Kitabı oku: «Хроники Мастерграда. Книги 1-4», sayfa 20
А над полем боя все звучало дикое, первобытное, теряясь в степной дали:
– Асса!
Вечером во взводной палатке было тихо, но когда Александр заглянул туда, понял, что солдаты пьяны до изумления. Навстречу поднялся, покачиваясь, Раджабов.
– Простите, товарищ старший лейтенант… Вот в честь того, что выжили.
– Ничего, Теймур. Ничего… Никому слова не скажу, но, чтобы к подъему все были трезвые! Иначе собственными руками прибью. Тебя первого, запомни это, сержант. Ты знаешь, если я сказал, то так и будет.
Раджабов поверил, он знал взводного. Если пообещал, в лепешку разобьется, а выполнит.
Глава 10
Тот же день, второго июля 1689 года от рождества Христова, на другом конце огромного евразийского континента. В стольном городе русского царства Москве смутно и тягостно. Казалось, все по милой сердцу старине: благообразно и чинно. Стрельцы и старообрядцы после показательной казни князя Хованского с сыном Андреем, присмирели. Даже разбойнички, грабившие не только в дремучих лесах вокруг Москвы, но и в городе, после нескольких публичных казней «шалили» с опаской. Но что-то нехорошее и кровавое подспудно вызревало в удушливой атмосфере третьего Рима. Об этом украдкой шептались прожженные интриганы из боярской думы. Да что они! Это тайком обсуждала вся Москва. Оба царя: и Иван и Петр вошли в возраст и в полную силу. Младшему: Петру, незадолго до этого – 30 мая – исполнилось семнадцать. По настоянию матери он женился на Евдокии Лопухиной, девке из захудалого, но многочисленного и горластого дворянского рода и по обычаю стал совершеннолетним. Формальных поводов для регентства над малолетними царями у Софьи Алексеевны не осталось, но она продолжала, к великому неудовольствию царя Петра, цепко удерживать в маленьких женских ладошках бразды правления русским государством, и стрелецкие начальники с приказными чинами ей подчинялись. Царь Петр жаждал власти и настаивал на своих правах, но безуспешно. Отдавать власть, возвращаться к Домострою и закрываться на женской половине царских хором Софья не желала. Судьба царской дочери, у которой два пути: в монастырь или угаснуть безвестно на женской половине дворца, ее категорически не устраивала. Назревало неизбежное противостояние. Кремль и двор Петра в Преображенском, не без оснований подозревая друг друга в намерении разрешить противостояние силовым, кровавым путем, готовились к неизбежному столкновению.
Горячее летнее солнце с любопытством заглядывало сквозь частые стекла окошечек в маленькую кремлевскую светлицу, жарило разноцветными лучами. Сюда допускались только избранные. В воздухе плыли ароматы засушенных трав. В дальнем углу изразцовая с лежанками русская печь. У одной стены – громада напольных часов, медленно вертится расписанный розами циферблат. Рядом длинная лавка. В красном углу потемневшие лики смотрят с икон, перед ними еле теплится неугасимый огонек лампадки. Напротив книжный шкапчик. Книги истрепаны, видно, что ими пользуются постоянно. Все по московской старине.
У стола, покрытого белоснежным холстом, на изящном, венецианской работы стуле сидела царевна Софья, глаза полузакрыты, недавно вернулась с обедни, устала. Только и успела перекусить наскоро. Но она не спит, внимательно слушает стоящего напротив стола окольничего Федора Леонтьевича Шакловитого, молодого красавца, убежденного сторонника и фаворита царевны. За семь лет регентства Софья постарела, подурнела. Думы, беспокойства и тревоги оставили заметный след на когда-то красивом и юном лице, но одевалась царевна по-прежнему пышно, словно девица.
– Есть еще, матушка, – окольничий поднял на царевну умный и холодный взгляд. После князя Василия Голицына, которого сплетники почитали за любовника царевны, он набрал наибольшую силу при московском дворе. Дождавшись едва заметного кивка, продолжил важно читать присылаемые на царевнино решение челобитные и письма:
– Жалоба на воеводу боярина Никиту Ивановича Примакова-Ростовского от купцов Астраханских. Торговлю разоряет поборами в собственный карман. Мзду берет со струга по алтыну, а с воза по шести копеек. Купца Ивашку Борзова безвинно томил в чулане, от чего тот помер. И еще грозит: коли станут жаловаться, всех купцов астраханских разорить.
