Kitabı oku: «Кубанский огонь», sayfa 3

Глава 4
Город Екатеринодар, март 1911 года

Скромное поселение заложили на Кубани в 1793 году. Сначала это был укрепленный лагерь, затем – военная крепость. Требовалось освоить земли, пожалованные Екатериной Второй Черноморскому казачьему войску за ратные подвиги в очередной Русско-турецкой войне¹⁸. Согласно грамоте, казаки получили в вечное пользование территорию по правому берегу реки от Таманского полуострова на западе до Усть-Лабинского укрепления на востоке. Закубанские горцы не обрадовались соседям, и разгорелась многолетняя резня. Долгое время основные события кавказского противостояния происходили в Чечне и Дагестане, да на Черноморской линии. Но и здесь черкесы скучать казакам не давали… Лишь в 1860 году город стал административным центром вновь образованной Кубанской области, и люди смогли перевести дух. В том же году появилось Кубанское казачье войско. Его создали из Черноморского войска, влив в него дополнительно первые шесть бригад, пеший батальон и две конные батареи Кавказского Линейного казачьего войска. А затем реформы продолжились. Полувековое покорение Кавказа наконец-то завершилось, началась мирная жизнь.

Тогда уже крепость доживала последние дни. Правильнее было бы назвать ее земляным укреплением с редутами по углам. Кирпичных строений было мало, преобладали турлучные¹⁹. Крепость заняла так называемый Карасунский кут – болотистое место между Кубанью и протокой Карасун, соединяющей Старую Кубань с нынешней. Соответственно и весь город оказался зажат между рекой и протокой и мог расти только на север. Он состоял тогда из нескольких десятков очень грязных улиц. К северо-востоку от крепости располагалась казачья станица Екатеринодарская. Черту города на севере обозначал земляной оборонительный вал с пятью проездными воротами. Заправляли всем военные.

В 1867 году Александр Второй дал Екатеринодару сильный толчок, переведя его на общее управление. Казаки, решившие остаться, переписались в мещане. Зато появились так называемые иногородние: предприимчивые люди другого образа жизни. Многие из них были с деньгами, они открыли лавки, магазины, заполнили базары. Заработали заводы и фабрики, резко выросли торговые и промышленные обороты. В 1887 году одна из станций Владикавказской железной дороги – Тихорецкая – соединилась с Екатеринодаром, а еще через год линия была доведена до Новороссийска. Это очень оживило город, привлекло в него новые капиталы. Кубань судоходна от впадения в нее Лабы и до самого устья, до Азовского моря. Таким образом вчерашняя земляная крепость сделалась важным транспортным узлом.

Прежний «мокрый угол», где каждое лето царствовала малярия, стал хорошеть. Город раскинулся в низине, а окраины его находились на возвышении. Центр из-за этого оказался болотистым, и много сил пришлось потратить на его дренаж. Карасун в нескольких местах перекрыли проездами, построили дамбу, и полноводный прежде поток превратился в цепь озер. Улицы стали мостить, воду сбрасывать в Кубань, глинобитные дома заменять кирпичными.

Сейчас Екатеринодар представлял собой южный город со стотысячным населением, бойкий и живой. По-прежнему зажатый с трех сторон, он разрастался на север. Южная его часть, самая старая, называлась в народе «панской». Тут располагались Атаманский дворец, памятник Екатерине Великой, несколько красивых особняков, казенные здания – Окружный суд, областное правление, почтово-телеграфная контора. На месте упраздненной крепости стояла войсковая больница. От нее шла на север главная улица – Красная, Невский проспект кубанской столицы. Справа и слева от нее тянулись длинные продольные улицы, горожане называли их боковыми. Самыми престижными из них были Бурсаковская и Рашпилевская. Поскольку городской треугольник от реки расширялся, на востоке добавлялись улицы Борзиковская и Котляревская, а на западе Посполитакинская, Медведовская и Гривенская. Эти восемь продольных улиц пересекали двадцать поперечных, создавая сетку кварталов. В восточной части бывшая казачья станица сделалась Дмитриевкой, выше нее расположилась Покровка. Улочки на окраинах были застроены скромно, торговля шла незамысловатая, грязи по колено… Еще восточнее пролегла железная дорога, а за ее полотном широко раскинулась Дубинка, главная головная боль городской управы. За Дубинкой город переходил в Сады. Сто двадцать два фруктовых сада сплошной полосой тянулись на семь верст до казачьей станицы Пашковской, создавая летом отличные условия для жизни бездомных.

