Kitabı oku: «Остров Сахалин и экспедиция 1852 года», sayfa 4
Отослав Бошняка и байдарку, мы продолжали с Невельским ехать вдоль берега. Обогнув мыс, мы увидели в милях двух другой мыс, за которым следовало предполагать бухту. Гребцы были очень утомлены и потому, пристав к берегу, оставили людей со шлюпкой дожидать нас, пока мы пешком осмотрим бухту. Пробираясь по лайде на мыс, я с досадою несколько раз должен был останавливаться и ждать, пока Невельской закуривал свою трубку. К несчастью еще спички были сырые. Невельской, как ребенок, сердился; я просил его потерпеть и не курить до возвращения нашего на шлюпку, потому что закуриванье брало так много времени, что мы ничего не успели осмотреть. Не могши убедить его, я для ускорения начал доставать для него огонь, стреляя из карманного пистолета хлопчатою бумагою. Дойдя наконец до мыса, мы увидели обширную бухту, омывавшую довольно глубокую долину. «Тут нечего и смотреть, воскликнул с радостью Невельской, завтра подойдем сюда и будем выгружаться». Желая рассмотреть поподробнее место, я предложил пройти далее по лайде. Достигнув до глубины бухты, я пошел во внутрь долины, через растущий по лайде тростник. Вдруг саженей пять передо мной открылось небольшое озеро и впадающая в нее небольшая речка. Зачерпнув раковиною воды, я принес к Невельскому; вода была пресная. Мы пошли далее по берегу, чтобы открыть устье речки. Скоро мы дошли до него. Я попробовал перейти в брод устье реки, но вода была выше голенищ, и я вернулся. В это время задул несильный южный ветер, именно с того румба, с которого бухта открыта с моря. Ветер этот развел довольно большой бурун, вследствие чего Невельской нашел, что нельзя становиться в бухте, потому что разгрузка будет затруднительна. Бухта эта, как я после узнал, наз. Хукуй-Катан. Начало смеркаться, мы пошли назад к шлюпке и в 11-м часу вечера воротились на корабль. У Невельского родилась во время переезда нашего мысль встать в соседней бухте (Пуруан-Томари) с главным её селением. В ней видели мы несколько японских сараев, аинских жилищ и небольшой храм. Полагая невыгодным занимать место, занятое уже японцами, я просил Невельского назначить следующий день на осмотр берегов, разослав все гребные суда, и если ничего хорошего не найдут, тогда занять Пуруан-Томари, где мы были бы все-таки удалены от главного японского селения хоть на одну милю. Невельской согласился на мое предложение, и потому, приехав на судно, я тотчас сделал распоряжение, чтобы с рассветом начать рекогносцировку. С рассветом 21-го сентября я встал с тем, чтобы спускать тотчас же шлюпки для рекогносцировки. Невельской еще был в постели. Я зашел к нему, чтобы условиться кому куда ехать осматривать берег, как вдруг он объявил мне, что он переменил свое намерение и хочет теперь высадить нас в главном японском селении. Эта внезапная перемена мыслей произошла, как я после узнал, под влиянием советов Клинкофстрема, желавшего, разумеется, скорее отделаться от стоянки в осеннее время в незакрытой бухте и поэтому нежелавшего, чтобы еще употребили целые сутки для приискания места высадки, куда ему пришлось бы еще переходить с кораблем. Я высказал решительно свое мнение Невельскому, что селиться в селении японцев, между их жилищами, не следует, потому что это есть поступок насильственный; что трудно будет при таком близком соседстве предупредить какие-нибудь пустячные, но в нашем положении важные, столкновения наших людей с японцами; что наконец, это противно приказаниям губернатора, назначившего селиться в стороне от японских селений, да и противно самим словам инструкции, которую он же, Невельской, дал мне насчет обращения с японцами и туземцами; в инструкции этой сказано, что обращаться с японцами мирно, внушая им, что русские пришли на Сахалин защищать их от иностранцев, а отнюдь не тревожить и не стеснять их. Наконец, в инструкции этой предписывается мне не нарушать интересов японцев в торговле с туземцами. Представив все это Невельскому, я спросил его, как же сделать, чтобы согласить эти мирные и осторожные отношения с занятием селения японцев, с водворением, так сказать, в доме их, и след. стеснив их. Я получил на это в ответ, что необходимо стать на указанном месте, что он считает невозможным разгружаться в другом месте.
