Kitabı oku: «Человек без истории»

Yazı tipi:

Nicolas Carreau

UN HOMME SANS HISTOIRES

Перевод с французского Виктора Липки

* * *

Некогда один человек потерял бриллиантовую запонку в бескрайних просторах синего моря, и вот проходит двадцать лет, и в тот же самый день – предположим в пятницу – он ест большую рыбу, но, увы, никакого бриллианта в ней не обнаруживает. Вот какие совпадения мне нравятся.
Владимир Набоков,
«Смех в темноте»

В большинстве своем люди стараются любыми средствами выделиться из толпы себе подобных. Но вот Анри Рей, напротив, проявлял чудеса изобретательности, чтобы не отличаться от кого бы то ни было. Однако невероятная заурядность и чрезмерная сдержанность, столь присущие ему, самым парадоксальным образом превращали его в оригинала.

Он не следовал моде, хотя и старался не слишком от нее отходить. Не стремился в ряды первых, но и не желал замыкать строй. И если в чем-то ему не было равных, то это в искусстве скользить незамеченным и не привлекать внимания. Во всем же остальном он принадлежал к середине. Никогда не вызывал особых восторгов, но и никого не разочаровывал. Если у коллег интересовались объективным мнением о нем, те лишь пожимали плечами, не в состоянии что-либо к этому добавить. Метр семьдесят восемь ростом, он никогда не набирал и не терял вес. И обладая этой удачной наследственной особенностью, с восемнадцати лет всегда весил ровно семьдесят килограммов.

Анри Рей отнюдь не был урод, но его очарование скрывалось за скромностью. Тем не менее это не мешало ему каждое утро приводить в порядок прическу, не то чтобы совсем строгую, но и не особо всклокоченную. Чтобы не демонстрировать совершенства в одежде, он доходил до того, что в нескольких местах специально мял свой серый костюм. И по той же причине, опять же по утрам, проводил носками начищенных туфель по гравию дорожек. Самую малость. Чтобы никому даже в голову не пришло, что Анри Рей одержим военной педантичностью. Но, несмотря ни на что, она все равно лезла из него наружу.

Взять хотя бы пунктуальность. Чтобы сохранять верность избранной модели поведения, ему надо было путать следы и оставлять временной зазор: опоздать на пять минут там, прийти на три раньше здесь. Но в его случае это было за гранью возможного. Он не мог ничего с собой поделать – слабости есть у каждого – и всегда являлся вовремя. Всегда. Как-то раз, провожая его на тренировку по теннису, дед, желая его немного поторопить, произнес избитую, обиходную сентенцию: «В срок – это в срок. До срока – это не в срок. И после тоже». Даже не догадываясь, что она окажет влияние на всю оставшуюся жизнь внука. Услышав эту фразу в первый раз, Анри со свежим взглядом ребенка, только-только познающего тонкости языка, с наслаждением вкусил присущие ей уместность и софизм. А впоследствии взял максиму на вооружение в качестве своего девиза. В итоге она стала его единственной самобытной чертой.

Поэтому теперь каждое утро, точно вовремя, аккурат в 7:52, он целовал жену Гвендолину в левую щечку и уходил из их общего дома, что находится по адресу ул. Лавуар, 32, в городке Бельпра, департамент Эвр-э-Мэн. А потом проходил восемьсот семьдесят шагов, отделявших его от офиса на первом этаже производственного объединения «Пибоди». И с понедельника по пятницу, с 8 до 17:00, с часовым перерывом в полдень, он пускал в ход свое искусство квалифицированного бухгалтера, явно заслуживающее гораздо большего уважения со стороны общества. Каждый день ровно в 12:38 он приходил домой, где обедал бургундской говядиной, телячьим рагу под белым соусом, миланским эскалопом или салатом из помидоров – на каждый день недели у него полагался отдельный рецепт, а с понедельника меню опять начиналось по кругу. В 13:22 он возвращался обратно в офис, неизменно пешком, чтобы ровно в 13:30 вновь заступить на службу.

