Kitabı oku: «Рота»
СТОРНО – бухгалтерский термин, означающий обратную запись с целью исправления ошибки. Обычно записывается красными чернилами, поэтому называется “красное сторно”.
ПРОЛОГ.
Возможно, кому-то кажется, что жизнь проходит день за днём, или ночь за ночью, у многих утро за утром. Но я теперь точно знаю, что она не проходит никогда.
Появляясь на свет, мы думаем, что начинаем жить с чистого листа, но это не так. Делая свой первый в жизни шаг, малыш и не подозревает, что лишь продолжает бесконечную цепочку шагов, теряющихся во мгле веков.
Привычно продираясь через будничную суету, мы всё время пытаемся примирить в себе добро и зло, совесть и корысть, милосердие и жестокость, и при этом вольно или невольно умножаем тяжесть лживого долга. И, когда этот гнёт становится невыносимым, каждый по-своему пытается избавиться от него, спасаясь в рабочем, алкогольном, наркотическом, спортивном или сексуальном угаре. Такова суть человека. Удивительно, но при этом нередко встречаются безумцы, уверенные, что жизнь началась именно с них и на них же закончится. Вызывающе размахивая своими пороками и страстишками, они торопятся впихнуть в себя побольше удовольствий и так куражатся, что напрочь забывают о невидимом нерве памяти, который тянется к каждому из нас из прошлого. В безумной сутолоке эта тончайшая нить незаметно обрывается и мерцающий маячок на пути в будущее тихо гаснет.
Странное дело, но некоторые личности умудряются жизнь за жизнью упорно вляпываться в одни и те же проступки, или ещё хуже – вообще ничего не делать. Иные добрые люди, придумавшие себе строгое мироустройство во главе с богом, называют такие жизненные оплошности смертными грехами. Они ошибаются, ибо смерти нет, а утверждаемый ими грех не что иное, как нагромождённая стена между настоящей жизнью и выдуманной.
На самом деле те бедовые провинности – это тяжкое обременение души, позволяющее человеку жить, но не дающее свободно дышать и искренне радоваться, мешающее подняться над обыденностью.
Но иногда таким бедолагам везёт, если на очередном повороте судьбы кто-то поможет им стряхнуть проклятый груз…
ГЛАВА 1
…Из безвидного сумрака поезд ворвался в бескрайнее пространство тёплого света. Промозглая муть нехотя отступила, и угрюмая стена тёмного тумана осталась позади.
Пыхающий дымом из высокой трубы старинный паровозик старательно тянул вереницу антикварных вагонов, постукивающих колёсами на рельсовых стыках.
Между тем пейзаж за окном постепенно менялся. Среди множества вспыхивающих солнечными зайчиками луж и водяных окошек появился лес. Сначала мелкий и чахлый он постепенно загустел и поднялся. И вот уже дорогу обступили могучие гиганты с неохватными извитыми стволами и высокими переплетёнными кронами, сквозь которые едва пробивалась небесная лазурь.
Паровозик натужно пыхтел и посвистывал, вытягивая вагончики из сказочного леса на простор живописной долины, очерченной далёкими синими горами слева и бескрайней водной гладью справа. Среди молодой зелени и цветников тут и там, словно сыроежки после дождя, пестрели разноцветные крыши аккуратных домиков, между которыми виднелись причудливые дома повыше.
Под перестук колёс поезд бежал всё дальше и дальше, и за окном продолжал меняться чудесный вид, завораживающий необыкновенно яркими и сочными красками природы.
За цветущими лугами появилась кромка наполненной светом рощи, за которой поблёскивала спешащая к морю река, прижатая с той стороны высокой грядой каменистых холмов. С моста открылся вид на вспыхивающий завихрениями и мелкой рябью светлый поток. Протянув вагоны по ажурным конструкциям, паровозик смело нырнул в туннель, ведущий в толщу холма.
Не успел я проморгаться в попытке избавиться от внезапной темноты, как поезд уже выбрался из дымного туннеля. Дорога разделилась надвое, потом ещё и ещё, продолжая многократно ветвиться. Наконец, избрав один из путей, поезд замедлился и направился к перрону небольшого уютного вокзала. Паровозный свисток совпал со слабым толчком, и поезд замер у обрамлённой пышной сиренью пустынной платформы. Я оторвался от удивительной картины за окном и впервые оглядел купе.
