хряков, послышался резкий повелительный голос:
– Мария, ступай! Нечего под ногами вертеться, всё равно толку от тебя…
Мария покраснела и с чувством сбросила ковры на поваленную железную решётку, которая раньше отграничивала один сектор подворья, где бегали мелкие желтые цыплята, от таких же жёлтых, но чуть более неуклюжих, утят. Над коврами поднялось беловатое облачко: это в воздух вырвались кристаллы стирального порошка.
– Да уж понятно! – резко сказала Мария и, оправив юбки, повернулась к Анне. Мрачное и унылое коровье лицо её показалось Анне ещё более глупым, и она едва было не хихикнула про себя, отметив: «Вот такое точно надо бы Землерою показать, но ведь он запретил, настрого запретил с чужими к дереву ходить…» – Ну, чего тебе там, показывай…
И Анна швырнула оземь алый шерстяной клубок, подаренный Землероем, и клубок быстро покатился по грязи и по сухой почве, между травяных стеблей, по песчаной присыпке, по каменистым насыпям, под палящим безжалостным солнцем – всё дальше, дальше и дальше отсюда.
Анна бежала за клубком, закрывая путеводную нить от Марии, ломилась напролом, и бывало, что дикая сорная трава закрывала её всю, как будто бы хотела окутать своеобразным плащом, спрятать от Марии, а после утянуть в своё царство, где никто из смертных прежде не бывал и куда нога ни одного здравомыслящего человека ни за что ни про что не ступит. Следом за нею торопилась Мария: она отдувалась, смахивала со своего коровьего, вечно грустного лица пот и приставучих мошек, поддевала подол уродливой коричневой юбки и с шумом и треском наваливалась на сочные травяные стебли – точь-в-точь как скотина ломилась она в лес. Анна подпрыгивала, с каждым глухим ударом своих ног о почву улыбаясь всё шире и шире. Солнце снова прокрадывалось тонкими лучиками в самые глубины древесных крон и бесчисленным множеством озорных ломких зайчиком рассыпалось по грубой коре древесных ветвей, по земле, по шляпке, которая опять скатилась у Анны с головы и болталась, но не спине, а на груди, подпрыгивала, удерживаемая широкими лентами, на непокрытой светлой голове Марии и в особенности – на точечной россыпи рыжеватых веснушек на её щеках, под глазами, и на шее, у самых ключиц. Мария ворчала только вначале, а потом пошла спокойно, и Анна побежала веселее, не замечая, как коварная крапива до алых вспухших полос рассекает ей открытые части рук и ног. В обувь ей забивались земля и мелкие камушки, она вырывала с тоненькими лиловато-сиреневыми корешками крохотные цветочки и едва начавшие тянуться к солнцу живучие сорные травы; она по-обезьяньи хваталась за ветви, раскачивалась и выбрасывала вперёд тело, перескакивала с камня на твёрдую землю и двигалась дальше.
– Мария, а, Мария! – задорно кричала Анна, не оборачиваясь, и шаг в шаг следовала за витой алой нитью, которую клубок прокладывал в шумном и свежем с утра летнем лесу. – Мария, а ты замуж не хочешь?
Хоть и не оглядывалась Анна, она видела и слышала, как зарделась сестра и опустила своё глупое коровье лицо с чуть выкаченными бестолковыми глазами.
– Да чего ты прицепилась ко мне, а?! – возмутилась она. – Нет, не хочу!
– А ты захоти! – капризно потребовала Анна и ногой сшибла с дороги мелкий остроугольный камушек. – Вот захочешь – и всё у тебя получится, и всё у тебя своё будет.
– У меня и так всё, что надобно, есть, – проворчала Мария и, остановившись, вытряхнула из плоской разношенной туфли почву. – Больше не прошу!
– Но хочешь ведь, – лукаво продолжала подзуживать её Анна. – Хочешь, хочешь, глаза-то вон как горят! Хочешь, а признаться боишься!
– Ничего я не боюсь! – снова по-детски возмутилась Мария и на ходу умудрилась скрестить на груди руки и надменно отвернуться. – Вот ещё, чтобы я такого боялась! И чего ты пристаёшь ко мне, не понимаю!
– Я тебя к волшебной речке веду, – поучительным тоном промолвила Анна и остановилась. – Вот сейчас придём туда, сядем у устья, а ты волос прядь отрежь, какая покрасивее, и на воду спусти, и венок сплети, сплети миленький и туда же его, в воду…
Мария тоже замерла и подбоченилась. Её редкие брови высоко поднимались над совершенно коровьими бестолковыми глазами.