На западе город ограничивала Кубань. Там находились пристани и дровяные склады.

«Панская» часть незаметно переходила в деловые кварталы города. От Старого базара и до памятника двухсотлетию Кубанского войска по улице Красной тянулись шикарные двух- и трехэтажные дома. Внизу помещались магазины, наверху – конторы, гостиницы, съемные квартиры. Войсковой Александро-Невский собор называли Белым за цвет его стен. Он был окружен зданиями, которые украсили бы и столицы: особняк Богарсуковых, «Гранд-Отель», гостиница «Центральная», мужская и женская гимназии, реальное училище. Правда, немного в стороне от Красной все как-то мельчало, но и там, на Екатерининской, Штабной, Графской улицах попадались красивые особняки, населенные богачами. Нувориши выкупали родовые земли у наследников прежних казачьих атаманов: Рашпиля, Бурсака, Котляревского, Вареника, Косолапа. И задавали тон в областном городе.

Самыми богатыми людьми оставались черкесогаи – братья Тарасовы и братья Богарсуковы. Очень выдвинулись мукомолы, такие как Дицман. Две его огромные паровые мельницы работали с утра до ночи, перемалывая урожайное кубанское зерно. Видную роль играли табаководы, но к ним у общества имелись нарекания. Табак разводили преимущественно греки и турки, на плантациях и фабриках работало много женщин и девочек, и случались неприятные истории.

Промышленность Екатеринодара составляли множество кирпичных и кожевенных заводов, а еще маслобойные, шубные, консервные и мыловаренные. Местность вниз по Кубани, за конно-артиллерийской батареей, так и называлась – Кожевенные заводы. Там же обжигали кирпич, а еще его делали за тюрьмой, вверх по реке.

В последние два года в городе появились новые баловни судьбы – нефтепромышленники. Открытие Майкопских месторождений обещало городу скачок вверх. С буровых тянули сюда нефтепровод, за садом Шика строили завод «Кубаноль», который должен был производить оборудование для нефтедобычи. Екатеринодар наводнили комиссионеры, среди которых было немало иностранцев. Цены на недвижимость взлетели до небес.

От Длинной улицы к северу начиналась третья часть города, самая новая и невзрачная. Нарядная Красная меняла название и становилась Ростовской. Несколько поперечных улиц были уставлены одноэтажными домами, лавками вместо шикарных магазинов и грязными постоялыми домами взамен гостиниц. Склады, мастерские, мельницы, небольшие заводы – одним словом, промышленная окраина. Заканчивалось все городским выгоном, который управа сдавала обывателям под выпас скотины. Дальше шли Хлебный рынок, ярмарочная площадь, лесные склады и скаковой круг. Еще севернее отвели место под вокзал будущей Черноморской железной дороги. За ним располагалась Чистяковская роща, второе после Городского сада излюбленное место гуляния местных.

Хлебный рынок был окружен длинными рядами ссыпок – балаганов и навесов, поставлявших зерно на мельницы или в вагоны железной дороги. Сюда от главного полотна проложили специальную ветку. Рынок с его огромными оборотами кормил множество людей. Дальше на запад располагалась бойня с ее антисанитарией. Севернее приютился городской ассенизационный обоз. Его сливной бак принимал нечистоты от частников по двадцать копеек за бочку. Канализации в Екатеринодаре не было, и выгребы приходилось чистить постоянно. Из бака по конно-железной дороге отбросы вывозили на поля, где их обезвреживали.