Подобно всем остальным поборникам пунктуальности, он с трудом терпел, когда опаздывали другие. В силу этого ему, дабы попенять секретарше Аделаиде или его помощнику Жан-Марку за очередную задержку, то и дело приходилось громогласно вздыхать (никаких других наказаний он не применял), порой испытывая в душе сожаления от того, что его до такого довели. На обед эта неразлучная парочка всегда уходила вместе, поэтому если вернуться вовремя не успевал один, то его примеру машинально следовал и другой, синхронно нарушая правила.

Но сдерживать себя Анри Рей умел. Его жизненная философия сводилась к перманентной минимизации проблем, если ему, конечно же, доводилось с ними сталкиваться. Однако случалось такое редко. Ему, конечно же, приходилось преодолевать отмеренную судьбой долю невзгод и преград, но при этом он, в отличие от собратьев, давно понял, что неприятности в большинстве случаев случаются с теми, кто сам же их и провоцирует. В детстве – а в человеке, конечно же, все формируется именно в этот период – его то и дело одолевали демоны ребячества. Вместе с товарищами он совершал рискованные вылазки на крыши, бросал в канализационные люки петарды и даже таскал в супермаркете Бельпра футбольные карточки «Панини». Но платил за эти скромные дозы адреналина порой очень и очень дорого. Он терзался чувством вины, его несколько раз ловили и сурово отчитывали. В конечном итоге им было принято решение держаться подальше от этих опасных эскапад.

Предпочтя проблемам скуку, Анри почувствовал себя гораздо безмятежнее и с тех пор спокойно дожидался конца, стараясь, чтобы его пребывание на этой земле доставляло как можно меньше тягот.

Через несколько месяцев Анри, погруженный по пояс (включая голову) в воды Северной Атлантики и привязанный за ногу веревкой к тонущей прогулочной яхте, капитан которой имел отношение к флоту единственно матросской блузой, вполне резонно задался вопросом: что ему теперь нужно делать?

Учился Анри Рей тоже посредственно, с одной стороны, выдерживая планку, позволявшую избегать упреков родителей, с другой – не стремясь в лидеры, дабы не вызвать зависть и злобу других учеников. Когда затевался бунт против очередного учителя, участие в нем он принимал вяло и максимально незаметно, чтобы не злить заводил, но и избежать возможных санкций со стороны руководства школы.

С учетом всего этого, любимчиком колледжа его никто не считал, но и в изгоях тоже не держали. Методика работала, превосходя все его ожидания.

Он ни с кем не конфликтовал, поэтому откровенных врагов у него не было, за исключением разве что Людовика Деле – мелкой шантрапы, который с детского сада воспылал к нему непонятной ненавистью и не упускал случая поиздеваться. Какой-то особой жестокости не демонстрировал, но с удовольствием подставлял ему ножку и прятал портфель. Пустячные, но неприятные нападки неугомонных школьных шкодников. Даже сегодня, когда им исполнилось по тридцать пять, Людовик Деле со знанием дела продолжал гадить Анри при первой же возможности.

По капризу злого случая они работали в одной компании. Деле, трудившийся в отделе маркетинга, представлял собой полную противоположность Анри Рею. Жил не по средствам, раскатывал в авто с откидывающимся верхом (всего лишь «Рено Супер 5», не более того, но все-таки) и щеголял в рубашках с отложными воротниками на цветастых пуговицах самого низкого пошиба и с мушкетерскими манжетами, застегнутыми броскими, вычурными запонками. Громко говорил и так же громко смеялся, пялил глаза на каждую женскую фигурку, оказавшуюся поблизости, и при каждом удобном случае неизменно себя выпячивал. Его вечно окружала свита прихлебателей, очарованная харизмой уверенного в себе любителя понтов. Против своей воли Анри признавал грустную правду: мир в его нынешнем виде был сотворен для Людовика Деле. Только старался тот совершенно напрасно – найти слабое место, чтобы плюнуть в него своей злобой, ему никак не удавалось. Анри все было как с гуся вода, на провокации он не реагировал и по возможности старался не обращать на них внимания. А когда обнаруживал направленный против него удар, едва успевал уворачиваться.

