К ланитам клонится корявый палец И фина голос деве шепчет: На болотах гранитов крепче Поставлю снежные палаты.
* * *
Но безразличен деве шёпот Жреца языческих кумиров, На что мне ладан, воск и мирра, Когда твой лёд лучом расколот?
март 1912 г.
«Я осужден последним отпаденьем…»
Я осужден последним отпаденьем Чреватостью несбыточных часов И жизнь искомканных дней бденьем Не заглушит безумный, дикий зов.
На день, кидаю детские отравы, Смущенья полуночных снов, – Под солнца смех серебрянные травы Не вызовут нескромных слов. –
Но как луны и солнца свет прощальный Сдвоятся голубым огнем И как взнесется свод зеркальный И отражения свеч в нем, – Я, как участник Дионисий, Помчусь по пахоте полей, Слежу повсюду запах лисий И он мне женского милей, И как испуганные птицы За мною ринутся часы: Забыт и стонный шум столицы Забыт и смертный шум косы.
«Седой паук ты ткешь тенета…»
Седой паук ты ткешь тенета Рисуя кружево времен, Швыряешь с яростию мота Часы с изогнутых рамен
И дней изчерченное стадо Далекой осени давно Умчало все чем сердце радо – Печали, радости – равно
Но казни день встает всечасно – Тогда росу пила, А в тело дрогнувшее властно Крича врывалася пила
Вновь кажет мне сучек смолистый Как бы пронзенный болью глаз, – А я тогда, как мастер истый, С плеча разрезал древа таз;
И ветви поднятые к небу, Как руки в памяти рублю, А корни – рты земному хлебу, Как проклинающих гублю.