Kitabı oku: «Планета Арес. Прибытие», sayfa 3
Большая часть приверженцев Троцкого существовала за счет родителей, на положении великовозрастных нахлебников и большинство ковчеговцев презирало их как лодырей никчемных, но безвредных. Юридически, раз они не работали, то были детьми, поэтому им не подчинялись роботы, за исключением домашних, не выполняли заказы дубликаторы а с общественных складов они могли заказать только еду. А везде и всюду паразит ненавидит жертву, прекрасно понимая на уровне первичных рефлексов: без жертвы, ему – паразиту, крышка. И чувство собственной зависимости и ничтожности, опирающееся на инстинкт самосохранения, заставляло атаковать жертву. Но как это сделать по отношению к человеку, если это идет против глубинных инстинктов? Пытаясь обмануть природу, паразит расчеловечивает жертву – представляет в виде некой сущности, не относящейся к человеческому виду, в отношении которого все применимо: оскорблять, изгонять, издеваться и в конце концов убивать.
– Наши противники давным-давно превратились в эксплуататоров, – Троцкий почти захлебывался словами, – Мало того, что наших предков запихали в «Ковчег», тут хоть они были добровольцами, но вот нас, нас никто и не спрашивал! И я спрашиваю, почему? Почему ограничивают свободную волю, свободный выбор свободного человека? Мало того, диктуют сколько иметь детей, работать или не работать, это разрешено, а это запрещено. Скоро эксплуататоры будут диктовать, жить нам или умереть!
Троцкий остановился, внимательно посмотрел на почитателей. Глаза фанатично горят – верят! Как они смешны, людишки – покажешь сладкий кусочек, идейку, поманишь и они, как сомнамбулы, бредут за тобой.
– Наверное, кому-то кажется, что эти фашистские порядки будут существовать вечно, что нас всего сотня, а пчелок десять тысяч, и мы ничего не можем сделать. Я утверждаю, что все не так! Со мной молодежь, значит, за нами будущее! Вы молодежь – лучшая часть экипажа! Мои юноши и девушки в кожаных куртках – это будущее человечество, которое построит себе новый дом в системе звезды Глизе 581!
Троцкий разглядывал внимавшую толпу и буквально купался в славе и почитании.
Мир делился на тех, кто способен на ПОСТУПОК ради высшей цели и всех остальных. И цель эта – власть! Ради нее оправдано все: манипуляция людьми, ложь и даже убийства! Он – способен на ПОСТУПОК и, поэтому он не никакой не Хулио Иванович Айдингер – он избранный, он – Троцкий. Он неизмеримо выше всех людишек: и пчелок, и последователей. Он таким родился и его предназначение рано ли поздно править «Ковчегом»!
А удел людишек – послушно выполнять волю способного на ПОСТУПОК.
Наэлектризованная атмосфера сгущалась. Во вздувшихся венах Насти стремительно колотился пульс. С детства ее привлекали книги и фильмы, где героинями оказывались женщины, отважные, сильные и решительные, переживающие необыкновенные приключения. Она мечтала быть готовой к ним, к острым ситуациям и бурным страстям. Ей было душно в неизменной атмосфере «Ковчега» – где все регламентировано, даже праздники. А она хотела быть свободной! Абсолютно свободной! Хотела нового, светлого, за что не жалко отдать жизнь! Чтобы все были свободны и счастливы! Она мечтала облагодетельствовать весь мир.
– Они хотят скованное фашистской тиранией общество, – выкрикнул в толпу оратор и вновь рубанул воздух ладонью, – а моя, наша цель – абсолютная свобода!
– Моя и ваша цель – очистить жизнь от зла и неправды, чтобы грядущие поколения могли наслаждаться ею!
– Долой эксплуататоров! Долой Совет корабля! Да здравствует революция!
– Ура, друзья!
