Kitabı oku: «Меня охраняют призраки. Часть 1», sayfa 5
Она заметила, как дядя вздрогнул. Конечно, он услышал знакомое имя, которое ему вряд ли удастся позабыть… если слова Барбары о его вине в её смерти были правдой. Мелисса не верила уже никому.
– О Джинни? – с усилием повторил дядя. – А зачем тебе нужно знать о Джинни?
– Барбара Мэллой говорит, что она была твоей невестой, и её убили из-за тебя, – буркнула Мелисса, почти не разжимая губ. – Скажи, что это не так! Неужели это могло быть?
– Да, это было, – подтвердил мистер Эстелл. Его лицо выглядело очень печальным. – Да, Барбара не лгала тебе. Конечно, она знает об этом, ведь кровь Джинни осталась на руках у её подлой семейки.
– Ты хочешь сказать, что родители Барбары убили твою невесту? – поразилась Мелисса.
– Не они, а Шеннон Мэллой. Шеннон – родной дядя Барбары по отцовской линии, – на лбу мистера Эстелла пролегли глубокие морщины. – Мелисса, Шеннон был сумасшедшим. Он не отдавал себе отчёта в своих действиях. И у него был револьвер: он старательно прятал его от своей семьи. Никто не ожидал, что может получиться так… Пуля Шеннона должна была попасть в меня, но по роковой случайности она угодила в Джинни. Заметив свой промах, в последний раз он выстрелил в самого себя. Сейчас не с кого взыскать ответ за это преступление. Я давно смирился с тем, что произошло.
– Но почему Шеннона не лечили? Почему он стал стрелять в тебя? – недоумённо спрашивала Мелисса.
Дядя горько усмехнулся:
– Ты задаёшь те вопросы, на которые пока не готова получить ответ. Может быть, через пару лет я расскажу тебе об этом…
– Мне не нужно ждать так долго! – вскричала Мелисса. – Что мешает тебе рассказать сейчас? Я хочу знать правду!
– Правда – та вещь, говорить которую часто бывает очень опасно, – отрезал дядя. – Я повторяю ещё раз: тебе рано знать всё об этом тёмном деле. Иди спать.
– Я не собираюсь слушать тебя, когда ты всегда лжёшь мне и скрываешь что-то от меня! – агрессивно выкрикнула Мелисса, спрыгивая с кресла. – И ты ещё говоришь, что ты заботишься обо мне! Неужели обман – это и есть забота?
– В твоём случае – да, – непреклонно ответил Эстелл.
– И что это значит? Объясни мне!
– Это значит ровно то, что ты поняла, – спокойно произнёс дядя. – Достаточно с меня твоих расспросов, Мелисса. Будь я на твоём месте, я бы серьёзно задумался о карьере дознавателя: у тебя неплохо получилось бы вести допросы.
– Я знала, что ты никогда не общаешься со мной серьёзно, – обиженно засопела Мелисса, медленно поднимаясь по ступенькам в свою комнату.
* * *
Полная луна серебрила подоконник. Тени вытягивались по комнате, и в тишине громко били напольные часы. Свернувшись клубочком в кровати, Мелисса чутко прислушивалась к их ударам. Скоро пробьёт полночь. Она не знала, что особенного может быть в полночи, но почему-то эта цифра – 12 – всегда завораживала её воображение. Давным-давно, когда она была совсем маленькой, ей казалось, что в это время все игрушки оживают и отправляются по своим делам. Чтобы подкараулить их, она долго не ложилась спать, упрямо глядя на застывшие у кровати фигуры. Когда же сон смаривал её, она начинала бегать по комнате, протирая глаза и незаметно для себя сметая игрушки. Но из её попыток простоять на карауле всю ночь ничего не получалось. Проснувшись утром, она с огорчением замечала, что игрушки сдвинуты со своих привычных мест, точно они действительно ходили куда-то вчера. «Ну вот, опять я их пропустила», – думала Мелисса тогда.
Став старше, она забыла о своей детской вере. У неё появился иной повод ждать полуночи: ведь именно в это время, согласно легендам и фильмам ужасов, в доме появлялись призраки. Призраки были вовсе не такими страшными, как их описывали. Мелисса никак не могла представить себе Джинни в облике коварной злодейки. Призраки научили её большему, чем могли научить все живые вместе взятые. Никто из живых не сказал бы ей: «Верь», когда она сомневалась, никто из живых не смог и не захотел бы ободрить её. Ведь никто не понимал её.