– Воруют, – глаза царевны открылись, по-бабьи подперев голову рукой, прошептала, – да будут ли пределы алчности боярской?
С каждым словом все больше мрачнела, тяжело, по-мужичьи глядя на фаворита.
– Матушка, не велика шишка боярин Никита Иванович, а трогать нельзя. Царь Петр вошел в возраст, аки лев алчущий, добычи рыкает и требует власти. Пока нас поддерживают и Дума, и войско, а начнешь против шерсти бояр гладить? Мигом перебегут в Преображенское!
Лицо Софьи посерело, ноздри раздулись:
– Милославское семя голову подняло! Забыли стрелецкий бунт! Того и гляди меня попросят от правления!
Женская рука подняла лежавший на столе зачитанный томик библии, нерешительно подержала в руке и вновь положила назад. После неудачного крымского похода скрытое недовольство правлением Софьи среди высшей аристократии и дворянства только усилилось. Задевать их стало откровенно боязно. Отвернувшись к стене, так не видно лица, царевна сказала глухо:
– По челобитной отдать на приговор Думы… – голос осекся.
– Хорошо, матушка, – участливо глянув на царевну, Шакловитый склонил голову.
– Если что есть важное, давай своими словами. Остальное потом, устала я!
Молодой стольник, белозубо улыбнувшись и, отложив грамотки на стол, посерьезнел, продолжил после небольшой паузы:
– Есть дело важное… Письмецо от Строганова Григория Дмитриевича. На границе с киргизцами появился из ниоткуда город великий. Говорят, промышлением божьим он перенесся из 2011 года от Рождества Христова в наши времена, – сказал с удивлением. Повернулся к иконам, привычно и мелко перекрестился.
– Охти мне! – Софья прижала руки к пышной, но висячей, как у рожавших женщин груди, взглянула на фаворита с удивлением, тонкие дуги выщипанных в ниточку бровей поднялись домиком, в глазах непонимание:
– Да может ли такое быть?
– Промышлением божьим и не такое возможно, только бы Господь, – стольник поднял глаза вверх, – восхотел этого.
Царевна ожила, бледные щеки заалели, в глазах зажглись искры неподдельного интереса.
– И какие дива у них есть?
– Сказывают, что привезли они для торговли в Орел-городок кузнечную рухлядь, искусно сработанные топоры, пилы и лопаты железные. Еще зеркала не хуже веницийских и искусно сработанные шкафы холодильные, что в них не положишь, стоит долго, словно в погребе со льдом.
– Ишь ты, – царевна восторженно выдохнула, глаза ее горели восторгом, словно у ребенка, услышавшего чудесную сказку. Город дивный из-за тридевяти земель, полный диковинок…
– А живет там кто?
– Люди православные, говорят по-русски, но немного чудно, но не это самое важное! – стольник остановился, ожидая реакцию всесильной правительницы Русского царства.
Дождавшись заинтересованного взгляда царевны, тонко и немного злобно усмехнувшись, продолжил:
– Пришла мне такая мысль. Делают пришельцы хитрого устройства мушкеты, стреляющие на версту и более. Сказывают оные, в любую цель попадают точно. А Петр ходит по Коломенскому без опаски, да и кто сможет что понять, если за версту кто выстрелит в него?
Глаза царевны сузились, она размышляла. Взгляд Софьи скользнул по красному углу. Аскетичный лик Христа с почерневшей от времени иконы кротко и укоризненно смотрел на царевну. Отвернулась. Зло конечно, но куда царям без него? Чай вымолит прощение божье. Глубоко и печально вздохнула. Ох грехи наши тяжкие! А ведь вправду никто не поймет, кто убил Милославское семя. Один выстрел, и она навсегда избавится от волчонка, Иван болен и кроток, проблем не принесет. С другой стороны, скоро узнают, что дальнобойные мушкеты есть только у пришельцев. Значит, и вину за убийство, если что, будет легко на них свалить! Решено, отправить к пришельцам подсылов с заданием любой ценой нанять стрельца искусного и привести в Москву. А там посмотрим, что это за мушкеты, и что за людишки появились на окраине уральской.
Софья взглянула на фаворита, тот преданно смотрел на повелительницу.