Слева от бойни помещались сразу шесть кладбищ: православное Всесвятское, военное, еврейское, татарское, караимское и холерное. Еще левее хозяйничали военные. Тут находились войсковые пороховые погреба, а за ними – казармы Самурского пехотного полка. На обрыве к Кубани стояла конно-артиллерийская батарея. Возле дороги на Ново-Мышастовскую опять виднелись казармы – здесь помещалась часть эскадронов Первого Екатеринодарского казачьего полка. Другая часть квартировала возле Городского сада.

В целом город производил противоречивое впечатление. Он словно распадался на несколько неравноценных частей. Конечно, так повсюду, но контраст между Дубинкой и кварталами вокруг Соборной площади был, пожалуй, чрезмерным. В городской думе заправляли лица торгово-промышленного сословия. Хозяева города все были из приезжих, многие здесь зарабатывали, но ничего не вкладывали. Те же главные богачи, армяне, украшали свою столицу Нахичевань-на-Дону, им было наплевать на Екатеринодар. В последнее время это стало меняться, и город сделался более чистым и лощеным. Но опять же лишь в центре. По Красной улице ездил электрический трамвай, но принадлежал он, как везде в России, бельгийцам. Им тоже было наплевать на город, техническое оснащение линий оставляло желать лучшего, вагоны ходили как попало. Открытые площадки вагонов закрывали вечно грязные нелепые занавески из грошового ситца. Днем трамваи возили людей, а по ночам – грузы между пристанями на реке и железнодорожным вокзалом. Утром в перепачканные вагоны опять набивались пассажиры и бранились.

Казаки станицы Пашковской неожиданно решили составить бельгийскому капиталу конкуренцию. И основали «Первое Русское товарищество моторно-электрического трамвая Екатеринодар – Пашковская». Туда принимали всех желающих, собрали некоторую сумму и начали тянуть ветку через Дубинку и Сады на восток. Казачий трамвай приводился в действие автомобильными керосиновыми моторами, а не электричеством. К 1912 году пашковцы обещали связать себя с областной столицей и завалить рынки своими товарами.

Рынки оставались не только бойкими местами торговли, но и гнойниками Екатеринодара. Старый базар окружали духаны, пивные, обжорки и постоялые дворы с дешевыми проститутками. Там и торговали, и нанимали рабочих. Поэтому толпы соискателей с утра занимали места на площади. Их сопровождали нищеброды, босяки и воры. В 1905 году толкучий и рабочий рынки перевели на Сенной базар, и вся чернь устремилась туда. Взвыли теперь уже обитатели тамошних улиц: Ярмарочной, Кузнечной, Рашпилевской. Не лучше обстояло дело и на Новом базаре. Там мясной и рыбный ряды располагались на прилавках, поставленных вдоль жилых домов. Во дворах селились восточные люди, питались они в грязных подпольных духанах. Кровь, кишки, отходы торговцы без церемоний бросали на землю; вонь стояла невообразимая.

Соответственно, и народ вокруг жил непритязательный. Газетчики много лет стыдили Тимофеева, владельца аптеки на Сенном базаре. Тот разрисовал витрину дурацкими картинками. Изобразил большие склянки с лекарствами, на которых было написано: «от живота», «от немочи», «от заразы». Позорище вызывало негодование у образованных горожан, но обитателям Сенной такая реклама нравилась… Дума давно мечтала замостить рынок и построить на площади кирпичные торговые ряды. Но продавцы тормозили все начинания.

Рынки были на первом плане и у городской полиции. На Старом базаре торговки из-под полы разливали «соточки»²⁰ и давали на закуску тарань. На Новом кормили шашлыком из неклейменной баранины. На Сенном толкали краденые вещи и угнанных лошадей.

Окраины также давали пищу для протоколов. Между рабочими с кирпичных заводов постоянно происходили драки с поножовщиной. Хулиганы с Покровки собирались на Атаманской площади, где стояли древние каменные бабы, и точили об них финки. Инородцы с левого берега на православные праздники напивались и бились друг с другом на кинжалах; особенно почему-то любили делать это на Пасху.

