Kitabı oku: «1990-e годы»
Смерть Надежды
В маленькой комнате бабы Нади было душно и неприятно пахло. Её сын ушёл на работу, и сейчас она осталась дома совсем одна, а потому ей некого было попросить приоткрыть форточку и убрать зловонное судно. Самостоятельно баба Надя не вставала уже третьи, или четвёртые сутки, и видимо, конец был уже близок.
Наверное, в смерти нет ничего страшного, когда человеку восемьдесят, но умирать старухе всё равно не хотелось и даже теперь, лёжа в этой мрачной комнате, словно Владимир Ильич в мавзолее, в глубине своего, отчаянно боровшегося за жизнь, сознания, бабка надеялась, что всё же поправится и встанет на ноги вновь.
Такая надежда была более чем призрачной, и если бы она действительно оправдалась, то её лечащий врач наверняка назвал бы это чудом из чудес, коих, как известно, в жизни не бывает. Но надеяться баба Надя умела лучше всего на свете, ибо в надежде прошла вся её тяжёлая жизнь.
Пошарив сухонькой ручонкой позади подушки, старуха нащупала штепсель удлинителя, и, потянувшись немного в сторону и вверх, воткнула его в розетку. Из глубины комнаты тут же донеслись шипящие звуки, и через мгновенье, стоящий на тумбочке, телевизор озарил помещение тусклыми оттенками серого.
Блуждающий взгляд старухи впился в чёрно-белый экран, на котором в очередной раз демонстрировали один и тот же репортажный кадр, где в Кремле опускается старый флаг и поднимается новый. В серовато-блёклом мерцании телеэкрана красное полотно с серпом и молотом казалось таким же бесцветно-ложным, как и этот их триколор, ставший отныне новым символом надежды на светлое будущее.
Баба Надя вдруг ощутила бессильную ярость и, враз передумав смотреть телевизор, схватила шнур удлинителя и с остервенением дёрнула в противоположную от розетки сторону. Обиженно скукожившись округлым пятном вспышки, телевизионное изображение погасло.
От нервного возбуждения баба Надя тяжело задышала и, силясь что-то сказать, зачем-то наставила указательный палец в сторону занавешенного окна. Баба Надя вспоминала своё детство в 1920-м, когда они всей семьёй поехали в Москву, чтобы послушать на Красной площади речь товарища Ленина. Она вспоминала свою трудовую молодость в 1930-е, работу в колхозе и пятилетки. Вспоминала свою зрелость в годы Великой Отечественной, когда в окопах погиб её первый муж, а дома умерла от голода её семилетняя дочь…
Очень многое пришлось вытерпеть бабе Наде за свою нелёгкую жизнь и превозмогать отчаянье, подниматься после падений и продолжать бороться, ей всегда помогали надежда и вера.
Вера в победу коммунизма и надежда на завтрашний день составляли основу, на которой был выстроен весь смысл её существования. Баба Надя надеялась и верила, что когда-нибудь её страдания будут вознаграждены и что она, вместе с миллионами других честных тружеников получит наконец всё то, что обещала им партия. Но оказалось…
Оказалось, что всё то, во что все они так долго верили и на что надеялись, было грубой подделкой, миражом, иллюзией. Исчезающей вдали линией горизонта, которую невозможно достигнуть.
Оказалось, что истинный смысл коммунизма состоял в том, что одни паразиты сменили на тёплых постах других, и чтобы обезопасить свою сытую жизнь от народного гнева, они семьдесят лет подсовывали простым людям одну ложь за другой, приучая всех с раннего детства верить и надеяться на то, чего никогда не будет.
«Зачем? Зачем всё это было нужно? Зачем я жила?», тяжко думала баба Надя, всматриваясь в чёрный экран телевизора.
С огромным усилием старуха поднялась на локтях и в ярости открыла беззубый рот, намереваясь выкрикнуть что-то в пустоту смрадной комнаты, но мысли её путались, и она никак не могла найти правильных фраз. Баба Надя не знала, что ей сказать, не знала как выразить терзавшую её боль. Она чувствовала себя обманутой и обворованной.
