Kitabı oku: «Забытое слово», sayfa 5
– Да, ладно, Варь, посидим тут! – гаркнула я и уселась на ящик.
Мужики отпустили ей руки и аккуратно подтолкнули ко мне.
– Да? – сглотнула Варя.
– Ну что нам не посидеть? – Я улыбнулась всем присутствующим. – Только немножко, а то нам дома велели вернуться к десяти. А родители у нас ненормальные. Мне мать скандалы устраивает, а Варю отец избивает. Пьет и бьет. Вот она и рвется домой, боится его до ужаса. Так что давайте по-хорошему: посидим чуть-чуть, а потом мы пойдем. Если вы нам понравитесь, мы можем с вами встретиться нормально в другой день. Лады?
Мужики настроились на миролюбивый лад. Налили водки, раскромсали несколько арбузов, наломали колбасы и хлеба. Двое «горячих парней» сели по бокам Вари. Ко мне захотели подсесть двое других: молодого и среднего возраста. Я встала, обошла одного из них, и, подойдя к старому (тому, кто встретился на проспекте), спросила:
– Можно к вам?
Он улыбнулся и поставил пустой ящик рядом с собой. Двое недовольно переглянулись, но так как он был главный среди них, что я заметила с самого начала, никто не пикнул.
Пьянка началась. И все бы ничего, да только пить водку мы тогда не умели. Я мало могла выпить, а Варя не пила ее совсем, предпочитая пиво. С каждым тостом она кричала «Не могу!» и «Не хочу!». Я пинала ее незаметно ногой, приглашая участвовать в спектакле, но увы, – приходилось все делать самой. Самой смеяться, травить анекдоты, пить, закусывать и флиртовать со стариком. Он стал явно симпатизировать мне и, когда один из молодых попытался погадать мне на ладони, пресек это занятие, выхватив у того мою руку. После третьей стопки все прониклись ко мне таким доверием, что я могла незаметно выливать водку в траву, а когда отошла за машину якобы пописать, вызвала рвоту и протрезвела окончательно. Варе, напротив, водку чуть ли не вливали в рот. Она опьянела и стала плакать. Тот, что сидел справа от нее, не выдержал и, вскочив, заорал:
– Да что это за женщина такая? Как она может спорить с мужчиной? Да я тебя ЗА-РЭ-ЖУ!
Я взяла старика за руку и стала молить вступиться за нее.
– Остынь, – сказал он. – Им в самом деле домой надо. Надя к нам завтра придет. А сейчас мы их проводим до дома. Ты и я. Берем в каждую руку по арбузу и идем.
Тот послушался.
Мы вышли за пределы гостиничного двора и пошли по направлению к дому.
Всю дорогу я трещала старому о том, что восхищаюсь отношением их народа к женщине и что русским мужчинам даже мужчинами называться не стоит. От радости он выронил один арбуз.
Варя ругалась и плакала, а когда до наших домов осталась всего одна остановка пути, подруга выскочила на дорогу, тормознула случайную машину и уехала. Я поразилась. Из огня да в полымя! Ее кавалер бросил один арбуз в кусты и присоединился к нашей паре. Чего я только им не наплела, чтоб дойти в сохранности до дома! Одного не могла придумать – как скрыть от их взгляда подъезд и квартиру. И тут мне очень повезло, так как я увидела своего отца издалека.
– О! Мой папа! Думаю, вам лучше пойти, а то мне долго объясняться придется. И так я иду не в десять домой, а в двенадцать.
– Да, да, – они передали мне уцелевшие арбузы. – Так завтра в семь, точно?
– Да. Я буду с Юлей и Светой. Только вина прикупите, они плохо водку пьют.
– До завтра!
– Пока!
Они оба поцеловали меня в щечку и пошли прочь быстрым шагом.
Папа все это видел. Он подошел ко мне.
– Пила?
– Да.
Не замечая, что в руках у меня тяжелые арбузы, он, сказав «пошли», направился к нашему подъезду.
Я пошла за ним.
– Надя… – начал было он.
– Папа. Я сегодня еле осталась живой. Со мной ничего не сделали, но мне сейчас так плохо, что лучше ничего не говори.
Папа внимательно посмотрел мне в глаза и больше ничего не сказал.