Молча поманив стольника к себе, царевна, обдавая пылающим дыханием, зашептала советнику на ухо…
Из писанного по латыни письма французского военного инженера Галларта, адресованного в королевство Польское в Варшаву:
… А еще брат Вуйчик, спешу проинформировать вас о доподлинном и преудивительном случае. Известные вам купцы Строгановы донесли в царскую канцелярию, что на Урале неведомо откуда появился город. Живут там искусные мастера, владеющие секретом изготовления больших зеркал. Ежели сие правда, то это серьезная угроза европейской негоциации и интересам наших друзей с острова Мурано. Город сей населен такими-же moskovit, как и остальная Russie, но жители его не подчиняются Tsar. А еще донесли престранные слухи, якобы есть у них летающие корабли, что, несомненно, полная глупость, ибо даже в просвещенных странах таковых не имеется. По своей природной склонности ко злу moskovit пытаются обмануть просвещенные народы, о чем душа моя скорбит, видя столь низкое падение нравов столь близко к Европе. Тем не менее город сей представляет интерес и посему прошу вас спросить брата провинциала, как следует мне поступить.
За сим молю Господа, чтобы он поддерживал вас, брат Вуйчик, своей святой охраной.
Провинциал – руководитель ордена иезуитов в пределах определенной территории, образующей провинцию.
Словно круги после упавшего в воду камня множились события, меняющие мир конца семнадцатого века, переделывающее самим фактом появления города попаданцев.
***
В комнате отдыха Иван Савелович мирно попивал чаек с медом. А почему бы не отдохнуть, если строительная лихорадка и штурмовщина ввода в работу экспериментальной мартеновской печи и первых плавок, уже закончились? Дверь распахнулась, в комнату юркнул только устроившийся на работу после кратких курсов парень. Савелович знал только имя: Сашок.
– Главный инженер зовет в цех, срочно, – крикнул заполошно, шмыгнул вечно красным носом и, не дожидаясь ответа, выскочил в дверь, громко хлопнув.
«От блин, балаболы! Опять без меня не могут! Даже чай спокойно не дадут попить!», – проворчал про себя Иван Савелович, но в то же время с некоторой гордостью. Не торопясь, допил чай и направился в цех.
У ощутимо пыхающего жаром ковша стоял взъерошенный главный инженер в окружении всех имевших опыт в металлургии «аксакалов».
– Все вроде? – не дожидаясь ответа, заговорил нервно и дергано, – Прозевали козла (остаток металла, застывший в объеме печи или ковша)! Черт! А плавку задерживать никак нельзя! Что делать будем?
Он замолчал и с выжидательным выражением лица посмотрел на старых, опытных металлургов. Сам главный инженер, хотя и имел высшее образование, но в сфере, далекой от металлургии, и сейчас осваивал азы профессии. Впрочем, не один он здесь такой, большинство рабочих и инженеров экспериментального цеха впервые познакомились с мартеновской печью вживую, а не на экране телевизора, только после Переноса. Кадровых металлургов в городе раз два и обчелся.
«Аксакалы» заскребли в затылках. Иван Савелович первым нарушил молчание.
– Козел значит… это плохо, но не смертельно. Можно его и вручную сбить!
– Сдурел Савелович? – главный инженер отрицательно покачал головой, – Ковш – раскаленный, а ждать пока остынет нет времени. Директор сказал, что хотите делайте, но, чтобы вторую плавку сегодня начали!
– Не сомневайтесь, Александр Петрович, не впервой! – Иван Савелович немного снисходительно улыбнулся, – Вот смотрите, остудим ковш водой и пробьем вручную выпускное отверстие!
Он с надеждой посмотрел на «аксакалов» – ну не могут не знать о таком «фокусе».
– Да, это возможно! – «аксакалы» дружно загомонили и, главный инженер нехотя согласился. А Савелович, как предложивший рискованную операцию, сам и вызвался ее исполнить.
К ковшу для охлаждения подвели шланги со сжатым воздухом и водой. Тугая струя ударила во внутренности, в ответ повалили непроницаемые клубы пара, словно из извергающегося вулкана, заволокли цех ощутимо горячим туманом. Спустя несколько минут раскаленный докрасна огнеупорный кирпич внутренностей ковша потемнел, вулкан просто парил, а не яростно извергался. И, хотя жар оставался внутри кирпичей, времени дожидаться полного охлаждения не оставалось, через час – плавка.
