Kitabı oku: «Наследство последнего императора. 2-й том»

© Николай Волынский, 2024

ISBN 978-5-0050-2223-3 (т. 2)

ISBN 978-5-4496-7713-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1 том

Волынский Н. Г. Наследство последнего императора. 1 том.

…В 1915 году Россия передает Англии золото империи за поставки оружия. Часть этого золота – собственность Николая II…

…Начало 90-х гг. ХХ века. В РФ разгорается борьба за царское наследство. «Неожиданно» под Екатеринбургом находят странное захоронение. Новой власти и некоторым потомкам Романовых крайне важно признать неизвестные останки «царскими», после чего можно претендовать на английское золото Николая II. И заодно протянуть «мост легитимности» между властью царской и нынешней – незаконной, возникшей в результате кровавого переворота 1993 года.

2 том

Волынский Н. Г. Наследство последнего императора. 2 том.

…Весна 1918 г. Комиссар Яковлев получает задание Ленина и Свердлова вывезти из Тобольска в Москву семью бывшего царя. Однако в дело вмешиваются скрытые, но могущественные силы. В результате, уральские большевики, считающие Ленина предателем революции, перехватывают Романовых и решают их судьбу.

…Начало 90-х гг. Сотрудница французской службы безопасности Сюртэ женераль Лариса Новосильцева (дочь Евдокии Новосильцевой) передает офицеру ФСБ тайную запись секретной сделки президентов Буша и Горбачёва. Но главная задача Новосильцевой в Москве – лично разобраться, принадлежат ли «екатеринбургские останки» Романовым или речь о грубой фальсификации. И, что ещё важнее: только ли царское золото интересует фальсификаторов или их цели гораздо масштабнее – на дальнюю историческую перспективу? Тем временем, президент Ельцин и его окружение решили приступить к реставрации монархии. Сам Ельцин претендует на роль «пожизненного регента»…

Роман, который можно назвать историческим детективом и художественно-документальной сагой одновременно, написан на основе подлинных, нередко уникальных, сенсационных исторических материалах, уликах и свидетельствах. Совершенно по-новому, порой неожиданно, трактуются и оцениваются некоторые известные исторические события и их участники.

Для тех, кто интересуется тайнами российской истории, и всех любителей увлекательной литературы. Издание 3-е, исправленное и дополненное

Для оформления обложки использовано фото С. М. Прокудина-Горского «Тобольск. Вид с колокольни Преображенской церкви. 1912 г.» Фонд библиотеки Конгресса США. Право на воспроизведение: свободное, без ограничений.

16. Явление Якоба Хирша Шиффа

Председатель ВЦИК РСФСР Я. М. Свердлов

СЕКРЕТАРЬ тихо, словно шёпотом, постучал костяшкой согнутого пальца о пухлую кожаную обивку двери и приложил к ней ухо. Ему удалось расслышать тихое и хриплое: «Да, пожалуйста…»

Он приоткрыл дверь и просунул голову:

– Яков Михайлович… Там… товарищ Голощёкин Филипп Исаевич. Из Екатеринбурга.

– Сейчас!..

Свердлов достал из кармана кожаной куртки круглую металлическую коробочку из-под ландрина¹, высыпал из неё на ладонь три таблетки, забросил их в рот, запил водой из графина, и поёжился.

Несмотря на то, что кремлёвская система отопления действовала исправно, Свердлов постоянно мёрз. В последнее время его почти непрерывно мучил кашель, сухой и слишком уж какой-то острый. Даже ночью он мог спать всего по десять-двадцать минут, в перерывах между приступами.

Свердлов подозревал, что к его астме, осложнённой эмфиземой лёгких, которую он заработал в ссылке, присоединилась ещё одна болезнь, синоним верной смерти: чахотка, профессиональное заболевание революционера. И одна лишь только мысль о такой опасности терзала его больше, чем могла бы терзать сама болезнь.