Напротив сидели и, не отрываясь, пялились в окно два совершенно обалдевших типа. Один худощавый, бледный с прилизанной причёской тёмных волос и хлыщеватыми усиками в старомодном клетчатом сюртуке, узких полосатых брюках, манишке и тщательно повязанном галстуке-бабочке. В наше время так одеваться мог либо бесстрашный оригинал, либо артист на съёмках фильма о временах поздней империи.
Другой красномордый, рябой, бритый налысо типус, с толстенной золотой цепью на шее и взглядом наглого барана. Его одежда полностью соответствовала облику: чёрная кожаная куртка нараспашку, красная майка-алкоголичка, спортивные штаны «Адидас», кроссовки. Типичный охмуратор фраеров ушастых, подвид человека – «грабарь обыкновенный». Оба одновременно повернули головы и уставились на меня.
– Господа, просите великодушно, если вас не затруднит, скажите, где мы? – промямлил худощавый, перебегая глазами с окна на меня, на мордатого и обратно. В его глазах плескался испуг, почти паника.
– Мля буду, ни хрена не секу фишку, – прохрипел мордатый, недобро зыркнув на меня.
– Понятия не имею, – я задумчиво почесал нос и продолжил, – меня зовут Павел.
– Афиноген, – дрожащим голосом произнёс худощавый, вытирая платком лоб и шею.
– Вован, – шмыгнул носом мордатый, продолжая сверлить меня взглядом.
Я немного задумался и решил отмотать ситуёвину назад:
– Дело ясное, что дело тёмное. Надо сопоставить факты. Предлагаю каждому вспомнить последние события. Иначе мы тут будем мозг ломать до морковкиного заговенья.
– А ты чё тут раздухарился не по масти? Что-то видок у тебя лягавистый. Может ещё на сознанку подпишешь? – сквозь зубы процедил мордатый, уставившись на меня исподлобья.
– Да, мне плоскопараллельны твои трудности, парень. Не хочешь, не говори. Надо сообразить, что почём, а ты ваньку валяешь.
– Пока не валяю, но навалять могу, – он выдвинул челюсть, дыхнул густым перегаром и процедил сквозь зубы. – Ну, лады. Давай разведём бодягу.
Я вопросительно посмотрел на Афиногена. Тот поёрзал, нервно вытер платком мокрые ладони, судорожно вздохнул и начал:
– Господа, третьего дня нарочный доставил мне депешу от генерал-губернатора с приглашением. В прошлом годе мне посчастливилось прислуживать маэстро Де Пуильри и перенять у него новомодные приёмы ухода за руками, кои называются маникюр. По рекомендации маэстро меня приняли в московском салоне мадам Жермен. Уж не ведаю-с, чем я приглянулся господину Балясину, но он протежировал меня нашему генерал-губернатору Великому Князю Сергею Александровичу. Ходили разные слухи о его увлечениях, Москва всегда полна сплетен. А в той самой депеше, адъютант Его Высочества господин Мартынов пригласил меня с инструментом обслужить Великого Князя. Господа, вы не поверите, как я обрадовался. Какая честь. Да и лишние ассигнации не повредят. К трём часам пополудни февраля четвёртого дня я уже битый час в нетерпении топтался у часовни Никольской башни, где мне было велено ждать. Замёрз, прошу прощения, как последняя собака. Чуток согрелся сбитнем, да с лотошником поболтал, а тут и карета. Ну, я с радостью и вышел вперёд, чтобы Его Высочество приметили-с. Едва карета поравнялась, как из толпы выскочил какой-то разночинец и что-то бросил. Более ничего не помню. Тёмная муть, всё крутится, потом светлое пятно, и вдруг я здесь. Кто-нибудь будет так любезен объяснить, что происходит-с, и где моя шапка и пальто. – Афиноген уставился на меня выпуклыми глазами и дрожащей рукой машинально пригладил набриолиненные волосы.
