Kitabı oku: «Приданое Эсмеральды»

Yazı tipi:

Nora Roberts

WHISKEY BEACH

with Writers House and Synopsis Literary Agency

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Часть 1
Тьма

Большинство людей ведет безнадежное существование. То, что зовется смирением, на самом деле есть убежденное отчаяние.
Генри Дэвид Торо. «Уолден, или Жизнь в лесу»
(перевод З. Александрова. – М.: Наука, 1979)

Глава 1

Сквозь ледяную завесу пурги в неверной полосе яркого света от маяка на выступающей в море скале массивный силуэт Блафф-Хауса нависал над Виски Бич. Он с вызовом взирал на холодный и бушующий Атлантический океан.

Я простою здесь столько же, сколько ты будешь свирепеть там, внизу, как будто говорил он.

На протяжении более чем трех столетий, в том или ином своем воплощении, три массивных этажа возвышались над суровым скалистым побережьем, сквозь темные глазницы окон равнодушно наблюдая за буйством океанских валов.

Небольшое каменное строение, в котором ныне размещался склад садового инвентаря и прочих домашних инструментов, оставался единственным свидетелем того, с чего здесь все когда-то начиналось. Оно помнило тех, кто в схватке с жестоким и коварным океаном пытался обустроить жизнь на скудной каменистой почве Нового Света. Но каким же ничтожным и хрупким оно казалось по сравнению с внушительной стеной из золотистого песчаника, с изящными фронтонами особняка, широкими террасами из основательно потрепанного непогодой местного камня! Блафф-Хаус оставался несокрушимым памятником времен былого расцвета.

Он многое повидал на своем веку: бури, пренебрежение, бездумное расточительство, дурной вкус, взлеты и падения, омерзительные скандалы и высокие подвиги нравственности.

За его стенами жили и умирали, веселились и оплакивали семейные трагедии, строили планы, процветали, праздновали свои победы и тихо увядали многие поколения Лэндонов.

Порой окна Блафф-Хауса светились ярко, как тот большой маяк, что озарял водную гладь у скалистого и величественного северного побережья штата Массачусетс. Порой он как будто съеживался, закрывшись ставнями в ночной темноте.

Он стоял, величественно возвышаясь над бескрайними водными просторами, песчаным берегом и деревней Виски Бич, очень-очень давно, так давно, что уже казался вечным.

Для Эли Лэндона Блафф-Хаус остался единственным местом, где он мог найти пристанище. Убежище от того кошмара, в который его жизнь превратилась за последние одиннадцать месяцев.

Он уже почти перестал узнавать самого себя.

Два с половиной часа езды из Бостона по скользким дорогам окончательно вымотали его. Но первые признаки усталости – а он уже начинал чувствовать это – становились для него в последнее время приятным соблазном, словно ласки любимой женщины. Поэтому он не стал заходить в дом, а какое-то время сидел в машине в полной темноте. Мокрый снег хлестал по лобовому стеклу, по крыше, а он все не мог решить, как ему следует поступить: собраться с силами и войти в дом или остаться в машине и, возможно, даже попытаться уснуть в ней.

Как глупо, подумал он. Конечно, было бы абсолютно идиотским поступком заснуть в машине, когда всего в нескольких шагах от него находится особняк с удобными кроватями, в одной из которых можно прекрасно выспаться.

Но, с другой стороны, ему сейчас явно недоставало силы воли, чтобы встать и вытащить чемоданы из багажника. Вместо этого он схватил две небольшие сумки, лежавшие на сиденье рядом с ним, – сумки с ноутбуком и несколькими самыми нужными вещами.

Мокрый снег хлестал Эли в лицо, когда он вылезал из машины, но холоду и пробирающему до костей ледяному ветру с Атлантики удалось хотя бы сорвать с него верхние слои окутывавшей его отупляющей сонливости.