Лучшие немецкие врачи, которых, по категорическому требованию Троцкого, выписали для Свердлова из Швейцарии, успокаивали главу Советского государства – явных и недвусмысленных симптомов грозного недуга они вроде бы пока не нашли. А кашель, субфебрильная температура, постоянная холодная потливость – всего лишь общее состояние уставшего организма, которому нужен особый уход и усиленное питание. Нужны, разумеется, и хорошие лекарства, в первую очередь, препарат под названием «туберкулин», последнее слово заграничной фармацевтики. Но его можно было купить только в Женеве.

Управляющий делами ВЦИК сумел найти немного таблетированного туберкулина в единственной частной московской аптеке, однако, запас драгоценных таблеток заканчивался, и, наверное, придётся все-таки заказывать их в Женеве, хотя сам Свердлов каждый день с нарастающим страхом убеждался: швейцарское чудо ему не помогает.

Военком красного Урала Голощёкин вошёл широким твёрдым шагом, издалека широко улыбаясь и протягивая председателю ВЦИКа обе руки. Они обменялись крепкими рукопожатиями, обнялись – старые партийные товарищи, профессиональные революционеры.

– Шолом, Шая! Давненько не виделись. Где пропадал? Сто лет никак тебя не увидеть никогда, даже если найдутся такие, что хочут!..

Голощёкин удивился.

– Шолом, Яков, шолом!.. Таки я ж к тебе на прошлой неделе приезжал видеться!..

Свердлов с досадой хлопнул себя ладонью по лбу.

– Азохен-вей²! – воскликнул он. – Что за голова! Ну что за голова это здесь? В одно правое ухо всё влетает, в другое левое ухо всё вылетает!.. Совсем бесполезным стал. Температура таки держит меня вторую неделю в недоумении мыслей…

– А смотришься лучше, чем на той самой неделе, – с плохо скрываемым сомнением проговорил Голощёкин.

– Ты хороший друг, Шая, хоть и говоришь сейчас неправду. Но все равно спасибо.

Свердлов вытащил из кармана большой клетчатый фуляр и долго кашлял в него. Под конец кашель перешёл в надрывный рёв.

– Таки что привело тебя к нашим пенатам?

– К кому? – удивился Голощёкин. – Не знаю таких. Политкаторжане? Революционеры? Новые работники наркомата? По какой части?

– Боюсь, что не смогу ответить ни на один твой глубокий и точный вопрос! – хохотнул Свердлов. – Пенаты – это домашние боги в Древнем Риме.

– Вроде Лёвы Троцкого? И Кремль уже такой дом, как в Древнем Риме? А?

Свердлов подумал. Но ничего не надумал.

– Любишь бывать в Кремле? – перевёл он на другое. – Я тоже люблю, но не так часто… Почему не предупредил заранее, что будешь среди здесь?

Голощёкин выдержал паузу, чтобы его слова прозвучали как можно значительнее.

– Доходят странные слухи из ваших высоких кремлёвских сфер в низкую глубину наших сибирских руд!

Он уселся в глубокое кожаное кресло, почти утонув в нем, и замолчал, вглядываясь в лицо Свердлова, который остановился у окна в солнечном свете и блаженно закрыл глаза, подставив лучам лицо – измождённое, заросшее чёрной жёсткой бородой, торчащей вперёд одним клоком. Луч блеснул на левом стекле пенсне. Вопроса Голощёкина он не услышал.

Уральский военком неодобрительно рассматривал земляка, потом произнёс:

– Что-то ты, дорогой товарищ, зелёный немножко сильно. Мало воздуху?

– Где? Здесь, в кабинете? – очнулся Свердлов.

– В тебе, в твоих лёгких. Мало гуляешь? Мало кушаешь? Мало отдыхаешь, мало дышишь… А ещё говорят: хорошо наш Янкель в Москве устроился! И где ж там таки хорошо? А?

Свердлов кивнул, но ничего не успел ответить. Его настиг очередной взрыв кашля. Свердлов снова извлёк заплёванный фуляр. Потом чистым уголком платка вытер пенсне.

– Конечно, у меня не такие условия, как у Лейбы³, но всё есть – паёк, лекарства… Но воздуху таки мало, – согласился председатель ВЦИКа. – А когда гулять? Всё висит на волоске. В любой момент оборваться может. Понимаешь, – вздохнул он, – могут ожидаться серьёзные события. Иной раз думаешь, пора запасать тёплые вещи… Ведь сошлют ещё подальше от северных краёв, как я там уже был! А может, и до того не дойдёт: сразу расстреляют. Или повесят на Спасских воротах Кремля.