Бом, бом, бом!!! Часы гулко отзвонили полночь и замерли. Замерла и Мелисса. Она знала, что по этому лунному лучу к ней сейчас спустится её подруга, как всегда бывало раньше. Напрягая зрения, она всмотрелась в синеву ночного неба. И – да, она видела, как Джинни торопливо шагает среди звёзд. Её прозрачная фигура казалась такой большой, что, наверное, она не пролезла бы сквозь окно. Но неведомым образом облачко серебристого газа сжалось – и проскользнуло в комнату. Джинни устроилась на подоконнике, болтая ногами и печально глядя на Мелиссу большими ясными глазами. От этого взгляда Мелиссе неожиданно стало стыдно, и, чтобы спрятаться от него, она забилась под одеяло.
– Я думала, ты поняла меня, Мелисса, – в голосе Джинни звучала обида. – Я просила тебя не мучить Бертрама. Когда ты станешь старше…
– Даже ты говоришь мне об этом! – стыд уступил место обиде, и Мелисса выглянула из-под одеяла. – Я не понимаю, чем я плоха!
– Ты не плоха, – Джинни отрицательно покачала головой. – Понимаешь, Мелисса, с каждым годом мы меняемся, и никто ещё не пытался отрицать это. Со временем изменишься и ты, но пока ты находишься в детстве. А детям нельзя знать то, что может ранить их психику.
– Я вовсе не ребёнок, – отрезала Мелисса. – Я уже взрослая.
– Если это так, – Джинни весело засмеялась, – почему же тогда я не вижу на твоём лице и тени усталости от повседневной рутины? Почему же ты не спишь крепким сном после напряжённого трудового дня?
– Потому что у меня есть ты, – промолвила Мелисса. – Если бы не ты, я выглядела бы точно так же, как и дядя. Знаешь, Джинни, иногда вся моя жизнь настолько надоедает мне, что мне хочется бросить всё и сбежать куда-нибудь, где никто и никогда не смог бы достать меня. Иногда я хочу присоединиться к тебе и к родителям.
– Что ты говоришь? – испуганная Джинни резко замахала руками. – Что ты говоришь, Мелисса, послушай сама себя! Когда мне было четырнадцать, я не смела и думать о смерти!
– Конечно, ведь у тебя не было таких проблем, как у меня, – проворчала Мелисса.
– Ты думаешь так? – удивилась Джинни. – Все подростки думают, что их проблемы – единственные в своём роде. Но это далеко не так, Мелисса, все мы проходим через это. Когда мне было тринадцать, моя жизнь казалась мне адом. Моя сестра превратилась в сухую чопорную зануду, а родители были слишком заняты работой. Одноклассники смеялись надо мной: я выглядела смешно и жалко. Моё лицо было усеяно прыщами. Их было так много, что я боялась взглянуть на себя в зеркало! Плюс ко всему этому мои волосы были тусклыми, фигура – нескладной, а груди вообще не было. Моя фигура оставалась плоской до тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать! Представляешь, каково это было?
– Но тебе не лгали, – возразила Мелисса. – У тебя были друзья, которые могли поддержать тебя и помочь.
– Чем же тебя не устраиваю я? – притворно обиделась призрачная девушка.
– Ты просто замечательная, – смутившись, торопливо заговорила Мелисса, – но тебе уже двадцать, а мне – всего лишь четырнадцать. Ты слишком взрослая для того, чтобы понять меня правильно, хотя ты и пытаешься сделать это.
– Мелисса, – устало вздохнула Джинни, – возраст, бесспорно, играет в отношениях между людьми немалую роль, но в нашем случае это правило не действует. Знай, что мне всегда будет двадцать, хотя сейчас уже должно стукнуть тридцать четыре. Когда я была твоей ровесницей, я не представляла себя такой взрослой. Оказалось, что мне и не суждено было стать… – смахнув навернувшиеся на глаза слёзы, она вдруг съёжилась и умолкла.