Зато как сказала мама!..
На следующий день чуть свет я побежала к Варе узнавать, жива ли она.
Разумеется, она попала в новую переделку, но, к счастью, все обошлось. Теперь она тряслась от страха, что водитель, к которому она подсела, узнает номер ее квартиры.
Передо мной она повинилась, заверив, что никогда больше не бросит. Удивляясь моим актерским данным, она поклялась в готовности на будущее играть комедии по моему сценарию.
Да… репертуар был разнообразный.
Но гастроли скоро подошли к концу.
25 сентября 1992 года в Кыргызстане (бывшая республика СССР) произошло мощное землетрясение. Из соседней республики Татарстан (тоже бывший Советский Союз) не смогли вылететь спасатели: в Казанском авиационном объединении за аренду самолета запросили полмиллиона рублей.
А в областном кинотеатре «Родина» в это время шла премьера эксцентрической комедии «В поисках золотого фаллоса».
Часть вторая
Падение
…Кто из вас без греха, первый брось на нее камень.
Евангелие от Иоанна. Гл. 8, 7
Не осуждай меня – ты не имеешь права.
Мне Бог судья и совесть – что едино.
От жизни ты не получил удара
и думаешь, что зло проходит мимо.
Не будь уверен в этом. Зло приходит,
когда тебя внутри обида гложет,
когда отказывают в помощи родные
и есть сомненье в том, что Бог поможет.
Тогда становишься ты слаб душою,
и остается только в том спасенье,
чтоб не судить того, кто был с тобою
и с осужденьем наблюдал паденье.
Борис
С очень вежливым, веселым парнем Борисом мы, оказалось, учились в одной школе: я в младшем, а он в старшем классе. Если б я знала, чем закончится наше знакомство поздней осенью 92-го, я бы убила его еще в детстве: меня бы не посадили.
У Бориса была своя квартира, в которой всегда зависали его друзья. Если не он, то они мне точно показались интересными. В их компании всегда было что съесть и выпить. Надобность в моем ежедневном возвращении домой после работы отпала, но я все еще ходила ночевать к маме и папе по привычке. Скандалы при моих появлениях дома устраивались грандиозные. Примечательно, что если раньше я все-таки пыталась отмолчаться или оправдаться, то теперь моим правилом стало «Лучшая защита – нападение». Я взрывалась сразу после первого сказанного матерью слова, наше с ней общение принимало чудовищные формы. Как-то раз, не помню из-за чего, я разозлилась так, что схватила стоявшую на кухонном столе тарелку с размороженной красной смородиной и швырнула ее об стену. Мать захотела ударить меня, но я перехватила ее руки. Тогда на ее зов появился выпивший отец и попытался оторвать меня от нее. Это ему удалось, но я, пытаясь сопротивляться, нечаянно дернула его за рубашку. Ворот рубашки треснул, и отец со всей силы влепил мне пощечину. Боль оглушила меня. Я как ненормальная закричала:
– Ненавижу вас, ненавижу!
Да… Я и сама не ожидала, что мое сердце до такой степени отравлено. Многолетние страхи перед матерью и жалость к отцу перешли в ненависть и презрение к ним.
Боря приручал меня к себе в течение месяца. За это время я научилась пить спиртное и баловаться коноплей, которую приятели Бориса покупали спичечными коробками на базаре. Они не жалели на эту дурь никаких денег. Среди них были два законченных наркомана: один парень, которого ломало по утрам так, что вызывали скорую помощь, и одна девушка – приезжая с Украины. На родине она похоронила своего парня, который загнулся от наркотиков, и, покурив, часто общалась с ним, как с живым.
Наркота меня не заинтересовала, а водка понравилась. Конечно, не настолько, чтоб каждое утро думать, где бы опохмелиться, но, если выпадал случай выпить, я никогда не отказывалась и пила до тех пор, пока спиртное не кончалось. Состояние опьянения вызывало у меня бурные приступы веселья, после которых я валилась спать замертво. Один раз мы пьяной компанией залезали в автобус, и я упала прямо под колесо. Вся остановка пришла в ужас, очевидцы побежали к водителю с мольбами, чтобы он не трогался с места. Я попыталась выбраться, но было очень скользко. Тут меня охватил приступ смеха: ситуация казалась мне настолько нелепой и забавной, и я так заразительно смеялась, что Боре с друзьями удалось меня вытащить только после третьей попытки, так как сами они надрывались, глядя на меня, от смеха…
Я быстро поняла, что с таким образом жизни и с такой компанией надо завязывать. Когда я попыталась это сделать, тогда-то все и началось. Борис предстал передо мной во всей красе. Без его ведома я не могла ступить и шагу; если он не знал, где я находилась в течение 15 минут, меня ждала как минимум пощечина.
