Kitabı oku: «Тщеславие и жадность. Две повести», sayfa 3

IX

Утром Подпругин, как обыкновенно, проснулся рано. Ноябрьское утро еще только брезжило свет, а он уж проснулся. Где бы Подпругин с вечера долго ни сидел, а по старой рабочей привычке он всегда просыпался не позже восьми часов утра, а летом еще ранее. Камердинер его Илья, служивший раньше у какого-то графа, несколько раз рассказывал ему, что хорошие господа, обыкновенно, рано не встают, но Подпругин, принимавший близко к сердцу все, что делают «хорошие господа», на этот предмет не обращал никакого внимания. Проснувшись, он позвонил и тотчас же отдал приказ явившемуся камердинеру:

– Умываться и чаю…

Спустив с кровати ноги в туфли, он тотчас же направился в уборную, а камердинер пошел за ним следом с полотенцем. Умывшись около мраморного умывальника, дающего воду прямо из водопровода, он надел шелковый халат, причесал волосы перед зеркалом и, перейдя опять в спальную, стал на молитву перед образом. Пока он крестился и клал земные поклоны, камердинер отправился за чаем.

Чай был сервирован в кабинете на круглом столе, где раскладывались обыкновенно полученные журналы и газеты. Светила лампа. На серебряном подносе стояли только два серебряных чайника – один с чаем, а другой с кипятком, помещались такая же сахарница с дешевенькими трактирными щипчиками для раскалывания сахара и стакан на блюдечке. Это был первый утренний чай Подпругина. Второй чай он пил в столовой, с женой, которая вставала позднее его, около одиннадцати часов утра, и пил уже при полной сервировке и при самоваре.

– Позови сюда полковника, – отдал Подпругин приказ камердинеру, усаживаясь за чай.

– Максим Иванович, я думаю, еще спят, – робко заметил камердинер про полковника Алтунского.

– Спит, так пусть разбудят его. Что это такое, в самом деле! Вчера зову – гости у него, сегодня зову – спит. Мне он нужен – ну, пусть и приходит.

Камердинер удалился. Подпругин принялся за чаепитие. Пил он чай, наливая его на блюдечко и жадно схлебывая, пил вприкуску.

Камердинер вернулся и доложил:

– Насилу достучался-с. Сказали, что придут в десять часов.

Подпругин взглянул на дорогие бронзовые часы на камине. Часы показывали половину девятого.

– Ну вот! – воскликнул он. – Что же я один до десяти-то часов делать буду!

– В девять часов массажист придет, – сказал камердинер.

– Ах да. Стало быть, и хорошо, что Алтунский-то промедлит.

Подпругин налил себе второй стакан чаю и развернул вчерашнюю газету.

– Прикажете сегодня, стало быть, принять массажиста?

– Да, да… Пусть он меня поломает. У меня сегодня затылок болит.

– Не прикажете ли тогда лимончику к чаю? Кисленькое очень помогает.

– Ты знаешь ведь, что я по утрам чаю с лимоном не пью!

– Нет, я к тому, что вроде лекарствия, так как у вас голова со вчерашнего…

– Что со вчерашнего? Что? – закричал на камердинера Подпругин. – Что ж, я вчера пьян был, по-твоему, что ли?!

– Нет, я к тому, что вы сами сказали, что голова…

– Затылок, а не голова. Ну, уходи. Больше мне тебя не надо.

Подпругин стал читать газету, но ему не читалось. В голову лез предстоящий журфикс. Он сильно занимал его. Подпругин отложил газету, поднялся со стула, перешел к письменному столу, взял оттуда лист бумаги и карандаш и, вернувшись на старое место, стал писать карандашом, кого он звал вчера к себе на журфиксы. Через минуту он прочитал:

