Kitabı oku: «Лесные тайнички (сборник)», sayfa 3
ОВСЯНКИНЫ СОВЕТЫ
Песенку овсянки мы сначала и слушать не хотели: уж больно проста. Да и певица невидная: сидит неподвижно на ветке, прижмурив глаза, и поёт одним голосом: «Синь-синь-синь-си-инь!»
Но нам сказали, что хоть и одним голосом она поёт, да о разном.
– Вы только вслушайтесь, – сказали. – Слышите?
«Синь-синь-синь-си-инь!»
И верно, вокруг синь! Как мы раньше этого не заметили! И небо синее, дымка над лесом синяя, тени на снегу – как синие молнии. А если ещё и глаза прижмурить – всё станет синим.
Синий месяц март!
– Это ещё не всё, – сказали. – Послушайте-ка её в апреле.
В апреле овсянка песенкой своей давала советы. Увидит возчика в розвальнях на раскисшей дороге и запоёт: «Смени сани, возьми во-озз!»
В мае у овсянки песня та же, но совет другой. Увидит, что скотник сено коровам несёт, и сразу: «Неси-неси-неси, не тру-си-и!»
– Ишь ты! – усмехается скотник. – И откуда она знает, что сено у нас к концу?
Любит овсянка возле человеческого жилья петь. Одна у неё песенка, только каждый переводит её на свой лад.
МЕДВЕДЬ И СОЛНЦЕ
Просочилась в берлогу Вода – Медведю штаны промочила.
– Чтоб ты, слякоть, пересохла совсем! – заругался Медведь. – Вот я тебя сейчас!
Испугалась Вода, зажурчала тихим голосом:
– Не я, Медведушко, виновата. Снег во всём виноват. Начал таять, воду пустил. А моё дело водяное – теку под уклон.
– Ах, так это Снег виноват? Вот я его сейчас! – взревел Медведь.
Побелел Снег, испугался. Заскрипел с перепугу:
– Не я виноват, Медведь, Солнце виновато. Так припекло, так прижгло – растаешь тут!
– Ах, так это Солнце мне штаны промочило? – рявкнул Медведь. – Вот я его сейчас!
А что «сейчас»? Солнце ни зубами не схватить, ни лапой не достать. Сияет себе. Снег топит, воду в берлогу гонит. Медведю штаны мочит.
Делать нечего – убрался Медведь из берлоги. Поворчал, поворчал да и покосолапил. Штаны сушить. Весну встречать.
СНОГСШИБАТЕЛЬНЫЙ ДУШ
Простаки эти голуби!
Воробьи похитрее.
Голуби честно ищут корм, а воробьи-хитрюги за ними подглядывают. Как увидят, что голуби на подоконник слетелись, толкаться начали, так и мчат сразу, но не на подоконник, а на панель под окно.
Наверху толкотня, драка: зёрна и крошки сыплются вниз. Воробьи внизу не зевают: клюют себе с выбором. Вот пройдохи!
Но раз попали и воробьи впросак!
Видят как-то: собрались голуби, затеяли возню. Приседают, хвосты веером, хлопают крыльями. Встряхиваются, толкаются, воркуют. Но собрались они на этот раз не на подоконнике, как всегда, а внизу, на земле. Ничего не понять!
«Нас провести хотят!» – смекнули самые стреляные воробьи. И со всех сторон скорее в голубиную толчею: шмыг, порх, скок!
Но тут самому первому воробью по затылку – стук!
Да так, что он носом в снег.
Второму по спине – плюх!
Трах третьему по носу. Так брызги и полетели!
«Наших бьют!» – загалдели воробьи.
А кто бьёт?
Неизвестно. Голуби не бьют.
А первому снова – стук в голову!
Тут уж до воробья дошло – капли бьют!
Тяжеленные капли с сосулек под крышей.
Висят высоко голубые сосульки. И с них, как из краников, капли сыплются – целый Душ!
