Старый знакомый

V

Прихвативший за ночь легонький морозец поднастил талый снежок, и образовавшаяся на верхнем его слое корка представляла удобную ходьбу на лыжах. Охотники очень дорожат этим «черепком» и всегда спешат воспользоваться им до солнечного пригрева, легко его растопляющего, а потому компания поднялась очень рано и под предводительством окладчика Терентия двинулась в лес в самую пору, когда на небе еще и не брезжилась утренняя зорька; только я сверх обыкновения, заспавшись с дороги, опоздал настолько, что приходилось одному догонять охоту уже на пути, для меня задержался и Иван Тимофеич.

Хлебнувши наскоро чайку и не внимая его успокоительным «успеем» и «догоним», ясуетливо собирался и скоро был готов. Когда мы с ним выходили на крыльцо, чтобы садиться ехать, на дворе все еще было темно, так что, проходя сенями, я едва мог рассмотреть женскую фигуру в меховой шубейке, наскоро накинутой в один рукав, и в большом платке, покрытом с головою. Фигура, прижавшись, стояла у притолоки сенной двери, и, когда мы поравнялись с нею, чуть слышно раздались слова: «Что же вы, Иван Тимофеич, так и поедете, ничего с собой не взявши?» Я узнал голос Аленушки… Иван Тимофеич тоже полушепотом что-то весело ответил на ее вопрос и на несколько мгновений задержался с нею.

У крыльца, неспокойно переминаясь в ожидании седоков, стояла большая раскормленная лошадь, запряженная в сани с затейливо расписанным задком, а перед ней, запустив руки под мышки своего дырявого армяка, почесывался всем телом полусонный, взъерошенный работник, и, громко зевая, он как-то в одно время и молитву творил, крестя свой рот, и принимался ругаться с лошадью за ее нетерпеливые движения.

Вырвавшись из темноты сеней, Иван проворно вскочил в сани и сам взялся за вожжи.

– Что же ты ружье-то не взял? – спросил я у него.

– На что оно мне? Там и без меня будет кому палить.

– Ну, хоть бы рогатину про случай захватил.

– А рогатину, если понадобится, и там найдем…

– Ну как знаешь…

Лошадь начала переходить на крупную рысь. Резкий утренничек, окончательно сгоняя ночную дремоту, пронизывал нас своею прохладой и слегка похватывал за открытые уши. По деревне тянуло горьким дымом сжигаемой соломы, перекликались знакомые петухи, и кое-где на задворках начинали поскрипывать ворота; в высоте над нами ярко горели звезды…

Когда мы немного отъехали, я, как бы размышляя про себя, заговорил:

– А молодец девушка эта, Алена Дмитриевна… Промолчал Иван, словно не слышал моего голоса.

– Славная из нее будет хозяйка и добрая жена, – продолжал я в том же тоне.

Отмолчался й на этот раз мой спутник, только закашлялся как-то подозрительно, точно ему табак в горло попал.

«Эк тебя пришибло…» – подумал я, и почему-то мне непременно захотелось допытаться от него ответа.

– Правду я говорю, Иван Тимофеич, или нет?

– Это насчет чего-с? – притворился он, наконец отзываясь.

– Да вот насчет Алены Дмитриевны! Милый она, на мой взгляд, человек.

– Это без сомнения-с… И сам Дмитрий Савелич об этом ведает не хуже нашего, потому и цену им полагает настоящую, высокую цену.

– Как цену?.. Для кого же это?

– Да уж известно, не для нашего брата, пустоцвета… А вот в Петрозаводске у него приятель есть, лесом промышляет, сказывают, тысяч на сто в год обороту ведет, так за него дочку-то сплавить норовит нынешней весной – даром что тот ему в ровесники годится и с полдюжины своих ребят имеет.

– Да как же это!.. А ты-то? – сорвалось у меня.

– Что ж я-то? Я тут ни при чем… Нужный я Закату человек, вот он меня и поблажает, для своей же пользы дорожит мною. А ежели что – так он без горя распрощается со мною.

– Ну а она-то как же?

– А что же она может поделать, против отцовской власти нешто кто пойдет? Так и ее дело…

Разговор прекратился, Иван задумался, а лошадь все бежала машистой рысью, и мы споро подвигались вперед.

– Велик зверь-то в обкладе? – спросил я, желая отвлечь его от горьких дум.

– Медведица крупная и с тремя детками.

– Почему же известно, что с тремя?

– Да уж вылезать начинают теперь – дело к весне идет, – около берлоги пображивают. Терентий на проверку ходил, так по следам сосчитал.

Проехав версты две по бойкой дороге, мы свернули в лес на неторный следок, проложенный нашими охотниками. Тяжелая лошадь начала просовываться в рыхлый снег, глубоко грузла в нем всеми ногами и, выбиваясь, оборвала на себе шлею… Перед нами занималась заря, и недалеко впереди уже виднелась растянувшаяся процессия наших.

Вдруг там что-то случилось, все заметались, загомонили, и общая тишина сразу нарушилась.

Охотники, выправляя на ходу свои ружья, суетливо рассыпались по разным сторонам. Впереди громыхнул дуб летный выстрел, и ему в ответ по высокому лесу гулко прокатился свирепый медвежий рев.