За исключением этого репья, в городке Анри любили и с большинством жителей Бельпра у него сложились теплые, сердечные отношения. Однако друг у него был только один: Антуан.

Антуан дю Пен, потому как речь идет не о ком другом, как о нем, слыл единственным известным в округе аристократом. Одна из улиц Бельпра носила имя его предка, в свое время знатного сеньора. Располагалась она в старом квартале, недалеко от замка, в котором по-прежнему жил Антуан – будучи единственным сыном, он, как и полагается, унаследовал титул. Герцог с герцогиней дю Пен, его отец и мать, погибли при крушении авиалайнера, совершавшего туристический рейс, через несколько дней после его шестнадцатого дня рождения. Административные органы одно время подумывали отдать его в приемную семью или приют, но, к счастью для юного дворянина, положенные в таких случаях процедуры затянулись, он успешно достиг возраста восемнадцати лет, и необходимость покидать замок тут же отпала. Унаследовав семейное состояние, Антуан остался в Бельпра, устраивал по своим владениям экскурсии, а летом – средневековые праздники в осушенных крепостных рвах с пикниками и лотками с продукцией народных промыслов. Самого его не особо вдохновляли все эти маскарады, во время которых нанятые актеры выкрикивали «мессиры!» да «диавол!», сопровождая свои слова какофонией анахронизмов, повергавших его в отчаяние, но такого рода ярмарки привлекали народ и помогали поддерживать в порядке старое родовое гнездо.

В тридцать пять лет – они были ровесники – Антуан стал неким подобием щеголя и по большому счету пользовался в городке уважением. С удовольствием оказывал услуги, при случае финансировал то библиотеку, то культурный центр. Не важничал, не корчил из себя аристократа и не выставлял напоказ свое богатство, кроме разве что замка, который, что ни говори, представлял собой гордость всего Бельпра. Был вечный холостяк и не чурался компании других – в отличие от единственного настоящего друга Анри Рея.

Они знали друг друга без малого тридцать лет. Им очень хотелось бы рассказать о своих лихих похождениях и невероятных вылазках, воскресить в памяти перипетии молодости. Но если по правде, в их жизни не было ровным счетом ничего, что могло бы оставить след в анналах истории городишки. Они просто убивали на пару время, что само по себе уже было весьма замечательным приключением. Но главное, их связывали крепкая дружба и поистине братские узы, благодаря которым они были готовы в любой момент защитить друг друга. В случае нападок один без сожалений подставлял щеку и принимал на себя предназначенную другому оплеуху.

В тот день 1995 года Антуан дю Пен – а вот и он – наслаждался прекрасным летом на террасе «Белой лошади», единственного приличного бистро из пяти имеющихся в Бельпра. Встретить его по тем временам было большой удачей. Несколько лет назад молодой герцог вбил себе в голову посмотреть мир и праздным туристом стал раскатывать по разным уголкам планеты. В 1842 году его предок Луи дю Пен, исколесив вдоль и поперек земной шар, поведал о своих путешествиях в небольшой книжонке «Странствия аристократа с Запада», после издания пользовавшейся некоторым успехом. Антуану взяться за перо не давал недостаток высокомерия, но подобная нехватка амбиций никоим образом не мешала ему отправиться вкушать атмосферу других континентов и пойти по стопам предка. На следующий день он намеревался отправиться в Египет и подняться вверх по Нилу. Билет неизменно брал только в один конец, никогда не зная, когда вернется. В этом состояло огромное преимущество богатого холостяка. В один прекрасный день он просыпался на другом конце планеты, и вдруг ему напоминало о себе желание выпить с другом Анри пива на террасе «Белой лошади». Тогда он немедленно выселялся из отеля, брал такси, поднимался на борт самолета и возвращался в Бельпра.