– Ура – подхватила толпа, грохот одобрительных криков достиг последней степени напряжения. Взгляд Троцкого на миг остановился на Насте. Неотразимая красавица. Просто неотразимая… в недалеком будущем. Еще годик на окончательное формирование фигуры и появления немного большей плавности в движениях, и вот тогда… тогда все, мало кто сможет уйти невредимым из-под действия «чар Цирцеи», превращающих даже самых здравомыслящих мужчин если не в свиней, то в полуразумных созданий с мозгом, промытым до кристальной чистоты потоком тестостерона. Жаль, жаль, но не стоит терять наработанный имидж революционера, ничем мирским не интересующегося. Все потом, потом, когда завоюет власть…
Настя изо всех сил орала вместе с соратниками. Иногда она задумалась почему люди так слепы? Почему не видят, что Троцкий несет им свободу и всеобщее счастье? Такие правильные, аж противно… И ей стало жалко их.
Девушка вспомнила давний эпизод с повешенным щенком и содрогнулась и, одновременно восхитилась вождем – товарищи по партии объяснили, что вождь тренировал волю. Она даже сама пыталась повторить его подвиг, но не смогла – до слез жалко щенка. А он смог! Он настоящий революционер и герой!
Глава 3
По потолку тамбура хаотично перекатывались светлые пятна – солнечные блики, отраженные волнами. Алексей повернул ручку стеклянной двери, нажал ладонью на полотно, в другой руке – пляжная сумка. Встречный порыв ветра толкнул, едва не заставил попятиться. Одуряюще пахнуло морской солью и обсыхающими литоралями бурых водорослей. Шибануло тридцатиградусной жарой и на миг показалось, что очутился в предбаннике. В искусственном климате «Ковчега» в большинстве отсеков и пещер поддерживалась, оптимальная для человека температура – 21 градус. Контраст – потрясающий.
Улыбнулся и, снова нажав на дверь, вышел из стилизованной под каменный домик раздевалки на берег Моря. Именно так, с большой буквы ковчеговцы называли огромную пещеру с резервным запасом воды, ее заодно использовали как зону отдыха.
Яростное солнце ударило по глазам, опалило кожу, на миг опустил взгляд. Постоял несколько секунд, обводя прищуренным взглядом тихо плещущееся Море впереди, в изумрудных водах качался на волнах отраженный диск солнца; из воды торчали десятки голов в шапочках и без. Накатывал мерный гул прибоя. Сразу за белопенной линией прибоя раскачивались на ветру, в хаотичном беспорядке вонзаясь в бездонное, без единого облачка, бирюзовое небо сочно-зеленые верхушки тропических пальм. И от горизонта до горизонта – белоснежный пляж, в разноцветных шезлонгах с загорелыми мужчинами и женщинами, едва прикрытыми ленточками бикини. Что-то ритмичное, но удивительно приятное доносилось из спрятавшейся в тени тропической зелени кафешки: тонкое пение флейты, шелест гитарных струн, пронзительное пение саксофона. Справа на берегу с кистью в руках перед мольбертом застыл художник.
Громко и глумливо крича, над водой пролетела чайка. Ветер сносил птицу, и в стремительном полете она летела, накренившись и мелькая грязно-белым брюхом. Снизилась. Нырнула в воду, выхватывая зазевавшуюся рыбешку. В ста метрах дальше, у невидимых стен пещеры, где Море замещалось голографической картинкой, покачивались лодки с рыбаками.
Море было прекрасно. Он любил его. За что?
За красоту, величие, тайну, за радость, которую оно дает. За то, что кровь, перегоняемая беспокойным сердцем, сродни ему – такая же соленая! И то, что небо – голографическая обманка, а пляж с Морем тянется от силы на триста метров – остальное голографическая иллюзия, было неважно и не меняло отношение к Морю.
Он прошел пару шагов, ноги по щиколотку тонули в чистейшем, белоснежном песке, будто в толстой пуховой перине.
– Алеша! Ну наконец то! – повернулся на девичий голос и прищурился от бьющего в глаза солнца.