Голубям что – они большие. Толкутся себе, вертятся, купаются – рады живой воде.
А воробьишкам душ не под силу: того и гляди, с ног сшибёт и покалечит.
Взлетели воробьи на ветки. Стали клювами пёрышки перебирать да пересчитывать: все ли целы?
Который по носу получил, нахохлился.
Но ненадолго. Чего хохлиться – весна идёт!
О ЧЁМ ПЕЛА СОРОКА?
Пригрелась сорока на мартовском солнце, глаза прижмурила, разомлела – даже крылышки приспустила.
Сидела сорока и думала. Только вот о чём она думала? Поди угадай, если она птица, а ты человек!
Будь я на её птичьем месте, я бы сейчас вот о чём думал. Дремал бы я на припёке и вспоминал бы прошедшую зиму. Метели вспоминал, морозы. Вспоминал бы, как ветер меня, сороку, над лесом бросал, как под перо задувал и крылья заламывал. Как в студёные ночи мороз стрелял, как стыли ноги и как пар от дыхания сединой покрывал чёрное перо.
Как прыгал я, сорока, по заборам, со страхом и надеждой заглядывал в окно: не выбросят ли в форточку селёдочную голову или корку хлеба?
Вспоминал бы и радовался: зима позади и я, сорока, жив! Жив и вот на ёлке сижу, на солнце нежусь! Зиму отзимовал, весну встречаю. Длинные сытые дни и короткие тёплые ночи. Всё тёмное и тяжёлое позади, всё радостное и светлое – впереди. Нет времени лучше, чем весна! Время ли сейчас дремать да носом клевать? Будь я сорокой, я бы запел!
Но тсс! Сорока-то на ёлке поёт!
Бормочет, стрекочет, вскрикивает, пищит. Ну чудеса! Первый раз в жизни слышу песню сороки. Выходит, что птица сорока думала про то же, про что и я, человек! Ей тоже петь захотелось. Вот здорово!
А может, и не думала: чтобы петь, необязательно нужно думать. Весна пришла – ну как не запеть! Солнце-то всем светит, солнце всех греет.
ОТЧАЯННЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК
Путешествие – трудное дело. Всякий путешественник терпит невзгоды. И упорные, бывает, сдают.
Но есть путешественники беззаветные, непоколебимые, просто отчаянные. О них я подумал, когда увидел на снегу паучка.
Вот он – чёрная точка рядом с лыжнёй. Ножки поджаты, мёртвый, оцепенелый, застылый. Но поднимется солнце, пригреет чуть – и он оживёт. Зашевелится, разомнёт замлевшие лапки – и снова в путь!
Так и идёт: светит солнце – бежит всё вперёд и вперёд. А накроет тень – съёжится и лежит. Лежит и ждёт терпеливо, авось тепло опять воскресит, чтоб снова продолжить путь!
Бежит и лежит, лежит и бежит…
СТЕКЛЯННЫЙ ДОЖДЬ
Слышно было, как уходил ночью из леса мороз. Он стучал клюкой по деревьям всё тише, всё дальше.
Я вышел во двор и долго стоял, вглядываясь и вслушиваясь.
В воздухе плыл шорох.
Уху знакомо шуршание трав, кустов и ветвей. Но сейчас шуршало ни на что не похоже.
Казалось, шуршит сам воздух. Шуршит и чуть слышно позванивает.
На смену морозу пришла оттепель.
Я вытянул в темноту ладонь. В ладонь стали покалывать крохотные иголочки. Ничего было не видно, но что-то творилось в лесу.
Утром все увидели: снег заковала хрустящая глазурная корочка. Ветви берёз и хвоя сосен оделись в стеклянные чехольчики.
Всё похрустывает и позванивает, как обёрнутое в скрипучий целлофан. Стены, заборы оплыли матово-голубым льдом.
Сыплет мелкая водяная пыль. Невидимые капельки, не долетая до земли, замерзают в льдинки. Льдинок тоже не видно, но слышно – шорох и звон!