– Зачем бы это?
– Ну надо, – пробурчала Анна. – Хотя про венки Землерой вроде ничего не говорил, но это как-то нехорошо: без подарка приходить, да ещё и просить что-то…
– Ты чего это бормочешь? – подозрительно прищурилась Мария.
– Да ничего я не бормочу, сама ты бормочешь!
Анна оглянулась, уцепилась за крепкий толстый сучок молодого, налитого соками и обласканного солнечными лучами дерева, опёрлась о ствол пружинящей ногой и взлетела наверх. Она и сама подивилась тому, как легко у неё это вышло, и подумала вдруг о Землерое, о том, как здорово было бы, если бы он увидел её хоть краешком глаза сейчас.
– Я тебе дело говорю, между прочим, – продолжала делиться мудростями Анна, – если попросишь речных хозяек как следует, они тебе и мужа дадут, и ребёнка дадут, и всякое счастье, а тебе разве не этого надо?
Бледно-серые щёки Марии пошли такими огромными алыми пятнами румянца, каких Анна ещё ни на одном лице во всю свою жизнь не видала. Мария сердито отбросила свою корзинку в далёкие косматые кусты и топнула ногой.
– Так вот зачем ты меня сюда потащила?! – закричала она.
Анна вцепилась всеми пальцами в толстую ветку и втянула голову в плечи с упрямством разозлённого молодого быка.
– Ага! – отчаянно подтвердила она. – А ты подумала, зачем бы ещё?
– Вот уж явно не за этим! – запыхтела Мария. – Делать мне больше нечего, только всякими глупостями заниматься!
– Это не глупости! – рассерженная Анна тотчас спрыгнула с ветки и выпятила грудь. – Это мне проверенный… друг сказал!
– Да наплевать мне на твоих друзей! Как будто я не вижу, что ты поиздеваться надо мной собралась!
– И ничего я не собралась! – возмущённо стала отпираться Анна. – Я тебе, между прочим, помочь хочу, потому что больше тебе никто не поможет, даже ты сама не поможешь, потому что ты глупая, глупая Мария, коровка-Мария, понятно?!
Мария замерла на миг и широко распахнула рот. Анна пристыла к шероховатому крепкому сучку и умолкла: её губы спекло излишним жаром солнца, и она вдруг, в странном озарении, поняла, что ей не следовало это говорить.
В глазах у Марии дрожал преломлённый солнечный свет.
– Ну, – очень спокойно и холодно сказала она, – раз так, тогда найди себе для общения кого-то, кто на корову не похож.
Анна неловко вытянула вперёд похолодевшую руку. Птицы беспечно пели над её головой и вились хороводами в бледно-голубом небе, в разрывах между облаками.
– Это… – медленно сказала она и умолкла. Она явно чувствовала, что должна продолжить фразу, но почему-то у неё решительно ничего не выходило – как будто кто-то крепкой ниткой зашивал ей губы – всё прочнее и прочнее, чтобы рот совсем не раскрывался.
Мария тяжело протопала в кусты, выудила из колючего сплетения диких ветвей свою корзинку и, подняв голову повыше, жизнеутверждающе хмыкнула.
– Счастливо оставаться, – сказала она с подчёркнутой холодностью и медвежьей походкой затопала по той дороге, по которой пришла.
Анна выбросила вперёд вторую руку.
– Эй!.. – неловко позвала она снова, но Мария её даже не услышала. Её спина удалялась и удалялись, и топот ног уже почти не раздражал слух.
Анна вдруг вскипела. Сама не своя, она изо всех сил пнула землю, и где-то в кустах обеспокоенно завозились мелкие зверюшки. Анна схватила в обе руки алый шерстяной клубок, размахнулась, но не швырнула его, а лишь пнула пустоту и обрушилась на тёплую сухую землю. Она отчаянно высовывала язык так, как будто бы копировала рассерженную змею, кривлялась и шипела уходящей Марии вслед:
– Ну и иди! Иди! Проваливай! Глупая Мария, тупая Мария, коровка, корова! Не хочешь, чтобы я тебе помогла – так тебе вообще никто не поможет… я по-хорошему, между прочим, хотела, а ты, ты вот так со мной… да ты мне вообще не нужна, понятно?! У меня и без тебя целая куча друзей! Подумаешь! Иди-иди, давай, я с тобой больше не разговариваю! В жизни словом не перемолвлюсь!