Вместе с тем, с объективной точки зрения, городишко их представлялся самым что ни на есть заурядным, а Анри, ко всему прочему, служил его идеальным воплощением. В нем не было очарования дальних краев, хотя уроженцу Арканзаса или Ботсваны он вполне мог бы показаться экзотическим. То ли небольшой город, то ли большая деревня с населением в семь тысяч жителей в сотне километров от Атлантического океана. Местные называли его Бельпрат, все остальные Бельпра. Во время революции деревня познала час своей славы, а в конце XIX века промышленный подъем. Потом в ней долго процветали разные текстильные и обувные предприятия. Но вот туристическому аспекту никакого внимания не уделяли. Если не считать замка дю Пен и небольшого старинного квартала Вье-Бельпра, город не располагал ни к прогулкам, ни к созерцательному ничегонеделанью. Хотя каким-то уродливым тоже не был и путем тщательно осмысленного благоустройства его вполне можно было бы превратить в очаровательный уголок, способный привлекать туристов, как в былые времена. Однако в нынешнем состоянии добровольно проводить там время никто не хотел. По меньшей мере лет шестьдесят в нем больше не было вокзала, следовательно, и поездов, а автомагистраль проходила в двадцати километрах, то есть слишком далеко, чтобы делать в Бельпра остановку на маршруте. Но на это никто не жаловался. Население принимало у себя туристов, однако прекрасно обходилось и без них. Так или иначе, особо таковых у них и не было. «Если ты здесь, значит, местный». Вот как любили говорить обитатели городка. И эта мудрость поистине идеально обобщала весь местный дух. Местные жители демонстрировали сдержанность и хороший нрав. Здоровались с соседями, с удовольствием оказывали услуги, без сожалений протягивали руку помощи неимущему, без труда расточали улыбки, но бо́льшую часть времени работали, только и всего. Не молчуны, но и не душа нараспашку. Психоаналитик не сколотил бы здесь состояния, а если бы чего-то и добился от пациентов на диване, то только долгого, тягостного молчания.

Анри ушел с работы в 17 часов и под палящим солнцем, обрушивавшимся на городские камни и выставлявшим Бельпра в лучшем свете, неспешно направился в «Белую лошадь». Лето, несмотря на присущие ему излишества, всегда было его любимым временем года, воздух больше насыщался цветочными ароматами, и Бельпра благоухал запахом скошенной травы – по той простой причине, что коммунальные службы еще с самых первых его дней выкашивали все скверы и лужайки. Яркий дневной свет напоминал ему красочные старые вестерны. Он представлял себя калифорнийским ковбоем, державшим курс на салун, хотя не имел ни кольта, ни желания когда-либо садиться в седло. По дороге Анри снял пиджак, зацепил его пальцем за петельку, забросил за плечо, закатал рукава, а потом даже позволил себе ослабить галстук и расстегнуть воротник рубашки.

Встречу назначили на 17:15, как всегда по вечерам каждую пятницу, за исключением тех случаев, когда Антуан в очередной раз уезжал на край света, тем самым немного раздражая Анри, которому из-за этих отлучек приходилось от случая к случаю вносить поправки в график времяпровождения. Однако на этой неделе поводов для беспокойства у него не было, и он, как обычно по пятницам, собирался заказать бифштекс с жареной картошкой, чтобы съесть его без соли и горчицы.

В 17:14 он еще издали завидел друга – тот сидел, вытянув под столом ноги и чуть развалившись на пластмассовом стуле, и сквозь большие очки легендарной марки «Рей Бэн» созерцал небо. А может, и спал, словно ленивая ящерица, коей, собственно, и был. Но нет, едва услышав шелест шагов на гравийном покрытии террасы, он выпрямился и встал, дабы его обнять. Анри устроился напротив и махнул рукой ЖД, хозяину заведения, в этот момент обслуживавшему гостей за соседним столиком. Уточнять заказ не было нужды – он без вариантов брал коктейль из пива и лимонада в равной пропорции.