– Вот ведь, так и думал, что переполошат раньше времени… Эх вы, черти болухманные!!! – неизвестно кого выругал Иван Тимофеевич, сдавая к общему обозу свою лошадь, и, наскоро пристроив лыжи, мы с ним кинулись влево по густому мелколесью.

– Как думаешь, уйдет? – спросил я, стараясь не отставать от него на ходу.

– Навряд бы ей уйти, деток не должна сразу бросить, надо поспевать…

Впереди нас через молодой низкий ельник высились огромные, раскидистые сосны, и оттуда доносился людской оживленный говор вместе с заливистым собачьим лаем. Казалось, и недалеко, но на берложных охотах в этой лесистой и обильной снегом местности чаще: всего случается попадать в такое положение, что отчетливо слышишь все голоса и прочие звуки общей тревоги, а самого тебя не допускает какой-нибудь ненавистный взлобок и неприменимые на нем лыжи – ни видеть дела и ни участвовать в нем… Самое это мучительное состояние для охотника, и как раз в таком положении были мы с Иваном, стараясь как можно скорее пробиться к желанному месту.

Вскоре навстречу нам попался запыхавшийся бегущий мужичок в распоясанном армяке и без шапки. Он шибко улепетывал назад, таща за собою длинную рогатину; его взмокший под всклокоченными волосами лоб, побелевшее лицо и как-то странно, сама собою трясущаяся борода выражали крайнюю степень его отчасти комического, но вместе и очень сильного испуга.

– Эй!.. Андрюха, что там случилось? – окликнул его Иван.

– Ох, чутоньку не съела, Иван Тимофеич, да спасибо, скоро ушла. Упустили самоё-то, только детки застались… Ах, ох, ох!..

– Так, это есть за что благодарить, – проворчал Иван Тимофеич. – А ты-то куда удираешь?

– Да вот шапку потерял, провались она совсем… – очевидно, сбрехал мужичок и задвигался было своим следом.

– Андрей, дай-ка мне рогатину-то, ты с своей шапкой, може, и без нее справишься.

Мужик нехотя вернулся и, конфузливо отдавая рогатину, опять было затянул свое: «Да упустили, Иван Тимофеич, как есть, совсем ушла».

– Ну, ладно, поспешай к обозу-то, а то, неровен час – догонит… – И мужичок, расшатываясь на лыжах, покатился действительно к тому месту, где стояли наши лошади.

Наконец мы выбились на редколесье и скоро очутились в середине разбросанной группы мужиков и охотников. Все они шумно потешались над тем, как молодой, еще совсем серый медвежонок, одуревший от общего гама, пугливо совался в разные стороны по чистине и, неловко перетраивая своею словно спутанной побежкой, наискивал местечка, как бы юркнуть хоть под снеговой субой. За ним с самым уморительным видом ныряла по снегу моя лайка: то, цепляясь за пальцы его задних ног, она тащилась в таком положении, усиливаясь остановить зверя, то перекувыркиваясь вместе, они оба по уши зарывались снегом и все-таки продолжали свое дело. Медвежонок по временам вырывался, садился и грозно фурскал на собаку, а безотвязная лайка взвизгивала от злости и снова кидалась к нему…

– В жмурки, в жмурки играют!.. Эх! чертенок – опять вырвался!!. – ревели людские голоса. И действительно, тут выходило что-то очень похожее на эту детскую игру. Немного далее с другим братишкой этого младенца, накрывая его всею своей тяжестью, кончал озлобившийся меделян, а в стороне лежал уже бездыханный труп третьего… Вполне довольная публика гоготала от удовольствия.

Однако эта всех потешающая сцена не вызвала даже и Улыбки на лицо истинного охотника Ивана. Едва удостоив взглядом эту ребячью потеху, он только спросил, не обращаясь ни к кому в особенности: «Где же сама-то пролезла?»

В ответ загалдело по обыкновению разом несколько голосов, из которых только с трудом можно было разобрать, что медведица, раненная общим залпом при первом появлении, ушла «вон туда», проломившись прямиком «вон там по чащуге», – причем по воздуху махалось несколько рук и указывалось несколько совсем различных направлений.

– А где Терентий? – поинтересовался Иван, и ему по-прежнему целым хором отвечали, что Терентий увязался за ней и больше уж не показывался.

– Не пойдет от детей, здесь запала… – вслух размышлял про себя Иван Тимофеич и, вскинув на плечо рогатину, молча направился проследить звериный лаз.

Я, разумеется, потянулся за ним же, а за мной на посвист сначала подвалилась моя лайка, а потом пришел и меделян; уставшие от возни собаки, высунув языки, тяжело носили боками и постоянно похватывали на ходу снег.

Немного пройдя, нам стали попадаться кровавые капли на следу зверя, и вскоре этот след вывел нас на чистую котловину мшарного болота, по которому из-под густых наносов снежной массы изредка виднелись небольшие куржастые верхушки чахлых сосенок и местами торчали громадные пни давно сгнившего леса. Небольшое болотце кругом, как в рамке, окаймлялось густой зарослью молодого ельника, а за ним далее высоким темным бором.