Мария шла и шла, пока не пропала в густых колючих кустах совсем, и тогда у Анны иссяк поток проклятий и злости. Фырча и злобно сжимая в ладонях алый клубок, она заползла в тень старого кряжистого дерева, сунула локоть под голову и заплакала сердитыми, гневными и горячими, как июньское солнце, слезами.
Малютка танцовщица
– Не надо было так говорить, – в тихом голосе Землероя звучали нотки осуждения.
Анна упрямо вскинула голову и даже губу прикусила. Она сидела, болтая ногами, на толстом шероховатом суку огромного дерева, солнце обстреливало густую крону размытыми яркими пятнышками. В переплетениях света и тени тонкое лицо Землероя казалось призрачно-бледным, и Анне даже не верилось, что такой, как он, действительно может существовать. Было тихо и спокойно: самая середина июля, самый жаркий день за прошедшие три лета, – даже птицы и зверушки молчали. Где-то у Анны дома, выставленная на бетонные плиты, которые в беспорядке мостили внутренний дворик, стояла старая сковорода, а на сковороде издавали шипение и скворчание поджаривающиеся яйца – вот насколько было жарко.
Анна свесила ногу и сердито ударила пяткой по глубокой морщине в древесном стволе.
– Она сама виновата! – убеждённо отрезала Анна. – Я хотела как лучше!
– Всё равно неправильно ты поступила, совсем как девчонка глупая, – поучительным тоном оборвал её Землерой, – Нельзя людям навязывать то, чего они не желают.
– Да желает она замуж, с чего ты взял-то, что нет? – продолжала злиться Анна, пиная дерево.
– Так она же сама тебе сказала, что не хочет.
– Она соврала!
– Да зачем? – чуть приподнялись брови Землероя.
– Потому что ей стыдно сказать, что она хочет, а никто не берёт, вот она и ошивается у нас тут, всё время туда-сюда бродит, никакой пользы, только маме надоедает, – Анна уверенно скрестила руки на груди и испустила долгий жизнеутверждающий вздох. – Вот так всё и есть. Ты хоть и дух леса, а об этом знать не можешь, так что учить меня не надо.
– Да тебя научишь, – пробормотал Землерой куда-то в сторону, и ветер вдруг похолодел, и на небо стали набегать сероватые тяжёлые тучи. – Ты ведь, если и говоришь тебе дело, не слушаешь.
– Я слушаю, вообще-то, – сварливо отрезала Анна, – ты сейчас просто не прав. Вот я тебе и говорю, как всё на самом деле есть.
– А я тебе говорю, – стоял на своём Землерой, – что люди многого не понимают.
– А ты всё понимаешь, потому что ты дух, видите ли?
Землерой откинулся назад, прислоняясь вихрастым затылком к морщинистому стволу, прикрыл глаза с трепещущими ресницами и неожиданно умолк, словно бы призадумался. Анна тоже притихла. Между их руками, почти касающимися друг друга, вился холодный игривый ветерок, и Анна чувствовала, как странные мурашки начинают ползать у неё по коже.
– Вовсе нет, – шепнул его губами загустевший воздух.
Тут Землерой открыл глаза и стремительно поднялся – Анна даже не успела заметить, как он выпрямился и уже согнул ноги в коленях, готовясь к прыжку.
– Ты куда это? – тут же переполошилась Анна.
– Без тебя не уйду, – коротко ответил Землерой и протянул её руку. – Давай же, вставай!
– Да зачем? Мне и тут хорошо, а там, за деревом, так жарко-о…
– Не ворчи, ленивая, а вставай и просто иди за мной! – упрямо подгонял её Землерой. – Ну же, скорее! Показать тебе кое-что хочу!
– Но я… ай! Подожди, подожди, куда ты меня…
Они проломились сквозь бесчисленные тоненькие веточки, раздвинули их в стороны, как мешающие клочки прилипчивой паутины, и кубарем покатились по раскалённой земле. Анна свернулась в клубок и ошарашенно затрясла головой. Пока она приходила в себя, Землерой уже вскочил на ноги и снова уцепился за её ладонь. Он настойчиво сверкал серебристо-серыми глазами и тянул её за собой, в высокую, даже выше пояса Анны, траву, шуршащую от самых лёгких, ласкающих прикосновений ветра, и настойчиво подгонял:
– Ну давай же, вперёд! Анна! Ну, ну, скорее, пока я не забыл!