Ей казалось, что кто-то украл саму её жизнь.
И этим «кем-то» была её самая близкая, самая милая подруга.
Надежда.
– Я… я не понимаю. Не понимаю, – пролепетала баба Надя и горько заплакала. – Я ничего не понимаю, что же это. Как же…
Старушка в изнеможении уронила голову на подушку, несколько раз вяло всхлипнула и прекратила плакать так же внезапно, как начала.
Мысль, которая только что довела её до отчаянья, куда-то пропала. Баба Надя теперь и не помнила, из-за чего ей только что так сильно хотелось плакать. Вместо этого в голове вдруг запели бодрые детские голоса. Слаженным хором они скандировали ласкающие её внутренний слух слова:
Встааавай, проклятьем
заклеймённый,
Весь миир, голодных и рабов…
Лицо старухи осветилось радостью, и в глубине её бессмысленного взора вновь загорелся огонёк надежды.
Беззвучно шевеля губами, баба Надя вторила поющему в её голове хору:
Кипиит наш разум возмущённый,
И в смертный бой ве-сти го-тов.
Веесь миир насилья мы разруушим,
До основааанья, аа за-теем,
Мы нааш, мы новый мир построоим,
Кто был ни-чем, тот ста-нет всеем…
Голоса детского хора постепенно отдалялись и затихали.
Блаженно улыбаясь, баба Надя закрыла глаза, тихо выдохнула и умерла.
«У Антона папу убили»
Родители громко о чём-то спорили на кухне, а Ванёк сидел на полу в комнате и играл с роботами. Пока что у него было их всего два, но папа обещал купить на день рождения ещё одного. Роботы стояли друг напротив друга, воинственно выпятив вперёд грудь. Один из них был Бэтмен, а второй Халк. Сейчас они обменяются финальными угрозами и начнут битву не на жизнь, а на смерть.
– Даю тебе последний шанс сдаться, зелёная жаба! – говорит голосом Ванька Бэтмен.
– Нет, это ты сдавайся, жалкая летучая мышь! – кричит в ответ Халк.
– Никогда! – возражает Бэтмен. – Готовься к смерти!
Ванёк берёт в правую руку Бэтмена, а в левую Халка и, сведя их вплотную, начинает смертельную битву.
«Тыщ-дыщ, тыдыщ, тыдыщьтыщь», дерутся Бэтмен и Халк.
– Так, я не понял, – раздался позади суровый голос отца, – ты упражнение сделал по русскому? Что за игры с утра пораньше?
Бэтмен и Халк резко отброшены в сторону. От неожиданности Ванёк сильно испугался, хоть упражнение по русскому уже и выполнил.
– Я сделал, пап! – сказал он.
– Давай показывай, что ты там сделал, – потребовал отец.
Хмуро отвернувшись от своих роботов, Ванёк принялся рыться в портфеле в поисках тетрадки по русскому языку. На самом деле, он сделал уроки ещё вчера, а сегодня утром первым делом собрал портфель и хотел посвятить всё время перед школой тому, что ему нравится.
– Вот, – буркнул он, протягивая отцу тетрадь.
– Что за тон? Недовольство он ещё будет проявлять! – прорычал отец.
Он быстро пролистал тетрадь и вернул сыну.
– Ты уже в третьем классе учишься, а всё игрушки на уме! Книжки бы лучше читал! – сказал отец в завершение, бросая тетрадь на стол.
Из кухни послышался злой голос матери:
– Что, на ребёнке опять срываешься, ничтожество?
Отец резко обернулся и яростно сопя ринулся в атаку:
– Заткнись, сука! Заткнись, тварь! Да что ты знаешь вообще о ребёнке, ты?! Блядь! Собирайся и уёбывай отсюда! Стасик тебя заждался уже!
Дверь в кухню с треском захлопнулась и крики стали приглушёнными, но сын всё равно всё слышал.