Я перевёл взгляд на Вована и приглашающее кивнул. Он скривился, цыкнул зубом и нехотя начал, по-простецки пересыпая речь млями, фуями и ёпами:
– Короче так. Вчера с пацанами в кабаке зависли с тёлками. Бухнули крепко. Потом бригадир разогнал. Стрелка с утра в Люберцах. Чуток покемарил. Очухался чуть живой. Чердак трещал, думал лопнет, – скривился Вован. – В дороге совсем растрясло, чуть не блеванул. Приехали. Базар сразу пошёл серьёзный. Все стволы потянули, я тоже достал. А руки ходуном. Паханы быстро до пальбы добазарились. Тут по башке и врезало… Темно стало… А потом свет… и вот… Короче, отвянь, – Вован набычился и уставился исподлобья.
Тут пришла и моя очередь…
Родился я в далёком шестьдесят девятом. Детство помнилось запахами новогодней ёлки и мандаринов, горячей канифоли, бензина и свежей выпечки. В нашем стареньком «Жигулёнке» всегда почему-то пахло бензином, как и одежда работающего водителем отца. Но не было ничего приятнее запаха горячих пирожков, когда, набегавшись на улице, голодный, как дворняга, я вваливался домой. Дымящейся канифоли я нанюхался, когда началось повальное увлечение средневолновыми передатчиками и нелегальными выходами в эфир. Однако, получив от родителей трендюлей после последнего предупреждения участкового, я переключился на электрогитары и усилители к ним. В тайне завидуя известности школьных музыкантов, сам не раз пытался научиться бренчать, но, увы. Что не дано, то не дано. Зато я вовсю отыгрался на боксёрской груше и борцовских матах по вечерам в спортивных секциях. Потом моё увлечение плавно перетекло в полулегальную группу айкидо, которое меня нешуточно затянуло и в корне изменило мировоззрение.
Эта удивительная система самозащиты, как никакая иная, позволяет противостоять любому противнику, наглядно показывая, что чем сильнее нападение, тем больнее агрессору. Философия адекватного ответа научила уважать себя, уравнять в справедливом воздаянии силу и слабость, а также спокойно относиться к любым вывертам судьбы, ибо закон «как аукнется, так и откликнется» никто не отменял. И, что удивительно, эти принципы оказались пригодными для любых жизненных обстоятельств, поэтому айкидо стало неотъемлемой частью моей жизни.
Учёба в «Бауманке» вспомнилась особо. Студенческие вечеринки, посиделки с портвейном в заброшенном парке, провальные зачёты и неподготовленные коллоквиумы для меня закончились после второго курса, когда я познакомился с профессором Артемьевым Сергеем Ивановичем. Его кафедра конструирования аппаратуры меня буквально затянула в круговорот интереснейших разработок. Сам Сергей Иванович терпеливо и увлечённо возился со студентами, и к концу моего третьего курса вокруг него сложился кружок энтузиастов, которые дневали и ночевали на кафедре. Поначалу охрана с нами воевала, а потом махнула рукой.
Лично меня увлекла одна тема, связанная с постоянным и переменным магнетизмом. И именно тут меня поджидал сюрприз. Однажды, манипулируя с неодимовыми магнитами и сложными соленоидами, я увидел, что заметно сместилась обыкновенная спичечная коробка. В этом феномене явно таился какой-то скрытый непонятный смысл, и он поглотил меня с головой. В поисках объяснения я исписал своими соображениями ворох бумаги, но решения не нашёл, перерыл кучу литературы, подсказки не отыскал и дико расстроился, оставшись лишь с мимолётной тенью догадки.
– Кх-м, – стоящий за моей спиной Сергей Иванович и с задумчивым спокойствием глядел на исчерченные набросками листы. И, похоже, наблюдал за мной он давненько. – Ну, что, мастер, не выходит каменный цветок? – едва заметная усмешка тронула его губы.
– Не выходит, – поморщился я, как от зубной боли и разочарованно вздохнул, – показалось, что кое-что нащупал. Попытался разобраться и совсем запутался.
– Ну, что ж, показывай, кадет, свои каракули. Попробуем отыскать в них корень или камень.
– Так выбросил я всё, – я искренне развёл руками и печально вздохнул. – Вон полная корзинка.