– Что… ты… хочешь… мне показать? – с трудом выдавила Анна. Раскалённый летний воздух собирался у неё во рту и в носу, казалось, он заполнил её лёгкие до отказа, и в голове у неё повисла такая же туманная дымка, как и та, которая обволакивала округу перед нею. Сухая прохладная ладонь Землероя уверенно стискивала её пальцы с могучей силой, и она бежала за ним сквозь шумное море июльской травы, сама не понимая, как ей удаётся столь быстро перебирать ногами. Над головами у неё и у Землероя спешили куда-то прекрасные, лёгкие белые облака, обласканные золотисто-сизым сиянием высоко вставшего солнца, и она видела, как то и дело с веток срываются крошечные маленькие листики. Хотя был всего лишь июль, эти листики уже завяли, а некоторые – и вовсе иссушились и стали пепельно-коричневыми, ломкими, как глубокой осенью.
– Землерой, мой клубок…
– Дождётся он тебя, никуда не денется! Скорее, скорее! – подгонял он её и сам всё ускорялся и ускорялся, пока у Анны совсем не сбилось дыхание и она не повисла на его руке мёртвым беспомощным грузом.
Землерой провёл её сквозь высокую траву по дуге, раздвинул густые мягкие стебли – и Анна почувствовала благословенное дуновение прохлады. Как-то совсем неожиданно они очутились на низеньком покатом бережку той самой реки, куда она хотела сходить с Марией, чтобы задобрить молодых хозяек, дочек местных незримых господ, и выдать Марию замуж поскорее. Анна остановилась, и Землерой замер тоже. Своей ладони из её он так и не вынул, и она чувствовала, что его пальцы даже холоднее, чем дуновение, идущее от реки.
– Вот, – сказал Землерой со странной примесью гордости в голосе, – пришли.
Анна непонимающе вздёрнула бровь.
– Э-э… ну и что?
– Совсем ничего не понимаешь? – Землерой оглянулся на неё, и в расширившихся серебристых глазах мелькнуло нечто вроде упрёка. – Эх, ладно, – он махнул рукой, – чего ждать-то от тебя ещё… Ну, подходи ближе. Я тебе кое-что покажу, но для этого надо в воду посмотреть.
Анна опасливо поглядывала на прозрачные холодные воды.
– А можно? Вдруг хозяйки на меня разозлились… и утащат, стоит мне подойти?
– Разозлились, конечно, – спокойно кивнул Землерой, – скрывать не стану. Но, покуда я тут, с тобой, ничего они тебе не сделают, так что делай и не бойся ничего. Ну же, – он крепче сжал её пальцы и сделал первый шаг на мягкую, липнущую к ногам влажную тяжёлую почву ската, – пойдём, Анна. Я обещаю, ничего страшного не случится.
Анна обеспокоенно огляделась, пару раз шмыгнула носом для проформы, и тёплый солнечный луч золотым ободком обвился кругом её указательного пальца, что нерешительно цеплялся за пальцы Землероя. У него всегда была прохладная кожа, и от него не пахло ничем другим, кроме спокойствия вечернего леса, и это помогало ей расслабиться так, словно бы она лежала в колыбельке, было ей года два, от силы – четыре, а Землерой, как её добрый старший брат, которого у неё никогда не было, стоял, склонясь над люлькой, покачивал её заботливыми осторожными движениями и напевал беззвучную и бессмысленную колыбельную.
– Если они меня всё-таки утащат, ты виноват и ты дурак, – прошипела Анна напоследок.
Землерой, казалось, безмятежно улыбнулся – хоть и не видела она его лица, она знала, что улыбка прячется в уголках его глаз.
– Да, конечно, – сказал он спокойно и царственным шагом подвёл Анну к ручью.