Иван Савелович надел валенки, суконную спецовку, войлочную шляпу, рукавицы и защитные очки, бросил во внутренности исходящего паром, словно баня, ковша, лестницу. Улыбнулся ободряюще собравшейся около ковша молчаливой толпе и спустился в огненные внутренности ковша, словно в Преисподнюю.
Шипели струи сжатого воздуха, сбивая жар внутри.
«Дын – дын – дын!» – гулкие удары лома были хорошо слышны по всему цеху.
За один заход сбить козла не удалось. Иван Савелович вылез наружу, лицо багровое, как льющийся из ковша металл. С жадностью выпил две кружки холодного, аж зубы ломит, поспешно поданного кваса, отдуваясь, устало присел на скамейке у стены. Потом вылил на себя два ведра воды и снова залез в ковш. И опять: «Дын-дын-дын». До плавки оставалось немного более получаса, когда, с дымящейся спиной, багровым лицом и с обугленными краями спецовки, вылез наружу.
– Говорил, сделаю и сделал! – прохрипел пересохшим горлом Иван Савелович нетерпеливо переминающемуся главному инженеру и, пошатываясь, направился в комнату отдыха.
До конца смены оставался час, когда Иван Савелович, постучался и зашел в кабинет Александра Петровича. Попросил разрешения взять на завтра выходной, чтобы забирать из больницы жену. Главного инженера снова горячо пожал старому металлургу руку и разрешил два дня выходных. Вернувшись после вечерней поездки в больницу, Иван Савелович до ночи убирался в квартире: мыл, пылесосил и стирал накопившееся грязное белье. Жена была чистюля и не терпела беспорядок.
Утром – третьего июля, Иван Савелович вышел из подъезда гораздо поздже обычного, яркое после полутьмы солнце, на густо-синем небе, ударило по глазам, и он на миг зажмурился. День обещал быть хорошим. Южноуральские пичуги, невидимые под защитой веток и листьев, звонко выводили рулады. Мужчина широко улыбнулся. Настроение у него таким же солнечное, как утро. На улице никого, только соседка этажом ниже, сухая, словно вобла, пенсионерка Светлана Яковлевна, занимала излюбленный боевой пост у подъезда на выцветшей скамейке. Кое-кто называл ее большой сплетницей, но сама себя она считала слегка любопытной и чуткой, неравнодушной к людским проблемам женщиной.
Женщина всплеснула руками:
– Утро доброе, соседушка! – сказала с некоторым удивлением. Голос грубоватый, почти мужской.
– Доброе, – мужчина с некоторой досадой кивнул. Сплетницу он не любил.
Машина стояла у подъезда – Иван Савелович пригнал ее вчера вечером. За время после Переноса автомобиль оснастился уродливой нашлепкой газогенератора. На реконструкцию «ласточки» мужчина решился скрипя сердцем, но иных способов оставить ее в строю не было. Открыв топку газогенератора, Иван Савелович щелкнул зажигалкой на древесном спирту. Огонь стремительно побежал по заранее заготовленным щепкам. Из багажника вытащил несколько хорошо высушенных дровишек и подкинул в задымившуюся топку. Оставалось подождать минут двадцать, прежде чем автомобиль сможет начать движение. Заглянув в салон, и убрал с заднего сидения ящик с водительским инструментом в багажник.
Захотелось курить, сглотнув тягучую слюну, досадливо махнул рукой. Сигареты в магазинах давно закончились, а массовое появление деревенского самосада, не говоря о американском табаке, ожидалось не раньше, чем через несколько лет. Приходилось терпеть. На рынке из-под полы куревом еще торговали, но просили за него уж совсем дикие цены. А эрзац-сигареты с начинкой из пропитанных никотином капустных листьев просто гадость. В первое время у Ивана Савеловича болела и кружилась голова – синдром курильщика, но постепенно привык обходиться без курева. Присев на скамейку напротив соседки, откинулся на спинку, поглаживая до синевы выбритый подбородок.
Светлана Яковлевна окинула мужчину пытливым взглядом, поерзала на скамейке, потом, не выдержав пытки любопытством, спросила вкрадчиво:
– Ты это, Иван Савелович, на работу то не опоздаешь? Директора, едрит их, лютуют! Ох уж лютуют. Тут давеча Риммкиного мужа, ну ты его знаешь, он из первого подъезда…
Иван Савелович перебил:
– Отпросился я на сегодня, за Аннушкой поеду. Забирать. Выписывают ее сегодня из больницы.