– Доставай и пошли ко мне.
Разобрав ворох макулатуры, я отложил полсотни измятых черновиков, кое-как разгладил их на коленке, сложил в рыхлую пачку и поплёлся вслед за профессором, чтобы до конца испить чашу позора.
Его кабинет находился на отшибе и вплотную примыкал к подиуму рекреации с огромным окном и зарослями разной зелени в горшках и кадках. Рабочее место Сергея Ивановича отличалось необычным для руководителя интерьером. Он терпеть не мог престижных кожаных диванов, кресел и показушных полированных столов. На его простом рабочем столе стояли два монитора только что вошедших в обиход компьютеров, клавиатуры, городской и внутренний телефоны. Длинный стол-перпендикуляр занимала всевозможная измерительная аппаратура, генераторы, осциллографы и разные устройства помельче. К рабочему столу со стороны окна примыкал столик с инструментами для монтажа, катушками проводов, паяльниками и кассетами с деталями. В дальнем тёмном углу особняком стояли стол, заваленный деловыми бумагами и высокий шкаф с толстыми папками для документов. Вместо кресел столы окружали простые стулья.
Привычно усевшись на своё место, профессор приглашающее махнул рукой и указал на ближайший стул.
– Давай-ка сюда продукцию мозговых мучений и необузданных фантазий, – он протянул руку и прихватил потрёпанную и измятую пачку бумаги. Насвистывая какой-то мотивчик и потирая гладко выбритый подбородок, Сергей Иванович задумчиво вглядывался в листы и медленно раскладывал их на три пачки.
– Как-то так… – он снял очки, на секунду прикрыл глаза, потёр двумя пальцами и, прищурившись, внимательно посмотрел на меня и подытожил. – Вот это верни в корзинку. Вот эти соображалки надо додумать, что-то в них есть, но очень сыро. А это, – профессор аккуратно подравнял три листа, – весьма и весьма интересно и… важно.
Я уставился на смятые листы и удивлённо взглянул на Сергея Ивановича, не понимая, что это я успел нарыть, и что он смог обнаружить в набросках и поспешных расчётах. А он задумчиво молчал, отвернувшись к окну и выбивая пальцами дробь. Пауза явно затянулась, и я с трудом пытался сохранить невозмутимость. И, когда я уже открыл рот, чтобы уточнить, что же всё-таки профессор имел в виду, он повернулся и начал издалека:
– Небось удивляешься, что такого этакого старик отыскал в твоих каракулях? А скажи, амиго, ведь всё время голову ломаешь над этим, – он постучал пальцем по листам, – и надоело всё, и по кругу ходишь, и давно бы бросил всё, да что-то мешает? А?
– Примерно так, – кивнул я.
– Умные бездельники обычно называют такое состояние творческим кризисом. Нет, нет, не пугайся, к дебилизму и слабоумию он не имеет никакого отношения. Я в таких случаях откладываю работу в сторону на некоторое время. Понимаешь, если возбуждённый озарением мозг выплеснул множество гипотез и идей, то он не в состоянии сразу осмыслить и упорядочить этот клубок импровизаций. Дай ему время, и он всё разложит по полочкам. Теперь, по существу. В целом ситуация весьма прелюбопытнейшая. Конечно, ты изрядно напустил мутного тумана, но, тем не менее, здесь у тебя почти законченный проект прибора, претендующего на открытие. – Его глаза полыхнули азартом, и он начал объяснять на пальцах. – Смотри. Ты пытаешься согласовать взаимодействие постоянного и переменного магнитных полей в активной среде и придать силовому импульсу направленность. Это главная идея. А теперь маленькая подсказка. На что похоже твоё устройство? Правильно, на квантовый генератор. В чём отличие? Правильно, у тебя не предусмотрено рабочее тело. Теперь скажи, что ты пытался найти, когда увидел движение немагнитного объекта? Аномалию гравитации. И если квантовый генератор выдаёт поток когерентного электромагнитного излучения, то это твоё устройство должно генерировать что? Правильно, поток когерентного гравитационного излучения. Чуешь, куда ситуёвина выворачивает?