– О чем ты, Яша? – встревожился Голощёкин. – Немцы таки собираются разрушить наш мир?

– Нет, – вздохнул Свердлов, и в груди его послышался глухой визг. – Не немцы. Немцам сейчас не до нас. Они хочут сжевать что-нибудь и даже проглотить хотя бы, что получили, чтоб не сильно много голодать. Ещё неделя, и Германия начнёт дохнуть от голода. Вот и спешат. Им нужен хлеб Малороссии, Украйны нашей… Хлеб, мясо, уголь… Им не до нас. Там они что-то сами вывезли, что-то им помогают вывезти местные вражеские банды антисемитов. Недавно появились – Петлюра… ещё Махна там…

– А кто эта Петлюра? – поинтересовался Голощёкин.

– Этот! – поправил Свердлов.

– Какая? – не понял Голощёкин.

– «Какой», а не «какая»! – с нажимом уточнил Свердлов. – Шутки ты перестал шутить и понимать, друг мой Шая, товарищ ты мой Филипп! Петлюра – ярко выраженного мужского пола очень большой и махровый антисемит. У него большая банда, и он всех наших вешает на деревьях. На каждом дереве в Киеве у него висят евреи. Как груши. Ну и большевиков тоже немножко вешает. Только не на деревьях. На церковных воротах.

– Так. Понятно. Хохол. Салоед. А что за Махна? Это уж точно баба? Что-то я недавно слышал за неё. А это не наша Шейва Соломониах из Одессы – Сонка Золотая Ручка? Не отвечай: я сам сейчас догадаюсь. Наверное, у неё эта штука очень мохнатая, потому и Махной прозвали. Правильно? – захохотал Голощёкин.

– И с чего ты взял? С какого потолка?

– Я таки за дедуктивный метод много читал и его много учил. Правильно я сказал?

Свердлов шутку не принял.

– Махно ещё хуже Петлюры. Хуже зверя. Убийца невиданный. В мире такого не было. В крови по шею. А кто он – никто сказать не может: не то мужик, не то баба. А может, то и другое сразу… Его не только наши ненавидят, но и гои – и кацапы, и хохлы. Не говоря уже за большевиков. Объявил себя крестьянским вождём. Вроде Стеньки Разина. И все ж таки эта Махна с Петлюрой вместе – ничего хорошего, но и плохого не так чтоб очень много. Тут у нас в Москве обнаружилась похужее тенденция: Антанта хочет заставить нас думать за войну и принудить разорвать и ликвидировать насовсем мир с немцем. И там уже решили: если так у них не получится, чтоб нас добровольно заставить, тогда хочут свергать наше рабоче-крестьянское правительство…

Голощёкин слушал чрезвычайно внимательно.

– Да… дела! – наконец, произнёс он. – И шо теперь?

– А пока нишо! – дружески передразнил партийного товарища Свердлов. – Это только пока не сильно точные сведения – они от разных дружественных сфер. От наших людей в их правительствах. А что нам надо особенно ожидать и об чём на самом деле нам думать, мы с тобой узнаем через… – он посмотрел на кабинетные часы в углу. – Уже через одну-пару минут буквально.

– Ждёшь кого? Или что?

– Сейчас будет рав Якоб Шифф.

Голощёкин даже из кресла выбрался от изумления.

– Сам? Из Америки? Таки в собственной персоне?

– Собственной, – подтвердил Свердлов.

– Ты не очень много шутишь?

– Не совсем собственной персоной, – уточнил Свердлов. – Он здесь как представитель американской ассоциации трудящихся организаций для помощи советской власти, а не как рав Шифф или большой банкир Америки.

Он снова надрывно и мучительно закашлялся – до слез.

– Да, – задыхаясь, продолжил Свердлов. – Нужно об хорошем воздухе подумать… – он затих и мечтательно прищурился. – Поехать в наши края, походить по лесу. Искупаться в озере…

– Ой-вей! – возразил Голощёкин. – Какой купаться в озере? К твоему кашлю как раз ещё простуды не хватает. Тебе не будет сильно слишком очень много? Нет, Яков, надо тебе на другой воде поплавать – в Женеве или в Бадене, там, говорят, хорошие водные озёра, купайся с утра до вечера.