Волны с гулом ударялись о камни, лизали береговой песок, и их шум сливался в неумолкающий звериный рык. Эли вытащил из кармана пиджака ключи от дома и поспешно проследовал под крышу широкого каменного портика перед массивной двойной входной дверью, вытесанной более столетия назад из бирманского тика.

Прошло уже два – нет, уже почти три – года с тех пор, как он в последний раз был здесь. Жизнь слишком закрутила его, а работа и семейная катастрофа не позволяли ему приехать сюда к бабушке на каникулы, даже в небольшой отпуск, даже просто на уик-энд.

Конечно, он проводил время в обществе неукротимой Эстер Хоукин Лэндон всякий раз, когда она выбиралась в Бостон. Эли регулярно звонил ей, посылал электронные письма, напоминал о себе в «Фейсбуке» и общался по скайпу. Эстер уже приближалась к восьмидесятилетнему юбилею, но всегда с великим энтузиазмом и любопытством встречала любые технические новшества.

Он водил бабушку в рестораны, на вечеринки с коктейлями, дарил цветы, присылал открытки, подарки, устраивал встречи всем семейством на Рождество и на юбилеи.

И все это, думал Эли Лэндон, открывая дверь, были всего лишь многочисленные оправдания тому, что он не нашел времени, чтобы приехать в Виски Бич – место, которое его бабушка любила больше всего на свете, и провести с ней по-настоящему много времени, уделить ей то внимание, которого она от него всегда ждала.

Он сразу отыскал нужный ключ и открыл дверь. Войдя в дом, зажег свет.

Эли сразу же обратил внимание на то, что она кое-что поменяла в доме. Неудивительно, бабуля умела сочетать любовь к переменам с уважением к традициям.

Несколько новых картин – морские пейзажи, сады и прочее – привносили мягкие тона в густо-коричневый цвет стен. Эли бросил сумки прямо у входа и мгновение просто осматривался, любуясь просторным и шикарно обставленным холлом.

Он обвел взглядом лестницу – оскалившихся горгулий, венчающих балясины, изготовленные когда-то по заказу кого-то из Лэндонов, отличавшегося особыми причудами. Два пролета лестницы, справа и слева, изящно изгибаясь, вели к северному и южному крылу дома.

Множество спален, подумал Эли. Ему просто нужно подняться по лестнице и выбрать одну из них.

Но не сразу.

Вместо этого он прошел в ту комнату, которую в семье называли главной гостиной, с высокими стрельчатыми окнами, выходившими в сад перед домом, или, точнее, в то, что станет садом после того, как зима отпустит его из своих цепких когтей.

Бабушки не было здесь уже больше двух месяцев, но Эли нигде не увидел ни пылинки. В камине были аккуратно положены дрова, оставалось лишь развести огонь. На изящном столике, который ей так нравился, стояли свежие цветы. Взбитые подушки на трех диванах, расставленных вдоль стен гостиной, смотрелись удивительно маняще, а пол с паркетом каштанового цвета блестел, как зеркало.

Бабушка, наверное, договорилась с кем-то, кто следит за домом, решил Эли и потер лоб в том месте, откуда начинала расползаться головная боль.

Она же вроде говорила ему? Говорила, что кто-то будет следить за домом. Какая-то соседка, которая и прежде регулярно делала здесь генеральную уборку. Да, Лэндон прекрасно помнил, что Эстер ему говорила, он просто забыл, память на какое-то время покрылась той пеленой тумана, которая в последнее время часто заволакивала его мысли.

Теперь его главной заботой станет присмотр за Блафф-Хаусом. Нужно заботиться о нем, как просила бабушка, поддерживать в нем жизнь. И, возможно, как она говорила, это поможет и ему самому по-настоящему вернуться к жизни.

Эли поднял сумки, взглянул на лестницу и застыл на месте.

Бабушку нашли там, у нижней ступеньки. А кто нашел? Кажется, соседка… Соседка? Не была ли она той самой соседкой, которая убирала в доме? Кто-то, кем бы он ни был, слава богу, нашел ее здесь. Эстер лежала без сознания, вся в синяках и ссадинах, истекающая кровью, с разбитым плечом, сломанным бедром и ребрами, с сотрясением мозга.