Мелисса ощущала себя циничным бессердечным созданием из-за того, что вообще подняла эту тему. Она хотела исправить положение, но изо рта совершенно неожиданно вырвался глупый бестактный вопрос:
– А ты жалеешь о своей смерти?
Джинни встрепенулась. Её глаза удивлённо раскрылись:
– Что?
– Ты жалеешь о том, что ты умерла? – нетерпеливо спросила Мелисса. – Жизнь там… наверху, она лучше, чем здесь?
– Я не знаю, – честно призналась Джинни. – Пока мне не дозволено войти туда, ведь я не умерла, как все другие. Моя душа слишком привязана к этому миру, чтобы расстаться с ним. Я родилась и выросла в этом городе; и, пока живы те люди, которых я знала и любила, мне будет очень тяжело оставить их. Я обещала твоей матери, что я буду всегда охранять тебя.
– Но мама сама приходит ко мне, – наивно возразила Мелисса. – Она и папа были здесь несколько дней назад. Ты не знала об этом?
– К сожалению, нет, – Джинни печально покачала головой. – Не думай, что быть призраком – это очень хорошо. На самом деле это – нестерпимая мука, которой я не пожелала бы даже самому плохому человеку на эсвете. Понимаешь, я вижу, как взрослеют люди, которые были мне дороги, но я не меняюсь… это значит, что я оторвана от них. Я вижу их каждый день, когда пролетаю в небе над Литтл-Мэем, но я не могу сказать им «привет». Это тяжело, Мелисса, это действительно тяжело.
– Тогда иди туда! – воскликнула Мелисса. – Иди туда, наверх, где тебе место!
– Разве ты не будешь скучать по мне? – лукаво усмехнулась Джинни.
– Да, – призналась девочка, погрустнев. – Но я хочу, чтобы тебе было лучше. Разве так не должны поступать настоящие друзья? Я думаю, мне нужно хоть раз не быть эгоисткой и прислушаться к твоим словам и желаниям. Ведь я – эгоистка, Джинни! Столько времени я держала тебя около себя лишь потому, что у меня не было никаких друзей, кроме тебя! Но я вижу, что тебе тяжело с нами! Иди туда! Не бойся, я уже взрослая… Я сама позабочусь о себе и никогда не забуду тебя.
На печальное лицо Джинни, казавшееся нереально фантастическим в прозрачном серебристом свете лунных лучей, было действительно больно глядеть. Мелисса в напряжении ожидала, что она ответит. Ей хотелось бы, чтобы Джинни была рядом вечно… но это приносило ей только страдания. Джинни лучше было бы уйти, как Мелиссе ни было бы больно расставаться с нею.
Джинни отрицательно покачала головой, и в её сверкающих серебристых глазах отразились огни ночного Литтл-Мэя.
– Нет, – звонко возразила она. – Нет, я не уйду! Я буду исполнять обещания, которые дала.
– Но…
– Нет, Мелисса. И я не уйду по ещё одной простой причине.
– По какой же? – удивлённо спросила девочка.
– Пока Бертрам здесь, я должна присматривать и за ним, – тихо сказала Джинни, переводя взгляд с подруги на напольные часы. – Пора спать, – торопливо проговорила она. – Ведь завтра ты должна успеть прийти к началу занятий.
– Но родители…
– Алекс и Лилия должны заняться более важными делами, – неожиданно сухо бросила Джинни. – Они помогают и другим людям.
– Значит, они не любят меня, – обречённо прошептала Мелисса, закутываясь в одеяло.
Прозрачное лицо Джинни исказилось знакомой уже нам гримасой разочарования:
– Я же говорила тебе, глупенькая, что это вовсе не так. То, что у твоего окружения есть неотложные дела, которые побуждают их иногда оставлять тебя одну, не значит, что они не любят тебя. Поверь: они любят, иначе они не пришли бы. Если бы они не любили тебя, ты не жила бы на этом свете.
И в этих словах Джинни ей послышался надоевший уже тихий укор. Но сердце подсказывало ей, что она говорила глупости. Поэтому ей стоило молчать и не жаловаться: ведь Джинни не поняла бы… Она действительно слишком взрослая и слишком нудная порой – для своих лет. Мелиссе не верилось, что и она когда-то станет такой же сухой и правильной.