– Я так понимаю, рассказать тебе мне нечего? – с улыбкой спросил Антуан.

– Так оно и есть, – со столь же радостной ухмылкой ответил ему Анри.

– Но хочешь не хочешь, а две хорошие новости вынь мне да положь.

У Антуана это была одна из многочисленных фишек. Перед тем как начать разговор, он то и дело просил друга – да и вообще всех, кого только встречал, – сообщить ему пару хороших новостей. Этот прием таил в себе как минимум два достоинства, позволяя, с одной стороны, начать беседу на оптимистичной ноте, с другой – избежать традиционных банальностей, разговоров о капризах погоды и прочих досадных вопросов типа «что новенького?».

– Слушай, старик, сегодня я пас. Хотя само по себе это уже хорошая новость, потому как со мной не случилось ничего захватывающего, а значит, и опасного.

– Годится, одна есть! Как насчет второй?

Анри задумчиво посмотрел по сторонам, чтобы все-таки угодить другу.

– В последнее время я как-то мало вижу Гвендолину… По вечерам она вечно где-то болтается. То к одной подруге пойдет, то к другой. Но меня это ничуть не тревожит. Сегодня в доме тоже никого. Это тебе уже две хорошие новости.

– Браво! Великолепно! К тому же прими мои поздравления. Ах, Гвендолина! Знаешь, я то и дело о вас думаю. Говорю себе, что в качестве свидетеля должен был тогда вмешаться. Я ведь знал, что ты никогда не будешь счастлив с этой бессердечной заразой. Но вот в твоей жизни начало хоть что-то происходить…

Анри отвел взгляд, дабы уклониться от обсуждения этой темы. Подобные разговоры они водили уже не в первый раз. Он женился пять лет назад – когда ему стукнуло 30, сказал себе, что пришло время совершить решительный шаг и найти спутницу жизни. Его родители, как и их друзья, уже начали опасаться, как бы этот молчун не остался холостяком до конца жизни. Сам он в качестве такового чувствовал себя совсем неплохо и даже радовался свободе, которой наделял его этот статус. У него уже имелось несколько подружек, взволнованных и тронутых его застенчивостью. Ничего особо серьезного. Но Анри полагал, что, если продолжать в таком духе и дальше, он станет слишком выделяться на фоне других, из-за чего на него могут обрушиться глумливые насмешки. Скоро на него начнут показывать пальцем и говорить: «Ну что за человек этот бедолага Анри! Стоит ли удивляться, что ему так и не удалось отыскать себе пару». Это означало прослыть не таким, как все. Вот здесь мы и начинаем узнавать нашего героя с этой стороны: что угодно, лишь бы не стать предметом разговоров.