Я была вынуждена терпеть его полоумных друзей, исполняя в его квартире роль хозяйки, готовя жратву и моя посуду после пьянок. Друзья его постоянно приводили разных девушек. Девушки были чаще всего сильно пьяные и обкуренные. Один раз устроили настоящую оргию по случаю возвращения одного «другана» из зоны. Тот пил молча, весь в наколках, и изредка жаловался на посаженный желудок и рекламировал бульонные кубики, которые после зоны очень помогают. Когда он дошел до кондиции, схватил одну девушку – Машку и с криком: «Не дождалась, сука!» – высыпал ей в трусы дымящуюся пепельницу. Девушка не сопротивлялась, и на лице ее блуждала улыбка. Всем было весело. Я сидела в углу, закрыв глаза руками, и не могла заставить себя заступиться за Машу, тем более что это действительно была ЕГО девушка, которая, как я знала, по молодости любила его без памяти и, когда он сел, сделала от него аборт.
«Она могла бы иметь от него ребенка, – думалось мне. – Она могла бы стать матерью, хотя… какая из нее мать? И у этого придурка тоже есть или была мама. Наверное, она очень плохая, если воспитала такого урода».
– Надь, – «урод» увидел мою реакцию. – Да не переживай ты так. Она дрянь, а такие только такого и заслуживают. Вот ты – вижу, нормальная девка. Дай Бог каждому такую.
– Она моя, – отрезал Боря и прижал меня к себе.
– А я и не претендую. Хотя… шучу, шучу! – заржал он. – Я только спросить хотел у Надьки, как у нормального человека, что такое любовь?
Все затихли.
– Любовь, – патетично сказала я, – это когда любимый человек хочет от тебя уйти, и ты его отпускаешь, желая, чтобы он был счастлив.
– Еще чего! – заорал Борис.
Все, что можно сказать о Борисе доброго, так это то, что он еще долго ждал подходящего случая, чтобы лишить меня девственности.
Произошло это против моей воли. Все, что я при этом испытала, – боль, отвращение и тошнота.
На следующий день мы с Варей сидели на старой скамейке в школьном парке, и я плакалась ей в жилетку:
– Представляешь, по пьяни, на грязных простынях… – шмыгала я носом.
Варя долго и терпеливо выслушивала мои причитания, но в конце концов резко оборвала:
– Хватит себя жалеть! Несчастная она! Может, у других хуже было!
– У тебя, что ли? – удивилась я. – У тебя хоть симпатия была, взаимность какая-то…
– Может, и была. Да только это не в первый раз, – растерянно произнесла Варя. Она уже явно сожалела, что сказала лишнее.
Я недоуменно на нее посмотрела:
– Я чего-то не знаю?
– Этого вообще никто не знает, кроме меня. Ну и, разумеется, кроме тех двоих подонков… Помнишь, мы как-то вечером подцепили двух кадров? Один почти лысый, он к тебе наклеился, а другой – в тельняшке; оба – приезжие, неместные…
Попыталась напрячь свою память. Выходило что-то размывчатое, неопределенное.
– Не помню, – уверенно сказала я.
– Ты не помнишь, а я их на всю жизнь запомнила. Вежливые такие, все про Тихий океан рассказывали. Мы сначала тебя проводили, так как ты ближе жила, а потом – меня. Так вот… Прямо в этом парке… – Варя махнула рукой и замолчала.
Посидели в тишине. Я заговорила первая:
– Боже. Господи. Как же так?.. Надо было заявить в милицию: их бы на полжизни посадили. Почему…
– Да ты что! – прервала меня Варя. – Ты мою мать знаешь? Она бы умерла от горя! И как бы я дальше жила, если б об этом знала вся округа! А жить я хочу, несмотря ни на что. И им благодарна, что в живых оставили. Могло быть и хуже.