Ванёк грустно вздохнул, сел обратно на пол и попытался продолжить играть с роботами, но настроения уже не было. Он взглянул на настенные часы – учёба начиналась ещё только через три часа. В этом году их класс перевели во вторую смену, и теперь каждое утро он был вынужден слушать скандалы родителей, пока они не уходили на работу.
Детство Ванька проходило в атмосфере вражды, страха и бедности, но самым страшным гипотетическим событием для него был развод родителей. Кое у кого из его одноклассников мама и папа уже развелись, и Ванёк с ужасом представлял себе такую жизнь. Периодически, когда отец напивался, он начинал лезть к Ваньку с преувеличенной нежностью и говорил, что его сын – «это всё, что у него осталось», и порой, говоря это, он даже плакал. Отец плакал и спрашивал Ванька с кем тот останется, если они с его матерью разведутся. Отец говорил, что судья будет задавать ему такой вопрос, и что он должен будет судье ответить.
– Так с кем ты останешься, сынок: со мной, или с матерью? – пьяно всхлипывая, допытывался отец.
Такой выбор был бы невозможным, его нельзя было бы сделать, и Ванёк думал, что если его родители задумают разводиться, то он тогда уйдёт из дома и станет жить на улице, лишь бы не отвечать какой-то там непонятной судье, с кем он хочет остаться: с папой, или мамой?
Временами Ванька посещали абсолютно чудовищные мысли. В моменты особенно сильного гнева он представлял себе, как убивает своих родителей. Сначала злобного алкаша папашу, затем, вечно наряжавшуюся как проститутка, мамашу, а в довершение, разумеется, и её сраного друга, дядю Стаса, который постоянно приходил в гости, когда отца не было дома и угощал Ванька всякими сникерсами и пепси-колой.
Однажды, когда отец напился водки и дрых, а мать уехала к бабке, Ванёк посмотрел по видику американский супербоевик, в котором один пацан гасил ножом кучу людей, а потом разрезал их трупы специальной электрической пилой и уничтожал улики. Вдохновившись этим потрясающим фильмом, Ванёк теперь иногда фантазировал, как он мог бы спрятаться дома (когда будет один) и дожидаться отца и матери, а когда они придут, он незаметно подскочит сзади и перережет им глотки. А после этого, чтобы избавиться от улик, Ванёк оттащит их тела в ванную, и как тот мужик из фильма будет резать трупы на маленькие кусочки, а эти кусочки смывать потом в унитаз.
А когда придёт сучий дядя Стас, сраный мамин друг, Ванёк ударит его по башке табуреткой, чтобы тот потерял сознание, после чего он его свяжет, заклеит ему рот изолентой и будет очень долго пытать паяльником и плоскогубцами. А затем Ванёк отрежет его вонючую голову и тоже оттащит в ванную, где, постепенно расчленяя, смоет сучьего дядю Стаса в унитаз следом за мамой и папой.
Ванёк никогда и никому не рассказывал об этих своих фантазиях и, наверное, если бы его родители узнали, о чём он иногда думает, то они бы незамедлительно приняли бы «все необходимые меры».
Ванёк с любовью поднял с пола Халка и Бэтмена. Из кухни продолжали доноситься истеричные вопли и звуки ударов по столу. Отец никогда не бил ни матери, ни сына, но во время скандалов он всегда сжимал кулаки и дубасил ими сверху вниз по какой-нибудь мебели.
– Ты шалава! Конченая шалава!
Бам. Бам-бам-бам.
– А ты импотент! Ты вообще не мужчина!
– Заткнись, мразь! Убью!
Бам-бам.
Ванёк уже знал что такое «шалава», «проститутка», «шлюха» и «блядь» – это когда женщина выглядит, одевается и разговаривает так же, как его мать. А вот слово «импотент» он сегодня услышал впервые, поэтому он сразу же повторил его про себя несколько раз, чтобы запомнить и решил что импотент – это тот, кто внешне похож на его отца.