В это же время деловые круги обсуждали предполагаемый выкуп в казну Владикавказской железной дороги. Спорили о развитии телефонной сети: она была задумана на двести номеров, а их уже прицепили шестьсот, и связь постоянно от этого ломалась. Планировали ввести в городе уличное электрическое освещение, для чего управа купила триста двадцать дуговых фонарей. Когда началась нефтяная горячка, многие обогатились за счет перепродажи разведочных свидетельств, и деловики взяли в моду играть по-маленькой на лондонской бирже. Ждали постройки Черноморской железной дороги, пуска пашковского трамвая, открытия нефтепровода и перерабатывающих заводов, ввода «Кубаноля», роста урожайности пшеницы… Появились вагоны-рефрижераторы, и местные фрукты стали доезжать до столиц. Развивалось виноделие, улучшалось качество табака. Екатеринодар уверенно богател. Население его росло стремительно. За полвека численность жителей выросла в десять раз! И тут вдруг такой тревожный сигнал…

Глава 5
Начнем, благословясь!

Лыков сел в общей комнате сыскного отделения в девятом часу вечера и стал изучать материалы дознания. Кроме него присутствовали надзиратели Корж и Тимошенко, а чуть позже подошел городовой Вольский. Остальные были на обходах.

Екатеринодарское сыскное отделение третьего разряда занимало небольшой одноэтажный дом с садом и дворовыми постройками. Четыре окна по фасаду, и семь комнаток внутри, не считая служебных квартир начальника и городовых. В этих комнатах помещались и антропометрический кабинет, и картотека, и камера временного задержания. Самую большую занимала канцелярия. Задние комнаты выходили окнами в сад. Электричеством дом оснащен не был, горели керосиновые лампы, пахло табаком, оружейным маслом и чесночной колбасой. Убранство отделения выглядело непритязательно: давно не крашенные полы, стены с линялыми обоями, старая потрескавшаяся казенная мебель. Лишний раз статский советник убедился, как глупо ведет себя власть в вопросе уголовного сыска. Министр финансов Коковцов взял себе роль часового у денежного ящика и стоит на посту, никого не подпускает. Вот узкий ум! Когда-нибудь, когда уже будет поздно принимать меры, этот гусь спохватится. И найдет множество виновных, кроме, конечно же, себя…

Корж поставил самовар, и когда тот забулькал, в комнате стало уютнее. Зная, насколько жалкое содержание у сыщиков, Лыков принес с собой целую корзину гостинцев. Там были жестянки с дорогими фамильными сортами чая, мятные пряники, пастила, абрикосовый конфитюр. Хозяева накинулись на угощение, благодарили гостя и уписывали за обе щеки. Алексей Николаевич расспрашивал их о службе, об особенностях здешнего криминала. Корж отвечал дельно, выказывая самостоятельность в суждениях и серьезные знания. Тимошенко больше помалкивал.

Наконец ближе к десяти часам на улице раздался стук подков, потом послышались энергичные шаги, и в комнату вошел Пришельцев. Он был среднего роста, лет сорока, с черными волосами, седыми усами и прищуренным взглядом. Выражение лица было упрямое, лишь морщины на лбу выдавали, что этот человек сильно устал.

– Добрый вечер, Александр Петрович, – поднялся ему навстречу гость. – Я Лыков Алексей Николаевич.

Коллежский асессор пожал протянутую ему руку и сказал вместо приветствия:

– Семью Гиля зарезал Варивода.

Лыков застыл на секунду, но быстро подобрался.

– Выпейте чаю с дороги, и заодно расскажете. Семья Гиля – это та, что погибла на хуторе?

– Да, – выдохнул собеседник. Корж поднес ему стакан с горячим чаем и пододвинул блюдце с пряниками. Пришельцев сделал разом три крупных глотка.

– Уф, как хорошо.

Все молча ждали продолжения.

– Значит, так. Убийства совершены в ночь на четырнадцатое марта. Жертвы – семья Конрада Гиля. Это немцы, которые жили на своем хуторе в восьми верстах от станицы. Особого достатка у них не было, но бандиты, надо полагать, решили: раз немцы, значит, есть чем поживиться. И ввалились.