Сыпучий снег стал гремучим. Глазурная корочка с грохотом проламывается и рушится под сапогом. В проломах – белые битые черепки.
Всё шуршит, хрустит и звенит.
Звонкий весенний денёк!
СИНИЧКИ-АРИФМЕТИЧКИ
Весной звонче всех белощёкие синички поют: колокольчиками звенят. На разный лад и манер. У одних так и слышится: «Дважды два, дважды два, дважды два!» А другие бойко высвистывают: «Четыре-четыре-четыре!»
С утра до вечера зубрят синички таблицу умножения. «Дважды два, дважды два, дважды два!» – выкрикивают одни.
«Четыре-четыре-четыре!» – весело отвечают другие.
Синички-арифметички.
Апрель
На всех снежных полях рыжие пятна – проталины. Это апрельские веснушки.
День ото дня их всё больше и больше. Не успеешь и глазом моргнуть, как все эти маленькие веснушки сольются в одну большую весну.
Всю долгую зиму в лесах и полях пахло снегом. Сейчас оттаяли новые запахи. Где ползком, а где на лёгких струйках ветра понеслись они над землёй.
Чёрные пласты оттаявшей пашни, как чёрные гряды волн, пахнут землёй и ветром. В лесу пахнет прелыми листьями и нагретой корой.
Запахи сочатся отовсюду: из оттаявшей земли, сквозь первую зелёную щетинку травы, сквозь первые цветы, похожие на брызги солнца. Струйками стекают с первых клейких листочков берёз, капают вместе с берёзовым соком.
По их невидимым пахучим тропинкам торопятся к цветам первые пчёлы и мчатся первые бабочки. Зайчишки так и шмыгают носами – чуют зелёную травку!
И сам не удержишься, сунешь нос в ивовые барашки. И станет твой нос жёлтым от липкой пыльцы.
Быстрые лесные ручьи впитали в себя запахи мхов, старой травы, лежалых листьев, тяжёлых берёзовых капель – и понесли по земле.
Запахов всё больше и больше: они всё гуще и слаще.
И станет скоро весь воздух в лесу – сплошной запах. И даже первая зелёная дымка над берёзами покажется не цветом, а запахом.
Веснушки-проталинки слились в весну.
ДВОЕ НА ОДНОМ БРЕВНЕ
Вышла речка из берегов, разлилась вода морем. Застряли на островке Лисица и Заяц. Мечется Заяц по островку, приговаривает:
– Впереди вода, позади Лиса – вот положение!
А Лиса Зайцу кричит:
– Сигай, Заяц, ко мне на бревно – не тонуть же тебе!
Островок под воду уходит. Прыгнул Заяц к Лисе на бревно – поплыли вдвоём по реке.
Увидела их Сорока и стрекотнула:
– Интересненько, интересненько… Лиса и Заяц на одном бревне – что-то из этого выйдет!
Плывут Лиса и Заяц. Сорока с дерева на дерево по берегу перелетает.
Вот Заяц и говорит:
– Помню, до наводнения, когда я в лесу жил, страсть я любил ивовые ветки огладывать! До того вкусные, до того сочные…
– А по мне, – вздыхает Лиса, – нет ничего слаще мышек-полёвок. Не поверишь, Заяц, целиком их глотала, даже косточки не выплёвывала!
– Ага! – насторожилась Сорока. – Начинается!..
Подлетела к бревну, на сучок села и говорит:
– Нет на бревне вкусных мышек. Придётся тебе, Лиса, Зайца съесть!
Кинулась голодная Лисица на Зайца, но бревно окунулось краем – Лиса скорей на своё место. Закричала на Сороку сердито:
– Ох и вредная же ты птица! Ни в лесу, ни на воде от тебя нет покоя. Так и цепляешься, как репей на хвост!
А Сорока как ни в чём не бывало:
– Теперь, Заяц, твоя очередь нападать. Где это видано, чтобы Лиса с Зайцам ужились? Толкай её в воду, я помогу!