Дверь в кухню резко распахнулась, отец быстро прошёл через коридор и скрылся спальне:
– Собирай манатки и вали отсюда, урод! – истошно вопила мать.
Инстинктивно сжав кулак, Ванёк нечаянно отломал роботу руку, но сейчас его это даже не обеспокоило. Ему вдруг стало страшно, и он захотел как можно скорее пойти в школу.
Боязливо заглянув в комнату родителей, мальчик бесшумно вошёл и в нерешительности остановился перед отцом. Тот сидел на краю кровати и, закрыв лицо ладонями, нервно дрожал.
– Пап, – тихо позвал Ванёк.
Не меняя позы, отец приглушённо ответил:
– Чего тебе?
– Пап, а можно я перед школой пойду на турниках позанимаюсь? Я уроки все сделал.
Отец помолчал немного, убрал руки от лица и спросил, глядя в сторону:
– Точно все?
– Точно!
Избегая встретиться взглядом с сыном, он резко встал и подошёл к окну, будто хотел посмотреть какая на улице погода. По-прежнему не поворачиваясь лицом к Ваньку, он сказал:
– Ладно, иди.
– Спасибо, пап! – возликовал мальчишка и ринулся одеваться.
Но он рано обрадовался – из кухни показалась мать, которая совсем недавно как бы заступалась за него перед отцом, когда тот имел неосторожность «срывать зло на ребёнке».
– А я не поняла, куда это ты собрался так рано? – требовательно спросила она. – Если не ошибаюсь, уроки у вас начинаются почти через три часа.
– Я хотел на турниках позаниматься перед занятиями, мам! – воскликнул Ванёк, и чуть замешкавшись, добавил, – мне папа разрешил!
– Оставь его в покое, пусть идёт! – подал голос из комнаты отец.
– Да что ты! «Пусть идёт» – передразнила мать, – если тебе наплевать на то, чем занимается мой сын, то мне нет! Три часа до школы, а он его на турники отправил! Ты что, совсем дурак? Что он там делать будет столько вре…
Отец не дал ей договорить. Впервые в жизни Ванёк увидел его в такой ярости. Будто сорвавшийся с цепи сторожевой пёс, он выбежал из спальни, подскочил к матери и наотмашь отвесил ей звонкую пощёчину.
– Ещё слово, сука, – сквозь стиснутые зубы проговорил отец, – ещё одно только слово!
Мать застыла как изваяние, на её лице отражались смешанные эмоции из страха и удивления. Она прикрыла рукой ушибленное место на щеке и то ли опасаясь последней неясной угрозы насчёт «ещё слово, сука», то ли просто враз отупев от этого нового, волнующего события в их совместном быту, молча стояла и, разинув рот, издавала какие-то горловые звуки.
Но страх матери был ничем по сравнению с тем ужасом, что испытал от увиденного Ванёк. Да, в своих фантазиях после просмотренных тайком кровавых блокбастеров, он мог представлять себе всё что угодно про убийство родителей и материного любовника, но сейчас, когда на его глазах произошла первая сцена домашнего насилия, Ванёк готов был расплакаться от испуга.
Ведь на самом деле, все те чудовищные мысли всегда приходили ему в голову как бы схематично, не вдаваясь ни в какие анатомические детали. А вот теперь перед глазами ребёнка стояла мать, которую только что ударил отец, и у него был такой вид, будто он готов сейчас же её и вовсе убить.
Жестокая реальность оказалась куда более пугающей, нежели то рисовалось в бурном воображении мальчишки.
– Я сказал тебе: иди, – глухо проговорил отец, обращаясь к сыну.
Ванёк торопливо схватил портфель, вдел ноги в сандалии и стремглав выбежал из квартиры. Ему отчаянно хотелось узнать, что будет дальше, он ужасно боялся за маму и в то же время, непонятно откуда в голове вдруг возникла уверенность, что он обязан немедленно уйти, так как всё произошедшее случилось по его вине. Это он, Ванёк, виноват, потому что защищая его желание пойти гулять, отец ударил мать и вообще… наверное, если бы не было Ванька, его родители никогда бы не ругались, было бы всё у них нормально и не было бы сучьего дяди Стаса и этой бесконечной серости унылого быта.