Она могла умереть. Врачи искренне удивлялись тому, с каким неистовством эта пожилая женщина цеплялась за жизнь. К ней редко заглядывал кто-то из членов семьи, ей нечасто звонили, и ни у кого из них, включая и самого Эли, не вызвало бы особого беспокойства то, что она день или два не отвечает на звонки.

Эстер Лэндон, независимая, неуязвимая, непобедимая.

Но она на самом деле могла бы умереть после того страшного падения, если бы не помощь соседки и ее собственная железная воля. Теперь же на время выздоровления от травм Эстер Лэндон поселилась в нескольких комнатах в Бостоне, в доме его родителей. Там она должна оставаться до тех пор, пока врачи не признают, что ее состояние позволяет ей вернуться в Блафф-Хаус, а может быть, если она послушает совета его родителей, то и несколько дольше.

Ему захотелось вспомнить о ней здесь, в доме, который она так любила, вспомнить о том, как она по вечерам сидела на террасе с бокалом мартини, созерцая океанские дали. Или о том, как она прохаживалась по саду, возможно, подыскивая удобное место для занятий живописью.

Ему хотелось видеть бабушку энергичной и крепкой, а не беспомощно лежащей на полу с поломанными костями и ребрами.

Да, он сделает все, что в его силах, чтобы поддержать жизнь в этом доме до ее возвращения.

Эли поднял сумки с пола и стал подниматься по лестнице. Он решил остановиться в той комнате, в которой останавливался всегда, приезжая в Блафф-Хаус, когда подобные визиты еще не стали редкими и случайными, как в последнее время. Линдси ненавидела Виски Бич, Блафф-Хаус и сумела превратить поездки туда в некую разновидность холодной войны, в которой противостоящими сторонами были его бабушка, демонстрировавшая холодную вежливую сдержанность, и его жена, отвечавшая ей вежливостью, подчеркнуто фальшивой. Страдал же от такого положения дел больше всех Эли, оказывавшийся между ними.

Теперь он считал, что выбрал самый легкий способ решения проблемы. Он мог лишь сожалеть о том, что перестал приезжать в Виски Бич, о том, что всякий раз находил массу глупых отговорок и ограничил встречи с бабушкой только ее не слишком частыми визитами в Бостон. Но время невозможно повернуть назад.

Эли вошел в спальню. Здесь тоже цветы, сразу же заметил он, и тот же пастельно-зеленый цвет стен, и две бабушкины акварели, которые ему особенно нравились.

Он поставил сумки на скамеечку рядом с массивной, причудливой формы кроватью и снял пальто.

Здесь все было по-прежнему. Небольшой письменный стол у окна, широкие двери, ведущие на террасу, кресло с подголовником и маленькой скамеечкой для ног, подушечку для которой много лет назад украсила вышивкой его прабабушка.

Эли пришло на ум, что впервые за долгое время он почувствовал себя дома. Почти дома… Он открыл сумку, извлек оттуда туалетные принадлежности, затем отыскал чистые полотенца и пахучее мыло. В ванной, как и прежде, приятно пахло лимоном.

Он разделся, стараясь не смотреть на себя в зеркало. За последний год он сильно похудел, слишком сильно. Любые напоминания об этом были ему неприятны. Он включил воду, вошел под горячую струю, в надежде на то, что она смоет хотя бы часть накопившейся усталости. По своему опыту Эли знал, что если ляжет в постель вымотанным и подавленным, то спать будет урывками и проснется с мучительной головной болью.

Выйдя из душа, он выхватил полотенце из стопки и, вытирая им волосы, вновь ощутил аромат лимона.

Влажные волосы скручивались в завитки на шее – густая светлая шевелюра, которую он в последнее время отрастил так, как не отращивал с юности. Он уже почти год не посещал своего парикмахера Энрике. Теперь у него не возникало потребности ни в стрижке стоимостью в сто пятьдесят долларов, ни в обширной хранившейся у него коллекции итальянских костюмов и туфель.