Варя была не так уж и неправа.
– Сегодня ты ночуешь со мной. Хватит бегать туда-сюда, – с этими словами Борис в один из вечеров запер дверь своей квартиры на два ключа. Возражения были бесполезны.
Проревев всю ночь и чудом выбравшись из его квартиры под утро, я прибежала домой.
Открывши дверь, увидела мать. Лицо ее было помято и решительно. Она молча протянула мне руку ладонью вверх и сказала: «Ключи».
При всем моем небедном лексиконе у меня не нашлось ни одного слова, чтобы возразить. Я молча положила ключи в руку матери. Из квартиры доносилось кряхтение отца и плач Даши.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Если бы это случилось сейчас, я нашла бы кучу вариантов своих дальнейших действий. Но в тот момент я была настолько глупа, подавлена и испугана, что не придумала ничего лучше, как вернуться к своему «ненаглядному» подонку, чему он очень обрадовался.
На радостях он заставил меня подать вместе с ним заявление в ЗАГС и привез жить к своим родителям, объявив о нашей будущей свадьбе. С работы я уволилась.
Интересно, что родители его были вполне приличными, тихими и, можно даже сказать, добрыми людьми. Дома они бывали редко, так как имели еще и дом в деревне, где держали мелкий скот. В квартире родителей Бориса жил его младший брат Глеб, который был старше меня на два года, и воздушная старушечка, разменявшая девятый десяток, – их бабушка по матери.
В течение месяца я никуда не выходила из квартиры, ни с кем не разговаривала по телефону и никогда не отказывалась от выпивки, которую приносил домой Борис. Сам он пропадал целыми днями, оставляя меня одну со старушкой. Чаще видела его брата, с которым иногда выходило подобие разговора. Как выяснилось, они не очень-то ладили между собой, и их разногласия порой принимали серьезный характер.
Борис, как я поняла, приворовывал, принимал участие в потасовках местной доморощенной «мафии» и был шестеркой у какого-то «босса». А если без мудреных слов, то, полагаю, ездили они компанией по заброшенным деревням и выманивали у стариков иконы и всякие предметы старины. Не брезговали и скупкой краденого.
Борис считал себя вправе учить уму-разуму младшего брата – честного заводского труженика. Меня он тоже учил уму-разуму, пуская в ход кулаки. Родители его все видели и молчали. Казалось, что они сами его боятся.
Несколько раз меня навещала Варя, которая к тому времени тоже подцепила нового «шестерочного» кавалера, чем очень гордилась. Кавалера звали Леня. Однажды вечером она зашла вместе с ним, чтобы познакомить его с Борисом.
– Борис, Надин жених. Свадьба через две недели, – щебетала она, разливая водку по стопкам. Я в это время нарезала свежие огурцы, появившиеся в продаже после долгой зимы.
– С нами за компанию не желаете? – без интереса спросила я.
– Я желаю. Леня не желает, – шутливо проворковала подруга, положив свою руку отработанным жестом на левое Ленино колено.
– На кой ляд я просто так жениться буду? Мне и выгоды нет никакой, – ответил ее друг.
– Было бы предложено, – подытожил разговор Борис. – Ну, приступим!
И все взялись за стопки.
Через полчаса, когда всем стало хорошо и весело, закуска стала подходить к концу. Я, как в анекдоте, достала из холодильника последний огурец, чтобы порезать его на тарелочку.
– Стой! – заорал вдруг Леня. – Отдадите мне съесть этот огурец целиком – женюсь на Варюхе! За слова свои отвечаю!
Все развеселились. Огурец немедленно был отдан Леньке на поедание. Он сожрал его, даже не поделившись с потенциальной невестой.
На следующий день, как я позже узнала, Ленька с Варей сходили в ЗАГС и подали заявление.
День моего замужества вот-вот должен был настать, а меня ничего не интересовало.
Мать, узнав о моей свадьбе, через знакомых передала свое помилование и изъявила желание помочь. А мне было на все наплевать.