– В таком случае, я, конечно, повинуюсь приказанию и буду действовать так, чтобы по возможности удержать мирные сношения с японцами; но тем не менее дух экспедиции нашей изменился, теперь пушки и ядра будут более на виду, чем товары; какое это будет иметь влияние на наши политические сношения с Япониею и на переговоры адмирала Путятина в Нангасаки, – я не знаю, но не думаю, чтобы выгодное; одно ясно, что на Сахалине у японцев военной силы нет, след. мы можем делать пока, что хотим. Кончив этот разговор, я уже больше не вмешивался в рассуждения, потому что видел, что главная пружина всему – скорее выбросить нас на берег. Надобно было слышать умствования молодого, впрочем прекрасного юноши Л. Бошняка, досаднее еще было видеть, что Невельской вторил им, не потому, чтобы он обсудил предмет, а потому, что это ускоряло его возвращение в Петровское.
Теперь, когда я нишу эти строки, я вполне убедился, что я был справедлив в своих доводах, но, конечно, я понял, что эгоизм Невельского простителен; он отвечал, кроме себя, и за безопасность судна – одним словом, он человек благородных чувств, след. многое ему простить можно. Бошняк – мечтатель и дитя.
IV
Решившись занять селение Томара, нужно было ближе подойти в нему и потому мы снялись с якоря и подойдя на глубину 4½ с. против селения, бросили снова якорь. Высадка должна была быть сделана на 2-х шлюпках и барказе. В барказ были положены две пушки, прикрытые брезентом, вместе с ружьями. На носу шлюпок были выкинуты белые флаги, на барказе и корабле военные. Вся эта процессия двинулась к берегу в 11 часов утра 21-го сентября. На берегу нас встретила толпа аинов и несколько человек японцев. Невельской начал снова объяснять им наши мирные намерения. Матросы выстроились в две шеренги; я, подняв флаг, встал перед ними. Скомандовав: шапки долой! Невельской приказал спеть молитву. Команда запела молитву «Отче наш», потом спели «Боже царя храни», раздалось русское ура, откликнувшееся на корабле, и Сахалин сделался русским владением. Собравшиеся японцы и аины с удивлением смотрели на нас. К одному из столбов пристани прикрепили флаг и поставили к нему часового, сзади флага раскинули две палатки. Кончив все это, Невельской. пошел с японцами к их джанчину, а я с Рудановским начал осматривать местность, для выбора пункта к заселению.
Взойдя на возвышенность северного мыса бухты, мы имели селение и всю долину на ладони. Но куда мы ни обращали глаза наши, везде, на местах удобных и близких к пристани, видели японские строения. Рудановский, поддерживавший прежде мнение Невельского, первый же сказал, что по его мнению, селиться нам здесь нельзя. Я заметил ему, что он теперь сам видит, как ему не следовало рассуждать на корабле, не выходя на берег, где лучше селиться. Мыс, на котором мы находились, так высок и крут, что строиться на нем нельзя было и думать; долина и холм, разделяющие на две части, были всплошь застроены.
Северный мыс казался мне самым удобным. Он не высок, всход на него не слишком труден, в военном отношении положение его превосходно; если поставить на нем баттареи, – селение и бухта будут находиться под продольными выстрелами. Но и этот мыс был занят магазинами японцев. Возвратясь к японскому джанчину, я нашел там Невельского. рассказав ему мой осмотр, я передал ему мое мнение, что считаю единственным пунктом, возможным для построек, северный мыс; но он застроен, и поэтому нахожу, что и на нем становиться дурно, ибо для этого надо будет решительно заставить японцев предоставить свои магазины нам, или перенести их в другое место – а это есть насилие. Невельской, мысленно соглашаясь с моим мнением, обратился к японцам с просьбою, чтобы они сами указали место для русских. Японец, занимавший второе место после главного начальника, но имевший, как казалось, большое влияние на последнего, встал и повел нас по селению; идя за ним, Невельской, я и Рудановский продолжали спорить насчет неудобств поселиться вместе с японцами. Между тем мы спустились к лайде и обогнув северный мыс, шли далее по берегу. Ясно было, что японец хотел предложить нам стать в соседнем селении Пуруан-Томари. Я радовался уже, что Невельской откажется от своего упорного желания занять Томари, потому что здесь оказалось еще лучше, и что японцы сами назначат нам, где поставить нам наши баттареи, чтобы владеть Сахалином. Но радость моя была непродолжительная. Невельской, заметя, что японец отводит нас от селения Томари, остановил его и показал знаками, что он не хочет идти далее. Я предложил ему подождать окончательно решать место высадки, и посмотреть сперва, куда проведет нас японец; если он укажет неудобное место, то тогда возвратиться назад, объяснив ему, что мы хотим встать в Томари. Но никакие убеждения не действовали на Невельского и, что всего досаднее, Рудановский, с своей стороны, делал безтолковые замечания, которые еще более поддерживали настойчивость Невельского. Позже Рудановский раскаивался, когда осмотрел бухту Пуруан-Томари.