Настя сидела, привычно держа спину выпрямленной, в десятке шагов от раздевалки, в плетенном кресле. Поднялась. В небрежно наброшенной на плечи светлой блузке из тонкого шелка, выгодно подчеркивающей фигуру, она выглядела великолепно. Ветер мягко трепал пышную гриву золотисто-рыжих волос. Будто специально показывала себя во всей красе, чертовка! Чуть отведя вбок умопомрачительной формы бедро, едва прикрытое полоской белоснежного бикини, помахала рукой. Девушка была взволнована. Это безошибочно читалось по сжатым резко очерченным губам, упрямо наклоненной голове и настороженному взгляду удлиненных, тревожных глаз.
Дыхание сперло от красоты. Не холодного совершенства, какое проходили на уроках искусства, а удивительной, манящей силы, отстраняющей мужской разум от управления собственным телом. Алексею захотелось провести ладонью по манящей ложбинке девичей спины, по крутым бедрам, по пронизанным солнечным светом золотым волосам. Пришлось пинками разбудить полупарализованную волю, заставить вцепиться в мышцы. Настя ему всегда нравилась, еще с школы третьего цикла. Но начали они встречаться только когда он поступил в Высшую школу. Им было хорошо вдвоем, но сделать предложение он так и не решился.
Он улыбнулся и направился к девушке.
Настя с тайной радостью отметила тот неравнодушный взгляд, которым парень скользнул по ее фигуре. По молодости лет и недостатку опыта она еще не знала, что подобные взгляды мужчин не всегда выражают то, о чем она думала.
Внезапно какое-то движение сбоку привлекло внимание Алексея. Повернул голову: чайка на песке, клевавшая тушку крупной рыбины, впилась безжизненным взглядом в глаза. Несмотря на жару, бросило в холод.
На ходу достал из сумки нежно-розовые гладиолусы, подошел и выразительно округлил глаза. Наклонился. Губы юноши ткнулись в подставленную щечку, а перед нескромным взглядом промелькнул выглянувший из-под «чашек» бюстгалтера участок молочно-белой кожи, заставив сердце на миг остановиться.
– Настенька! Сражен твоею неземною красотой! – широко развел руки, – Ничего ослепительнее в жизни не видел последние двадцать лет, то есть всю жизнь! Это тебе! улыбаясь, протянул букет, – Сам вырастил на нашем участке!
– Льстец! Это мне? – девушка немного оттаяла и поднесла цветы к лицу, зеленые – колдовские глаза заблестели, понюхала, очаровательно сморщив носик. На губах расцвела неуверенная улыбка, – Красивые, спасибо.
Алексей, улыбнувшись в ответ на ее улыбку, склонил голову:
– Просто ценитель прекрасного и твой покорный влюбленный.
– Тогда цени… покорный…
– С Женским праздником тебя, Настенька! Любви и мужа любимого! Надеюсь – меня. Как прошли соревнования?
На ежегодном, отмечаемом ранней весной, Женском празднике чествовали Матерей и всех женщин. Девушки соревновались на конкурсе красоты, в танцах и гимнастике. Настя долго искала себя в жизни, а потому то увлечения наукой, то попытки найти себя в музыке. Живопись, гимнастика и экстремальный спорт, иные метания… Нормальное, в общем, дело, многие через это проходили, пытаясь найти то, что действительно вызовет отклик в душе пока не вернулась к тому, с чего начинала. К танцам.
– А… неважно, третье место. – Лицо девушки приобрело задумчивое выражение, она отвела опечаленный взгляд и устремила в сверкающую морскую даль.
– Поздравляю Настенька!
В ее памяти всплыли утренние события.
В голове шумело от волнения. И густая толпа вокруг: мужчины и женщины, старики и дети в разноцветных масках и карнавальных костюмах– двух одинаковых не было, тоже шумели: смеялись, пускали шутихи. Люди подпевали летящей над толпой мелодии и танцевали. Это был всеобщий праздник, всеобщее бесшабашное веселие. Голографическое небо, немного затемненное, словно вечером, когда солнце уже уткнулось в горизонт, но ночь еще не овладела миром, полыхало в холодном буйстве красок: розовые, сиреневые, желтые сполохи, раскрашивали в яркие цвета струи фонтана, украшенного каменными изваяниями фантастических зверей.