– Бутыхов, Бобруйский, Самоходов, Гвоздь Гвоздевский, Тутыщев, Черемаев. Шесть человек, – сосчитал он. – Нет, этого мало. Ежели Алтунского и меня прибавить, то и то будет только восемь. Два стола в винт есть, но этого мало. Да, впрочем, актер Черемаев в винт не играет, – соображал он. – Да и звал-то я его для того, чтобы он за ужином нам что-нибудь прочитал и позабавил нас. Гм!.. Даже двух столов еще нет. Надо еще кой-кого пригласить. А откуда их взять-то? Кого пригласить-то? – Он задумался. – Биржевых разве кого покрупнее пригласить? – рассуждал он, бормоча вслух. – Непременно надо биржевых. Без них нельзя. Да и лучше. Пусть посмотрят, какой у меня сорт гостей. Поваляева Алексея Порфирьевича пригласить, так это такой туз, что генералу не уступит. Одно только, что он никуда не ездит, вот беда. «Ко мне, – говорит, – милости просим, а сам я – уж извините». Тоже ведь коммерции советник и всякими орденами обвешан. Надо сделать визит и поклониться. Завзорова надо пригласить. Этот даром что из купцов, а по бакенбардам – министр. Тоже не любит купеческого общества. Тоже и этому придется кланяться и особенно просить. К нужным чиновникам и генералам ездит, а к своему брату тоже не любит. Да вот уж и я не люблю простых купцов, как в настоящие люди вышел. Отчего это так? – Подпругин опять задумался. – Биржевых-то тузов, пожалуй, еще труднее, чем генералов, к себе залучить, – решил он. – Генералы теперь есть такие, что хорошее угощение иным в диво, ну а нашим биржевым ведь ничего не в диво. Ну да надо постараться. Вот Алтунский тоже пусть кого-нибудь придумает. Я считаю так, что на журфикс человек двенадцать – пятнадцать надо. Меньше нельзя. Фасона хорошего не выйдет. Но Алтунский, Алтунский… И чего это он спит, подлец, до сих пор!

Подпругин рассердился и стукнул кулаком по столу так, что посуда на подносе задребезжала.

Вошел лакей и доложил:

– Массажист пришел.

– Зови! – встрепенулся Подпругин, встал и сбросил с себя халат, очутившись в одном нижнем белье.

В дверях показался массажист. Это был плотный, коренастый, черный, как жук, с большой окладистой черной бородой человек и с курчавыми черными же волосами. Одет он был в черный сюртук, застегнутый на все пуговицы, в руках держал барашковую шапку и кланялся.

– Здравствуйте, мусье Чревов, – сказал ему Подпругин и протянул руку.

– Давненько уж мы с вами не занимались, Анемподист Вавилыч, – проговорил Чревов, хватая обеими руками руку Подпругина.

– Ну вот! Два дня тому назад занимались.

– Больше-с…

– А вам-то какая забота? Свое ведь вы, в сущности, получаете.

– Так-то оно так-с. Я благодарен. Но вот ваше драгоценное здоровье… Здесь заниматься будем?

– Здесь, здесь… Ведь на этом турецком диване сколько раз занимались.

Массажист снял с себя сюртук, бережно положив его на стул, отстегнул рукавчики у сорочки и сказал Подпругину:

– Потрудитесь туфельки снять и на спинку лечь…

– Ах вы, мучители! Черти! – кряхтел Подпругин, укладываясь на большом турецком диване, обтянутом дорогим ковром.

X

Чревов приступил к массажу. Он начал с ног Подпругина и стал разминать ему ступни. Подпругин морщился и ежился.

– Щекотно, – проговорил он. – Довольно.

– Его превосходительство генерал Тутыщев тоже боятся щекотки, – сказал массажист. – Я сейчас от него.

– Ну, что он?

– Здоровы, но только немножко голова… Так я им особенно на затылок приналег.

– Вот-вот, и у меня сегодня затылок болит. Вместе ведь вчера в клубе-то были.

– Знаю-с. Сказывали они.

– Так вы, мусье Чревов, и мне затылок хорошенько.

– Всенепременно-с. Дайте только до затылка дойти. После клубов это первое дело у меня, чтобы затылки разминать… Вот от вас пойду к графу Ливанову – и ему придется затылочек помять. Наверное просить будут.

– Гм… А почем вы знаете? – кряхтя, спрашивал Подпругин.

– Да как же не знать-то? Вчера обед в Английском клубе был. После этих обедов всегда… Я уж приноровился. Сегодня у них, наверное, вместо утреннего чая боткинская смесь. А я приду, попросят на затылок поналечь.