Свердлов усмехнулся:

– «На воды ехать лечиться», а не купаться – так говорят. Вернее, говорили. Аристократы говорили. Это значит, там, в Женеве или в Бадене, курорт проходить, воду сырую из минерального фонтана пить, а не плавать в нем. Хорошо бы… Но не получится. Ленин скажет: «Замашки эксплуататорского класса»… Не даст денег.

– Ленин про то пусть помолчит! Кто ему самому денег даст!.. Про что там он скажет – мы ему научим правильно сказать. Найдёт твой Ленин на тебя и денег, и воду хорошую минеральную, а не сырую! – заявил Голощёкин. – Обратно ж, он кто такой? Сегодня начальник нашей партии, но не на всю жизнь! Он таки у нас должен запомнить, что ты по государственному чину – по закону, а не партийному уставу – выше любого Ленина. Он только начальник правительства, а ты начальник всех начальников – глава советской, единственной пока в мире рабоче-крестьянской республики. А может, в очень скором времени вопше будешь президентом мировой пролетарской республики… Эксплуататоры ему не нравятся, говоришь? Мне тоже они не нравятся. Никому не нравятся. Они покатались в своё время по курортам и минеральным фонтанам. Теперь наша очередь.

– Ну, разве что… Так и питерский Гершель⁴ говорит, – согласился Свердлов. – Если хочется хорошо пожить, так почему не пожить? Вот мы сейчас у рава Якоба обо всем и спросим, и узнаем, как он скажет…

Голощёкин вдруг встревожился.

– Ты должен себя очень сильно беречь, Яков, – озабоченно произнёс он. – Ты всем нам очень нужен. Даже больше, чем для всех, нужен. Коммунизм – хорошо, но он ещё не всё для нас. И не скоро. Я хочу сказать, что ты здесь, в этом кабинете должен первым защищать наш народ. С Бундом⁵ нам теперь не по пути, как решил товарищ Ленин. Остаёшься ты. Такой шанец может упасть только за тысячу лет один раз. Или за две тысячи. Помнишь, как за то сказано в Книге Книг? «Две тысячи лет будет скитаться народ мой». Две тысячи как раз и подходят. Пора скитания кончить. Что ты за ту мысль думаешь?

– Я знаю? – с сомнением произнёс Свердлов. – Что тут ещё думать?.. Но все понимаю, Шая. И делаю, и буду делать, что могу. И сомневаться за меня, Шая, у тебя нет оснований, – закончил председатель ВЦИКа.

– Та кто там сомневается? – обиделся Голощёкин. – Та ты шо? Все наши евреи за тебя только хорошее знают и говорят! Один только твой угнетённый декрет чего стоит. Так за него можно такие многие деньги получить от евреев со всей земли. И никто не пожалеет! Так что пусть тот Ленин помолчит. Но твой угнетённый декрет – только первый шаг. Надо пошагать дальше!

Говоря о заслугах Свердлова перед соплеменниками, Голощёкин нисколько не преувеличил его роль в истории. «Угнетённый декрет» был пока проектом, который сочинил Троцкий, а до блеска довёл Свердлов и собрался в ближайшее время предложить на утверждение ВЦИКу. Это был неслыханный доселе в мировой истории расистский документ под названием «О самой угнетённой нации в Российской империи».

В нём самой угнетённой нацией, больше всех пострадавшей от русского самодержавия, объявлялись евреи. На этом основании они должны получить в Советской России особые права. Документ предписывал органам Советской власти предоставлять работу в первую очередь, угнетённым евреям. Еврейские дети принимаются в любое учебное заведение без экзаменов и без платы за обучение. Евреи-мужчины освобождаются от обязательного воинского призыва. Все евреи без исключения имеют преимущественное право на получение гарантированного продовольственного пайка. Впрочем, в жалких советских пайках, на которые всем подряд, даже сотрудникам наркоматов, выдавали сушёную воблу, многие из них не нуждались. Уже в первые месяцы советской власти весь продовольственный рынок, в том числе чёрный, оказался в «угнетённых» руках.