– Вот и молодцы, молодцы, – пенсионерка торопливо закивала головой в цветастом платке, – а я вся такая жду, жду, когда соседка из больнички приедет! Почитай месяца два уже, как сердечная в больничке? Тут любая, даже животная сочувствовать будет!
Настроение у Ивана Савеловича было прекрасное и он, вопреки обыкновению, не прервал разговор. Они обсудили дефициты и сошлись на мнении, что в последнее время с продуктами стало чуток получше. Полки магазинов и городской базар заполнились привычными овощами и фруктами, яйцами, и курятиной от птицефабрики.
Иван Савелович осторожно прикоснулся к стенке газогенератора. Горячий – похоже можно ехать. Попрощавшись со словоохотливой соседкой, сходил домой и вернулся с собакой на поводке. Пес привычно забрался на задние сидение, а Иван Савелович, поправил кобуру и сел за руль. Среди горожан после разрешения свободной продажи оружия стало модно носить его постоянно. В основном покупали короткоствольный огнестрел, любители экзотики приобретали казачьи шашки и сабли. Иван Савелович, хотя и не был склонен следовать модным веяниям, после того, как едва не потерял супругу, предпочитал повсюду носить револьвер.
Автомобиль тронулся, покатил по омытой ночным дождем улице.
В больницу Иван Савелович успел почти вовремя, часы показывали две минуты одиннадцатого – задержался на автомобильном переезде. Пришлось ждать пока проедет поезд. Ежедневно, утром и вечером, эшелон с бронеплатформой и длинной вереницей открытых вагонов, доверху наполненных жирно сверкающим на солнце углем, проходил в сторону электростанции.
Мужчина быстрым шагом заскочил в приемный покой, в руке – трехлитровая пластиковая канистра – после Переноса немалая ценность. Больница встретила до боли знакомыми запахами: карболки и еще чего-то столь-же неприятного. На облупленной, ядовито-зеленой стене оптимистичный плакат: «Куришь, пьешь? Быстро умрешь!» Жена, уже не в больничном халате, а в повседневных джинсах и блузке, поджидала на скамейке у входа и нервно теребила на пальце обручальное кольцо. На полу – пухлый пакет с немудреными больничными пожитками.
Болезненно-желтое лицо женщины, с поджатыми губами, при виде мужа расцвело улыбкой облегчения, напомнившей мужчине ее такой, какой она была четверть века тому назад. Сердце защемило… Поднялась, сухие губы ткнулись в мужскую, тщательно побритую и, пахнущую одеколоном щеку.
– Подожди здесь, я сейчас, – торопливо шепнула и нырнула куда-то внутрь больницы.
Иван Савелович терпеливо вздохнул, усевшись на скамейку, приготовился к ожиданию. Жена появилась спустя пару минут в сопровождении невысокого мужчины в белом, изрядно мятом халате, из нагрудного кармана его торчал краешек какого-то медицинского приспособления. Юрий Соломонович, с намечающимся брюшком, крупным сизым носом и грустными глазами навыкат, в которых собралась вся скорбь иудейского народа, считался одним из лучших хирургов в железнодорожной больнице и лечил женщину после перевода из реанимации. Стрела задела толстый кишечник, что привело к осложнениям – перитониту и сепсису и только благодаря тому, что ее так быстро доставили в больницу, она выжила. К тому же поначалу антибиотиков хватало на всех больных. И все же несмотря на все усилия докторов, женщина пролежала на больничной койке больше двух месяцев.
Хирург вальяжно подошел к супругу пациентки. Торопливо поднявшись, Иван Савелович пожал вяловатую руку. Доктора он искренне уважал за профессионализм и искреннюю заботу о пациентах.
– Здравствуйте, здравствуйте! – доктор немного пожевал губу, словно в задумчивости, – Ну что же, забирайте и больше не подставляйте супругу под стрелы. Лишние пациенты больнице не нужны! Хорошо? – продолжил с легкой иронией.
– Юрий Соломонович! – мужчина всплеснул руками и заалел, – Кто же знал, что нарвемся на этого… – на секунду замер, подбирая не матерные слова.
Доктор вяло погрозил пальцем.
– Обойдемся без ненормативной лексики. Все я знаю, вы берегите жену. Она большая умница и, главное, боролась за жизнь. Как говориться, если пациент хочет жить, то медицина бессильна, – доктор болезненно улыбнулся.