Но, как Джинни ни была бы переполнена взрослой мудростью, она была лучшей, единственной подругой Мелиссы. Оставить её светлый образ лишь в воспоминаниях было бы для Мелиссы равнозначно потере кусочка собственной души.
– Спокойной ночи, – шепнула она исчезающему призраку.
– Приятных снов, – прошелестел тихий голосок Джинни.
Крошечные блестящие звёздочки дождём посыпались на плотный ковёр у подоконника. Они были единственными свидетелями обыкновенного чуда, произошедшего с нею этой ночью. Выпрыгнув из кровати, Мелисса успела подхватить серебристые искорки в полёте. Мигнув ей тоненькими лучиками, они будто вздохнули и… растаяли. А ведь они единственные могли подтвердить любому, даже самому отъявленному скептику на свете, что этот разговор не был миражом.
– Спокойной ночи, родители, – шепнула Мелисса, снова забираясь в постель.
Желать того же дяде, пусть и мысленно, не было никакого желания. Хоть её пытались убедить в том, что он – хороший человек, верить в это у неё не было никакого желания. Мелисса зло стиснула зубами подушку. Неожиданно на неё накатило тихое умиротворение. Подняв её на своих тёплых спокойных волнах, оно закрыло ей глаза и, как нежный пух, обвилось сонным кольцом вокруг головы.
«Спокойной ночи», – твердил ей мир. И мир живых, и её старые друзья – призраки.
А где-то там, на другом конце тихого сонного Литтл-Мэя, Питер Эндерсон захлопнул узкое окно своей спальни и шепнул ей сквозь сотни разделяющих их метров:
– Спокойной ночи, Мелисса. Завтра будет новый день…
Глава вторая. Пора изменений
На некоторое время нам придётся покинуть Мелиссу и её друзей. Даже если это будет немного непривычно, мы всё-таки взглянем на жизнь других героев. Мы взглянем на семейство Эстелл… нет, не на дядю Мелиссы и не на его многочисленных кузин и кузенов с детьми. Мы посмотрим, как идут дела у престарелого Энтони и его молодой (относительно) подружки Джилл.
Мистер Эстелл-старший был полностью доволен собственной жизнью. Он никогда не менял своих решений, особенно если они принимались в пылу чувств и без достаточной доли времени, отведённой на размышления. Покидая смертельно больную жену с неуправляемым сыном-подростком, он решил, что никогда больше не встретится с ними вновь. С тех пор прошло восемнадцать лет; но угрызения совести ни разу не тронули его душу. Он был ослеплён своей новой любовью: стремительным говорливым ураганом по имени Джилл. Этот союз не был и не мог быть признан официально: никто в городе не посмел бы поставить заветный штамп в паспорте у этой пары, даже если бы она взяла в заложники дворец бракосочетаний. Весь Литтл-Мэй испытывал к отношениям Джилл и Энтони крайнюю неприязнь, смешанную с отвращением. Друзья, коллеги, родственники – все отвернулись от них. Энтони остался в одиночестве… но его это не пугало: пока с ним рука об руку шли достойная его гражданская супруга и их незаконнорождённая дочка, он не стеснялся безбоязненно встречать осуждающие взгляды окружающих. Его мог смущать только один факт: откровенное презрение, выказываемое его безвинной малышке. Её никто не желал признавать, даже её собственный сводный брат. Бертрам Эстелл и слышать не хотел о сестрёнке, отказываясь от соединяющего их родства. Несмотря на то, что с момента рождения Джоанны – а именно так и звали девочку – прошло уже немногим менее четырнадцати лет, он никак не мог примириться с её существованием. Этот факт – и только этот! – заставлял Энтони поддерживать связь с сыном. На протяжении долгих зим он пытался пробудить в Бертраме хотя бы эхо родственных чувств по отношению к своей внебрачной дочери. Сегодняшний день не стал исключением. Ещё только занималась заря, а Энтони уже стоял у распахнутого настежь двустворчатого окна с телефонной трубкой в иссохших пальцах. Слабые розоватые блики солнца играли на его морщинистом постаревшем лице. Наверное, к