Но главным в декрете, который должен стать законом прямого применения, было положение о карательных мерах за различные проявления антисемитизма, даже незначительного. Кара предусматривалась быстрая, но исчерпывающая: расстрел – как за конкретные действия, ущемляющие любые интересы любого еврея в России, так и просто за неодобрительные и даже брошенные случайно слова, потому что такие слова, как явствовало из документа, могут разжечь межнациональную рознь. Если и не разожгли, то могут.

По своему зверскому содержанию декрет превосходил репрессивные документы святой инквизиции Испании времён Томаса Торквемады. Потому что Великий инквизитор преследовал не правоверных иудеев, а, прежде всего, маранов – евреев, принявших христианство. Но опять-таки не чистосердечных новых христиан еврейского происхождения преследовал Торквемада, а тех, кто крестился для отвода глаз и ради дополнительных выгод, продолжая тайно исповедовать иудаизм. Для этого в Испании были даже созданы тайные синагоги. Но искренне верующих мусульман и иудеев инквизиция не преследовала. Только еретиков и отступников.

Секретарь снова беззвучно открыл дверь и, не переступая порога, доложил о прибытии гражданина Северо-Американских Штатов товарища мистера Джекоба Чайфа с делегацией.

– Шо? Шо там такое? Какая ещё делегация? – забеспокоился Голощёкин. – Я думал, мы будем говорить с равом Якобом один глаз на глаз другой!..

– Никакой! Никакой! Никакой нет делегации, – заверил его Свердлов. – Просто такая формула протокола для наркоминдела и для газет.

– Ага! – успокоился Голощёкин. – Тогда ладно.

Тихим кошачьим шагом в кабинет вплыл пожилой еврей – небольшого роста, ниже 166-сантиметрового Свердлова, в чёрной хламиде, в чёрном сюртуке и чёрной касторовой шляпе. Он был невероятно бледен. Его по-европейски аккуратная седая борода, от которой исходил узнаваемый запах чеснока, сообщала его лицу синюшный оттенок. Казалось, гость прибыл не из Америки, а из могилы на Ваганьковском кладбище.

Это был знаменитый Якоб Хирш Шифф, один из лидеров американского и мирового еврейства, крупнейший банкир, лицо известное и уже тогда – историческое.

Шифф считался другом новой России. Правда, его переплюнул другой воротила – Арманд Хаммер. Он объявил себя личным другом Ленина и симпатизантом русского большевизма. За что получил от Совнаркома колоссальные льготы. Хаммер вывез из России сотни миллионов тонн угля, руды, пшеницы. И продал дома по демпинговым ценам, что стало одной из причин жесточайшего в истории США кризиса перепроизводства и гибели большей части американской экономики.

Незадолго до смерти у Хаммера, очевидно, шевельнулась совесть, и он решил сделать подарок стране, благодаря которой он стал миллиардером. Бескорыстный подарок.

В 70-е годы Хаммер привёз в СССР картину кисти Франциско Гойи «Портрет актрисы Антонии Сарате». Но в середине 70-х годов некоторые авторитетные в мире эксперты заявили, что это подделка. Хаммер сильно огорчился. Есть сведения, что он потребовал от советского правительства компенсацию. Как же – Хаммер покупал холст как настоящий специально для СССР и заплатил как за настоящий! Официально неизвестно, пошёл ли СССР навстречу старому хитрецу. Но в бывших околокремлёвских кругах утверждают, что Брежнев не дал умному Хаммеру ни копейки.

Испанская актриса Антония Сарате

Сегодня эксперты так и не пришли к единому мнению.

Но посмотрите на картину сами. Согласитесь, если это и подделка, то просто гениальная.

Картина находится сейчас в Государственном Эрмитаже в зале испанской живописи – вместе с шедеврами Морелли, Зурбарана и Эль Греко. Около «бескорыстного» подарка привинчена к стенке медная дощечка с благодарностью от советской власти в адрес жуликоватого благодетеля. Иногда табличку снимают. Потом снова привинчивают. Потом снова отвинчивают. Потом снова…

Сегодня полюбоваться замечательной подделкой (или подлинником?) может каждый, кто захочет, с 10 до 19 часов. Понедельник в Эрмитаже выходной.