Многим, слишком многим он не смог помочь. Антибиотики и другие лекарства их двадцать первого века закончились и слишком часто он был бессилен.
Потом доктор одобрительно посмотрел на женщину, та запунцевело и потупила глаза.
– Милочка, не забудьте: диета и дробное питание! –доктор коснулся плеча бывшей пациентки теплой, дружеской ладонью.
– Я поняла, Юрий Соломонович, – женщина с серьезным видом кивнула и принялась наматывать на палец прядь отросших за время лечения волос, аккуратно разделенных белой ниткой пробора на два коричневых полукруга.
– И купите, голубчик, жене компрессионные чулки. Она больше двух месяцев в больнице пролежала, – доктор перевел строгий взгляд выпуклых глаз на Ивана Савеловича.
– Хорошо, Юрий Соломонович, – мужчина наклонил голову, – Доктор, я так благодарен за жену. Если бы не вы… Словом, это вам, – протянул канистру хирургу, содержимое тяжело плеснулось.
– Что это?
– Первак, хороший. Не побрезгуйте!
Выцветшие губы женщины сжались в тонкую ниточку, острый локоток незаметно ткнул мужа в бок. Савелович охнул, а доктор заметно повеселел.
– Мужики сказали хороший, – мужчина обернулся к жене и стрельнул на нее опасливым взглядом, – сам не пробовал.
– Да я вас умоляю, разве доктора не люди? – врач довольно хохотнул и заграбастал канистру, – Спасибо, спасибо… Алкоголь для хирурга лучший антисептик и антибиотик. И ранку промыть, и употребить, опять же внутренне.
По дороге домой Анна не отрывала взгляда от пейзажа за окном, рука то гладила мягкую шерсть домашнего любимца, то теребила обручальное кольцо. Пес, при виде потерянной хозяйки, словно сошел с ума. Прыжки, повизгивания. Большой, красный язык пса обслюнявил лицо. Наконец пес немного успокоился и прочно оккупировал колени хозяйки. Так, по мнению Жука, он не позволит ей снова исчезнуть.
Успокоительно жужжал двигатель автомобиля, муж негромко рассказывал о делах. Порывы влажного ветра доносили с окраин заполошный петушиный крик и далекие людские голоса. Стоило закрыть глаза и чудилось, что вокруг привычный город, как до Переноса.
Но если открыть их, наваждение рассеивалось.
Знакомый до последнего дома город изменился. Телевизор, который супруга смотрела в больнице, не давал понять масштаб произошедших перемен. Вроде все те же, окруженные глухими заборами одноэтажные дома частного сектора и панельные пятиэтажки, дороги и трубы электростанции на горизонте, но впечатление город производил совсем другое. Стал собранее и суровее. Словно досужий гуляка, переодевшийся в строгую военную форму. Прежде всего бросилось в глаза отсутствие праздношатающихся. Разгар рабочего дня и на улицах только старики и дети, да вооруженные патрули полиции с военными, да брели, склонившись под тяжестью ведра или канистры, по широким улицам домой горожане. Машин, особенно легковых, на дорогах меньше, большинство изуродовано таким же горбом газогенератора, как у мужниных жигулей. Недлинные очереди, в основном из подростков, у свежевырытых колодцев и машин-водовозок, благо водоносные слои с качественной водой залегали неглубоко. Реагенты для очистки воды давно закончились, и, хотя ее обеззараживали перед подачей в водопроводную сеть, благо добычу хлора путем электролиза раствора поваренной соли сумели наладить, в пищу и для питья не употребляли.
Прошло четверть часа, скрипнули тормоза, машина затормозила у подъезда родной пятиэтажки. Иван Савелович торопливо выскочил, открыл перед женой дверь. На улице чисто и безлюдно и даже пахло по-иному чем до Переноса: сгоревшим углем и антоновскими яблоками, которых уродилось неисчислимая сила.
Светлана Яковлевна, на «боевом» посту у подъезда при виде живой-здоровой соседки всплеснула руками и, словно молодуха, подскочила со скамейки.
– Едрит-колотить! Аннушка! С выздоровлением! – воскликнула искренне, по старушечьим щекам потянулись мокрые дорожки слезинок. Широкой, мужской походкой подошла, обняла, хотя раньше женщины не были особо близки.
Спустя пару минут за счастливыми супругами хлопнула дверь подъезда.