– Надо бы и мне этой смеси попробовать. Все я слышу: смесь да смесь, а что это такое – не пивал, – проговорил Подпругин, услыхав, что граф Ливанов боткинскую смесь пьет.

– Порошок такой шипучий, – пояснил массажист. – Очень пользительная вещь… Генерал Тутыщев тоже очень часто пьют.

– Ах, и его превосходительство Николай Осипович пьют? Непременно надо попробовать. У меня натура точь-в-точь как у генерала Тутыщева.

– Любой доктор пропишет, – сказал массажист. – Порошок немудреный. Даже и я могу…

– Зачем же?.. Я спрошу у генерала, кто ему прописывал. Кто ему – тот и мне… Ой, полегче! – воскликнул вдруг Подпругин.

– Ага! До болевых точек дошел! Нет, на точки-то я должен посильнее поналечь, а вы уж потерпите.

– Ой-ой-ой! Довольно, черт тебя дери!

– Ну, готово-с. А вот его превосходительство как прекрасно терпят, когда я на эти точки налегаю!

– Да и я терплю, а уж вы мне, мусье, с каким-то вывертом.

– И генералу с вывертом, а им хоть бы что! Потрудитесь перевернуться на брюшко.

Подпругин грузно перевернулся и спросил:

– А ничего не говорил генерал про меня?

– Говорили-с. Говорили, что вот вчера были с вами вместе…

– А про уху ничего не говорил, какую я закатил приятелям?

– Ничего-с. Говорили, что ужинали вместе, а больше ничего.

– Гм… Странно. Уха была такая, что бык забодает. Ну, переходите, мусье, на спину, а там и затылок. Вот насчет спины я ужасти люблю, когда мне кто ее натирает. И чем сильнее, тем лучше.

– Генерал тоже обожают.

– Ну?! Удивительно, какой у меня одинаковый вкус с генералом. Точь-в-точь как будто бы я сам генерал. А не говорил вам генерал, что я звал его к себе? – задал вопрос Подпругин.

– Говорили-с.

– Ну и что же он? Пойду, говорит?

– Ничего не сказали.

– Гм… А обещал. Вот будет у меня во вторник. Спину? Вот это я люблю… Так, так… Хорошенько.

Массажист усердствовал из всех сил.

– Мусье Чревов! А к Бутыхову вы не ходите насчет массажа? – спросил Подпругин.

– К Бутыхову? Нет. А кто это – Бутыхов? – в свою очередь, задал вопрос массажист.

– Бутыхова не знаете? Вот это ловко! Бутыхов – тайный советник и кавалер и такое местечко занимает, что вот сейчас может нас с вами в коммерции советники… Звезды, звезды у него, так это видимо-невидимо. Тоже у меня будет во вторник на журфиксе. Хочешь, порекомендую?

– Отчего же-с? Я практике всегда рад. Буду благодарен. Ну, теперь шейку вашу и затылочек. Потрудитесь сесть вот на этот табурет… – предложил массажист, усадил Подпругина и стал ему разминать шею и затылок.

Подпругин кричал, наконец вырвался и вскочил.

– Довольно! Моченьки моей нет, – проговорил он и стал надевать халат.

Надевал себе рукавчики на сорочку и массажист и говорил:

– Вот и будете теперь здоровы. Теперь и головка будет свежа.

Вошел камердинер Илья на звонок Подпругина и сказал:

– Максим Иваныч дожидаются. Можно им войти?

– Алтунский? Зови, зови… Даже очень надо, – пробормотал Подпругин.

Показался, раздвинув тяжелую портьеру, полковник Алтунский.

– Здравствуй… – сказал он. – Чего ты это безобразничаешь и будишь меня спозаранку! Не дал настоящим манером поспать, а у меня вчера долго гости сидели.

– Эка важность! Я сам вчера в клубе до третьих петухов просидел, однако же встал вовремя, – протянул ему Подпругин руку. – Садись, – проговорил он. – У меня дело есть. Поговорить надо.

– Что такое стряслось? – спросил полковник, присаживаясь.

– Дело вот в чем… Найми мне, пожалуйста, Максим Иваныч, арапа в лакеи, про которого ты говорил.