Главный сыщик еще отпил чаю, проглотил, почти не жуя, целый пряник и вдруг изменился в лице:

– Сил на это смотреть нет никаких… Целый дом покойников. А дети!

Он порылся в кармане и вынул смятый листок.

– Столько народу порешили, что памяти не хватит. Сам Гиль и его жена были уже старики. У них три дочери: Елизавета тридцати девяти лет, бездетная вдова; Екатерина двадцати шести лет, жена Прокофия Кринвальда, и Макрида. Той всего шесть, еще ребенок. Екатерина с Прокофием имели четверых детей, и проживали они все вместе, Кринвальды с Гилями. Еще был работник, Яков Мельхер, шестнадцати лет. Итого одиннадцать человек.

Пришельцев зажмурился, потряс головой и продолжил:

– Старика они застрелили из ружья. Остальных резали и душили. Детей казнили на глазах у матери по очереди – добивались, чтобы она выдала, где спрятаны деньги. А денег-то в доме и не было… Сыну Якову пять лет, дочке Христиании четыре, младшему сыну Адаму два, а последней девочке всего три дня от роду, она даже имя еще не успела получить. Вот…

– Всех убили? – спросил Лыков, ожидая услышать подтверждение. К его удивлению, кубанец ответил:

– Нет, уцелели двое: старуха, Региной звать, и ее старшая дочь Елизавета. Которая вдова.

– Вот как? Бандиты оставили свидетелей?

– Очень странно, но оставили. Женщины и сообщили, что к атаману подручные обращались «Варивода».

– А как же он их отпустил? И зачем?

– Черт поймет его черную душу… Всю ночь эти ироды измывались над хозяевами, шарили по хутору, пили водку. А под утро забрали ценное из имущества и ушли. А в доме две насмерть перепуганные бабы при девяти трупах. И озеро крови.

– Что вам известно про атамана? – торопливо спросил Лыков, чтобы быстрее отвлечь коллежского асессора от жутких воспоминаний.

– Тут сначала надо разобраться с его кличкой, – снова удивил питерца кубанец.

– Варивода вроде бы обычная для этих мест фамилия?

– Не совсем. На нашей балачке слово это означает «мучитель, истязатель».

– На балачке?

– Это, Алексей Николаевич, так называется здешний суржик. Местный говор.

– Понял. Кличка, видимо, не просто так дана. Он садист?

– Садист, изувер, помесь черта с дьяволом. Вот только ничего другого мы об этом выродке не знаем.

– Когда он впервые промелькнул? В шайке Полюндры?

Пришельцев покосился на Коржа. Тот кивнул на бумаги, что смотрел Лыков до прихода коллежского асессора:

– Там же все написано.

– Я видел, что написано. А все ли сказано? Обычно всегда за рамками протоколов что-то остается. Но мелочей в сыскном деле не бывает, сами знаете. Давайте от печки, все с самого начала и как можно подробнее.

Тут как раз подошел еще один надзиратель, Жуковский. Рослый, статный, плечистый, он походил на Коржа, но притом был настоящий красавец с лицом избалованного женским вниманием савраса. Однако когда Жуковский заговорил, то обнаружил хорошую память и здравый смысл. Именно он вспомнил, что в преступном мире Екатеринодара бандит по кличке Варивода появился в 1903 году. Первоначально он квартировал в притонах вокруг Старого базара и занимался грабежами. Как ни странно, злыдень ни разу не попался полиции. У сыщиков не было ни его фотокарточки, ни результатов обмеров. Только самые общие приметы: рост не менее восьми вершков²¹, свирепая наружность, красные мосластые руки. Под эти приметы подойдет любой крючник с пристани…

Затем начались ужасы пятого года, и полиции стало не до мелких грабежей. Но однажды нашли труп у бараков для заразных больных, с веревкой на шее и вывернутыми карманами. Это оказался зажиточный мещанин, владелец свинопальни. А на другой день еще одно тело всплыло на озере Подкова, и тоже с признаками насильственной смерти. Сыщики всполошились. Агентура сообщила, что оба убийства – дело рук Вариводы. Начались облавы по всем притонам, по секретным квартирам²² и темным постоялым дворам. Найти преступника сходу не удалось. А потом в уличной драке между новобранцами был убит жандармский унтер-офицер, и поиски мосластого отошли на второй план. Сам он исчез из города.