Я-то почуял, но все слова застряли в горле. И я, молча, кивнул. Профессор откинулся на спинку стула, опять побарабанил пальцами по столу, пожевал губами и ненадолго задумался.
– Так вот, – продолжил он, – если прибор должен генерировать поле-антагонист, то и вся топология устройства должна быть антагонистичной, причём во всех позициях. Там, где в квантовом генераторе прямой вектор, тут должен быть криволинейный, там, где прозрачно, должно быть наоборот, где плюс должен быть минус. Полная и абсолютная противоположность. И самое главное, ищи резонанс. Резонанс всегда является смыслом любого процесса. Теперь иди и твори. По большому счёту всё, что ты будешь делать, недопустимо, но как показывает мой опыт – необходимо. Где ключ от лаборатории знаешь. Только смотри, не спали там всё к едрене фене.
С трудом скрывая неподдельное восхищение стилем профессора, и напрочь ошалев от сказанного, я поспешно схватил мятые листы с набросками и бросился к двери, когда Сергей Иванович окликнул:
– И вот что, гардемарин, – я оглянулся, – в качестве рабочего тела попробуй взять растворы с разными катионами, или многослойный пакет кварца на инертном металле. И ещё, – его глаза смеялись, а на спокойном лице появилась мягкая улыбка, – пока не планируй никакие покупки на Нобелевскую премию. Ступай.
Мной овладел азарт. Раздувшись от собственной крутизны, я ломанулся в лабораторию и с перерывами на ночь проторчал там почти неделю, к исходу которой собрал прототип генератора. Воспоминание о той несуразной конструкции вызвало грустную улыбку и печаль о восторженном времени неожиданных радостей и открытий. Но, так или иначе, соленоид с третичной структурой вокруг тороида с раствором солей разных металлов, с акустическим диффузором с ниобиевыми магнитами и с двояковогнутой собирающей линзой из алюминия впервые дали устойчивый поток гравитонов.
Как ни странно, Сергей Иванович не обрадовался моим успехам и не разделил восторга первооткрывателя. Глядя на его нахмуренное лицо, моя радость быстро слиняла, и я прямо спросил, что не так? Он долго ходил взад-вперёд, засунув руки в карманы брюк, потом остановился, поднял на меня грустные глаза и, подбирая слова, тихо проговорил:
– Сказать по правде, я надеялся, что у тебя ничего не получится. Я очень надеялся. Ты спросишь почему? Видишь ли, Павел, то, что ты открыл – это опасная штука. Но на беду у тебя этакая настырность образовалась. Тебе хочется всего и сразу, а может выйти ничего и постепенно. В азартном запале ты думал только о воплощении своего замысла, а я увидел в нём инструмент корыстного манипулирования. Возможно глобального. Как говорится, был бы столб, а ворона всегда сядет. Наверняка ты полагаешь, что делаешь добро, но в итоге для человечества это может обернуться немалым злом. – На его лице появилась задумчивость и тревога, и я начал вслушиваться не только в его слова, но и в интонации. – Я желаю тебе только добра. Послушай, и сделай, как скажу. Уничтожь черновики, спрячь подальше протоколы опытов, прибор разбери и прикуси язык. Я знаю, ещё наступят времена, когда ты сможешь объявить об открытии, но не сейчас. Оглянись. На дворе девяностый год. Сам видишь, что в стране творится. Порядка нет, власть брошена, повсюду развал. Твой генератор может попасть в злые руки и натворить кучу бед. А что ты можешь противопоставить грубой силе, когда у тебя ещё лапша на ушах не обсохла? Ты понял меня? Вот и ладно. А сейчас я хочу попрощаться. Уезжаю на Камчатку. Но помни, я за тобой буду приглядывать. Прощай.
Он чуть задумался, а потом приобнял меня за плечи. Крепко пожав руки, мы расстались. Я сделал всё, как велел профессор, и это не стало для меня трагедией. Закрутили институтские дела, диплом, а потом и срочная служба в армии.
О том периоде моей жизни можно было бы и скромно умолчать, подумаешь, нудные серые будни молодого сапога. Но как показали последующие события именно эти два года службы дали мне реальный шанс пройти дальше по кромке бритвы Оккама. Именно тогда я сделал первые шаги по извилистому и причудливому пути.