Свердлов и Голощёкин вскочили и направились к гостю, кланяясь на ходу.

– Глубокоуважаемый рав Якоб! – с сердечной почтительностью приветствовал его председатель ВЦИК. – Даже трудно высказать, как мы счастливы, что вы оказали нам такую честь.

Шифф медленно и важно кивнул, но ничего не сказал.

– Могу я вас спрашивать, как доехали? Как устроились? Все ли организовано, как надо? Или нужна моя помощь? Почту за большую очень честь и ещё больше! – заверил его Свердлов.

Всё так же молча окинув обоих орлиным взглядом, Шифф погрузился в другое кожаное кресло и, так же, как и Голощёкин, утонул в нем. Ещё немного выдержав паузу, он заговорил на идиш.

Шифф сказал, что все у него устроилось хорошо, но во Втором Доме Советов, бывшей гостинице «Националь», где Шифф и остановился, нынче топят хуже, чем в прошлую зиму. Появилось там и слишком много привилегированных постояльцев. Они каждый день пьют водку и пьяным шумом не дают уснуть до утра.

Свердлов возмутился

– Ой-вей! Ну, как так можно! Возмутительно! Сейчас же наведу порядок! К сожалению, – извиняющимся тоном сказал он Шиффу, – там мы пока вынуждены заселять работников всяких новых наших органов власти – помещений Кремля для них не хватает. Но мы скоро прекратим их поселять в Доме Советов. А потом, очень скоро, выселим. Сейчас насчёт шума и пьянства я дам распоряжение.

Он нажал кнопку звонка. Вошёл секретарь. Он двигался почти беззвучно – словно осенний лист рядом прошуршал.

– Прошу вас, товарищ Сухорыльский, – строго обратился к нему Свердлов, – передайте моё распоряжение товарищу Дзержинскому в Чрезвычайную Комиссию по саботажу и бандитизму: арестовать директора и истопника гостиницы «Националь». Желательно расстрелять обоих сразу. Потому что поступила жалоба от трудящихся. Названные работники не оправдывают высокого доверия трудового народа. Во Втором Доме Советов останавливаются наши почётные гости со всего мира. Их интересует, как у себя сделать такую же замечательную октябрьскую революцию, какая сделалась у нас. А вместо радости, трясутся от холода! Какое у них теперь будет мнение об всей Советской России? Об что они подумают? Об ком?.. Это пока саботаж, а не бандитизм. Но сегодня у них саботаж, а завтра бандитизм. И все там водку пьют открыто. А водка в РСФСР совсем запрещена! Значит, комендант не сообщает о преступлениях. За это ЧК должна расстрелять его два раза. Как понял? Выполнять!

Секретарь наклонился и сказал шёпотом Свердлову:

– В «Национале» нет угля, и дров катастрофически не хватает, Яков Михайлович. И не только там. Вся Москва мёрзнет.

– Тогда пусть ЧК расстреляет дополнительно коменданта Дома Советов вместе с директором и истопником. Будет очень полезная мера. И очень эффективная. Дрова найдутся сразу. Понятно я разъясняю? Исполняйте, раз вы в исполнительном комитете работаете! Через час доложить. Всё! Ушёл. Нет! Постой!

Тот остановился и обернулся к председателю ВЦИКа.

– Пусть там, в «Национале», новый комендант полностью освободит этаж, на котором представитель трудящихся элементов и ассоциаций Северо-Американских Штатов товарищ… – он запнулся, вспоминая, как звучит имя гостя на английском.

– Чиф, – подсказал ему Голощёкин.

– Шайф, – поправил Шифф.

– В общем, Чиф и Шайф – посмотри сам, как там записано. И чтоб не ошибся!.. – добавил Свердлов.

Секретарь повернулся и, слегка пошатываясь, направился к двери под неодобрительными взглядами товарищей Шайфа и Голощёкина. Потом они одновременно обернулись к Свердлову.

– А шо это он? – спросил Голощёкин. – Как пьяный идёт. Может, и его – за нарушение сухого закона?