Через полтора года нелюдь опять напомнил о себе. На Дубинке, неустроенной окраине за вокзалом, вырезали целую семью из четырех человек. Полиция вошла в раж. Нажали на осведов, и те указали исполнителя – налетчика Вариводу. Он тогда проживал в Ивановке, в лачугах на берегу Кубани. Сыщики бросились туда и опять опоздали. Грабитель сильно разозлил власти, и его принялись искать всерьез. Однако опять не вышло. В городе начался террор, направленный на чинов полиции и администрации. За несколько месяцев 1907 года были застрелены правитель канцелярии Кубанской области, директор народных училищ, помощник полицмейстера и два пристава, один помощник пристава, пятеро городовых и ночных сторожей. Екатеринодар охватила паника. Каждый боялся за свою жизнь, исполнение служебных обязанностей теперь было сопряжено со смертельным риском. И опять всем стало не до рядового убивца.

В третий раз Варивода показался из мрака уже есаулом в шайке беглого каторжника Полюндры. Поймать его вместе с остальными не смогли, он лег на дно, но ненадолго. Ограбление банка в Новороссийске и теперь еще массовитое убийство в юрте станицы Новолеушковской показали злодея с новой стороны. Он стал атаманом, и масштаб преступлений вырос. Убегать, как прежде, Варивода не собирался, а планировал взорвать Екатеринодар! Вскормили гадину. Не смогли изловить его вовремя и получили негодяя крупного калибра.

– Облавы проводили? – задал обязательный вопрос питерец.

– Да, но впустую. Эта клятая душа где-то ловко прячется. И вся его збирня²³ вместе с ним. Притоны мы давно обшарили, тут другое.

– Александр Петрович, опишите криминальную обстановку. Где у вас темные места, много ли рецидивистов, как с агентурой.

Пришельцев подошел к висевшему на стене плану города, взял в руки карандаш. План был раскрашен в разные цвета, показывающие, к какой полицейской части относится тот или иной квартал.

– Как видите, Екатеринодар лежит внутри большой петли, которую тут описывает Кубань. Весь он находится на правом берегу, на левом лишь «Аквариум», где мы взяли Кайтлесова. Река является естественной границей для роста города. Вниз по течению идут заводы, а вверх – сады. С севера запирают лесные склады, бойня и квартал казачьей бригады. И еще Чистяковская роща, загородное гуляние. Роль пригорода играет станица Пашковская, до которой сейчас тянут трамвай.

Жителей у нас сто тысяч. Управление полиции состоит из четырех частей, видите их по цвету. Особенностью Екатеринодара является его огромная территория. Он раскинут широко, при относительно небольшом населении. Много пустопорожней земли, много садов, где легко прятаться темному элементу, особенно в теплые месяцы. Строений тоже не счесть, из которых большинство деревянные и турлучные. То, что вы видите на главных улицах, только парадный фасад, а так действительность неказистая. Взять, к примеру, Дубинку. Улицы немощеные, водопровода и освещения нет, школ или амбулаторий тоже. В межсезонье грязь непролазная. Население дикое, полицию ненавидит. С пропиской там всегда большие проблемы. Вы спросили сейчас про темные места. Вот Дубинка – одно из них.

– Далее я бы поставил Покровку, – начальник отделения ткнул карандашом в верхний правый угол карты. – Это кварталы вокруг Покровской церкви. Много притонов, каждый постоялый двор, считай, не в ладах с законом. Конокрадов прячут с их добычей. Полно бесписьменных²⁴, изрядно барыг. Что ни пивная, то тайный бордель. Воров привечают. Вечером тут лучше не ходить.