За два года жизни в танковом полку в Амурской области произошло немало самых разных событий и приключений, но, не смотря ни на что, я вспоминаю то время с особым чувством благодарности судьбе. Они дали возможность сопливому летёхе заматереть в суровых природных условиях, познать самого себя и получить бесценный опыт жизни в мужских коллективах.
Потешно вспоминать, как я с рюкзаком и спортивной сумкой припёрся на полковой КПП, пытаясь пробиться к начальству. Разобравшись, кто я и откуда, оно, хмурясь и тихо матерясь, долго решало, куда пристроить свалившееся им на голову чудо в перьях. В конце концов, меня засунули во второй танковый батальон. Когда облачённый в не обмятую, пахнущую фабричным текстилем форму я впервые появился в казарме, чтобы представиться командиру, на меня с чувством глубокого сожаления смотрели все без исключения военные, даже новобранцы из горного Алтая. Да, и меня самого ощущение своей чужеродности загоняло с лёгкую тоску.
Прочитав сопроводиловку и бумаги, комбат майор Рудин громко фыркнул, проворчал известное слово, рифмующееся с «холодец», с треском поскрёб щетинистый подбородок, забычковал сигарету и определил меня в первую роту взводным.
В своё время я наслушался разных баек и принял к сведению напутствия бывалых ветеранов, поэтому примерно знал, что меня ждёт. Во всяком случае, я считал, что и физически, и морально был готов к армейской экзотике.
Более того, роль неумехи-шпака меня сперва даже забавляла. Никаких комплексов. Ведь на самом деле я имел весьма неплохую предварительную подготовку. Ещё на военной кафедре я облазил и ощупал все наличествующие танки и тренажёры, и на тренингах и семинарах мух не ловил. Не знаю почему, но нравились мне эти грозные стальные мастодонты, я чувствовал их, слышал и понимал. В целом я знал себе цену, но традиции, есть традиции, и по негласному закону мне в батальоне предстояла «прописка». На первый взгляд тупая и оскорбительная традиция, но глубинный смысл в таком отношении к новичку имелся. Ну, и что, что ты лейтенант, здесь мир стали, пороха и повседневной опасной и грязной работы, а потому воины должны точно знать, кто ты на самом деле, и чего от тебя ждать. Так или иначе, пора было начинать тащить службу.
Ротный капитан Вихров сначала неприязненно косился, кривил губы и тихо ворчал. Потом смирился. Поговорили за жизнь. Хитрый мужик, тёртый, но и я не промах. Не стал ему говорить о своих знаниях, увлечениях и возможностях, чтобы сразу не огрести ворох бессмысленных и никчемных общественных нагрузок. Короче, закосил под исполнительного, но бестолкового шпака, с которого и взять то нечего. И впрямь, на кой болт была нужна мне вся эта околослужебная бодяга, куда интереснее повозиться с танками.
В холостяцкой общаге я устроился вполне комфортно в одной комнате с молодым прапором. Истинно спартанская простота: койка, платяной шкаф, тумбочка, стол со стулом – стандартный инвентарный комплект служивого холостяка. Молчаливый прапор проявил разумное уважение и не напрягал, да и виделись мы редко. Сразу разузнав в общаге что почём, в целом я неплохо устроился. А, когда обнаружил, что при клубе пустует спортзал, я и вовсе почувствовал себя почти счастливым. Закорешиться с начальником клуба не составило труда, и уже через неделю я вовсю топтался на матах и тянул связки на шведской стенке.
Вполне понятно и оправданно начальство сперва опасалось допускать меня до взвода, приглядывалось. Приглядывался и я, тем более, что армейская жизнь оказалась сложной и во многом непонятной системой отношений, традиций, ритуалов, терминов, обязательных к применению. Согласно народной мудрости, коли назвался клизмой, полезай в задницу, вот и я старался соответствовать этой поговорке, погонам и должности. Не придумав ничего лучшего, первые дни я хвостом ходил за ротным, задавая кучу вопросов. Через месяц мне уже казалось, что я стал матёрым воякой, на самом деле на фоне размеренной и устоявшейся жизни танкового батальона я выглядел большой белой вороной.