шестидесяти годам Бертрам будет выглядеть так же: просматривая старые фотографии: свои и сына – Энтони замечал их поразительную схожесть. Он не желал признавать свой преклонный возраст. Для самого себя он всё ещё оставался молодым привлекательным мужчиной во цвете лет, и Джилл Санчайз радостно подтверждала его тщеславные слова. Да, пусть его внешняя оболочка утратила былую красоту и силу, внутри он оставался прежним. Для него словно не существовало лет, как и внутри него не было совести. Энтони думал, что всё ещё имеет право общаться со своим сыном так, будто восемнадцать лет назад он не бросил его с его матерью. Его пальцы ни разу не дрогнули, когда он крепче сжал трубку и быстро набрал знакомый номер. Когда Регина ещё была жива, он старался не звонить домой. Ему было страшно (да, именно страшно!) услышать бесчувственный холодный голос жены и вспомнить те времена, в какие, казалось, у них ещё был впереди шанс обрести счастье…
В трубке раздавались хриплые гудки: один за другим они лились, до боли знакомые и необходимые. Энтони терпеливо ждал, поглядывая на часы. Ещё не было и шести утра, но он знал, что как отец может безнаказанно разбудить сына в неположенное время. Всё кругом ещё спало, дом дышал покоем. С каждым годом тишина становилась всё нужнее ему; он осознавал это и с горечью говорил сам себе: «Я действительно старею».
Гудки прекратились. Кто-то на том конце провода снял трубку и шёпотом спросил:
– Опять ты?
В голосе Бертрама не прозвучало и тени родственных чувств, но не было также недовольства. Энтони с гордостью решил, что сын всё ещё уважает его. Между тем он отметил: Бертрам говорил бодро, словно не спал уже давно. Неужели он ждал этого звонка?
– Опять я, – подтвердил Энтони вполголоса.
– Снова о…о ней? – презрительно спросил Бертрам. Джоанна внушала ему такое отвращение, что он старался даже не произносить её имени.
– Именно. Будь добр, не говори так о моём маленьком ребёнке.
– Я должен угождать какой-то девчонке только потому, что она – твоя НЕЗАКОННАЯ ДОЧЬ? – прошипел Бертрам, сделав особенное ударение на последние два слова.
– Да. Она – твоя сестра, чёрт возьми! – сердито рыкнул Энтони. – Она, что, виновата в том, что родилась?
– Ты знал, что я никогда не смогу полюбить её как сестру. Ради её матери ты бросил меня и свою ЗАКОННУЮ жену. И теперь ты предлагаешь мне мир.
– Я предлагаю его тебе уже восемнадцать лет, Бертрам, – тихо напомнил Энтони.
– И я его не принимаю ровно столько же времени. Ты должен был попросить прощения ещё тогда, когда моя мать умирала в больнице. А ты даже не навестил её. Ты был слишком занят!
– Послушай, с тех пор прошло много лет, – медленно заговорил Энтони, стараясь смягчить сына, – признаюсь, верно, я немного ошибся…
– НЕМНОГО?! – полузадушенно вскрикнул Бертрам. – Ты считаешь, что смерть человека – это небольшая ошибка?
– Твоя мать была больна ещё задолго до того, как я развёлся с нею, – отпечатал Энтони. Упрямство Бертрама начинало злить его. – Я не повинен…
– Из-за того, что ты бросил её в трудную для неё минуту, ты мне противнее вдвойне.
– Бертрам… Бертрам, несмотря ни на что, я останусь твоим отцом. Ты должен уважать мой выбор.
– В то время как ты не уважал ни меня, ни мою мать, – скептически фыркнул тот. – Глупо будет напоминать такому, как ты, о существовании совести. Однако я не ожидал такого подлого поступка даже от тебя.
– Бертрам, послушай… Джоанна ещё мала, а я уже стар… Неужели ты не мог бы…
– Взять девчонку на воспитание? Нет, мне достаточно дома одного подростка. И разве у твоей… дочери нет матери? И отца? О, я забыл, что ты никогда не занимался воспитательным процессом.
– Жаль, – прошелестел Энтони. – Тогда ты не вырос бы таким эгоистом. Почему дочь твоих друзей оказывается для тебя важнее твоей сводной сестры, о которой ты должен заботиться в первую же очередь?