Зажмурил Заяц глаза, бросился на Лису, но качнулось бревно – Заяц назад скорей. И кричит на Сороку:
– Что за вредная птица! Погубить нас хочет. Нарочно друг на друга науськивает!
Плывёт бревно по реке, Заяц с Лисой на бревне думают.
СЛЕДЫ И СОЛНЦЕ
Зимой, когда Солнце стояло низко над горизонтом, оно было равнодушно к Следам на снегу. Иногда даже ласкало их, оттеняя синью и посыпая блёстками.
А теперь, когда поднялось высоко, прямо осатанело. Терпеть не может Следов: стирает, портит и искажает.
– Мы запечатлели всё, что в лесу произошло! – говорят Следы.
– А я всё сотру! – ярится Солнце.
И стирает, как резинкой с бумаги.
– Мы отпечатали каждый коготок и пальчик! – сообщают Следы. – Мы всё по правде!
– По правде? – сердится Солнце. – А я всё искажу – сами себя не узнаете!
И топит следы и плющит, растягивает вкривь и вкось.
Идёт спор. Как в песенке:
– А мы просо сеяли, сеяли!
– А мы просо вытопчем, вытопчем!
С каждым днём Следы всё слабее и хуже, всё расплывчатее и неопределённее.
Солнце берёт верх.
Солнце высоко стоит.
ВЕСЕННЯЯ БАНЯ
Ванятка считал себя знатоком птиц. Ему приходилось держать в клетках чижей, чечёток, снегирей, синиц, щеглов, клестов, зябликов. А сегодня вышел Ванятка из школы и видит: на краю снеговой лужи сидят три совершенно незнакомые птички ростом с воробья. Одна чёрная, другая коричневая, а третья вовсе рыжая.
Прыг-прыг-прыг – по гузку, по самый хвостик – в лужу, и ну купаться! То грудку окунут в воду, то на задок присядут и бьют, бьют тупыми крылышками по воде, трепыхаются в ней. Брызги над ними как фейерверк: в каждой капельке – искорка солнца.
Выскочили из лужи и, встряхнув мокрые крылышки, взъерошенные, перелетели на песчаную дорожку. И – вот глупыши! – давай барахтаться в грязном песке. Песок к перу липнет – измазались все! Не поймёшь, какого и цвета стали.
Скоро так песком облипли, что и летать не могут. По земле поскакали.
Прыг-дрыг-скок – и опять в лужу! Опять над ними солнечный фейерверк, да ещё радуга в брызгах. Моются, стараются.
Выкупались, вымылись – и выскочили на бережок.
Ванятка так и ахнул:
– Воробьи! Все трое – обыкновеннейшие воробьи!
Все трое серенькие, свеженькие такие, чистенькие. А вот вода в луже стала грязной…
Понял Ванятка: воробьи так за зиму измазались, что и на себя стали не похожи. Это они сейчас в бане мылись, зимнюю грязь с себя смывали. С песочком тёрли!
Чёрный сажу смывал: он всю зиму в дымовой трубе ночевал.
Коричневый – спал в сыром дупле, в гнилой трухе вымазался.
Рыжий – в кирпичной стене устроился, в дырке.
Вот и стала вода в луже чёрно-кирпично-коричневой.
– С лёгким паром! – крикнул Ванятка воробьям и побежал домой, разбрызгивая ногами весенние лужи.
ОТТАЯВШИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
Всё, что случилось зимой в лесу, – всё скрыл снег. Злодейство ли, доброе ли дело – всё погребено в сугробах: снегом укрыто, метелью заглажено. Ни памяти, ни следа.
Но пришла оттепель, и всё вышло наружу. Всё, что копилось, всё, что скрывалось, выступило напоказ. Оттаяли хвоинки, прутики, листики, кусочки коры. Везде под кузницами дятлов грудами лежат шишки.
