Kitabı oku: «Арабатская стрелка»

Арабатская стрелка

Второй день нахожусь на Арабатской стрелке. Второй день дует сильный, пронизывающий ветер, накрапывает мелкий, как мы всегда считали, крымский дождь.

Холодно. Сумрачно.

Сначала он веял с моря, и оно так гудело, что слышно было со двора нашего дома. Сегодня ветер развернулся от сиваша, шторм утих и понесло таким тяжёлым, мрачным, запахом от пересоленных, мумифицированных останков и свидетелей той грозной поры, поры нашествия турок, войн и революций. Все, те, что остались там навсегда, просоленные рапой, теперь мумии.

Море шумит. Ветер порывистый резкий. Идёт дождь. Солнышко не появляется. С огорода, где я остановился у Степановых, там жили тогда, давно в школьные годы, видно было маяк, острова Бирючий мигает, мигает и спасает, радует древний маяк.

Вечер. Гасят свет, местная электростанция отработала свои часы. Вышел во двор. Ура, ярко светит луна, но ветер не утих. Может быть завтра, наконец, будет хорошая погода и солнышко.

Да, и ко всему осталось 75 рублей. На дорогу явно не хватит. Поможет только С.О.С. Ой, нет. Теперь это совсем по другому звучит,– М.Ч.С. по теперешнему, а халтура было позже, так именовали и величали работу художников, чтобы досрочно выручить из бедственного положения художников. Плакаты, оформление красных уголков, декораций в клуб для пьес, оптимистического настроя. Но возьмут ли, вернее дадут ли, в этой деревне, Счастливой, так её звали – величали…

Торосы

… На острове, куда я навострил свои лыжи и этюдник с записной толстой книжкой – тетрадкой, я уже бывал.

… Давным давно, ещё школьником, день железнодорожника отмечали, всё – таки были на острове. А сейчас. Ох, сейчас… этот. Ух. Ох, ооостров. Он маячил в голове этот Бирючий…

……. И, вот она, первая не совсем удачная попытка добраться, по…по, замёрзшему морю. Такое бывает редко, очень, очень редко. Даже старики не помнили.

… Азовское море не замерзало почти никогда, а тут! Такая возможность…

… Первые потуги достичь почти Северного полюса, чуть не окончились, моржеванием, в ледяной купели.

Помню, как сейчас помню, хотя прошло, ох, прошло и ушло семьдесят три года.

А тогда.

… Мы, трое, Генка Бетин, Юлька Степанов и я, строили планы, маршрут, три дня, как по замёрзшему морю прибудем на остров, мы думали, таинственный, как…нет, не так, это был для нас больше, таинственнее, чем тот знаменитый с какими то там сокровищами, остров.

… Морозы в ту зиму были на редкость крепкие. Море, как всегда, то щтормило, а то вдруг тишина. Штиль. И пошли, легли, как сказочное покрывало – таинственное – ледяные поля. А в шторм эти льдины, волны превратили в торосы, ну почти полюс холода.

И вот.

Тройка борзых, вооружились палочками, – на конец палочки приспособили штыри из проволоки, гвозди то были очень и очень дорогие, да их вообще не было. Выдёргивали из старых досок и заборов, которых почти ни у кого и не было. Вооружились. Оделись по – походному, как говорили тогда, – в чём на работу, в том и на праздник.. Так и мы.

… К берегу подошли резво. Снега не было. Ну, идёшь да идёшь.

А туут!

… Земля, ой, нет,– песок еле угадывался, крошево, куски льда, и, конечно, никакой воды и моря. Первый, почти Турецкий вал одолели, и когда пошла ровная наледь, стали рассуждать. Как нам лучше добраться до острова, 12 километров.

Летом, бывало, да к большому озерцу в степи, где и рыбка и раки водились, тоже столько же километров, да ещё и родники там хорошо добавляли водичку в сухой степи, мы ходили. Довольные радостные. А вот по торосам и льду, такого, таакоогооо, – не было.

Верёвки не оказалось, хотя договаривались взять. Был только налыгачь – это такое чудо, которым только баржи таскать на прицепе, такие, как *Бурлаки на Волге*, Репина, помните. Тяжёлая и толстая верёвка. Их в колхозе, у нас, только быки – волы могли терпеть, когда им ярмо на шею одевали.

… И вот.

В руках у нас, конечно, не у быков, такая верёвочка, палочки – штырьки, попробовали,– договорились, идущий поводырь, как мы ему присвоили звание, не проводник, а поводырь, как у слепых. Так он, первый идёт и через пять шагов должен гвоздём и палочкой пробить лёд, где тонко, и, тогда, кругом, бегом домой, до дому до хаты.