Будущий муж мой спер у своей родной бабушки икону святого Николая Чудотворца, над которой она тряслась всю жизнь; а у меня отнял золотые серьги – единственную ценную вещь, которая осталась у меня после ухода из дому. Мне было все равно, а бабуся от расстройства потеряла способность самостоятельно передвигаться: лежала неподвижно и мочилась под себя. Глеб выразил Борису свой протест, за что был жестоко избит. После этого Борис скрылся в неизвестном направлении.
На другой день Глеб не пошел на работу, а достал из шифоньера давно припрятанную бутылку водки:
– Ну, что… вмажем по маленькой?
– Можно, – ответила я. – И даже нужно.
Мы с комфортом уселись в большой комнате, включили магнитофон на полную мощность и начали пить. Периодически из комнаты, где неподвижно лежала бабуся, доходили стоны. Мы с Глебом по очереди бегали к ней: он давал ей пить, а я подставляла утку.
Когда поллитровка подходила к концу, раздался очередной вопль из дальней комнаты. Мы пошли на зов оба.
Когда мы приблизились к постели изможденной старухи, она жалобно посмотрела на меня и что-то прошептала. Я из-за музыки не расслышала и наклонилась ближе:
– Что?
– Умираю… – прошелестели ее губы, – пить…
– Глеб, она опять пить хочет. Сходи за водой.
Глеб вышел на кухню и быстро вернулся:
– На, попои ее, – протянул он мне чашку.
Я приложила ее к губам старушки, она сделала глоток и закрыла глаза.
– Больше не хотите? – поинтересовалась я.
Она молчала.
– Бабушка, хочешь еще? – переспросил Глеб.
Старушка упрямо молчала.
Потом Глеб спрашивал еще и еще, хватал ее за руки, тряс, пытался приподнять ей веки, делал искусственное дыхание, и только тогда, когда изо рта ее потекла тоненькая струйка крови, он прекратил попытки ее оживить. Тогда он просто встал пред ней на колени и пронзительным тонким голосом закричал: «Бабушка!»
Я во время этой сцены отошла от кровати и прислонилась к стене. До этого я никогда не видела смерть так близко. Я, пожалуй, даже не верила, что старушка и в самом деле умерла.
Когда Глеб проревелся и пришел в себя, то принял решение:
– Надо ехать к родителям в деревню. Сказать про это.
И мы пошли на вокзал. По дороге я начала плакать, размазывая тушь под глазами. Не потому, что мне было жалко старушку, а просто оттого, что жизнь не только у меня, но и вообще – такая нелепая.
Глеб ушел за билетами, оставив меня на перроне. Я прислонилась к бетонному столбу. Какая-то представительная женщина прошла мимо меня и громко сказала: «Надо же! Такая молодая и до чего докатилась!» «Дура», – подумала я.
Деревня оказалась у черта на куличках. Долго шли огромным полем, пробираясь сквозь сугробы, а потом – лесом, через валежник.
Наше известие родителей не поразило. Дочь умершей слегка всплакнула и сказала, что прямо сейчас поехать в город не сможет: надо еще закончить кой-какие дела. Поэтому поехать немедленно в город, чтобы «причередить», как она выразилась, покойницу, должны мы с Глебом.
Мы поехали обратно.
Придя в квартиру, занавесили зеркала, уложили покойную прямо, подвязав подбородок, и положили монеты на ее глаза.
Включили везде свет и забились в дальний угол дивана в большой комнате. Глеб обнял меня:
– Не понимаю, что ты тут делаешь. Ты же нормальная, зачем тебе это?
– Что?
– Зачем ты связалась с моим братом? Почему не уйдешь от него?
– Я боюсь, – подумав, ответила я. – Не столько за себя боюсь, сколько за семью. Меня хоть и выгнали, зла я им не хочу. Сестру люблю. Знаешь, была у меня мысль в суд на родителей подать. Пусть не присудят мне метры в квартире, где я прописана, так хоть нервы матери помотаю. В газетах читала о таких случаях. Так вот: подам я на них в суд, будем выяснять, кто прав, кто виноват, а страдать сестра будет. А ее я люблю. И она меня любит, несмотря ни на что.
– При чем тут семья? Я спрашиваю: почему ты не уйдешь от Бориса?
– Допустим: уйду я к родителям, если пустят. Он же туда прикатит, скандалить будет. Не хочу я им неприятностей. Пусть у них все будет хорошо. И у сестры… все будет хорошо.