Бойкая девушка в пышном платье, проносясь мимо, сунула в руки яблоки и пакет карамелек, весело крикнула что-то и растаяла в толпе, оставив после себя острый и свежий аромат карнавала.
На пятачке посредине толпы под неистово-стремительную музыку кружилась девушка в черном трико, отороченном красными кружевами. Танцевали не только ноги и руки – все тело отвечало на пламенную музыку не менее жарким дыханием танца и жизни. Движения стремительные, как у пантеры – танцовщица успевала ответить на каждую ноту и, одновременно нежные и хищные. Нежные от плавности движений и гибкости тела, а хищные от резких поворотов и ежесекундно меняющихся поз, в которые «перетекало» гибкое тело. Какая молодец – подумала Настя с невольным уважением и завистью.
Девушка замерла и, повинуясь ей, музыка смолкла. Поклонилась, и толпа взорвалась бурными овациями.
– Следующий участник: Анастасия Лурия, – провозгласил невидимый ведущий соревнований. Настя гордо вскинула подбородок и отправилась на танцевальный пяточек. По пути бросила взгляд на табло. Результаты предыдущей участницы были высоки, очень высоки! Прикусила губку. Только не показывать, что огорчена. Только не показывать!
Музыка, с необычным ритмом, резким, диковатым, со сменой дробных и затяжных звуков, похожая на музыку древней Индии, воспарила над толпой. В такт ей юная танцовщица плыла в музыке. Тонкие руки плели причудливую паутину жестов, многое говорившую знатоку древних танцев, резкие изгибы бедер притягивали горящие мужские взгляды, изящные ступни переступали по палубе. И улыбка, не сходившая с губ Насти, была не данью традиции, она была счастлива. Все получалось, и публика не отрывала взгляд, пока незначительная помарка в конце не подпортила настроение, но юная танцовщица всей душой надеялась, что строгие судьи ее не заметили или, по крайней мере, не будут наказывать за нее строго.
Танец закончился под бурю аплодисментов. Улыбаясь, Настя, направилась на свое место, по пути поглядела на табло. Результат был хуже соперницы. Переход от эйфории до глубин поражения был столь разителен, что едва не споткнулась. Часто задышала, пытаясь справиться с чувствами. Несколько непослушных локонов выбились из прически…
– Издеваешься, Гирей? С чем поздравляешь? С тем что проиграла? – голосом Насти мог заморозить целое море, малахитовые глаза гневно распахнулись, – Я девочка взрослая и не считай меня за фарфоровую вазу времен какой-то там китайскую династии. А то пну. Больно.
И только тут Алексей, увидев, как изменилось выражение лица Насти, осанка, взгляд, понял, что его снова угораздило вляпаться в скандал. Абсолютно другая женщина стояла перед ним. Улыбка сползла с лица.
«Надо же, поздравляет с жалким третьим местом! А я как дура готовилась целый год! И все насмарку… Гад такой!» Настроение, и так неважное, испортилось окончательно. К тому же утром от самого Троцкого пришла эсэмеска с требованием определится с Алексеем – он давно уже требовал собирать всех думающих и чувствующих людей в партию. Перед мысленным взглядом возник глава ревнителей, его вдохновенное лицо, горящие неподдельным гневом глаза. Абсолютная свобода личности и равенство во всем! Это так благородно и красиво. Нет! Он не может быть не прав. Девушка решилась.
– Ты меня любишь? – сверкнули зеленые глазища.
– Конечно, Настюша, как ты можешь сомневаться! – кивнул парень, ярко-синие глаза настороженно прищурились. Такие вопросы обычно заканчивались просьбами, которые трудно, а то и невозможно выполнить.
– Я поддерживаю идеалы ревнителей справедливости. А ты – нет! – произнесла звенящим от едва сдерживаемой страсти голосом.
– Я… – начал парень, но девушка перебила.