Он больше не был одетым по последней моде адвокатом, защитником в уголовных процессах, с кабинетом и со своей собственной адвокатской конторой в ближайшей перспективе. Тот человек – прежний Эли Лэндон – умер вместе с Линдси.

Эли откинул толстое одеяло, мягкое и белое, как полотенце, нырнул под него и выключил свет.

В темноте до его слуха продолжал доноситься неумолкающий шум прибоя, рев волн и стук ледяного дождя по окнам. Эли закрыл глаза в надежде на несколько часов полного забвения.

Всего несколько часов, на большее он не рассчитывал.

Черт, как же он облажался! Никто, ни один человек, думал он, мчась на машине сквозь густую пелену холодного дождя, не способен вывести его из себя так, как Линдси.

Вот же сучка!

Он прекрасно понимал, что вряд ли кто-нибудь мог бы соперничать с ее умом и особенно с ее железной волей. Она сумела убедить не только себя, но – Эли был абсолютно в этом уверен – и массу друзей, свою мать, сестру и бог знает кого еще в том, что их брак распался исключительно по его вине. Что исключительно из-за него они начали с посещений семейного психоаналитика, а закончили судебными тяжбами, готовясь к разводу.

И только по его вине, черт подери, она изменяла ему на протяжении более восьми месяцев, на пять месяцев дольше, чем тянулся их бракоразводный процесс, которого она так добивалась.

Наверное, его вина состояла также и в том, что он каким-то загадочным образом выяснил, что она лжет, интригует, изменяет ему. Это стало известно еще до того, как должен был поставить свою подпись в пустой строке документа, чтобы дать возможность Линдси начать свободную от него жизнь с приличным содержанием, которое будет выплачиваться из его же кармана.

Значит, они оба облажались, заключил он. Он – потому, что оказался таким идиотом, она – потому, что не сумела до конца сохранить все в тайне.

И, вне всякого сомнения, только он виноват в той злобной, грубой и поистине непристойной перепалке по поводу ее измены, которую они устроили в картинной галерее, где Линдси некоторое время подрабатывала. Конечно, кто будет спорить, он выбрал неудачный момент для выяснения отношений и не слишком красиво вел себя. Но теперь ему было на все это наплевать.

Ей так хотелось переложить всю вину на него потому, что она сама стала вести себя до такой степени беззастенчиво, что его собственная сестра застала ее с другим мужчиной. Они буквально висли друг на друге там, в вестибюле отеля в Кембридже, где вдвоем ожидали лифт.

Да, конечно, Триша ему не сразу обо всем рассказала, возможно, выждала пару дней, но он не мог на нее за это обижаться. Трише было сложно решиться и рассказать ему все. И ему самому потребовалась еще пара дней, чтобы успокоиться и набраться мужества для поисков надежного частного детектива.

Восемь месяцев – эта цифра снова и снова всплывала в его памяти. Она спала с каким-то другим мужчиной в гостиничных номерах, в дешевых мотелях и еще бог знает где. Ну, естественно, она была слишком умна, чтобы заниматься подобными вещами дома. Что подумают соседи?

Возможно, ему и не стоило тогда приходить в галерею, вооружившись уликами, раздобытыми детективом, и собственным беспредельным негодованием, чтобы бросить обвинения ей в лицо. Может быть, им обоим следовало проявить благоразумие и не затевать неприличную сцену в здании и не продолжать ее потом на улице.

Но им обоим обязательно нужно было выпустить на волю накопившееся раздражение.

Одно было Эли совершенно ясно: решение суда не станет для нее триумфом. Все чисто и справедливо, и вроде бы никакой необходимости требовать отдельного соглашения. С этим покончено. Она все узнает, как только вернется домой со своего благотворительного аукциона и обнаружит, что он забрал картину, купленную им во Флоренции, бриллиант, принадлежавший его прабабушке и перешедший ему по наследству, а также серебряный кофейный сервиз, который его абсолютно не интересовал, но также был частью его фамильной собственности. Эли ни за что на свете не хотел делиться этими вещами с Линдси.