Затем идут Старый и Новый базары. Даже не знаю, какой из них хуже. Возле Старого раньше много лет была явочная квартира для беглых, которые уходили в Турцию. На явке они отсиживались, меняли документы, отдыхали. На всю уголовную Россию известное было место. Мои предшественники квартиру разорили. Теперь беглые прячутся кто где. Любая лавка, портерная или обжорка – с криминальным душком. Мы отбираем торговые патенты у самых зарвавшихся, но чище не становится. Да так при любом базаре, взять хоть тот же Сенной. Всюду жулье.

Идем дальше. Вот тут, где на берег выходит Базарная улица, раньше располагалась здешняя Хитровка. У нас она называлась Ивановка. Купец Иванов напротив своей пристани выстроил самохрапом²⁵ целый ряд хибар убогого вида. Из гнилых досок и мусора, крытых камышом. И сдавал их поденно, а вернее сказать, на ночь. Три-пять копеек драл и не стеснялся. Снимали эти номера обитатели соседних кабаков, спившиеся босяки и байгуши²⁶. Некоторые, кто при деньгах, платили сразу за месяц вперед. Год назад по решению городской думы эту клоаку наконец-то снесли, но синюшный народ до сих пор льнет, так сказать, к этому месту.

– Но ведь серьезные уголовные, такие как Варивода, там селиться не станут? – решил уточнить Лыков.

– Серьезные не станут, – подтвердил главный сыщик. – Но начинающий грабитель Варивода там прятался, если помните. И потом, вы же спрашиваете вообще о темных норах. Вот я в порядке общей обстановки и…

– Понятно, продолжайте.

– Как прикажете. Следом за Ивановкой надо обратить внимание на кожевенные и кирпичные заводы вниз по течению Кубани, под казачьим лагерным местом. Часть рабочих с этих заводов пришлые, сезонные и квартируют вокруг. Живут как придется, чуть не в землянках, принимают к себе бесписьменных и ворье. Хулиганство очень развито, кулачные бои стенка на стенку. Чужих сразу раздевают, могут и ножом ткнуть.

Последнее звериное место находится вверх по реке. Вот огромный треугольник. Или как правильнее, трапеция? Между Дубинкой, остатками Карасунского канала и Старой Кубанью. Все засажено огородами и садами, которые тянутся на несколько верст. Летом листва на деревьях дает укрытие сброду. Поди его поймай… Но сейчас, в марте, там пусто. Если какой садовый домишко и занят, так его видно по дыму из трубы. Наряды от Четвертой части ходят и такие дома обыскивают, следят за пропиской. Но в принципе спрятаться можно, если сговоришься с хозяином. Так что… темный мир.

– А на севере, там, где лес Круглик? – показал на плане статский советник. – Неужели тихо? Окраины городов всегда криминальны.

– Да, север тоже можно приплюсовать, – не стал спорить коллежский асессор. – Дыра что надо! Тут заправляют ассенизаторы, целая слобода занимается этим промыслом. Бойня опять же; при ней кормится несколько десятков межидворков.

– Кого-кого?

– Межидворков, бездомных по-нашему.

– А банды тут могут спрятаться?

– Запросто. Лесные склады те же взять: тянутся на версту, при каждом контора, сторожа, помещения для рабочих. Город в городе. Живут без прописки толпы народа, полиции заглянуть в их душу крайне затруднительно. Хлебные ссыпки и того хуже, там в урожай тыщи нанимают, пойди их проверь.

– Среди горцев преступность сильно развита?

– Имеет место, – кивнул коллежский асессор. – В Кубанской области кого только нет. Черкесы, кабардинцы, карачаевцы, горские татары, абхазы, абазины, шапсуги, ногайцы… Их традиционный промысел – конокрадство. Но могут и прирезать на большой дороге. Если у них перевес и никто не видит.

– А сколько происходит убийств? Много?

– В прошлом году было двадцать пять. По мне, так много.