Первым пошёл Юлька. Он всегда носил тельняшку и брюки – штаны матросского покроя, мама ему их такие сварганила, неет, она шила. Аккуратно и красиво. Удобно на холоде, в таком боевом походе, пока ширинку расстегнёшь, и не успеешь. Беда. А у него матросские, всё остальное походное, как и домашнее одеяние. Ох, и ах, потом будет из-за этого пристрастия к морской форме. Потоом…

И, вот идём. Прошли первую гряду, вал торосов. Оказались на большой толстой льдине, на высоте стали крутить ладошками – бинокли, и смотреть. А и, где это, там, в какой стороне наш остров. Нет. Дудки, не видно. Торосы, грядой скрыли наш таинственный, желанный остров. Так менялись и преодолели два турецких вала, из ломаных нагромождений – торосов. Воот, после третьего вала моя очередь. Уже было видно с вершины нашего айсберга, на который мы кое – как взобрались, увидели, что море не стало, до самого острова. Блестело, но там была уже вода…

Генка усомнился, стоит ли дальше продвигаться, если до острова не доберёмся.

Решали. Думали. Не решили. Двинулись. Я ведущий. Вперёд…

… А где же мозги, голова. Примёрзли, не выполняют главную задачу. Смыысл… куда, зачем, …таам, водааа.…. А Юлий, наш уже хватанул. …Хлебнул, водицы, ботинками, обеими ногами, морской, в самом начале, почти у берега, промахнулся, но молчал. Обе ноги оказались в купели морской и не очень тёпленькой, как дома, в корыте, в банный день.

Прошли метров,…не считали сколько, поле не меряно шаги не считаны, как говорит почти пословица…не до того было, ребята спрашивают как там прутик с гвоздём, проволочным.

– А, я, и, забыл, что, нужно, им долбать пппод ногами, или чуть подальше от своих ботинок, уже мокрыми насквозь.

И,…и…вдруг мой спасатель, костыль ушёл как по маслу… ай, мама, пропел я, выступила водичка!

Мы залегли, правда, не так как моржи, но, хоть это и была не перина из овсяной соломы, нооо, так решали ещё до того. Не будет такая нагрузка, и не уйдём под лёд, все сразу.

… Пойдём, обратно. Сообразили. Решение почти гениальное…

… Вумные, как вутки.

– Пошли.

– Поехали.

– Поползли.

… Но не так как раки – задом наперёд,…если, так индивидуально, каждый сам, по себе, персонально… может и спасёмся. Юлька, был кормовым, он тихонько лёжа, развернулся и по пластунски, – зачерепааашил, домой, до мамы…, домой до хаты, на перине поспаты, там тепло и сухо, как говорили часто хохлы. И, он, уже, был, почти, в безопасной зоне.

За ним Генка. Так же, только чуть покарикатурнее, но смеха мы не услышали.

… И потом они учили, решали в узком кругу, лёжа, далеко не у мамы на сухом тёпленьком соломенном целебном матрасе.

Научный Совет, спасателей самоучек, с небольшого расстояния… как мне совершить такой же обратный, задний ход моего ещё пока не подводного освоения, совсем, не Арктики,… жаль, не Африки…

Полз я медленно, долго и без особой радости, совсем не думал, что я открыл новую Америку, и там валяются неприкаянные, как мусор, самородки на Аляске.

… Дополз. Оглянулись назад, может следы лежат, размазанные от такого смелого движения,– зигзугами, как желтопузики крымские, нет ли следов от страха, на льдине.

– Постояли. Задним числом протряслись, построчили зубами азбуку Морзе, дрожа от холода и страха, хоть и задним числом. Страшно, от такого ледового поползловония.

А.

– Что могло быть…

– Быть или не быть…

… Бить.

Дома, будут бить.

Это уже точно…

Если узнают.

– Аксиооомаа…

… Решили. Постановили. Так было всегда, тогда. На колхозных и других собраниях. Вспомнили маму, ох и будет, если узнают.

И, тихо, мирно, двинулись к своим хатам, хотя их даже не было видно – торосы.

Обратно шли, нет, не шли, передвигались,– не весело. Поняли, что могло быть, и говорят же в народе, – как в лужу пук – пунк – тиром сделали.

Правда и то, что совсем не искали броду, а полезли и, чуть не булькнули в воду, совсем не священного Байкала. Хотя там и летом от такой свежей не горячей водицы, кажется семь градусов, не жарко.

Свисток

… Морозы в ту зиму были трескучие, виноградники пропали. Мороз угробил. А мы, да что мы. Школа, уроки, дисциплина. Всё как обычно. Летом, конечно повеселее.

Прошло немного лет после войны и у нас, пацанов была одна радость, которую и малыши и чуть постарше, всегда ждали. Ну, представьте себе. Сахар, кусковой, спрятан, редкость. Конфеты кроме подушичек, не так уж и часто, а туут.