Вернувшись, она обнаружит, что участвует уже совсем в другой игре. Возможно, в очень недостойной – с его стороны, возможно, глупой, но, пожалуй, вполне справедливой и правильной. Он не мог смириться с подлостью и предательством, а на ее эмоции ему теперь было просто наплевать. Охваченный гневом, он подъехал к дому в бостонском Блэк Бэй. К тому самому дому, который когда-то, по расчетам Эли, должен был стать надежным пристанищем его будущей семьи – семьи, которая сейчас разваливалась прямо на глазах. Дом, в котором, как он надеялся, будут жить его дети. Дом, который они с Линдси с таким усердием обставляли, выбирали мебель и украшения, спорили о каких-то мелочах, иногда даже ссорились, но, в конце концов, всегда приходили к согласию. Тогда это казалось ему вполне нормальным.

А теперь они должны были продать его, а сами разойтись, забрав по половине того немногого, что в нем еще оставалось. Квартиру, которую, как он первоначально предполагал, он снимает на короткий срок, теперь ему все-таки придется купить.

Для себя одного, подумал Эли, вылезая из машины под дождь. В данном случае не возникло никакой необходимости в обсуждениях, спорах и соглашениях с кем бы то ни было.

И это, почувствовал он, рысцой пробегая к входной двери, стало для него настоящим облегчением. Больше никаких промедлений, никаких «может быть, все еще будет по-прежнему», никаких пустых упований на то, что их брак можно и нужно спасти.

И кто знает, возможно, своей ложью, подлостью и коварством она оказала ему настоящую услугу.

Теперь он мог уйти от нее без тяжелого чувства вины и раскаяния.

Но свое он ей не оставит.

Эли открыл дверь и вошел в просторное изящное фойе. Затем набрал на панели сигнализации нужный код. На тот случай, если она успела его изменить, у Эли имеются документы со здешним адресом. Он заранее подготовился к ответам на вопросы полиции и службы безопасности.

Он просто скажет им, что жена сменила код, а он об этом забыл.

Однако код остался прежним. И то, что Линдси не сменила его, обрадовало Эли и вместе с тем задело его самолюбие. Линдси считала, что очень хорошо знает мужа, и потому была абсолютно уверена, что он никогда не войдет в дом, который наполовину принадлежал ей, без ее разрешения. Он в свое время без особых возражений согласился выехать из этого дома, и поэтому, полагала Линдси, он никогда не войдет сюда один, никогда не посягнет на ее территорию.

Она была уверена в его воспитанности, в его «интеллигентности».

Но очень скоро она поймет, как жестоко ошибалась.

Мгновение Эли стоял неподвижно, прислушиваясь к тишине в доме, к тому особому чувству, которое возникало у него всякий раз, когда он сюда приходил. Нейтральные тона интерьера, служащие фоном для разбросанных здесь и там пятен ослепительно ярких красок, для смешения старого и нового, хитроумно причудливого и одновременно очень тонко продуманного, – все это создавало ощущение стиля.

В чем в чем, а в хорошем вкусе ей не откажешь, подумал Эли. Линдси умела показать себя, свой дом, умела устраивать вечеринки, которые всем нравились. Здесь он пережил много приятных минут, мгновения счастья, периоды полного удовлетворения жизнью, моменты удивительной близости и взаимопонимания. Здесь у него был секс, который приносил ему ощущение истинного наслаждения. Здесь были те воскресные рассветы, когда он чувствовал себя абсолютно свободным от всех забот.

Но почему же все пошло наперекосяк?

«Забудь об этом, – пробормотал Эли. – Делай свое дело и уходи».

Пребывание в бывшем семейном гнезде угнетало его. Эли поднялся наверх, проследовал прямо в гостиную рядом с главной спальней, обратив внимание на то, что на полке для вещей стоит ее большая дорожная сумка, наполовину упакованная.