Лыков вздохнул:

– Короче говоря, у вас как везде: только отвернись…

– С чего это у нас должно быть иначе? – ухмыльнулся Жуковский. – Где люди, там и грязь.

– Тогда скажите, почему вы до сих пор не изловили эту сволочь? Рядовой нелюдь, не семи пядей во лбу. И все еще на свободе, людей душит.

Пришельцев встал, застегнул пиджак:

– Поймаем, ваше высокородие! Вот-вот!

– Зачем же сразу обижаться, Александр Петрович? Я приехал не выговор вам делать, а помочь. Как-никак служу в сыскной полиции тридцать третий год. Подольше вас?

– Ну, подольше.

– Намного?

– Хм…

Лыков тоже встал, подошел к начальнику сыскного отделения:

– Вы поступили в Тамбовское полицейское управление служителем в тысяча восемьсот девяносто втором году. Не окончив Нижегородскую гимназию, из которой выбыли в пятом классе.

– Так точно.

– Я в это время был надворным советником в звании камер-юнкера, заведовал Особенной частью Департамента полиции. Ну?

– Виноват, Алексей Николаич, сорвался. Только и слышу от полицмейстера: то не так и это не эдак. Разорвешься пополам – спрашивают, а почему не на четверо. Прошу извинить.

Сыщики сели, Корж долил в самовар воды и набросал в топку щепок. Разговор вернулся в рабочее русло.

– А что у вас с полицмейстером?

Пришельцев еще более насупился:

– У нас отношения рогатые. Он…

Коллежский асессор покосился на Вольского. Городовой молча встал и вышел в дежурную комнату к телефону. Остались лишь классные чины.

– Захаров самодовольный индюк. И Бабыч это знает. Впрочем, теперь это ни для кого не тайна.

– В результате общая полиция вам не помогает, так?

– Нет, с участками отношения нормальные. Мы же сами все вышли из наружной полиции. Но им сейчас не до нас.

– Почему это? Если нужен толчок, скажите. Я так их толкну, что до Ахтарей долетят… начиная с Захарова.

Начальник отделения замахал руками:

– Нет, что вы! Толчок не нужен, только испортите отношения. Вы уедете, а нам служить вместе. Просто штаты екатеринодарской полиции совсем уж слабые. Околоточных надзирателей так и вовсе нет.

– Как нет? Куда они делись?

– Нет и никогда не было. А околоточные ведь главная опора пристава. Есть и другие причины. В феврале городская дума прекратила выдачу добавочного вознаграждения на содержание городской полиции. Люди остались на скудном жалованье. Уже тридцать человек городовых подали рапорты на увольнение. Пока добавочные деньги не вернут, так и будет продолжаться. Как их просить о помощи, когда такое дело?

Лыков опешил. Кубанская область – первая в империи по бандитизму. До сих пор в степи носятся кровавые шайки, вырезают целые семьи. А городская дума именно в это время решила сэкономить на полиции. Что за глупость?

– М-да. Но вернемся к Вариводе. Обратите внимание, как быстро он набирает сообщников. Вы изловили почти всех, кто грабил вместе с ним банк в Новороссийске. А у него уже новая команда. Сколько их было на хуторе Гиля?

– Восемь, считая атамана.

– Меньше чем за месяц разжился новыми волками.

– Он теперь при деньгах, – подал голос Корж. – После банка остались, нанимай не хочу.

– Да, но как может в таком городе, как Екатеринодар, много лет прятаться бандит такого калибра? Сто тысяч населения, все на виду. Или почти все.

– Мы уже думали, – вздохнул Пришельцев. – Думали-думали, аж голову сломали. И решили, что объяснение только одно.

Алексей Николаевич навострил уши:

– Ну-ка?

– Кто-то его укрывает. Не в задних комнатах ренского погреба он живет сам-восьмой, и не на постоялом дворе, где хозяин – скупщик краденого. Будь так, мы его давно бы изловили. Есть у Вариводы настоящее лежбище, хорошо спрятанное, куда полиции ходу нет. Он оттуда выскакивает, грабит-режет, и опять назад.