– Она – дочь тех людей, которые никогда не предавали, – серьёзно ответил Бертрам.
– Но…
– Я не желаю разговаривать на эту тему. У тебя не получилось бы переубедить меня, даже если бы ты потратил на это всю свою жизнь.
– Джоанна…
– Джоанна, – с лёгким оттенком отвращения ответил Бертрам, – никогда не станет для меня сводной сестрой, сколько бы ты ни навязывал мне своё мнение.
– Легко же бывает судить, – ядовито процедил Энтони, – когда ты сам без греха. А ведь это не так, Бертрам.
– Я никогда не поступал так, как ты, – отрезал сын.
– Неужели? Вспомни о Джинни, – вкрадчиво посоветовал старик.
Он знал, что напоминание о Джинни больно заденет Бертрама. Оно было единственной брешью в его броне. А Энтони, как и многие из участников старой истории, знал, где она находится. На той стороне провода повисло напряжённое молчание, словно Бертрам второпях придумывал ответ. Не давая сыну времени опомниться, Энтони нетерпеливо заговорил вновь:
– А ты помнишь, как она умерла из-за твоего предательства?
– Скорее, из-за твоего, – холодно оборвал его Бертрам. – Ты виновен в этом. Если бы не твоя опрометчивость и ненависть ко мне, Джинни не погибла бы.
– Моя вина была косвенной, – злорадно хихикнул Энтони. – Она могла бы остаться в живых, если бы ты не прикрылся ею, как щитом. Я заметил, что ты любил прятаться за нею. Всегда во всём ты винил её, ты бессовестно обманывал и унижал её, считая её своей собственностью. Когда же её не стало, ты неожиданно изменил свои взгляды на жизнь, но тогда уже было поздно.
Молчание. И в молчании послышался отрывистый вздох.
– Я изменился, верно, – подтвердил Бертрам. – А тебе, видимо, не суждено стать другим никогда. Вот оно, то отличие, из-за которого я не стану уважать ни тебя, ни твои решения, ни твоих детей, которые во всём берут с тебя пример.
– Бертрам…
– Хватит звонить мне, отец! У каждого из нас теперь есть своя жизнь. Так будь добр, не вмешивайся туда, где ты давно уже не нужен.
Старик потрясённо всмотрелся в трубку, словно она вдруг обернулась ядовитой змеёй и только что ужалила его в самое уязвимое место. Он отказался от своей прежней семьи много лет назад, он думал, что слова Бертрама не окажут на него никакого воздействия, как жестоки они ни были бы. Оказалось, он ошибся. Услышать о том, что его не любит его собственная плоть и кровь, что она его даже не уважает… было больнее, чем он предполагал. В тяжёлом вздохе Энтони отразилась тяжкая печаль. Он понятия не имел, подействовало ли это на Бертрама. Сквозь разделяющее их расстояние он не мог увидеть выражение лица сына.
– Я не был нужен тебе? – горько спросил он. – Всё это время?
– Именно, – безразлично подтвердила трубка.
– Что ты за сын…
– Во всяком случае, не хуже отца, – бесстрастно парировал Бертрам.
Хриплые гудки зачастили один за другим. Медленно, как во сне, ошарашенный Энтони повесил трубку на рычаг и отступил к окну. Его лоб покрыли новые, прежде незаметные, морщины – верные признаки старости. Безразлично наблюдая за розовеющими на востоке облаками, он стоял в мрачном молчании и думал. Мысли его были столь же мрачны, сколь и его лицо. Сколько лет он убегал от правды! Он действительно скучал по Регине и Бертраму – тем, кого бессердечно бросил и, возможно, даже свёл в могилу. Внутри царила пустота, а он, и не пытаясь прислушаться к своему сердцу, заполнял эту пустоту бессмысленными развлечениями. Он скатывался всё ниже и ниже. Некогда все в этом городе уважали его. Теперь последний нищий с презрением отвернулся бы от него, хотя он оставался почти так же богат, как и в прежние времена. Видимо, он сделал нечто непоправимое… Расставание с Региной стало поворотной точкой в его судьбе. Кому он нужен теперь? Даже собственный сын, в прошлом – его отрада и лучший друг – теперь смотрел на него с отвращением. Но в чём крылся корень его проблем? Джилл вовсе не плоха, скорее, она была даже замечательна. Почему Литтл-Мэй восстал против их отношений? Энтони раздражённо встряхнул отяжелевшей головой. С чего это он был обязан прислушаться к мнению большинства бестолковых горожан? Он волен был устраивать свою жизнь по собственному усмотрению, нравится им это или нет!