Подумав об этом, уже выходя из подъезда, Ванёк решил было вернуться в квартиру и извиниться перед родителями, а потом встать между ними и заплакать, как он делал это в раннем детстве, когда они ругались. Но чуть подумав, мальчик решил, что сейчас это было бы неуместно, поскольку, во-первых, он так уже давным-давно не делал, а во-вторых… это ведь он во всём и виноват!
Мальчишка толкнул скрипучую дверь и вышел в солнечное утро. Бурный поток мрачных мыслей моментально оборвал весёлый окрик приятеля:
– Здоров, Ванёк!
Он радостно обернулся и поприветствовал своего приятеля Витька.
– Здорова! Пойдёшь на турники? – спросил Ванёк сходу.
– Пойду, – сказал Витёк. – Только сперва надо в магазин сходить за продуктами. Мама сказала купить там всякое. Давай сходим за компанию, а потом вместе пойдём на турники?
– Давай, – согласился Ванёк.
Они направились в сторону гастронома, по пути обмениваясь впечатлениями от последней серии мультика «Охотники за привидениями», но не успели они выйти из своего двора, как к ним уже привязались двое ребят постарше. Эти двое были им незнакомы, а потому опасны.
Они преградили мальчишкам путь и сказали:
– Чё пацаны, есть сигареты?
Ванёк испуганно покосился на Витька и нерешительно ответил:
– А… мы не курим…
– Пф, в смысле не курите? Чё, лохи что ли? – спросили взрослые парни, нагло жуя жвачку.
Оба они были какими-то одинаковыми, и поскольку смотреть на них прямо ребята боялись, им казалось, что это был один и тот же человек, но как бы раздвоенный. Этот раздвоенный жевал жвачку сразу двумя своими ртами, периодически плевал на землю и своим двойным туловищем загораживал детям солнце.
– Короче понятно, – сказал раздвоенный. – Короче, значит так, сколько у вас с собой денег, пацаны?
Ванёк машинально сунул руку в карман и с силой зажал в кулачок мелочь, полученную им от родителей на обед ещё вчера. «Не дам!», хотел он выкрикнуть, но боялся.
– А что вы у нас отбираете? Нам деньги самим нужны, – дрожащим голосом сказал вдруг Витёк.
Раздвоенный засмеялся:
– Ну что поделать, короче, нам тоже нужны! Хе-хе. Короче, бля, давайте быстрей!
Но Витёк не сдавался.
– Отбирайте у ламков. У нас не надо! – сказал он, преодолевая страх.
Раздвоенному, похоже, понравилась эта реплика Витька, потому что он вдруг сразу как-то подобрел и, коротко хохотнув, спросил:
– Чё, приблатнёный что ли? Ну хорошо, молодец.
Раздвоенный одобрительно похлопал Витька по плечу и взъерошил ему волосы на голове.
– Короче ладно, идите, – разрешил он.
Мальчишки быстро зашагали прочь.
– Ну ты даёшь, а! – восхищённо смотрел Ванёк на Витька. – Как это ты так их, а?! Ух! А кто такие эти «ламки»?
– Да это те, у кого крыши нет, за которых никто впрячься не может, – важно пояснил Витёк. От давешней дрожи в его голосе не осталось и следа. Витёк был горд, что смог разрулить такой сложный вопрос со старшими.
– Класс! А откуда ты это узнал? – продолжал восхищаться Ванёк.
– Дядя рассказывал.
Дяде Витька было семнадцать лет, он жил в другом районе и в гости к племяннику приходил редко, но почти все пацаны на местности его знали и уважали.
– Дяхан ещё говорил, что если кто будет ко мне лезть, то надо сказать, что у меня есть крыша, то есть он.