Чтобы смягчить немного настойчивое требование Невельского от японца, чтобы он отвел место в своем селении, я показал ему знаками, что там, куда он вел нас, должно быть мелко. Не знаю, понял ли он меня. Воротившись назад, мы поднялись на площадь северного мыса и объяснили японцу, что это место мы хотим занять. На этой площадке находились два сарая, ниже на скате мыса стояли еще три магазина; далее следовала вырытая в горе площадка в 11 саженей в квадрате, одна сторона которого была занята еще 6-м магазином. Увидев эту платформу, Невельской с радостью обратился во мне с словами: «Что может быть лучше этого места, посмотрите – отсюда вы командуете селением и бухтой». – Это справедливо, отвечал я, если с вершины мыса никто не будет нами командовать, да и потом, возможно ли обстроиться команде из 70 чел. состоящей на квадрате в 11 саж.? Решено было строиться двумя ярусами, поставив на оба по баттарее. Я уже говорил, что в военном отношении два пункта эти хороши, но между нашими строениями будут стоять японские магазины, след. надо их уничтожить, чтобы иметь свой двор, так сказать; а не забудьте, что мы должны обращаться дружно и мирно с японцами и не тревожить их. Я это заметил Невельскому и предложил ему купить у японцев сараи. Торг наш не долго продолжался, – японцы готовы были, кажется, все отдать, только бы их в покое оставили. Два магазина были куплены, след. еще три остались на нашем дворе; этих они не хотели, или лучше сказать, не могли уступить нам потому, что они заняты были какими-то нужными вещами. Решив начать на другой день с утра разгрузку, мы, оставив на берегу три орудия, 20 ч. людей под начальством Рудановского, поехали делать промер бухты, чтобы выбрать место пристани нашим шлюпкам и барказам. Возвратясь на судно, мы условились с Невельским высадить на Сахалин 59 ч. матросов и 8 наемных работников, остальные 11 ч. матросов и один казак оставлены были на судне, более для того, что экипаж «Николая» был слишком слаб для осеннего плавания. Люди эти должны были зимовать в гавани «Императора Николая», где находилось еще 11 ч. казаков сахалинской же экспедиции: отправленные в августе 5 казаков и 1 матрос на остров Сахалин с Орловым, должны были присоединиться к дессанту, если они прибудут к месту высадки его, т. е. в Томари.
С рассветом 22-го сентября началась выгрузка; на корабле был только один барказ и то подымавший не более 150-ти пудов. На шлюпках, которых было три, почти ничего нельзя было перевезть. Грузу следовало перевезти около 4000 пудов. Корабль стоял от берега на полчаса езды, так что, по рассчету, едва можно было бы в неделю выгрузиться. Мы обратились с просьбою к японцам, чтобы они дали нам две большие лодки, называемые у них соймами. Они обещали, когда утихнет ветер, дувший довольно сильно во весь день. Итак, 22-е число прошло почти в бездействии. Ночью задул сильный ю.-з. ветер; к рассвету он очень усилился. Не надеясь, что один якорь удержит, бросили другой. Волна развелась довольно большая, съехать на берег было невозможно. К вечеру начало стихать. На другой день все поднялись с рассветом. Было довольно тихо и поэтому тотчас начали разгрузку. Я поехал на байдарке на берег, собрал там аинов и послал их на судно на сойме. Сойма – это большая плоскодонная лодка; она подымает до 500 пудов и чрезвычайно удобна для перевоза тяжестей в мелких местах. На сойме, которую я отправил на корабль, насело человек 15 аинов. Восемь из них гребли короткими веслами, держа их обеими руками за поперечную палку, приделанную к веслу. При этом они пели, произнося, как казалось мне, одни и теже слова. Подъехав к судну, все аины тотчас же бросились по трапу на судно, и с большим любопытством рассматривали его богатую внутренность. Всего более удивляли их стеклянные окна. Бывших на судне свиней они перепугались. С помощью двух сойм разгрузка шла очень скоро. К 24-му числу к вечеру почти уже все было свезено на берег. 25-го, Невельской уехал рано утром на берег. Скоро за ним и я отправился, сделав последние распоряжения для отправки некоторых забытых вещей. Приехав на берег, я к неудовольствию моему узнал, что опасения мои не были напрасны. Японцы, испуганные нашим нашествием, ночью ушли все из селения во внутрь острова. Невельской требовал от аинского старосты, чтобы он их привел назад и разгорячась взял его за бороду. Я тогда начал уговаривать его, чтобы он оставил в покое японцев и аинов. Дело было поправить трудно, и мне казалось, что если употребить силу, то это еще больше испортило бы его. К 2-м часам пополудни разгрузка совершенно окончилась. Во все время её погода была пасмурная, но большего дождя не было.