Это было самое узкое место русла, которое здешние рыбаки прозывали «перешейком». Хоть и много рыбы здесь водилось, застревающей в песке и иле в период ненасытной засухи, всё же ни один уважающий себя местный не отправился бы в это место с удочкой и ведёрком. Ещё задолго до того, как дедушка Анны услышал историю полусумасшедшей старухи, которой даже собственная сестра сторонилась, перешеек считали проклятым местом. Каких только легенд о нём ни складывали! Говаривали, что в древние времена в этом звонком хрустальном ручейке пачками топили ведьм и неугодных нынешней власти, и скапливались все они в перешейке, вот тот и обмелел, и сузился, пропитанный кровью и болью. Говаривали, что по ночам полнолуния сюда слетаются все злые колдуньи, каких только доносят их мётлы, и до первого розового луча рассвета веселятся и поют, но не так, как нормальные люди, а по-своему: неукротимо, бешено и страшно. Говаривали, что в совсем незапамятные времена, когда ещё и государства нынешнего не существовало, тут вылавливали и казнили первых христиан, а трупы их сбрасывали в перешеек – он и обмелел. Словом, какие только слухи ни витали кругом этого места! И, хоть почти никто из местных и не признался бы ни за что на свете, особенно – мужчины, что верит в них, они, однако, ни при каких обстоятельствах ни удумали бы пойти сюда рыбачить, да даже на прогулку, даже в компании, даже ярким и безвинным, бесконечным, жарким и удушливым летним днём.
Анна преклонила колени, и мягкая тягучая почва просела под её весом. Она опёрлась на руки и с любопытством заглянула в колеблющиеся полупрозрачные воды. В них дробилось, рассыпаясь на множество осколков и собираясь в причудливом несообразии, её собственное лицо: бледно-зелёное, словно у полумёртвой, перепуганное, вытянутое, с большими тёмными глазами; её руки, на которых ещё не зажили все синяки и царапины, которые остались от лесных приключений; её топорщащаяся ярко-голубая майка и даже поясок от небесной юбки, к подолу которой, как обычно, прицепились репьи и мелкие травинки да иголки.
А рядом, слева от неё, плавало такое же дробящееся искажение Землероя. Неровное, смазанное, как сон, как призрак. Казалось, рядом с ней и вовсе нет никакого Землероя, он ей только кажется. И Анна даже протянула руку, не отрывая от неспокойных мелких вод взора, чтобы нащупать Землероя рядом.
И он оказался рядом: она натолкнулась на его плечо, подняла руку выше, в исследовательском пылу слегка изогнула и вытянула пальцы, и она нащупала растрёпанные мягкие волосы. Анна чуть было не намотала их колечками кругом суставов и не дёрнула, но вовремя опомнилась. Землерой сидел рядом с нею, не шевелясь, и её рука лежала у него на макушке, безнадёжно потонувшая в неаккуратных белоснежных вихрах.
– Эй, – сказал Землерой чуть слышно и подпихнул её локтем, – посмотри в ручей внимательней, Анна. Что ты там видишь?
Анна прищурилась и надула губы. У отражения на лбу появились забавные мелкие морщинки.
– Странные ты вопросы задаёшь, – с лёгким высокомерием произнесла она, – конечно, себя! А кого я ещё там должна видеть?
Лёгкая грустная улыбка сверкнула в чуть прикрытых серебристо-серых глазах Землероя, и он ниже опустил подбородок в свой высокий воротник.
– А когда ты с сестрой говорила, – едва слышно промолвил он, и ветер подхватил и распел его вопрос хором из тысячи шелестящих голосов, – что ты видела?
Электрическая боль прошила тело Анны, и волна обжигающей ярости залила ей сердце. Она резко дёрнула на себя руку, и белые-белые, совсем лишённые цвета мягкие пряди Землероя тускло засверкали, обвитые кольцами кругом её пальцев. Он ойкнул и схватился за голову, а Анна отскочила от него и яростно заходила кругами.
– Да что ты такое спрашиваешь сегодня, не пойму! – закричала она. – Кого я ещё могла видеть, если не эту глупую Марию, у меня, между прочим, со зрением всё…
Трясущиеся руки её обвисли вдоль тела, не успела она закончить фразу. Анна стояла, пустая, как стакан, из которого вылили ненужную воду, смотрела в коричневую землю, обсыпанную золотистой крошкой, под своими ногами, на бесчисленных, не останавливающихся муравьёв, на бледно-зелёные основания травинок, и у неё шла кругом затуманенная голова, но вовсе не от жара, а потому, что ей совсем не хотелось отвечать Землерою. Анна всерьёз жалела сейчас, что не умеет падать в обмороки, как пропахшие нафталином дамы прошлого из иллюстрированных книжек покойной бабушки.