– Так там же комендантом его родной брат, – пояснил Свердлов. – И что теперь мне делать? – страдальчески произнёс он. – Я знаю? Таких работников терпеть, конечно, нельзя! Но таких много. Других, которых получше, совсем мало. Хороших нет совсем! Сплошной саботаж. А у меня нет таких возможностей, как у наркома военных и морских сил товарища Лейбы: он может расстреливать своих людей хоть каждый день без перерыва, потому что у него много солдат и офицеров, – он машинально перешёл на русский. – А что у меня? А у меня нет столько, как у Лейбы. Найти сейчас хорошего канцелярского чиновника, то есть теперь он называется совслужащий, невозможно. Даже за двойной паек. Хочут получать много, а работать не хочут, и не желают, и не можут.

Шифф с пониманием кивнул.

Голощёкин тихо и почтительно обратился к гостю:

– Разрешите вас спросить, многоуважаемый рав Якоб?

Шифф благословляющим жестом руки разрешил.

– Вот мы с моим давним товарищем по партии и революции и моим личным другом, председателем всей России, как раз говорили об касательно декрета за наших угнетённых.

– Знаю за такой, – медленно кивнул Шифф. – Читал проект.

– Как вы посчитаете, многоуважаемый рав Якоб, может ли этот удивительный декрет принести существенную пользу нашему народу? Или его таки надо ещё усилить? Ещё больше сильным и жёстким сделать?

Шифф снял свою хасидскую касторовую шляпу, повертел её в руках, смахнул рукавом с тульи невидимую пылинку и снова надел. Солнце за окном потускнело – скрылось за мелкими облаками. Свет в кабинете померк, и потому особенно сильно выделялась бледность лица американского гостя. Медленно и почти шёпотом, он заговорил на идиш.

Он сказал, что декрет Троцкого-Свердлова – документ очень сильный и важный. Впервые за две тысячи лет истории еврейского народа мы получили в руки практически всю государственную власть в огромной стране – частью в правительстве и почти полностью во всех в карательных органах. В высших партийных сферах наши братья тоже неплохо представлены. Ну а там, где их нет, хорошо справились преданные дочери Сиона – они активно становятся жёнами высших большевицких начальников. Разве только у Ленина и Сталина жены русские, но почти у всех других вождей и главных военачальников – наши. И дети от таких браков, по закону Торы, будут евреями.

Подобной удачи ещё никогда не было на земле со времён разрушения храма царя Соломона. Власть в такой большой и богатой колоссальными возможностями стране, как Россия, даёт перспективы, которые превышают все мыслимые представления. Огромное завоевание, безусловно, состоит в том, подчеркнул Шифф, что мы становимся привилегированной нацией, или, если быть уж совсем точным, – господствующей нацией. И это историческое обстоятельство имеет колоссальное значение для изменения самого духа всего еврейского народа, его сути, его самосознания. В нашем народе начинают просыпаться гордость и железная воля к власти. Он по праву начинает чувствовать себя настоящим хозяином везде, где проживает, – в любой стране. И правильно понимает то важное, совсем новое историческое обстоятельство, что коренные граждане этих стран теперь становятся или уже стали нашими гостями или работниками. Аборигены думают, что они у себя дома. Наоборот, это мы у себя дома, а они – в гостях.

Шифф замолчал, задумался, затуманился, глядя куда-то вдаль сквозь Свердлова.

– Конечно, – чуть погодя, продолжил Шифф, – характер целого народа, да ещё рассыпанного по всей земле, сразу не изменить. Но смотрите сами: он, еврейский характер, особенно, в России меняется прямо на наших глазах. И так невероятно быстро, что даже не верится. А под его влиянием будет меняться и характер мирового еврейства, что внушает очень большие надежды на будущее.

Декрет Троцкого-Свердлова, снова подчеркнул Шифф, несмотря на то, что он ещё не стал законом, тем не менее, произвёл огромное впечатление на все мировое еврейство.

– Сбываются пророчества древних мудрецов, утверждающих, что машшиах⁶ придёт уже в нынешнем, двадцатом веке, – с уважением вставил Свердлов.