– А раз есть крыша, то и не ламок, значит? – догадался Ванёк.
– Ну типа, да, – с достоинством ответил Витёк и сплюнул длинной струёй через дыру между передних зубов.
Ванёк завистливо проводил плевок взглядом. Он мечтал научиться плевать так же, но у него почему-то это никак не выходило. Слюна всё время застревала между зубами и губой, поэтому приходилось плевать по-обычному, как плюют всякие лохи.
А вот Витёк плевал круто, он будто выстреливал ртом. Ещё он мог плевать вдаль – тогда слюна шла не такая как через короткий выстрел через зубы, а собранная в один комок. В такие моменты Витёк немного запрокидывал голову назад и издавал звук похожий на «агхфу» после чего сконцентрированная, точно пушечное ядро слюна летела по траектории метров десять.
Ванёк смущённо попросил:
– Слышь, Витёк, а научи меня так же плевать, а?
– А ты чё не умеешь? – деланно удивился тот, как будто этого не знал.
– Неа, – подавленно ответил Ванёк.
– Хорошо, как-нибудь научу.
Они приблизились к продовольственному магазину и вошли внутрь.
– Так, мама сказала купить хлеб, макароны и колбасу, – сказал Витёк. – Займи очередь в хлебный отдел пока, лады?
Ванёк встал в очередь. Рабочий день уже начался, поэтому сейчас она была небольшой – всего-то человек пять. Витёк тем временем подошёл к другому прилавку и, достав из кармана написанный матерью список, ждал, когда подойдёт очередь там.
Через двадцать минут продукты были куплены и мальчишки вышли из магазина. На обратном пути к ним больше никто не приставал, и вскоре Ванёк уже дожидался, когда его друг занесёт пакет домой и выйдет обратно.
Оставшись один, он снова вспомнил об утреннем скандале дома и настроение его ухудшилось. Должно быть, Витёк никогда не сталкивается с такими проблемами, раз может вот так запросто сказать другу, что сейчас он занесёт пакет и выйдет гулять, несмотря на то, что даже ещё и не спрашивал разрешения у родителей.
Стало быть, Витёк уверен, что его непременно отпустят, а вот Ванёк такой уверенностью никогда похвастать не мог. На месте своего одноклассника он бы обязательно предупредил, что пока не знает, можно ли ему будет пойти на турники перед школой, потому как это будут решать его родители. И когда бы не он, а Витёк сейчас стоял бы на улице и ждал пока Ванёк занесёт пакеты домой – могло бы запросто оказаться так, что Витёк прождал бы зря, а Ванёк бы так и не вышел.
Потому как если бы Ваньку не разрешили бы идти гулять, то ему не разрешили бы и просто выйти, чтобы сообщить об этом другу.
«Сам виноват, – сказал бы в таком случае отец, – кто тебя просил обнадёживать товарища заранее. Не надо было оставлять его ждать! Вот теперь будешь в следующий раз знать! Будет тебе урок! Нет, сиди дома я сказал! Разговор окончен!»
Вот так бы было.
И в подобной ситуации мать бы не стала за него заступаться. Если конечно перед этим между ней и отцом не произошёл бы какой-нибудь очередной скандал типа сегодняшнего. Тогда бы она, естественно, воспользовалась новой возможностью и использовала бы предлог «защитить сына» в качестве словесного оружия в новом нападении на ненавистного мужа. Но отец, скорее всего, всё равно настоял бы на своём, и Ванёк в итоге так бы никуда и не вышел.
– А вот и я, – услышал он бодрый голос Витька. – Погнали!
Его мрачные размышления моментально прервались, Ванёк заулыбался, и друзья вприпрыжку ринулись на турники, где гнетущие мысли окончательно рассеялись в азарте неунывающего детства.
Спортплощадка располагалась недалеко от школы.
Это место было их неофициальной точкой сбора с остальными ребятами – им нравилось приходить в школу не поодиночке, а большой компанией.