Очередным хмурым утром, встретив Вихрова у казармы, я, как обычно, поплёлся за ним в канцелярию. Зашли в расположение первой и второй рот. Дневальный на тумбочке слегка встрепенулся, задумался и неуверенно проговорил:
– Э-э… Дежурный по роте на выход.
Вихров будто споткнулся и аж зашёлся от возмущения:
– Воин, ты чё охренел? Почему «Смирно!» не орёшь?
– Э-э, не понял.
– Я… кто?
– Командир первой роты.
– А, ты кто?
– Дневальный 2 роты.
– Здесь расположение каких рот?
– Первой и второй.
– Значит, должен орать «Смирно!», как непосредственному начальнику. Понял, болван.
– Вон оно ка-ак… А наш ротный в курсе?
– Конечно.
– Ну, не знаю… Мне никто не говорил, что вы главнее его.
– Боец, тебя что огорчить до невозможности, сукин ты сын!
– А, вы, тащ капитан, не пугайте, я и так в наряде. А дальше Амурской области только Чукотка, авось туда не сошлёте. Вы сперва меж собой договоритесь, кто над кем начальник, а мне всё равно, что орать.
Ротный буквально взбеленился, скрипнул зубами и потряс кулаком, сдерживаясь от затрещины, поскольку ротный-два капитан Паничевский терпеть не мог, когда трогают его подчинённых. Он предпочитал лупить их в каптёрке сам, регулярно, вдумчиво и со знанием дела.
– Нет, ну, ты видел идиота! И таким технику доверили. Тьфу, млять, – ротный, тихо матерясь, зашагал в сторону канцелярии.
– Товарищ капитан, а…, – я не успел закончить, Вихров резко повернулся:
– Слыш, лейтенант, а не пошёл бы ты… уставы учить. План боевой подготовки почитай. Ступай во взвод, делом займись.
Пожав плечами, я отправился заниматься делом, не очень представляя, что это такое и с какого боку к нему подступиться. На моё счастье в тот день батальоне случился ПХД. Парко-хозяйственный день. Короче, военные вылизывали и обслуживали технику. Вот эта работа как раз была по мне. Напялив в каптёрке комбез, я потопал в парк.
Однако едва добравшись до места, я лишний раз убедился, что этот день явно не задался. Только я шагнул в полумрак танкового бокса, как раздался сильный хлопок с короткой вспышкой. Нет ничего поганее, чем пожар в забитом боевыми машинами танковом боксе. От масштаба воображаемой картины происшествия у меня по спине пробежали мурашки. Я с разбега запрыгнул на броню и за ноги вытянул солдата из открытого слегка дымящегося моторного отсека. Тот втянул голову в плечи и ошалело моргал вытаращенными глазами на опалённой физиономии.
– Глаза целы? Видишь меня?
– Ага, вижу.
– Что ж ты, дурында, бензином мотор моешь. Разве можно.
– Да, я только протирал. Сухими тряпками дочиста не ототрёшь. Масло да грязь.
– Эт-то что тут происходит! – В бокс ворвался толстый лысый красномордый капитан. – А, ну-ка быстро все ко мне, мать-перемать. Лейтенант, новенький что ли? Ты что тут вытворяешь, мать-перемать!
Я спрыгнул вниз.
– Лейтенант Кравцов, разрешите доложить…
– Сейчас же подам рапорт, чуть всю технику не спалил. Я тебе покажу мать Кузьмы.
– Да, я только подошёл…
– Пришлют чёрте кого, мать-перемать, – с выражением брезгливого отвращения на пунцовой физиономии он выкатился из бокса и исчез за воротиной.
– Вы простите меня, тащ лейтенант, я, правда, не хотел, наверно кто-то чинарик бросил, – парень тёр покрасневшие глаза без ресниц и бровей и мял в руках засаленную пилотку.
– Быстро дуй в санчасть, пусть глаза проверят и лицо обработают. Скажешь, прислал лейтенант Кравцов. Я пока машиной займусь. Кстати, кто этот капитан?
– Так это ж зампотех Помидор… э-э-э… капитан Веселых.
– Всё, бегом в санчасть. Как фамилия?