Немножко помолчали. Глеб сжал кулаки и сказал:
– Я сам убью его.
– Кого?
– Бориса.
– Он же твой брат.
– Он изверг. Это из-за него умерла бабушка. Она же здоровая была. А как только он икону у нее украл, так она и слегла сразу. Смерть ее на его совести.
– Нет у него совести.
– До вашей свадьбы неделя осталась. Как ты с ним жить будешь?
– Не знаю.
На следующее утро появились родители и Борис. Он молча вошел в комнату и сел в кресло, уставившись на меня и брата. Я встала и вышла на кухню, где его родители начали готовить завтрак. Из комнаты стали раздаваться крики: сначала тихие, приглушенные, а потом – громче. Послышались удары и плач. Родители убежали на звук.
Я сидела и смотрела в окно. Вдалеке прошла женщина с большой сумкой; вслед за ней – мужчина с приподнятым воротником. По истоптанной дорожке пробежали два маленьких мальчика, пытаясь из последнего грязного снега слепить снежки. «Люди-то живут, – вдруг подумала я. – Неужели так же?»
Через два дня состоялись похороны и поминки. На похороны я не поехала: осталась готовить дома застолье на двадцать персон. Родственники приехали с кладбища уже «тепленькие». Глеб и Борис были вдребезги пьяные. Их родители вели под руки двух сестер покойной, одна из которых была ее старше. Она не понимала ничего из того, что происходило вокруг. Младшая тихо вытирала слезы. Кроме нее, больше никто не плакал.
Все уселись за стол, помянули покойную, сказав тост из двух слов, и начали пить. Спустя какое-то время присутствующие позабыли, ради чего они здесь собрались. Послышались песни: «Ой, цветет калина», «Вот кто-то с горочки спустился» и «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…»
Веселье набирало обороты.
Водка меня не забирала. Она душила, лезла назад и, как ни странно, придавала мыслям особую ясность.
«И это то, ради чего старуха жила, мучилась, выходила замуж, рожала детей, воспитывала внуков? И это жизнь? И это конец всему?.. А где смысл? В чем? А я… Что сделала я? В чем смысл моей жизни? Я никому не нужна, от меня нет никакой пользы… Я боюсь жить, я просто плыву по течению. Меня обидели, а я мщу тем, что хороню себя заживо! Я умираю от жалости к себе, от своей беспомощности…» – сжав виски ладонями, я закрыла глаза.
На следующее утро ушла к родителям. Повинных речей перед ними произносить не стала, сказала только, что свадьба отменилась и, если они позволят, я поживу у них. Они позволили.
Вместе с моим приходом в доме начался кошмар. Борис постоянно звонил по телефону, угрожал, выбил с улицы два стекла в квартире. Отец после некоторого молчания предложил разобраться с ним «по-мужски», мать обзывала меня много кем.
Я обратилась в милицию и суд. Милиция ответила на мои просьбы о помощи, что, дескать, он мой сожитель и меры они примут только тогда, когда я предоставлю им телесное повреждение, а еще лучше – свой труп. Тогда они точно его посадят. Заявление в суд помог написать мне отец. В заявлении я обвиняла Бориса в изнасиловании, избиении и краже. Последнее обвинение сочли разумным и вынесли решение о денежной компенсации в мою пользу.
Естественно, мне никто ничего не возместил, а Борис, получив очередную повестку в суд, прикатил вечером к подъезду моего дома с приятелями и на глазах у всех соседей размахивал, как потом написали в протоколе с их слов, «предметом, похожим на пистолет».
Милиция этим происшествием не впечатлилась, так как месяцем ранее в нашем доме в соседнем подъезде двое неизвестных расстреляли в упор красавца Ванечку. Ванечку с детства все знали, девочки все были в него влюблены, но он женился на скромной незнакомке. Расстреляли Ванечку в упор, в голову, на глазах его молодой жены и ребенка. Хорошо хоть их в живых оставили. Неизвестные найдены не были, да, наверное, и не искал никто. Директоров заводов безнаказанно убивали, не то что каких-то Ванечек. А мать Ванюши помешалась.
После посещения моей семьи Борисом, вечером того же дня, я позвонила матери от Вари и сказала, что не буду жить дома. Ответ «скатертью дорожка» удовлетворил меня.