Здесь они неумело подтягивались и без конца разговаривали, находя интересное во всём, что только попадалось в поле их любознательного внимания. Вскоре к ним присоединились и другие их одноклассники.
Спустя час Витёк сказал:
– Что-то есть уже охота, погнали, может, в столовке посидим?
Друзья его поддержали, и они все вместе отправились в школьную столовую. До занятий оставалось ещё довольно много времени и, не зная чем себя занять, объевшись в столовой пирожков, мальчишки принялись бесцельно слоняться по школьному двору.
Но вот наконец прозвенел звонок на большую перемену, и дети не спеша потащились в класс.
В классе Ванёк сел на своё место за второй партой рядом с Витьком. В начале года их было хотели рассадить в парах мальчик-девочка, но к счастью потом передумали.
«Слава богу, что передумали, не то б учёба превратилась в ещё большую муку», считал Ванёк и все его друзья считали так же.
Возвещавший о начале урока звонок уже прозвенел, но учительница почему-то никак не начинала занятие. Половина её тучной фигуры виднелась в дверях, как бы давая понять, что она уже здесь и всё слышит, поэтому нечего беситься, однако основное учительское внимание было приковано к кому-то за дверью. Наполовину высунувшись из класса, она разговаривала с кем-то, кто был в коридоре, и кого ученикам видно не было.
Ванёк раскрыл тетрадь на последней странице и начал рисовать танк, но закончить рисунок ему не пришлось. Дверь в класс наконец-то захлопнулась, и учительница медленно прошествовала на своё место.
Вообще-то она была хорошей, в классе её любили, и Ванёк любил, несмотря на то, что время от времени она ставила ему двойки по поведению. Учительница всегда была приветлива и ласкова, но тем не менее легко могла поставить на место любого хулигана и строго наказать. Как-то раз их одноклассник простоял всю перемену лицом в угол за то, что много разговаривал и нарушал дисциплину. Но такие моменты бывали не часто. В основном учительница была доброй и всегда встречала их, улыбаясь и говоря «здравствуйте, дети», а они все вставали и отвечали ей хором: «здравствуйте Наталья Васильевна».
Но сегодня Наталья Васильевна не улыбалась. Сегодня она даже не поздоровалась, а когда все по привычке встали, чтобы её поприветствовать, она нервно отмахнулась и резко сказала всем сесть.
Наталья Васильевна сидела за учительским столом, лихорадочно листала классный журнал и то и дело поправляла очки на носу. Наталья Васильевна как-то боязливо оглядела школьников, и открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, будто бы не найдя подходящих слов, снова его закрыла.
Отвернувшись от учеников, Наталья Васильевна задумчиво уставилась на шелестящую за окном листву. Затем она глубоко вздохнула, словно смиряясь с неизбежным, и медленно поворачивая голову в сторону класса, начала говорить сиплым голосом:
– Дети…
Наверное, у неё в горле скопилась мокрота, из-за которой она не смогла сказать дальше. Учительница прочистила глотку: «ка-кхам», ещё раз поправила очки на носу и торопливо проговорила всё, что от неё требовалось:
– Дети, сегодня в нашем классе большое горе. У Антона… папу убили.
В кабинете воцарилась гнетущая тишина, Ванёк испуганно покосился на Витька, а потом обернулся и скользнул тревожным взглядом по другим одноклассникам. В суете обычного утра он и не заметил, что Антона сегодня не было. Антон был скромным мальчиком, он всегда мало говорил и никогда не был в центре внимания. Однако Антона никто в классе за лоха не считал, – просто он был тихоней, который никого не трогал, и его соответственно не трогали тоже.
Теперь же, страшные слова, произнесённые учительницей об убийстве его папы, моментально вывели Антона в центр всеобщего внимания. Точнее, пока только мысли о нём, поскольку самого Антона в школе сегодня не было.