– Арапа? Ха-ха-ха… О, тщеславие, тщеславие! – рассмеялся Алтунский. – Да зачем тебе арап?

– А зачем у других людей служат? Только уж, пожалуйста, найми ко вторнику. Чтоб во вторник служил.

– Здравствуйте. Да разве мы успеем ему ко вторнику ливрею сшить?

– На курьерских погоним, а сошьем.

– Не знаю, не наняли ли уж его. Я ведь тебе об нем недели две тому назад говорил.

– Переманим. Посулим надбавку. Только непременно ко вторнику.

– Это на журфикс-то твой? Да будет ли у тебя еще кто во вторник-то?

– Бутыхова звал, Тутыщева, Гвоздь Гвоздевского, Самоходова.

– Звать немудрено. А приедут ли?

– Обещались.

– Сомневаюсь, чтоб приехали. Весь этот народ ой-ой как туг на подъем! В клубы – сколько угодно, а в частные дома не любят ездить.

– Тьфу ты, пропасть! Зачем ты меня дразнишь!

Подпругин рассердился и заходил по кабинету.

– Не дразню, а правду говорю.

– Нет, нет, приедут. Все не приедут, а кой-кто приедет. К ним на прибавку я биржевых и банковых подсыплю.

– Вот этих-то и советую придерживаться.

– Оставь, пожалуйста. Брось. Жена еще сегодня поедет с визитами и будет приглашать. А ты лучше распорядись сегодня, пересмотри вино. Есть ли у нас в погребе достаточно шато-ла-розу и рейнвейну? А нет, так надо выписать.

– Хорошо, хорошо. Это сделаем. А ты приглашай только питухов-то. Да приглашай не профанов, а смыслящих, а то обидно дорогое вино в дураков вливать.

– Ну, ну… С понятиями будут. Да надо будет сказать повару, чтоб насчет тюрьбы-рыбы ко вторнику озаботился.

Массажист, покуривавший в это время папироску, стал прощаться с Подпругиным.

– Генералу от меня поклон, когда увидите, – сказал ему Подпругин и протянул руку.

XI

Полковник Алтунский осматривал со всех сторон большой письменный стол Подпругина, стоявший посреди кабинета, и, видимо, что-то искал.

– Ты чего там, Максим Иваныч? – спросил Подпругин.

– Сигары ищу.

– Сейчас я тебе дам сигарку, – сказал Подпругин, звякнул ключами и стал отворять ящик письменного стола.

– Зачем же ты это прятать стал? Что за манера! – проговорил Алтунский.

– Очень уж много ты к себе таскать стал, говорю прямо. Вчера пол-ящика уволок.

– Уж и пол-ящика! Взял пять-шесть штук, потому что у меня гости были.

– Заговаривай зубы-то! Штук двадцать отворотил. Вот тебе сигара.

Подпругин подал сигару. Алтунский посмотрел на него и пожал плечами.

– Удивляюсь! – сказал он. – Где так все нипочем, а тут сигар жаль.

– Да ведь они по сорок копеек штука…

– Знаешь, ведь это мужицкая манера, и от нее надо отвыкать. Уж ежели ты держишь себя джентльменом, то должен быть во всем джентльмен. И кому жалеешь? Ветерану турецкой войны жалеешь, израненному служаке. А еще патриот!

– Да ведь ты, Максим Иваныч, своим гостям вчера утащил.

– Брось. Противно даже разговаривать о твоем сквалыжничестве. Я тебя на точку ставлю, можно сказать, воспитываю, а ты…

– Для тебя я всегда рад, а другим зачем же?.. Поговорим о деле. Присядь.

Подпругин пригласил Алтунского сесть.

– Не хочется с тобой даже и заниматься – вот до чего противно, – проговорил Алтунский, попыхивая дорогой сигарой, но сел и спросил: – Что такое еще?

– Ежели я пару банковых жидов приглашу на журфиксы? Тоже ведь тузы. Гаусланда и Либавского?

– Мне-то что! Пусть от вестфальской ветчины у закуски сторонятся.

– Нет, это не такие. Эти все едят и пьют. Линкенштейн вон на венчании у дочери Колосьева в русской церкви был.

– Твое дело.