Приняв такое решение, Энтони поспешно опустился в мягкое кресло. Солнце уже поднялось за горизонтом, и его тёплые, робкие лучики обласкали подоконник. Миг – и они почти стеснительно заглянули в остывшую комнату. Вдруг Энтони показалось, что он вернулся на сорок лет назад, и они с Региной, оба молодые и полные сил, сидят в гостиной в его особняке на Центральной Площади. Тогда он ещё любил свою жену. Она была молода, умна и красива, она могла зачаровывать и подчинять одним взмахом ресниц. Наверное, ей удалось затащить его под венец лишь благодаря своему мощному личному обаянию. Другого объяснения этому торопливому и безрассудному браку он не находил. Уже спустя пять лет он окончательно охладел к своей супруге. Она оказалась не только притягательна, но также властолюбива и самоуверенна. Она совсем не подходила буйному, весёлому Энтони по темпераменту. С течением лет он даже возненавидел свою жену, освящённая в церкви связь с которой налагала на него определённые обязательства. Но сегодня, когда её не было на свете уже много лет, он не чувствовал к ней того отвращения, что было прежде. Нет, он словно вернулся в более счастливое и беззаботное прошлое. Он помнил, как однажды они, молодожёны, вместе молча наблюдали за тихим городским рассветом. Тот рассвет навсегда запечатлелся в его памяти… почему? Он вздрогнул: похоже, некая тень проскользнула у его уха… Он стремительно обернулся.
Регина сидела в соседнем кресле, юная и прекрасная, как в тот день. Длинные тёмные волосы падали ей на плечи. Она повернула изящную головку к нему и ослепительно улыбнулась. Энтони в ужасе отодвинулся: он не верил собственным глазам. Что с ним происходило? Он посмотрел на свои трясущиеся старые руки. Нет, он находился не в прошлом… Регина умерла…
Но она сидела, как живая, и на её тонких губах играла весёлая улыбка… в точности такая же, как и четыре десятилетия назад. Энтони почувствовал, как к горлу подкатывает колючий комок, а сердце начинает биться чаще от страха. Он был бы рад отвернуться от жуткого видения или закрыть глаза, но некая непреодолимая сила заставляла его внимательнее всматриваться в лицо давно умершей жены. Регина легко поднялась из кресла: то даже не скрипнуло – миновала журнальный столик и приблизилась к мужу вплотную. Он резко распахнул глаза… Этого не могло быть! Этого не должно быть! Она мертва, она мертва и давно уже сгнила в своей могиле! В горле у него пересохло, в ушах отчаянно застучала кровь. Регина склонилась к нему ещё ниже: теперь он мог видеть на её безупречной молодой коже каждый неверный блик солнечного зайчика… От её волос едва ощутимо пахло знакомыми цветочными духами.
– Привет, муж, – тихо сказала Регина, и её тонкие губы искривила мрачная усмешка. Она неосязаемо коснулась рукой его поседевших волос. – Я жду тебя.
– Уйди… ты умерла… тебя здесь нет! – пронзительно вскрикнул испуганный Энтони. – Иди в свою могилу!
Регина покачала головой:
– Не могу, – призналась она. – Мне неудобно: мой гроб гниёт, и черви гложут мои кости. Я буду с тобой…
– Уходи! – Энтони сорвался с места.
Он не знал, что умеет бегать так быстро. С разбегу он врезался в стену, отшатнулся и на ощупь принялся искать ручку двери. Ему казалось, что призрак жены незримо стоит у него за спиной, а знакомые тонкие пальцы уже сжимаются на его горле… Картины перед его взором затуманились и поплыли куда-то, как спущенные с якоря корабли. Он не знал, как ему ориентироваться в этом странном новом мире. Все предметы вдруг размылись, утратив свои привычные очертания и пропорции. Шкафы вытянулись и сузились, стены исказились, пол сделался крошечным отполированным пятнышком, а потолок ушёл куда-то в небо…
– Энтони… – доверительно шепнул знакомый голос.