Рав Якоб на то улыбнулся в бороду и собрался продолжить, но послышалось мягкое царапанье в дверь.

– Херейн⁷! – крикнул Свердлов. И повторил по-русски: – Войдите!

Вплыл секретарь. На серебряном подносе он принёс два чайника – большой, тоже серебряный, с кипятком, и второй – фарфоровый, заварной. Тут же три стакана в золотых, украшенных финифтью подстаканниках. В хрустальной вазочке мелко наколотый сахар, на двух фарфоровых тарелках – бисквиты, эклеры и песочное печенье. Он поставил поднос на отдельный столик, нарезал кружками лимон, разлил по стаканам чай и замер, ожидая приказаний.

– Моё поручение? – спросил Свердлов.

– Выполнено, Яков Михайлович, – с каменным выражением лица доложил секретарь. – Только…

– Что «только»? Что ещё? – резко спросил Свердлов. – Что ты там ещё придумал?

– Я – ничего. Яков Михайлович. Только вот коменданта «Националя» никак не могут найти.

– Значит, ты его заменишь. Вместо него станешь к стенке!

– Как прикажете, – бесстрастно ответил секретарь.

– Ладно, – смягчился Свердлов. – Займитесь своими делами, я потом приму окончательное решение и сообщу вам. Пусть твой комендант не прячется. Дадим ему возможность исправить ошибки. Свободен! Пока…

– В приёмной комиссар Яковлев, – с облегчением сообщил секретарь.

– Пусть ждёт! – приказал Свердлов. – И никуда не уходит.

Шифф взял свой стакан, понюхал чай, одобрительно кивнул. Глянул на тарелки и перевёл вопросительный взгляд на Свердлова.

– Всё кошерное, – заверил его Свердлов. – Делают в том же «Национале», специальная выпечка.

Шифф охотно захрустел печеньем, роняя крошки на бороду. Зубы у него оказались белые, крупные, ровные, как на картинке учебника стоматологии, – из настоящего фарфора. «Да, – грустно отметил Свердлов. – Так вот живут евреи в Америке. Попробовал бы он русской тюремной баланды. Что у него во рту осталось бы?» У самого Свердлова зубов осталось после сибирской цинги мало. Недавно ему поставили на верхнюю челюсть стальной мост, однако, без привычки железо во рту мешало и раздражало.

Шифф строго глянул на Свердлова и председатель ВЦИК испугался, что рав Якоб слышит всё, о чём Свердлов думает.

Чай допили в молчании. После чего Шифф, поковыряв в своём дивном фарфоре обычной канцелярской скрепкой, которую он взял на столе Свердлова, снова заговорил – и так же медленно и тихо. Снова об «угнетённом» декрете.

Он ещё раз его похвалил, добавив, что все мировое еврейство завидует своим братьям в России. Тем не менее, есть у декрета и другая сторона. И вот тут надо быть очень осторожным и взвесить всё до мелочей, подвести строгое сальдо-бульдо. И надо осознать: декрет, став законом, непременно спровоцирует в России невиданную доселе вспышку антисемитизма.

– Ленин это называет «диалектическим подходом», – вставил председатель ВЦИК. – У каждого явления две стороны. Борьба и единство противоположностей.

Шифф едва заметно пожал плечами: что мне до вашего Ленина?

– Философия тут не к месту. На землю надо смотреть, а не на облака. Документ, несмотря на добрые намерения составителей, в то же время чрезвычайно вреден и даже опасен. И его польза в итоге уничтожается его вредом. Когда декрет войдёт в законную силу, над детьми Израиля снова будет занесён меч, который мы, а точнее, вы своими руками дадите нашим будущим палачам. Меч более беспощадный, нежели когда-либо в истории еврейства. Потому что вы, когда готовили декрет, упустили из виду одно, крайне важное обстоятельство. Я бы сказал, роковое. Не догадываетесь какое, дети мои?

Но Свердлов и Голощёкин оторопели от неожиданности настолько, что не могли произнести ни слова и только переглядывались.

– Значит, не догадываетесь, – с грустью констатировал рав Якоб. – Плохо. Очень плохо. Не радуете меня. Нет, не радуете…