– Я тебя спрашиваю. Как посоветуешь? Подойдут ли они под масть к моим гостям?

– Да позови вот Линкенштейна-то на пробу. А того погоди. Надо посмотреть, что из этого выйдет.

– Ну ладно.

Вошел камердинер и доложил, что барыня вставши и в столовой дожидаются.

– Пойдем к жене. Там и поговорим, – пригласил Подпругин Алтунского, и они отправились.

Они прошли две гостиные – одну меблированную во вкусе ампир, с мебелью жакобс, а другую – в современном вкусе, поражающую пестротой и разношерстностью мебели, перешли галерею с картинами на стенах и вступили в столовую. Столовая была большая, вся из резного дуба, с живописными плафонами на мифологические сюжеты. За маленьким закусочным столом, стоявшим в стороне от обеденного стола, сидела около серебряного самовара Ольга Савишна Подпругина. Она была в пестром шалевом капоте и несколько припудрена.

Алтунский подошел к ней, пожал руку и спросил:

– Хорошо ли почивали?

– Под утро – да. А с вечера я всегда долго не могу заснуть. Все читала, – отвечала Ольга Савишна.

Подпругин сказал только:

– Здравствуй, – и сел к столу. – Ну-с, журфикс – решенное дело… Вчера в клубе я таких тузов наприглашал, что первый сорт. Сегодня тоже заеду в два-три места. Завезу карточку и баронессе фон Дорф. А ты сама поезжай к ней и проси во вторник, – проговорил он жене.

– Хорошо, но не знаю, поедет ли… Вдова… Вдовы вообще…

– А вот ты ей свезешь на приют ее сотняжку – она и поедет.

– За сто рублей гостью-то покупаешь? – улыбнулся Алтунский.

– Не покупаю, а связь завожу… Связь это. И наконец, должна же и жена жертвовать, ежели в том же комитете состоит. Потом к Белослоновой… – продолжал Подпругин. – Этой я тоже карточку завезу. Ей и мужу. Мужа ее я вчера не видал в клубе. Не был он.

– Он в Английском был, наверное. Вчера в Английском клубе обед был, – заметил Алтунский.

Ольга Савишна подала мужу стакан чаю и спросила Алтунского:

– А вам, Максим Иваныч, прикажете?

– Пил, матушка-барыня, у себя пил. Мерсикаю.

– Выпей, авось не разорвет, – сказал Подпругин.

– Зачем же без нужды жидкость в себя вливать? Ты уж и Белослоновой пошли с женой сотню рублей.

– Не нужно. Белослонова в том же комитете, где и баронесса. Баронесса – председательница, я ей и посылаю. Впрочем, Белослоновой-то ты все-таки скажи, что, мол, так и так – сейчас передала Анне Львовне сотняжку…

– А к генеральше Полоутинской не заезжать? Она тоже в комитете, – задала вопрос Ольга Савишна.

– Очень бы приятно и Полоутинскую пригласить, но вот беда – я с ее мужем не знаком, а без мужа она не поедет, – ответил Подпругин. – Разве поехать и представиться? – спросил он Алтунского.

– Что ты, что ты! Ведь это же будет смешно. С какой же ты стати будешь дурака ломать! – отвечал Алтунский. – Вдруг приедет: «Позвольте познакомиться», и сейчас же: «Пожалуйте к нам по вторникам».

– Да, действительно… Это я не сообразил. Не модель, – согласился Подпругин и сказал: – Ну, довольно и баронессы с Белослоновой. Так вот, съезди, – прибавил он, обратясь к жене. – Ну, и я сейчас поеду кой к кому.

Он позвонил и сказал вошедшему лакею:

– Одиночку в сани вели мне закладывать, да скажи Илье, чтобы он приготовил мне одеваться. Ах да… Вот еще кого пригласить надо: доктора Кукумищева. Это тоже большой человек, – вспомнил Подпругин, поднимаясь со стула, подошел к камину и, указывая на громадные бронзовые канделябры, стоящие на камине, сказал: – А вот, где я ни бывал, нигде не видал такой бронзы, как у меня. Этими канделябрами кому угодно нос утереть можно. И насчет часов ежели, которые в большой гостиной. Максим Иваныч, правильно я?