– Нет!! – взвыл он.
Наконец-то ручка здесь… приятный холод обжёг его горячую руку. Заунывный голос Регины зазвенел, как похоронный колокол. Она повторяла его имя, и с каждым произнесённым ею слогом интонация её голоса менялась…
– Энтони… – испуганно проговорила она.
– Убирайся! Исчезни! Оставь меня в покое!
Ручка поддалась, и он пулей выскочил в длинный узкий коридор. Привалившись к двери, Энтони ещё долго пытался унять дробный перестук собственного сердца. Что это было? Что это было? Его колотила нервная дрожь, руки самопроизвольно то сжимались, то разжимались. Его дыхание хрипло разносилось в застоявшемся воздухе.
А с той стороны двери всё было тихо. Только лёгкое поскрёбывание опасно щекотало его взбудораженные нервы. Энтони почувствовал, как сердце сжала чья-то ледяная рука, перед глазами потемнело, а ноги сами собой вдруг подкосились. Стук – и он рухнул на колени. Стук – пискнуло в груди. Стук – и дверь неслышно распахнулась, ударившись о стену. На пороге возникла она: развевающиеся длинные рыжие волосы, блестящие тревогой зелёные глаза, бледное от испуга лицо. Джилл Санчайз упала рядом с ним. Её похолодевшие пальцы неуверенно искали пульс у него на запястье.
– Энтони! Энтони! Тони! – её бессвязные выкрики перемежались громогласными рыданиями.
– Уйди! Прочь, прочь от меня, мертвец! – взвизгнул старик, размахивая руками.
Тёмная пелена занавесила ему взор; одурманенный ею, он видел вместо живой Джилл мёртвую Регину. И мёртвая Регина холодно усмехалась ему из потустороннего мира. Ледяное дуновение, обхватившее его вокруг рук, как наручники, повлекло куда-то вдаль… туда, откуда возврата не было.
– Тони, это я! Это я, Джилл! – твердил из мира живых голос Джилл. – Очнись!
– Убери руки! Не трогай меня! Ты не имеешь права! Прочь, прочь! – бормотал Энтони.
Глаза его были полузакрыты, из груди рвалось хриплое, с присвистом, дыхание. Джилл, несмотря на то, что злословы называли её пугливой мышкой, в минуты опасности способна была обретать необъяснимую силу. Подхватив отчаянно брыкающегося супруга под мышки, она волоком протащила его из гостиной в коридор, оттуда – в спальню и уложила на постель. Энтони продолжал стонать и метаться; ему чудилось, что жена-покойница отнесла его к себе в могилу, и черви уже начинают вгрызаться в его внутренности. Заливаясь плачем, он кричал:
– Джилл! Джилл, помоги! Джилл!
– Я здесь, дорогой, – нежно прошептала Джилл, крепко сжимая руку беспокойно ворочающегося старика.
Но он словно не слышал её слов. Вернее, он их слышал, но по-иному, он слышал их из уст Регины, и это только ещё больше пугало его.
Сообразив, что разговором мужа не успокоить, Джилл в состоянии полного, змеиного, хладнокровия, подошла к семейной аптечке и вынула оттуда баночку с успокоительными средствами. Обычно их принимала младшая сестра Джилл, Сэнди, отличавшаяся крайней нервозностью, но Сэнди уже год не приезжала в гости, и её лекарства остались в распоряжении Эстеллов. Опытной рукой Джилл взяла стерильный шприц, отмерила нужную дозу успокоительного, и, подойдя к извивающемуся на постели Энтони, крепко схватила его за руку. Старик повернулся; его глаза широко распахнулись, но разум в них не вернулся. Казалось, что чья-то холодная рука – рука Регины! – рисует перед его взором картины, не имеющие ничего общего с реальностью. Не тратя лишнего времени на увещевания, Джилл спокойно примерилась и со всего размаху всадила шприц во вздувшуюся голубую вену мужа.
Он завопил от боли, выгнулся дугой и замахал руками, сшибая вещи с прикроватных тумбочек.