– Я не закончила! Так быть не должно, когда двое придерживаются противоположных взглядов. А меня не устраивают фашистские порядки «Ковчега». Так что выбирай или я и поддержка ревнителей справедливости или…
На окаменевшем лице Алексея опасно вспухли скулы. Отвернулся. Если честно, то он ожидал чего-то подобного рано или поздно и все равно не сразу нашелся с ответом. Больше всего хотелось ущипнуть себя за бедро и проснуться, но он сдержался.
Мимо на кавалерийских рысях прошла, бросая на сорящихся любопытные взгляды, мощная команда пенсионеров. Шли на скандинавских палках, давая друг-другу ценные советы, и подтрунивая. «Михална, не отставай!.. Ты ж сама отстала!.. Это я-то отстала? Ты себя посмотри! Совсем дохлой стала!»
– Договаривай… – дождавшись, когда старики пройдут, произнес глухо.
– Или мы расстанемся! – голос дрогнул от злости, сощурилась от яркого солнца, – Короче, Гирей, ты со мной?
– Искренне?
– Конечно искренне! Мой отец говорил: искренность – это готовность даже умереть за свои убеждения.
– Это предательство Настя, – Алексей не отрывал пристального взгляд от побледневшего лица девушки.
– Кого, Гирей? – Настя с решительным видом сжала маленькие остренькие кулачки, не забывая обжигать взглядом, несущим сотни различных замысловатых кар. С фантазией у нее все более чем в порядке, уж это он хорошо знал, – кого предательство?
– Всех, кто отдал за время полета жизнь! И я давал присягу служить «Ковчегу»!
– Ты опять про своего отца? Ты дурак, – взбешенно прошипела девушка и принялась яростно забрасывать вещи в сумку. На них украдкой оглядывались, но Настю уже несло, взмахнув пламенеющей гривой волос, гордо вскинула подбородок, – Стукнуть бы тебя как следует по голове, глядишь бы поумнел. Упертый дурак! Свет еще не видел такого дурака упрямого!
Бесшумно подкатился робот с подносом, полном запотевших стаканов с прохладительными напитками, постоял напротив, потом, видимо поняв, что не нужен, отправился дальше.
Алексей изо всех сил сжал побелевшие губы. Вот про отца не нужно! Это святое… Больно, но он знал, что не отступится. Мысли путались, с бешеной скоростью сменяя друг дружку, он промолчал, хотя мог ответить что-нибудь подобающее.
Алексей несколько мгновений буравил девушку взглядом, будто соображая, с какой стороны подступиться, но потом тихо выдохнул и положил ладонь на плечо девушке.
– Подожди Настя, я ничего не понимаю, ну не можешь же ты из-за бездельников-ревнителей…
Девушка с яростью сорвала руку и презрительно сощурилась.
– Бездельники говоришь? Вы все рабы вашей фашистской системы, которая держит вас в золотой клетке! И не смей прикасаться ко мне!
Букет полетел на песок. Настя подхватила сумку и, задрав носик, с гордым видом направилась к раздевалке. На полпути резко остановилась, повернулась и ожгла гневным взглядом потерянно смотрящего ей вслед Алексея.
– Предательство, говоришь? Ну-ну… Надо же как быстро отказался от меня! Это ты, Гирей – предатель, это ты меня предал! – прошипела гадюкой и добавила презрительным шепотом, – И вот еще что… являться на свидание в неглаженной рубашке – это верх бестактства! Прощай, Гирей и не смей звонить!
Сгорбившись, словно ударили обухом, Алексей провожал девушку потерянным взглядом, на лице змеями перекатывались злые желваки. Изменить принципам? Нет! Никогда!
Одинокое, как и он, солнце яростно палило с иллюзорных небес, серая от песка пена прибоя билась об берег, дохлая рыба, мертвенно-белым животом вверх, то наползала в такт волнам на берег, то ее сносило в море. Посреди пляжного шума и неуместного веселья, Алексей стоял, будто отгороженный невидимой, но прочнейшей преградой. В груди потянуло холодом. Не кладбищенским, окончательным, а таким, будто под кожей тает маленькая льдинка. Она тает, тает, и, когда окончательно превращается в воду, поджигает внутренности. Вопреки всем законам логики и физики жжет то, что так долго лелеял в себе. Любовь, нежность. Как она могла променять его на уродов – ревнителей? Как могла так поступить? Гнев бушевал в нем, боль туманила взгляд. Никогда, никогда не простит!!!