Вот перья вороны, которую в конце зимы разорвал ястреб. Вот подснежные спаленки-лунки рябчиков и тетеревов. В них они спали в самую глухую зимнюю пору. Тут снеговые тоннели крота: ишь ты, он и в снегу искал червяков!
Шишки, сброшенные клестами и оглоданные белками. Подстриженные зайцами ивы.
А вот землеройка, задушенная и брошенная лаской. Вот хвостик белки-летяги – остатки обеда куницы.
Будто листаешь прочитанную книгу и рассматриваешь картинки. Ветер и солнце долистают белую книгу. Скоро покажется и обложка – земля. Тогда все зимние происшествия встретятся, соединятся и растворятся в тысячах и тысячах других, скопившихся на земле за долгие-долгие годы.
Вся земля под ногами – это бывшие происшествия.
РАННЯЯ ПТИЧКА
Незаметно зажглась и тихо начала разгораться в небе алая полоска зари. Утренний ветерок прошумел в вершинах берёз. Тонким перезвоном оледенелых хвоинок отозвались ему высокие сосны.
Внизу, в глубокой темноте леса, явственней зажурчал невидимый ручеёк. И весь лес стал полниться чуть слышным шуршанием, шорохом, хрупким, тихим звоном – звуками неодушевлённой жизни. И каждый звук был сам по себе: то хруст ветвей, то звон капель, а то посвисты жёстких хвоинок.
Но вдруг все эти отдельные хрусты, звоны и свисты соединились и зазвучали слаженно и живо.
И вот возникла – просто, как живая струйка воды из-под глыбы снега, – родилась в предрассветной мгле лесная песенка. Возникла и полилась тихо, полная робкой радости, светлой весенней грусти. Это запела зорянка.
И чудом соединила в песне своей все неодушевлённые шорохи, шелесты, звоны и хрусты дремучей лесной ночи. Соединила и оживила, и стали они понятны и близки всем.
Рано, одной из первых среди наших перелётных птиц, возвращается она к себе на родину – в наши неодетые леса, где и в дневных сутёмках долго ещё будет хорониться от солнца хрупкий, хрусткий под ногой снег. Рано – чуть свет – пробуждается она утром и поёт тихонько, как будто спросонья, свою тонкую, звонкую, замирающую в конце песенку. Живую песенку, сложенную из мёртвых, чуть слышных звуков просыпающегося весеннего леса.
ЛЕСНЫЕ ОБОРОТНИ
Чудесное в лесу происходит незаметно, без чужого глаза.
Вот сегодня: ждал я на зорьке ва́льдшнепа. Зорька была холодная, тихая, чистая. Высокие ели поднялись на опушке, как чёрные крепостные башни. А в низине, над ручьями и речкой, навис туман. Ивы утонули в нём, будто тёмные подводные камни.
Я долго следил за утонувшими ивами. Всё казалось, что непременно там должно что-то произойти!
Но ничего не происходило; туман с ручьёв медленно стекал к реке.
«Странно, – думал я, – туман не поднимается, как всегда, а стекает…»
Но тут послышался вальдшнеп. Чёрная птица, взмахивая крыльями, как летучая мышь, протянула по зелёному небу. Я вскинул фоторужьё и забыл про туман.
А когда опомнился, туман уже обернулся в иней! Застелил белым поляну. А как это случилось – я проглядел. Вальдшнеп глаза отвёл!
Кончили тянуть вальдшнепы. Показалось солнце. И все лесные обитатели так ему обрадовались, будто давно-давно не видели. И я засмотрелся на солнце: интересно смотреть, как зарождается новый день.
Но тут я вспомнил про иней; глядь, а его на поляне уже и нет! Белый иней обернулся в синюю дымку; дрожит и струится она над пушистыми золотыми ивами. Опять проглядел!
И проглядел, как народился в лесу день.
Вот всегда так в лесу: что-нибудь да отведёт тебе глаза! И самое чудесное и удивительное произойдёт незаметно, без чужого глаза.
НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ШАГИ
Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо.
Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина…
И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело груженная лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.
Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые.
Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп – и остановка, топ-топ-шлёп – и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжёлые.
Я прислонился спиной к стволу.
Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрными стволами болото.
Зверь рыкнул опять – как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля.
Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык – как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся как вулкан.
Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.
Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама.
Дитё не поспевает, отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется.
Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.
Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно.
Тяжёлых шагов не слышно: медведица ждёт. А лёгонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлёпнули – не отставай! Вот шаги грузные и лёгкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлёп-шлёп-шлёп! Всё дальше, всё тише. И смолкли.
И опять тишина. Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.
В чёрных лужах вспыхнули звёзды.
Каждая лужа – как распахнутое в ночное небо окно.
Жутковато шагать в эти окна прямо на звёзды.
Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.
А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.
ПЕВИЦА
Тем хорош лес, что сколько в него ни ходи, сколько ни смотри и ни слушай, а всё увидишь невиданное и услышишь неслыханное. А увидишь и услышишь – и опять пойдёшь.
Стоял я на тяге. Уж солнце утонуло в лесу, а вальдшнеп всё медлил. И такая была прозрачная тишина, что упадёт хвоинка – и слышно, капля сока с берёзы капнет – слышно. Слышно даже, как муравьи бегут – так и топочут.
В луже лопались пузыри, таинственно и тихо. «…Уук! Уук!…» – это запевала жаба. И вдруг шумная возня, шорох листьев и писк. Я прислушался. И услышал новую песню!
Будто птичка пела в кустах. Стрекотала и щебетала. Повторяла своё «ци-ци-ци» на разные лады и манеры.
Я слушал и вспоминал. Зорянка не так поёт, дрозды не так свистят. Всех птиц знаю, а такой никогда не слыхал.
Я нагнулся, чтоб разглядеть, но под ольхами загустела тьма, даже видно стало свечение гнилушек. Тогда я включил фонарь. Гнилушки потухли, а там, где они голубели, выдвинулся пенёк. А на том пеньке сидела лесная мышь: усы топорщились, глаза блестели. Погасил фонарь – засветились гнилушки, послышалась песнь!
Поющая мышь – дело неслыханное.
Что ж, буду знать.
И если кто меня спросит, скажу:
– Слышишь? Это поёт мышь!
ПЫЛЕСОС
Старая история: воробей, пока не прилетели скворцы, решил скворечник занять. Напыжился, почирикал для храбрости и нырнул в леток.
Старую подстилку выносил пучками. Выскочит, а в клюве целый сноп. Разинет клюв и смотрит, как сухие травинки падают вниз.
Большие перья вытаскивал по одному. Вытащит и пустит на ветер. И тоже следит: поплывёт перо или штопором вниз закрутится?
Всё старое нужно выкинуть дочиста: ни соринки чтоб, ни пылинки!
Легко сказать – ни пылинки. А пылинку ни в коготках не зажать, ни клювом ухватить.
Вот вынес в клюве последнюю соломинку, вот выбросил последнее перо. Остался на дне один сор. Пылинки, соринки, шерстинки. Кожица от личинок, перхоть от пера – самая дрянь!
Посидел воробей на крыше, затылок лапкой почесал. И в леток!
Я стою, жду.
Началась в скворечнике возня, послышалось жужжание и фырчание. А из скворечника – из всех щелей! – завихрилась пыль. Воробей выскочил, отдышался и опять нырнул. И опять я услышал фырчание, и опять полетела пыль. Скворечник дымил!
Что там у него – вентилятор или пылесос? Ни то и ни то. Сам затрепыхался на дне, крылышками забил, погнал ветер, завихрил пыль – сам себе пылесос, сам себе вентилятор!
Чист скворечник, как стёклышко.
Самая пора свежую подстилку носить. Да поторапливаться, пока скворцы не прилетели.