Она может убираться куда, черт возьми, ей заблагорассудится, подумал Эли, с любовником или без.

Он сосредоточился на цели своего прихода. Открыв стенной шкаф, он набрал шифр в сейфе. Ему не нужны были лежавшие там пачки денег, документы, шкатулки с драгоценностями, которые он дарил ей на протяжении нескольких лет или которые Линдси сама себе покупала.

Мне нужно только кольцо, говорил он себе, одно-единственное кольцо. Кольцо Лэндонов. Он нашел нужную коробочку, открыл ее, несколько мгновений любовался тем, как оно мерцает на свету, после чего положил его в карман пиджака. Закрыв сейф и уже спускаясь по лестнице, Эли подумал, что ему следовало бы принести специальную упаковку для картины.

Из бельевого шкафа он на бегу выхватил пару банных полотенец.

Я здесь всего на несколько минут, повторял Эли. Ни на одно лишнее мгновение не хотел он задерживаться здесь, в доме, который наполнен самыми разными воспоминаниями, хорошими и плохими.

В большой гостиной Эли снял картину со стены. Он купил ее во время их медового месяца. Линдси была в полном восторге от нее, от ее ярких, напоенных солнечным светом красок, от очарования и простоты в передаче поля подсолнухов с оливковой рощей на заднем плане.

С тех пор они купили довольно много самых разных произведений искусства. Картины, скульптуры, посуду – и все за большие деньги.

Эли был совершенно равнодушен к ним, пусть все оно идет в «общую кучу» их совместно нажитого имущества и пусть уже суд делит его. Но только не эта картина!

Он завернул картину, положил ее на диван, прошел по комнатам, прислушиваясь к звуку дождя, барабанящему по окнам. У него в голове неожиданно возник вопрос, а не едет ли Линдси сейчас под дождем сюда, чтобы завершить сборы к ночному путешествию со своим любовником.

– Ну, что ж, лови момент, – пробормотал Эли.

Завтра утром он первым делом позвонит своему адвокату, который занимается его разводом, и в самом прямом смысле спустит его с цепи.

С этого момента Эли жаждал крови.

Он вошел в комнату, из которой со временем они собирались сделать роскошную библиотеку, и, потянувшись к выключателю, в трепещущем отсвете молнии увидел ее.

В течение нескольких секунд до оглушительного удара грома, прозвучавшего ответом на его чисто инстинктивный возглас: «Линдси?» – он как будто отключился.

Рванувшись вперед, Эли ладонью ударил по выключателю. Она лежала на боку перед камином. Кровь. Много крови. Кровь на белом мраморе и на темном полу.

Ее глаза цвета горького шоколада, которые когда-то очаровали его, теперь казались тусклым стеклом.

– Линдси.

Он опустился на колени рядом с ней, взял ее руку, которая как будто тянулась к нему в надежде на помощь. Рука была холодна, как лед.

Эли проснулся в Блафф-Хаусе, с трудом выбираясь из ужаса почти еженощно повторявшегося сна.

Мгновение он просто сидел на кровати, не понимая, где находится и что происходит. Он окинул комнату рассеянным взглядом. Осознание того, где он находится, постепенно возвращалось к нему, сердце начало биться ровней.

Блафф-Хаус. Он приехал в Блафф-Хаус.

С момента смерти Линдси прошел почти год. Дом в Блэк Бэй наконец-то выставили на продажу. Тот кошмар остался в прошлом. Просто Эли временами чувствует его легкое прикосновение, и все внутри у него сжимается от ужаса.

Он запустил руку в волосы. Ему так хотелось забыться, снова уснуть, но он прекрасно понимал, что стоит сейчас закрыть глаза, и он опять окажется в маленькой библиотеке рядом с телом убитой жены.

Однако у него не было ни малейших причин вставать с кровати.

Ему показалось, что откуда-то доносится музыка, далекая, едва различимая музыка. Что это, черт возьми, за музыка?