В это же время Гвендолина Бретодо, дочь городского егеря, запала на Антуана дю Пена. А заодно и на его состояние. Прознав, что она взяла его в перекрестье своего прицела, тот вежливо, но твердо дал ей от ворот поворот. Она была девушкой красивой, однако всякой гадостью Бог ее тоже не обделил. Постоянно фланировала по улицам Бельпра с йоркширским терьером на поводке из той же блестящей лакированной кожи, что и ее короткая юбчонка, тщетно изображая элегантную поступь, невзирая на ухабы городских улиц, на которых никак не мог закончиться ремонт. После кончины жены бедолага отец воспитывал ее один и недостаток педагогических способностей в растерянности мог скрыть разве что подарками. Свое выражение его искренняя любовь к дочери находила единственно в виде немедленного удовлетворения ее малейших капризов, и в конечном итоге Гвендолина Бретодо решила, что весь мир лежит у ее ног и стоит ей высказать желание, как оно тут же исполнится. Из местного колледжа она ушла довольно рано, планируя стать исключительно актрисой или на худой конец певицей. Ко всему прочему, за ней водился некоторый талант и как минимум приятный голос. Время от времени ее можно было услышать в караоке бара «Радушный прием», пользовавшегося в Бельпра весьма сомнительной репутацией, где она распевала песни Селин Дион и Уитни Хьюстон. Но усердно совершенствуя с девяти вечера до двух ночи вокал, через два года была вынуждена признать, что через их деревню не лежит путь ни агентов, ни импресарио, способных увезти ее далеко-далеко из департамента Эвр-э-Мэн и, наконец, дать ей возможность начать взлелеянную в мечтах карьеру. Тем более что на это у нее было полное право! Как-то вечером она с важным видом заявила отцу, Эмильену Бретодо, что уезжает из Бельпра в Америку на встречу со своим кумиром: Тиффани-Амбер Тиссен, тамошней актрисой, прославившейся ролью вредины Вэлери Мэлоун из сериала «Беверли-Хиллз, 90210». Гвендолина могла по памяти процитировать из этой роли половину слов. Ее план был предельно прост: укатить в Лос-Анджелес, познакомиться со звездой, а потом бросить ей пару реплик, демонстрируя одновременно и талант, и приверженность профессии. А когда они станут близкими подругами, попросить ее помочь пробраться в закрытый мир голливудского кино.

Когда дочь изложила ему свой непогрешимый план, Эмильен медленно покачал головой, от покорности судьбе, недоверия и досады поджал губы – что составляло для него священную гамму эмоций, – но все же открыл старую коробку из-под обуви «Пибоди», которую хранил под досками пола. Потом вытащил оттуда все свое состояние, 47 500 франков, и протянул ей. Подумав о том, как бы на ее месте поступила Тиффани, Гвендолина приняла решение, в знак признательности пару раз всхлипнула, обняла его и поблагодарила за поддержку, которая поможет ей стать самой собой, то есть все той же Тиффани.

А когда отец, проехав на машине пять часов, доставил ее в аэропорт Руасси, улетела, не испытывая в душе ни малейших сожалений.

Но уже через три недели вернулась, чрезвычайно разочарованная поведением Тиффани, с которой в один прекрасный день столкнулась, правда, лишь в толпе фанаток у входа на студию, где снимались телесериалы. Актриса не удосужилась даже взять блокнот для автографов, протянутый ей Гвендолиной. В то же время она познакомилась с крупным продюсером, имевшим некоторое отношение к сериалу, который пригласил ее в модный лос-анджелесский бар и угостил ужином. И пока весь вечер пичкала его репликами Тиффани, он смотрел на нее взглядом, в котором ей виделось восхищение. Так или иначе, но очаровать его ей удалось, потому как под занавес вечера он увез ее к себе на виллу. А на следующее утро спровадил с глаз долой, и она благодаря скудным познаниям в английском поняла, что продюсер хоть и посчитал ее очень талантливой, но не говорил на ее языке и поэтому из ее вчерашней элоквенции не понял ни единого слова. В приступе интеллектуального просветления до Гвендолины дошло, что Тиффани она знает только по французской озвучке, в то время как большинство американских актеров вообще-то говорят по-английски. В итоге она гордо подняла голову, купила обратный билет во Францию и возвратилась в Бельпра. Что поделаешь, если эти приматы не понимают французского? Настаивать нет никакого смысла.