– Верно, верно. Только зачем это говорить? Знай про себя, – отвечал Алтунский.

– Чудак-человек, не дашь мне и похвалить свои вещи.

– На деньги все можно купить.

– Сам ведь я покупал вот эти канделябры. Ты похвали мой вкус. И десертным сервизом можем кому угодно нос утереть. Шутка ли, на двадцать четыре персоны и каждая тарелка на особый манер от руки расписана!

– Брось ты тщеславие! Зачем такой тон!

– Да ведь я при своих. При тебе и при жене.

– И при нас не надо. Знай про себя…

Показался опять лакей.

– В контору вас просят. Господин бухгалтер прислали, – доложил он.

– Скажи, что, как оденусь, приду.

Подпругин, попыхивая сигарой, с гордостью взглянул на расставленное на полках старинное массивное серебро, пощелкал какой-то жбан пальцами и медленно стал удаляться из столовой.

XII

Было уже около часу дня, когда Анемподист Вавилович Подпругин, позавтракав у себя в конторе, подкатил на своем сером рысаке к подъезду дома Поваляева на Калашниковском проспекте. Дом был трехэтажный, но небольшой, и занимался исключительно семейством Поваляева. Бельэтаж с цельными зеркальными стеклами в окнах, и в нем жил сам старик, хлебный торговец, коммерции советник Алексей Порфирьевич Поваляев, с женой-старухой и младшим сыном-студентом. Третий этаж был разделен пополам, и в нем квартировали два сына – один женатый, а другой вдовый. В нижнем этаже помещалась контора, и жили служащие в конторе – кассир и бухгалтер. В контору был отдельный подъезд с улицы. У служащих был подъезд со двора. Подпругин подъехал к большому собственному подъезду Поваляевых, хотел выходить из саней, но из подъезда ему навстречу выскочил швейцар в синей ливрее и фуражке с галуном, и Подпругин спросил его:

– Алексей Порфирьич у себя?

– Сейчас изволили отзавтракать и спустились в контору, – отрапортовал швейцар.

– Пошел ко второму подъезду, – скомандовал Подпругин кучеру и, когда сани подвезли его, вышел из саней.

В конторском подъезде вместо швейцара стоял молодец в черном кафтане со сборками назади, в ярко начищенных сапогах бутылками и в картузе.

– Сам в конторе? – задал ему вопрос Подпругин.

– В конторе. Пожалуйте, – проговорил молодец, принимая с него шубу.

Подпругин вошел в первую комнату конторы. Это была кассовая. За решеткой виднелись кассир, его помощник и артельщик. В этой же комнате стоял большой стол с придвинутыми к нему стульями, на столе лежали мешочки с пробами ржи, овса, гречневой крупы и пшеницы. Двое артельщиков – один в пальто на бараньем меху, а другой в лисьей шубенке нараспашку – присели к столу и считали деньги.

– Там сам? – опять спросил Подпругин, кивнув на другие комнаты.

– В кабинете. Пожалуйте, – пригласил его из-за решетки кассы кассир.

В следующей комнате на высоких табуретах сидели конторщики за конторками и звякали на счетах. На массивных полках стояли громадные книги. Такие же книги были прислонены и на полу около конторок. Артельщик на прессе копировал письма.

– Алексея Порфирьича любопытно бы видеть, – сказал Подпругин, остановясь у одной конторки.

– Сейчас-с. Как об вас доложить? – спросил молодой юркий конторщик в очках.

– Господин Подпругин это, – подсказал ему другой конторщик в густых бакенбардах, сидевший напротив, и тут же отдал приказ артельщику: – Доложите хозяину, что господин Подпругин.

Подпругину это польстило.

– Знаете меня? – улыбнулся он.

– Еще бы. Я когда-то в правлении Балабаевско-Разуваевской дороги занимался.

– Да, да… Часто трафилось там бывать. К этой дорожке мы руку прикладывали.

Артельщик успел уже юркнуть в кабинет, вернулся оттуда и проговорил:

– Пожалуйте. Просят.