За последние несколько месяцев в доме родителей он привык к разным звукам, на которые уже не обращал внимания: голосам, музыке, бормотанию телевизора. Но здесь, среди шума прибоя и ветра, музыка производила впечатление чего-то странного, чужого, постороннего.

Неужели он включил радио или телевизор и забыл об этом? Да, в нынешнем его состоянии подобное было бы неудивительным.

Ну, значит, все-таки есть причина встать.

Так как он пока еще не занес наверх остальные свои сумки, ему пришлось натянуть те джинсы, которые были на нем вчера. Затем схватил рубашку и на ходу надел ее.

Приближаясь к лестнице, Эли понял, что то, что он слышит, совсем не похоже на звуки радио. Проходя по главным комнатам, он без труда узнал голос Адели, но до него доносился и второй женский голос. Оба голоса составляли напряженный, слаженный и громкий дуэт.

Эли проследовал в ту сторону, откуда доносились голоса. Доносились они из кухни.

Партнерша Адели по дуэту сунула руку в хозяйственную сумку и достала оттуда небольшую связку бананов и положила их в бамбуковую вазу, в которой уже лежали яблоки и груши.

Происходящее не совсем укладывалось в голове Эли.

Женщина на кухне пела громко и хорошо, хотя и без особого волшебства, присущего голосу Адели, но все же превосходно. Внешне она напоминала фею – высокую, тонкую и гибкую фею.

Масса густых локонов орехового цвета тяжелой копной ниспадала ей на плечи и на спину поверх темно-синего свитера. У нее очень необычное лицо, подумал Эли. Подыскать более точное определение было сложно. Миндалевидный разрез глаз, тонко очерченный нос, острые скулы, крупные чувственные губы и родинка у левого уголка рта произвели на Эли впечатление существа из иного мира.

Правда, не исключено, что это впечатление объяснялось его затуманенным сознанием и прочими сложными обстоятельствами.

Пальцы женщины были унизаны кольцами. В ушах позвякивали серьги. С шеи свисал кулон в виде лунного серпика, а на левом запястье были часы белого металла, по форме напоминающие крошечный бейсбольный мячик.

Не переставая петь, незнакомка извлекла из сумки литровую бутыль молока и фунт масла и уже собиралась было отправить их в холодильник. И тут она увидела его.

Она не вскрикнула, просто неловко отпрянула назад, чуть не выронив бутыль с молоком.

– Эли? – Она поставила молоко на стол и схватилась унизанной кольцами рукой за сердце. – Господи! Ну, и напугали же вы меня! – С гортанным смехом незнакомка откинула назад копну вьющихся волос. – Вы же должны были приехать только сегодня днем. Я не видела вашей машины. Правда, я подъехала с заднего входа, – продолжала она, сделав жест в сторону двери, ведущей на главную террасу. – Полагаю, вы оставили машину перед парадным входом. Все правильно. Вы что, приехали ночью? Машин на дорогах, конечно, меньше, но ехать по скользкому шоссе – то еще удовольствие. Но как бы то ни было, вы здесь. Хотите кофе?

Внешне она была похожа на долговязую фею, но смехом напоминала морскую богиню.

И еще она принесла бананы.

Эли растерянно смотрел на нее.

– Кто вы?

– Ой, извините. Я думала, Эстер все вам рассказала. Меня зовут Эйбра Уолш. Эстер попросила подготовить дом к вашему приезду. Я привезла вам продукты. Кстати, как чувствует себя Эстер? Я с ней не общалась дня два, только несколько коротких электронных писем и текстовых сообщений на телефоне.

– Эйбра Уолш, – повторил Эли. – Вы та женщина, которая нашла ее.

– Да, верно.

Она извлекла из сумки мешочек с кофейными зернами и засыпала их в кофемашину, которая была очень похожа на ту, что стояла у него в офисе.