– Такие вот дела, ребята, – грустно проговорила Наталья Васильевна. – Вы уже достаточно взрослые, чтобы понимать в какие опасные времена мы живём, и поэтому я снова призываю вас быть осторожными, не слоняться по улицам в вечернее время и никогда, слышите? Никогда и ни при каких обстоятельствах не разговаривать с незнакомыми людьми!
После этого вяло протекли четыре урока, на которых Наталья Васильевна рассеянно что-то рассказывала, а ученики рассеянно слушали. На переменах Ванёк стоял в группе одноклассников, которые обсуждали убийство папы Антона и периодически вставлял в разговор какие-то свои реплики, не переставая при этом думать о трагедии по-своему, как бы в фоновом режиме.
Убили папу. Как же это так? Что же это значит?
А это значит, что у Антона теперь вообще нет папы! Никакого! Ни плохого, ни хорошего, вообще нет! У всех его знакомых есть, а у Антона нет!
Когда закончились уроки, Ванёк помчался домой со всех ног.
Ванёк хотел как можно быстрее увидеть своего папу. Он уже и думать забыл про утренний скандал, про свою злобу на родителей и потаённые фантазии про их «убийство». Мальчишка торопился подтвердить самому себе, что в отличие от бедного Антона, у него-то папа по-прежнему есть, и что его папу никто не убивал, как убили папу у Антона.
Он пулей взбежал по лестнице и позвонил в знакомую дверь, представляя, как бросится обнимать отца, как тот удивлённо его спросит: «что это с тобой?», и как тогда Ванёк заплачет и скажет, как сильно он любит своего папу и поделится тревогами о том, как он ужасно переживает за своего одноклассника Антона.
Дверь открылась, весь засветившись от счастья, Ванёк ринулся вперёд, ожидая увидеть родное хмурое лицо, но вместо папы на пороге стоял улыбающийся дядя Стас.
– Здорово, бандит! – весело сказал дядя Стас.
Ванёк застыл в недоумении и с ненавистью оглядел гостя.
– Где мой папа? – зло спросил он.
– Сынок, ты почему не поздоровался с дядей Стасом? – укоризненно спросила мать, появляясь в прихожей позади.
– Где папа?! – вскричал Ванёк.
– Это что за тон, не поняла?! – взбеленилась мать. – Твоего папы здесь нет! Он, к твоему сведению, сегодня меня избил, и потому больше ноги его в этом доме не будет!
– Ну что ты, не надо так кричать, успокойся, – сказал дядя Стас, обнимая маму и гладя её по голове, а она уткнулась своей блядской рожей (как называл её лицо отец Ванька) в плечо сучьего дяди Стаса и жалобно захныкала.
– Как это «больше не будет»? – тупо переспросил Ванёк.
– Так это! – взвизгнула мать. – Быстро разулся и марш в свою комнату! Не смей позорить меня перед гостями!
Она попыталась схватить сына за петлю ранца, но он резко вырвался и выбежал из квартиры в подъезд.
– Куда? А ну вернись немедленно! – кричала мать ему вслед.
Ванёк в три прыжка преодолевал лестничные пролёты и бежал вниз.
Мать продолжала орать с этажа, требуя, чтобы он вернулся, но возвращаться он не собирался. В его голове крутилась одна и та же фраза, озвучиваемая голосом Натальи Васильевны: «Дети, сегодня у нас в классе большое горе. У Антона папу убили».
Теперь у Антона нет, и не будет папы, но у него, Ванька, папа есть и будет! Плевать он хотел на то, что сказала мать!
Мальчик бежал по дворам и плакал. Громоздкий портфель за его спиной хаотично бросало из стороны в сторону.
– Папа! Папа, где ты!? – сквозь слёзы проговаривал на бегу Ванёк.
Он добежал до автострады и, не останавливаясь, продолжил бег по обочине, сам не зная, куда и зачем он бежит.
– У меня есть папа! Есть папа! – повторял, словно молитву, Ванёк.
Он бежал вдоль дороги и плакал. Бежал и плакал.
Бежал.
И плакал.