– Младший сержант Воротынцев.
Парень убежал, а я осмотрелся. Как выяснилось, происшествие собрало немало зрителей, толпящихся в глубине бокса. Похоже, здесь собрались все работяги из ротного отсека: и молчаливые «гуси», и вертлявые «фазаны», и важные «старики». Бросив взгляд в толпу, я увидел и почувствовал целый спектр эмоций от сочувствия и любопытства, до циничной иронии и откровенного презрения. Из толпы послышались насмешки. Кто-то прикрикнул, и зеваки быстро разбрелись по машинам.
Я опять забрался на броню и сразу полез в раскрытый моторный отсек. Внимательно оглядел агрегаты и проводку, вроде всё нормально. Поднатужившись, я закрыл тяжеленные створки, прибрался и навёл порядок. Однако дырой дыру не заткнёшь, всё равно надо идти докладывать ротному о ЧП.
Необычно безлюдное расположение роты наполняла гробовая тишина, разрываемая доносящимся из канцелярии хриплым криком. Я подошёл к дневальному:
– Где Вихров?
– Леший его знает, убежал куда-то. Все смылись. Арков лютует. Не стоял бы на тумбе, я бы тоже смылся, – он шмыгнул носом и затравленно огляделся.
В канцелярии неистовствовал майор Арков, начальник штаба батальона и убеждённый хронический алкоголик. Как мне раньше поведал наш ротный, майор Арков редко появлялся в батальоне среди бела дня, предпочитая вечер, выходные или праздники. Из-за его привычки долго и больно тиранить первого встречного, завидев тощую долговязую фигуру начштаба, обычно прятались все живые существа, даже мыши и дежурный по роте.
Между тем за распахнутой дверью канцелярии разыгрывалась трагедия батальонного масштаба. На землистом лице сидящего за столом майора под опухшими красными глазами угрожающе шевелилась сизая слива носа. Перед ним стояли два сжавшихся солдатика. Они походили на загнанных в угол мышей, и если была бы малейшая возможность, то наверно постарались бы прошмыгнуть в щель под плинтусом.
– Значит, из санчасти вас придурков выписали. Жаль, что не сдохли, – Арков воткнул окурок в пепельницу. – Вам, долбо…бам, говорили, что антифриз яд?!
– Так точно.
– В журнале за это расписывались?
–Так точно.
– Так какого … выжрали?!!
– Все говорят, не пейте, мы и подумали – дефицит, значит обманывают.
– Тупорылые м…допереблуды, лучше бы водки нажрались!
– Так мы и за водку расписывались, что нельзя…
– Разпере…банные раздолбаи!! Если бы антифриз можно было пить, его давно бы офицеры с прапорами выжрали. Пошли на …, долбодятлы идиотические!! Тебе чего? – упёр в меня набрякшие сосудами бельма Арков.
– Я по поводу происшествия в парке.
– А, так это ты устроил? Прибегал уже зампотех, сообщил.
– Да, я только вошёл в бокс…
– Садись, пиши докладную, и иди.
– Куда?
– На… Куда хочешь.
Быстро написав цидульку, я вышел из казармы и нос к носу столкнулся с тремя ротными, стоящими справа от входа и шумно обсуждающими свои дела. Они разом повернулись и уставились на меня, я отдал честь и уже хотел обратиться к Вихрову, когда меня опередил ротный-два Паничевский. Его круглая наглая физиономия с жёлтыми выпуклыми глазами, и плотная фигура с неприлично толстыми ногами, на которые не лезли собранные гармошкой голенища сапог, совсем не соответствовали глубокому баритону. В батальоне он слыл острословом и любителем чёрного юмора. Паничевский подбоченился, уставился на меня и хмыкнул, скривив пухлые губы:
– Кстати, анекдот. В гарнизоне тревога. Летёха подходит к танку с глухого похмела. Заползает внутрь, втыкает ТПУ, морщится от головной боли и шепчет: «Э-э, как это… раздавай… нет… раздевай… нет, не то… разливай… ага, вспомнил – заводи!». Ха-ха-ха. Кстати, советую всем подальше зажигалки убрать, от греха, а то пироманов тут развелось.