Подпругин вступил в кабинет – небольшую комнату с письменным столом посредине и ворохом бумаг на нем. Тут опять лежали в мешочках пробы хлеба. Тут же за письменным столом сидел высокий кудрявый седой старик с совершенно белой бородой. Рост его казался еще больше, когда он поднялся из-за стола и, протянув Подпругину руку, заговорил:

– Добро пожаловать, добро пожаловать. Каким ветром занесло? По какому делу?

– Приехал с визитом, – отвечал Подпругин, здороваясь. – Заезжал в ваши апартаменты, а там сказали, что в конторе. А я желаю вас видеть лично – вот я и пробрался сюда. Дельце есть маленькое.

– Прошу покорно садиться. Какое дело? – спросил Поваляев.

– Плевое, – сказал Подпругин, садясь. – Насчет домашнего обихода. Задумали мы с женой устроить журфиксы у себя по вторникам – и вот я поклониться вам, чтобы пожаловали с супругой.

– Не езжу ведь я нынче по вечерам. В двенадцать часов ложусь спать и уж никак не позже половины первого. Так доктора приказали. Я ведь нынче летом ездил за границу, в Карлсбад, печенку поправлять, так вот с осени…

– Ну, один-то раз в неделю можно. Задерживать мы не будем, и к часу всегда можете дома быть. Ужин будет ровно в двенадцать на столе.

– Вот ужинать-то и запретили.

Подпругин развел руками и даже отодвинулся на кресле.

– Алексей Порфирьич, пощадите! Как же у меня мой журфикс без такого крупного деятеля обойдется? – произнес он. – А между тем у меня гости будут все на подбор: генерал Тутыщев, Бутыхов, баронесса фон Дорф, Гвоздь Гвоздевский, Белослонова.

– Стара стала, припадать стала. Не могу… – ткнул себя двумя пальцами в грудь Поваляев.

– Да уж понатужьтесь как-нибудь. Ну, к ужину мы уж вам отдельно что-нибудь легкое: бульону из ершей с греночком. Да ведь и рябчик не вредит.

– Все вредит, что на ночь.

– Нет уж, Алексей Порфирьич, вы, пожалуйста… – упрашивал Подпругин, встал и поклонился. – Навестите мою хату убогую.

– Ужинать-то мне нельзя оставаться, и обязан в двенадцать часов спать.

– Алексей Порфирьич, в крайнем случае вы можете и не ужинать, а так с нами посидеть, партию в винтик вам устроим, с генералами посадим.

– Странный ты, Анемподист Вавилыч… Правильно я? Анемподист Вавилыч?

– Да-да-да… А только уж вы дайте слово.

– Как я могу дать слово, ежели мне доктора запрещают по ночам выезжать!

– Ну, хоть на винтик-то, на винтик, чтобы до ужина только посидеть.

– И винт-то для меня не одобряют. Горячиться не велено.

– Да горячиться не придется.

– А это уж не игра. В том-то вся и игра состоит, чтобы поругаться.

– Алексей Порфирьич, я не уйду, пока мне слово не дадите. А то вдруг к своему-то брату купцу да отказ! Хорошо это?..

– Хе-хе-хе… – тихо рассмеялся Поваляев. – Вот пристал-то!

– Да как же не пристать-то! Хочется, чтобы вы мою хату убогую посмотрели.

– Слышал, слышал я, что на диво выстроился и отделался.

– Да уж, денег не жалел, когда строился. Что жалеть? Господи! Умрем, все равно все оставим, и все прахом пойдет. Так можно надеяться, Алексей Порфирьич?

– Да постараюсь, постараюсь не надолго приехать.

– А там уж мы не выпустим. Ну спасибо. – И Подпругин, протянув ему руку, крепко пожал ее.

Спросив Поваляева, «как дела идут», и получив ответ, что «без дел», Подпругин начал прощаться.

– Теперь к Завзорову заеду. Тоже по этому же делу, – сказал он.

– Кажись, в Москву он завтра едет.

– Ну?! Батюшки! Да что же это такое! А я на него, как на каменную стену…

– Вчера виделись на бирже, так он говорил.

– Не отпустим. Что такое?.. Может и после вторника в Москву-то.

– Так во вторник? – спросил Поваляев.

– Во вторник, – ответил Подпругин и, еще раз пожав хозяину руку, стал направляться к двери.

Хозяин проводил его до двери.