Едет, ползёт по дороге не скаковая, но всё – таки похоже, что лошадь, лошадка. На телеге бодро размахивает своим кнутом, восседает как король на именинах, – хозяин. Тихо движется телега,– торжественно приближается к нам. Иногда звенит колокольчик, но чаще просто голос этого сказочного самопередвигающегося, ларька, – магазина, центр приёма макулатуры. Сдавали тряпки уж совсем никудышние, останки ботинок, но уже таких, которые ничем и никак, нельзя было сделать капремонт. Принимали всё, старые истерзанные книги, принимали, любую бумагу, что было редко, ну мусорка, как сейчас, выглядела бы сказкой с драгоценностями. Но самое ценное у этого чуда телеги, обычного дедушки, за то, что принимал, – дарил копейки, или иголки с нитками, особенно цыганские, это подшивать ремонтировать ботинки, сапоги, чувяки и прочее, хотя они уже не имели и надежды, на воскрешение, и утилитарного практического применения. Но пацанам всегда давал, вручал торжественно, иначе никак не величали, подарки. А если перепадало леденцы, долгоиграющие – их потом мусолили и сосали – сказка. Радости было. И, вот…теперь, этот подарок – свисток, глиняный, обожжённый, и главное работал, а если ещё и пальцем перекрывать, два маленьких отверстия было, так получалось почти песенное звучание. Горошину, там, внутри, устраивали, ну совсем свиристело, как милицейский свисток. Это уже коронка. Верх мечтаний.

Нашей тройке повезло. Получили два свистка. Красивые, даже один блестел, глазури ему перепало при обжиге. И вот два свистка на троих. Юльке, мне и Генке. Ходили в школу, вместе и там часто мешали спокойно проводить школьные мероприятия, свистели не по делу.

И, воот.

Один сразу пропал, при, неизвестных, таинственных, обстоятельствах. А второй глазурованный был при деле. По два дня у каждого. Воот интересно, – все, которые со смехом готовились стать карманниками, тогда такие уроки, популярны были, ну, среди пацанов. Их даже величали Чёрная кошка. Смех смехом, хотя много раз карманников, в которых только играли, оных, наказывали. Но вот за свистки, которые пытались любым образом иметь, была мечта каждого.

И надо же было случиться, что карманником, зашухарилась наша Раечка, Онищенко. Ну, было. Ну, была. Оох, красиивая была…

Юлий, потом когда служил в армии, рассказал как то, ребятам, понравилась эта история. Просили, ну расскажи. Ну, расскажи. Расскажи ещё. Хоть один разок…Такоое…

Но больше историю эту Юлий никогда никому не дарил. Табу. Сердешное. Рот на замке.

… Юлий был не Цезарь, но видный парень. Да ещё всегда тельняшка на нём, брюки клёш, – широкие флотские, без ширинки, тоже иногда смеялись как да как, если нужно быстро, таак, а он, Юлий, который не Цезарь, отвечал как командиру – на ширинке три пуговицы нужно расстегнуть, а у меня одна и пошло дело, – поливай на все четыре стороны.

Корабль это тебе не пехота, где каждый кустик к себе подпустит.

А Рая – красавица. Косы. Две косы, светлые толстые и руусы, как у хорошей красивой куклы, ещё и ямочки на щечках. Весёлая. Ну, кумир. И точка.

А в школе, в классах, чтоб вели себя лучше и не разговаривали на уроках, рассаживали за парты шахматным порядком, мальчик – девочка, дальше, девочка, мальчик. И, правда, наверное, было лучше, особенно Юльке, он сидел рядом, за одной партой с такой Раечкой.

И вот тот день, знаменательный.

Перемена прошла, звонок, все сели. Тишина. Мордашки красные, бегали, игрались в пятнашку и охотились за свистком, перебрасывались и отнимали и, наконец, когда Юлька уцепился двумя руками и зажал этот несчастный свисток, – прозвенел звонок. Все рванули по классам со двора. Кто бегом, кто иноходью разошлись по классам. Тишина. Рай, а не школа. Никто не заметил, почему Рая, села на хвост Юлию, следовала как приклеенная за ним, хоть он и не Цезарь. И вот урок математики, ой, нет, арифметики. Нэлли Фёдоровна, строгая, высокая стройная как тополь, повела, пальчиком, по журналу. Все затихли. Ну, кому, кому это нужно после веселья переменки и вдруг такое. Ладно бы география, или ботаника, ох, если бы, другой, я его любил, – урок чистописания, хороший урок был… пиши, рисуй себе, в тетрадку, в косую называлась, чтоб и наклон, и нажим пера, буквы красивые, да, ещё про зверюшек и цветочки можно было в тихую порисовать. Единственное, необходимо, строго,– не посадить кляксу, – чернильница, ручка, перо, а вдруг в чернильнице муха утопшая, безвременно, а ты спешишь и не уловил момент, когда она, эта проклятая муха утопла и ещё прицепилась как наживка, угощение для рыбки, к твоему перу. Вот горе то. Ух, побил бы мух. А тут, на тебе. Тишина. Юля с Раечкой тоже смиренно и тихо ждут, где же остановится перст,– карающий меч арифметики, уважаемой, Нэлли Фёдоровны. Хоть бы не меня, мантра была у всех одна, пронеси Господи, хотя бы не меня… к доске, на плаху.

И вдруг.

……. Тишину, какая только бывает в пирамиде Хеопса, пронзил крик, крик спасения, как восторг небытия, жителей Помпеи, который озарил своею красотой Везувий, осветил огнём всё небо цветущей Италии…и не ласковыми звуками Громовержца, – Злого Везувия…