Дверь захлопнулась, скрыв девушку.
Напоминанием о поруганной любви валялся на песке смятый букет. Нежно-розовые бутоны на фоне белоснежного песка выглядели особенно жалко.
Ветер утих, не шевелил широкими листьями пальм и только однообразный, глухой шум моря, свидетельствовал, что жизнь продолжается.
В тамбуре Настя остановилась. Спряталась сбоку от двери и осторожно посмотрела сквозь стеклянную вставку. Алексей покрасневший, диковато-красивый, не отрывал взгляда от тамбура. Она почувствовала, как две слезинки копились в потемневших глазах, не падая. На щеках кирпичными плитами пламенел румянец. Ослабли нервы. Алексей любил ее – Настя в этом не сомневалась, и парень нравился ей, очень нравился, но принципиальность важнее. А может ревнители не так уж и правы? Нет! Нет! Не может быть!
Алексей почувствовал, как задергались губы и внезапная, иррациональная злость пополам с отчаянием – охватила его, и не было сил удержать себя в руках. Под недоуменными взглядами отдыхающих, с искаженным бешенством, побагровевшим лицом, он затоптался по цветам.
Настя широко распахнула глаза и отпрянула. Ах так, Турок! Ты еще пожалеешь! Смахнула невольные слезинки и направилась решительным шагом на выход.
Домой возвращался Алексей поздним вечером, когда мама, как надеялся, уже спала. То пламя, которые бушевало в душе, ни водой, не песком, ни противопожарной химией не погасить. Только водкой или еще чем покрепче. Попробовал – тьфу гадость! Жжет, противная, пить невозможно, но пришлось. Остальное крепкое спиртное еще противнее на вкус.
В пустом вагоне метро двое: парень лет двадцати пяти, лицо его показалось Алексею смутно знакомым и сероглазая девушка, лениво листавшая какой-то журнал. Взгляд с интересом прошелся по тонким чертам диковато-красивого лица Алексея, носик дрогнул – учуяла алкоголь. Прищурились недовольно, фыркнула и уткнулась в журнал. Едва слышно гудели моторы. За окнами сливались в однородную серую массу стены туннеля и, единственным признаком движения была едва заметная вибрация, которую и не заметить, если не прислушиваться к ощущениям.
– Ну выпил и что… – произнес Алексей со странным удовлетворением в голосе.
– Людына, яка нэ пье, чи хвора, чи падлюка яка! – нечаянный попутчик вздохнул и добавил сочувственным тоном, – Что, плохо?
Хмельной взгляд Алексея застыл, потом кивнул:
– Плохо. Очень плохо, я даже представить себе не мог, что будет так плохо… – взгляд опустился вниз. В серо-голубых глазах застыла хмельная слеза. Было ужасно жалко себя, бедного, брошенного любимой девушкой.
– Может помочь чем?
– Неа, – покрутил головой Алексей.
Поезд тормозил, останавливаясь. Парень поднялся, подошел к Алексею, хлопнул по плечу:
– Держись, все образуется, я уверен!
– Думаешь? – расплылся в пьяной улыбке Алексей. Он хотел рассказать такому участливому собеседнику все, что произошло сегодня, но тут поезд окончательно остановился, мокро чмокнув, двери разошлись в стороны. Парень вышел, махнув рукой на прощание. А на следующей станции вышел и Алексей.
На цыпочках вошел в прихожую. Прислушался, тихо. Из-под двери материнской комнаты не пробивался свет – значит спит. Тихонько разулся и прокрался к себе. В полутьме спальни холодно сверкнули фотоэлектрические глаза робота – убирался.
– Домовой, включить лампы вполнакала, – произнес севшим голосом.