Позавтракав в старом японском сарае, в котором помещены были наши люди, Невельской и Рудановский сели на шлюпку, чтобы ехать на судно. Команда была выстроена в две шеренги. Прощаясь с нею, Невельской передал ее под мое начальство. Я остался на берегу, и когда Невельской отъехал сажен на 50 от берега, я велел салютовать с двух баттарей, стоявших на мысу. Русские пушечные выстрелы впервые огласили берега Сахалина. Кончив салют, я сел в байдарку и поехал на судно. Прощальный обед наш прошел тихо, взаимные желания счастливого окончания зимовки были от души высказаны друг другу. В 6-м часу, я сел с Рудановским на шлюпку, которая назначалась остаться с нами на Сахалине. Недалеко отъехав от судна мы услышали с корабля выстрелы – это был ответный прощальный салют начальнику Муравьевского поста. Подняв весла, мы встали, махая фуражками, на корабле раздался крик «ура»; матросы наши со шлюпки и с берега громко отвечали на него. Пристав к пристани, заваленной бочками, ящиками и другими вещами, я остался до сумерек смотреть за работою. Нужно было их поднимать в сарай, уступленный нам японцами, за товары на 60 руб. сер. Сарай этот стоял на нижней площадке мыса, подъем к нему довольно крут и потому переноска тяжестей затруднительна. «Николай» до 3-го часу ночи не мог сняться с якоря по случаю маловетрия; но к рассвету его уже не было в виду нашей бухты. Весь следующий день был употреблен на переноску бочек и проч. с пристани в пакхауз. Я, между тем, назначил место для строений, решив строить на нижней площадке у баттареи одну казарму для 20 чел., наверху мыса две казармы для 40 чел., офицерский флигель (он был привезен готовым из Аяна) и пекарню. Четыре эти строения должны были составлять четыре угла четырехугольника, имеющего две стороны по 16 и две стороны по 14½. Соединив строения стеною с бойницами и поставив на двух углах по диагонали на башне по два орудия, я предполагал устроить на скорую руку нечто в роде крепости. На нижней баттарее тоже должна была быть поставлена стена и башня.
На все эти постройки требовалось много лесу. Еще Невельской просил японцев продать множество превосходных бревен, лежавших у них на пристани; они на все соглашались, но однако промен не состоялся. Теперь японцев не было, и потому я обратился в аинскому старшине, которому японцы поручили присмотр за их магазинами. Принеся к нему в сарай, где было собравшись много аинов, товаров на 180 р. сер., я объяснил ему, что хочу купить лес. Он тотчас согласился на продажу его, и принял товары наши. В этот же день начали собирать сруб, привезенный из Аяна и, на другое утро, заложили казармы на нижней и верхней баттареях и пекарню. Превосходный лес, более аршина в диаметре, был употреблен на первый венец. Работа закипела. К счастью нашему, погода стояла прекрасная. Тотчас же были устроены временная пекарня и кузница, а через два дня и кирпичная. Люди разделены были мною на три капральства, каждое по 20 чел.: 1-е капральство должно было строить для себя казарму (в 5 с. дл. и 3 шир.) на верхней баттарее; 3-е там же пекарню и сруб; 2-е казарму на нижней баттарее. Последнее строение я дал в распоряжение Рудановскому, для того именно, чтобы ему иметь отдельное занятие и тем, удалить столкновения с его неуживчивым и тяжелым характером. Но, к сожалению моему, что я ни делал для того, чтобы не ссориться с ним, но все-таки при самом же начале мне пришлось несколько раз напоминать, что двух хозяев в доме не может быть и что, поэтому, ему не следует распоряжаться ни людьми, ни делами там, где ему не указано мною. После еще более выказался несносный характер этого человека. На беду мою и назначенный содержателем компанейского имущества Самарин показал в себе порок, которого я никак не ожидал в нем. На второй или третий день по уходе «Николая» от нас, я имел нужду в Самарине, послал за ним, – в пакхгаузе его не было; я послал искать его, и один из посланных пришел мне сказать, что нашел Самарина пьяным в японском сарае и что на зов его придти ко мне, он не хотел идти. Тогда я сам пошел за ним и нашел его действительно совершенно пьяным в одной из комнат японского дома, где он располагался выспаться, вероятно для того, чтобы скрыться от меня.