А три месяца спустя, за неимением других идей, Гвендолина вбила себе в голову найти мужа и остановила свой выбор на Анри Рее. Тот хоть и был не в ее вкусе, но своими костюмами и серьезным видом производил впечатление человека, умеющего зарабатывать на жизнь. По ее сведениям, он работал финансовым экспертом, жил в собственном доме, ездил на машине, но самое главное – дружил с ее первым кандидатом в спутники жизни Антуаном дю Пеном. К тому же они с Анри были знакомы, переходя из класса в класс сначала в колледже, а потом и в лицее Бельпра, хотя за все время не перекинулись даже парой фраз. Поэтому когда в пятницу вечером она подошла к нему в «Белой лошади» и стала без зазрения совести кокетничать, он немало удивился. При том что ровно в тот же период пытался привести положение дел в личной жизни в соответствие с нормами. Так что планеты сошлись поистине идеально: между ними завязались романтические отношения, впоследствии, как и подобает, закончившиеся браком. Родители Анри, Жаклин и Эдгар Реи, с Эмильеном Бретодо ладили как нельзя лучше. На пару с егерем отец когда-то командовал ФКБ, футбольным клубом Бельпра, и вместе с женой, подобно многим другим жителям деревни, заботился о добродушном старике Эмильене после кончины его супруги – святой женщины, доброта которой в городке стала нарицательной и вошла в поговорку. В итоге семьи благословили их союз, а в церкви по такому случаю отслужили мессу. Поначалу Анри никак не мог принять столь неожиданный и, как оказалось, не самый приятный поворот в круговороте обыденности, но потом, как всегда, пережил бурю и вновь зажил привычной жизнью. Благодаря Богу, отсутствию желания и должной настойчивости со стороны супругов ребенок повседневную рутину Анри так и не нарушил. И каждый из них находил в этом свою прелесть. Гвендолина могла сосредоточить все силы на своем искусстве, которое теперь финансировал Анри. Он же радовался статусу женатого человека, довольствуясь единственно поцелуем в левую щечку утром и в правую вечером. Прекрасно видел ее злобу, но не находил ей оправдания. Рассказывая жениху, как в десятилетнем возрасте до нее дошло, что мухам можно без проблем отрывать крылышки, а потом коллекционировать их, складывая в прозрачную коробочку с дырчатой крышечкой, Гвендолина хохотала до упаду. Она клала изувеченных маленьких насекомых на дно и упивалась зрелищем их гротескного дерганья. Самая настоящая клиника. Анри часто думал о том, что из его жены получилась бы плохая героиня романа, поскольку она была лишена двусмысленности, которая придает психологическую глубину, необходимую действительно хорошему персонажу. Но функцию свою на жизненном полотне мужа она выполняла, обеспечивая ему статус, в полной мере соответствующий условностям. Только раз на периферии его сознания мелькнула мысль с ней порвать. Из-за Саломе, коллеги, в присутствии которой он так робел, что едва мог поздороваться. Она все замечала, но признаться открыто в любви не могла по причине же собственной застенчивости. Их взаимоотношения вылились в незначительную, мелкую историю – что-то вроде флирта, который сводился к тому, что они чуть дольше положенного задерживали друг на дружке взгляд, пересекаясь в коридоре, или слегка касались локтями, когда по воле счастливого случая сидели рядом на собрании. Но в один прекрасный день Анри под угрозой проблем начисто положил этому конец и стал прилагать все усилия с тем, чтобы больше не встречаться с ней ни в офисе «Пибоди», ни на улицах Бельпра. Хотя время от времени все же позволял себе о ней думать.

– Анри! Анри!

– А?.. Что?

– Я ведь с тобой говорю. Ну так как, старик, ты счастлив или нет?

– А что такое, по-твоему, счастье? Я спокоен и мне этого вполне достаточно.

– И почему она вечно где-то пропадает? Думаешь, завела себе любовника?

– Да ради бога!

Антуан оглушительно захохотал – по-другому просто не умел. Анри, чуть смущаясь от того, что они привлекали к себе внимание, в знак согласия улыбнулся, пусть даже только уголком рта.

Через неделю эта ухмылка пропадет у него вместе с желанием шутить. Примерно в четверть третьего ночи он будет с тревогой рассматривать безжизненное тело любовника жены с головой в небольшой луже липкой крови, разрастающейся прямо на глазах.