– Жуткая история. Эстер не пришла на занятия йогой, а ведь она никогда их не пропускает. Я позвонила, но ваша бабушка не ответила, и тогда я отправилась сюда, чтобы узнать, что случилось. У меня был свой ключ. Я убираю в доме.

Пока кофемашина шумно готовила порцию бодрящего напитка, Эйбра подставила под ее краник большую кружку и продолжила раскладывать покупки.

– Я всегда захожу в дом с заднего входа… По привычке… Я позвала ее, но… Тогда я начала беспокоиться. Подумала, что, возможно, ей стало плохо. И я пошла к лестнице, чтобы подняться наверх. И тут я ее увидела. Вначале было подумала… но смогла нащупать у нее пульс, и она на мгновение пришла в себя, когда я назвала ее имя. Я вызвала «Скорую помощь», но боялась ее переносить. Приехали они очень быстро, но мне тогда показалось, что прошло несколько часов.

Эйбра вынула из холодильника коробочку со сливками и добавила их в кружку.

– На барной стойке или в уголке для завтрака?

– Что?

– Значит, на стойке. – Она поставила кофе на стойку. – Так вам будет удобнее сидеть и беседовать со мной.

Эли смотрел на кофе, не прикасаясь к нему. Его собеседница улыбнулась.

– Я ведь все правильно сделала? Эстер говорила, побольше сливок, но без сахара.

– Да. Да, спасибо, все правильно.

Словно лунатик, он проследовал к стойке и уселся на высокий табурет.

– Она такая сильная, такая умная, такая самостоятельная. Ваша бабушка – мой идеал. Когда пару лет назад я сюда переехала, она была первой, с кем я здесь по-настоящему подружилась.

Спасительница Эстер говорила, не останавливаясь и не обращая ни малейшего внимания на то, слушает ли он. Иногда успокаивает просто звук чужого голоса. Наверно, у него был такой вид, будто он в самом деле нуждался в утешении.

Эйбра вспомнила его давнишние фотографии, которые Эстер показывала ей. Легкая улыбка, свет в голубых, типично лэндоновских глазах – хрустально голубых с очень темным ободком вокруг радужки. Теперь же Эли производил впечатление человека крайне уставшего, мрачного и исхудавшего.

Она попробует это поправить. Сделает все, что от нее зависит.

Эйбра вынула из холодильника яйца, сыр и ветчину.

– Она очень вам благодарна за то, что вы согласились приехать. Ей не хотелось, чтобы Блафф-Хаус пустовал. Она говорила, что вы пишете роман, это правда?

– Я… ммм…

– Знаете, Эли, я читала пару ваших рассказов. Мне они понравились.

Она поставила сковороду на плиту и одновременно налила в стакан апельсинового сока, насыпала ягоды в дуршлаг, а в тостер положила несколько ломтиков хлеба.

– В юности я писала очень плохие романтические стихи. Когда я попыталась положить их на музыку, получилось еще хуже. Но я очень люблю читать. Испытываю искренний восторг по отношению ко всем, кто способен написать увлекательную и красивую историю. Эстер очень гордится вами.

Эли поднял глаза на нее и встретился с ней взглядом. Зеленые, подумал он, словно море при легком тумане, и такие же неземные, как и все остальное в ней.

Может быть, она всего лишь призрачное видение.

Но тут на короткое мгновение ее рука, теплая и вполне реальная, коснулась его руки.

– Ваш кофе сейчас остынет.

– Да, наверное.

Он взял кружку и сделал глоток. И сразу же почувствовал себя немного лучше.

– Вы давно сюда не приезжали, – продолжала Эйбра, выливая взбитое яйцо на сковороду для омлета. – Здесь, в деревне, есть неплохой ресторанчик и пиццерия. Я привезла достаточно продуктов, но если вам что-то понадобится, у нас тут есть супермаркет. Если же вам не захочется выходить из дому, просто позвоните мне. Ну а если будете прогуливаться и вам захочется к кому-нибудь зайти, то знайте, я живу в доме «Смеющаяся чайка». Вы ничего о нем не слышали?