– Ну так? – Землерой, на удивление, не стал ругаться, что она выдрала ему волосы, и, далеко отставив руку, опёрся на согнутую в локте руку. Серебристо-серые полупрозрачные глаза его заинтересованно и чуть лукаво посверкивали. – Скажешь?
– Иди ты, – пробурчала Анна и потными руками зачем-то оправила безнадёжно измятую небесно-синюю юбку. – Ну, может, и себя, но всё равно Марии от этого одна только польза!
– Тебе-то польза, а не Марии, – поправил её Землерой и улёгся на спину, забрасывая за голову руки. – Ведь ты о себе, а не о ней, думала, и себя, а не её, видела. Кому же ты тогда помочь хотела? Вроде как очевидно, что не ей.
Анна сердито заурчала, зафырчала, заворчала, отвернулась и зябко стала подёргивать плечами. Ей было холодно и неуютно, как будто с неё, закутанной в тяжёлое стёганое одеяло, это одеяло вдруг стянули. А Землерой по-прежнему беспечно валялся на земле, забросив светящиеся под солнцем руки за голову и одну ногу уложив на другую, и продолжал поучать её тоном старшего товарища:
– Каждый раз, как монетку подбрасываешь, смотри, чтоб на тебя лицевая сторона глядела. Тыльную ты и так каждый день видишь, если только на себя смотришь, конечно.
Анна бессильно опустилась на землю.
– Думаешь, я прям совсем плохо поступила? – чуть слышно спросила она. – И ни за что ни про что Марию коровскую обидела?
– Ну-у… – многозначительно протянул Землерой и умолк, не договорив.
– Значит, да, – обречённо кивнула Анна. – Ну и дел я наворотила, правда?
Землерой повернул к ней голову, и несколько прядей белоснежных волос упало ему на сверкающие льдистой серостью глаза.
– М-м? – удивлённо протянул он. – Ты о чём это, а?
– Ну… – Анна неловко соединила большие пальцы и начала раскачиваться из стороны в сторону, – я Марию не очень люблю, конечно, да и никто у нас её, честно говоря, особенно не любит, но если я её ни за что ни про что обидела, то мне её жалко и за себя вроде как стыдно…
– Знаешь, – задумчиво промолвил Землерой, – а я таких ошибок уже столько повидал, что легко тебе скажу как дух опытный: они у вас частенько встречаются. Ты не первая и, к несчастью большому, не последняя в том числе.
– Да уж понимаю, не глупая, – пробурчала Анна.
– А когда я впервые такое повидал, я даже удивлялся, представляешь? – Землерой вдруг оживился и перевернулся на живот, подпирая обеими руками голову. Его льдистые глаза с нескрываемым интересом и любопытством глядели на неё безотрывно, почти не мигая.
– А когда ты такое повидал? – заинтересовалась Анна. – Ты же из лесу никогда не выходишь!
– Ну, не выхожу, но с тобой ведь познакомился, – непосредственно согласился Землерой. – Раньше, когда я ещё меньше был, люди куда чаще в лес ходили и знали, как с лесом общаться надо. Не просто по грибы-ягоды бегали, а, бывало, и совета спрашивали. И по-особому, знаешь… девушки, женщины, да даже старухи, у кого почти руки-ноги не гнулись, плясали, и как плясали: смотришь, не веришь, что это обычные смертные люди, не духи, как мы. Они нам так подражали, нашим танцам да нашим обычаям, и маски надевали на лица, и хороводы даже водили – вот были времена! – Землерой ненадолго прищурился – и неожиданно распахнул погрустневшие глаза снова. Взор его остановился на Анне и обмерил её с ног до головы, а потом безжизненно упал на солнечную, сверкающую горячую землю, соскользнул в негромко шепчущие, звенящие, переговаривающиеся друг с другом мелкие волны ручейка. – Знаешь, всё это было настолько красиво и так завораживало взгляд, что многие духи не выдерживали, особенно наши, с этого дерева. Они слетали со своих насиженных мест, обо всём забывали, мелким шагом к этим танцовщицам шли и тоже людьми оборачивались, вот как я.
– Так ты на самом деле не как человек выглядишь? – ахнула Анна.
– Конечно, нет, – грустно усмехнулся Землерой, – я ведь и не человек-то уже, в самом деле, Анна.
– Вот так новости, – протянула она, – и как же ты на самом деле тогда выглядишь?