Из «Белой лошади» Анри с Антуаном ушли в половине первого ночи, когда на террасе остались лишь три главных мецената, вкладывавших в заведение ЖД все заработанное, вплоть до последнего су. Два друга прошли по главной улице Эвра и расстались на круглой площади Генерала де Ла Контрере. Перед этим по-братски обнявшись, Анри пожелал Антуану счастливого пути, а тот в ответ выразил надежду, что по его возвращении другу все так же будет нечего ему рассказать. Герцог повернул направо, на небольшую, пустынную в этот час пешеходную улочку, хотя на ней и в обычное время никогда не было много народу. Что же касается Анри, то он по бульвару Мэн двинул к супермаркету Интер U. Туда было больше километра, что его только радовало. Такого человека, как он, прогулка по крохотному, самому спокойному во всем мире городку – где в принципе никогда ничего не происходило и уж тем более этой ночью – была сущим удовольствием и повергала в восторг. Немного захмелев, он шагал нетвердой поступью и бормотал под нос: «Бельпра, город, забывающийся сном с половины одиннадцатого вечера до семи утра!» И тихо посмеивался, кривя губы в пьяной, патетической ухмылке.

Открывая небольшие ворота своего дома и пытаясь при этом не шататься, он не увидел в окне гостиной свет. В это время Гвендолина обычно смотрела в темноте телевизор, от которого на стекле плясали стробоскопические, голубоватые отблески. Но только не сегодня. Анри вошел. Никого. Да, вечер явно выдался на славу. Он грузно опустился на кровать, стащил туфли, упираясь каблуками в ковер, и отправил их в полет через всю комнату. Тихо прыснул со смеху. Потом передумал, встал, поднял сначала одну туфлю, потом другую и поставил их под комод, не забыв выровнять носки, рядом с их собратьями. Развязал галстук, расстегнул рубашку, пару секунд посидел на краешке кровати, разглядывая стоявшие на полке безделушки, и со вздохом спросил себя, откуда они, по сути, могли взяться. Гвендолина заставила ее немалым количеством безвкусных статуэток, присовокупив к ним коллекцию небольших ваз с написанными на них изречениями и категоричными цитатами, описывающими идеальный образ жизни.

Но когда взор Анри упал на ящик для носков, всю его веселость как рукой сняло. Он открыл его, сунул внутрь руку, отодвинул в сторону несколько пар, схватил предмет своих поисков и вытащил небольшую шкатулочку, обитую выцветшим серым бархатом. Открыл ее, щелкнув пружиной, и забыл обо всем, любуясь двумя запонками из разных пар. Они казались совершенно одинаковыми кружочками, но на деле, если их внимательнее рассмотреть, одна была чуть больше другой. Обе позолоченные, но посередине первой красовался венок, увенчанный петухом в окружении копий и лавровых листьев, в то время как на второй был выбит орел с распростертыми крыльями. Так уж сложилось, что эти аксессуары Анри никогда не носил, хотя они и составляли его единственное сокровище.

Сокровище самое что ни на есть сентиментальное. Сами по себе эти две запонки на блошином рынке, куда жители Бельпра стаскивали с чердаков всякое барахло, могли уйти разве что за пару десятков франков. Но их, в виде единственного наследства, на пятнадцатую годовщину ему с торжественным видом подарил дед Жан Рей. Закурил сигару «Кафе-крем», открыл ящик огромного письменного стола и начал свой рассказ:

«Это случилось в 1940 году, малыш. Тебя, к счастью, те времена обошли стороной. Мне было 33 года, как говорят, возраст Иисуса Христа. Хотя, по сути, он в этом возрасте умер. Так или иначе, а выражение идиотское. Какая, на хрен, разница, а? В тридцать лет человеку тоже столько же, сколько в этом возрасте было Христу. Но ближе к делу. Я хотел рассказать тебе совсем о другом».