Молочно-белый потолок неярко осветился, включенный ИИ квартиры по имени «Домовой» и, находившиеся в комнате предметы не отбрасывали теней. Мелькнул металлическими боками миниробот, убегая к розетке, под низкое ложе-полумесяц у торцевой стены, с миниатюрным фонтанчиком в ногах – его хрустальный перезвон был единственным звуком, нарушавшим тишину. Укоризненно засверкал камерами.
Алексей пьяно икнул, покачнулся и произнес, наклонившись в его сторону:
– Заканчивай с моралями! Ну пьяный и что? А как она могла так поступить? Как? За все, что для нее сделал… Я ее люблю… Ты понимаешь, что она бросила меня?!
Робот безмолвствовал.
Алексей засопел, короткий всхлип вырвался из горла. Жалость и злоба душили его. Жалко ему было себя, одинокого, покинутого, и злоба душила его к бросившей его Насте. «Уж я тебе!» – мысленно пригрозил, сжимая кулаки, и сдавленно застонал, чтобы не заплакать в голос.
– Ничего ты не понимаешь, железяка проклятая, – безнадежно махнул рукой. Одежда комом полетела на кресло, рухнул на кровать.
– Ах, Настя, Настя, – прошептал с горечью, глаза закрылись. Еще спустя пару минут в комнате раздавалось ровное дыхание спящего.
Проснулся необычайно поздно и утро началось исключительно плохо. Болело все, но больше всего голова. Сумасшедший бурильщик в черепе пытался отбойным молотком пробурить его изнутри. Даже самое качественное спиртное легко победить усердием и количеством!
Долго лежал, уставясь в некуда немигающим взглядом, солнечный зайчик медленно полз по стене. С портрета на него смотрел отец – и все в этом портрете, нарисованном матерью, было особенное. Он еще совсем юный, вряд ли старше нынешнего Алексея, стоял, чуть накренившись вперед, на потемневшей палубе старинного парусника на фоне кораллового острова, окаймленного белоснежной пеной – настоящего тропического рая. Волны разбивались о корпус, рваные клочья серой пены летели вверх, к ногам. Ветер взлохматил короткие волосы, парусом выгнул на мускулистом теле расстегнутую рубашку. Чувствовалась, что впереди ждет опасность. Но он смеялся. Казалось, сейчас выкрикнет океану: «Эй, старик-океан. Налетай!.. Посмотрим, кто кого! Я принимаю вызов!» Алексей с детских лет завидовал художественному дару матери: она писала обычные и стереокартины и весьма неплохие – сам он был лишен его напрочь и, когда повзрослел, выпросил у мамы картину.
Рядом висел кинжал – родовая реликвия, передававшаяся по отцовской линии несколько столетий – наследие то ли 15-го, то ли 16-го века, но хорош он был не этим. В двадцать первом веке его модернизировали. От «старого» кинжала осталась только ручка из натуральной слоновой кости с золотом. Зато теперь клинок – результат двухсотлетнего развития физики твердого тела – псевдоодномерный алмазный кристалл с дозированными микровключениями некоторых элементов, резал все, что угодно: сталь, бетон, без разницы. А ножны автоматически затачивали его до толщины несколько молекул. Такие клинки делали на орбитальных промышленных комплексах, где нет тяжести, мешающей росту кристалла. С одним из его владельцев – прадедом, тоже Алексеем, было связано семейное предание как тот украл невесту, а невольный тесть разыскивал обидчика по всей Солнечной системе. Тоже украсть что ли? А куда бежать? Прадеду было хоть куда прятать невесту!
Он уже скучал по Насте. Перед мысленным взглядом вставал милый облик: обрамленное огненными локонами лицо, кожа, как розовый опал, ямочки на щеках, нежная стройная шея, милый вздернутый носик. Черты, слишком правильные, чтобы быть обычными. Взбалмошная, вспыльчивая, но ему не хватало ее голоса, ласковых взглядов и шуток, пусть и жестоких порой. Он отвернулся, ткнулся носом в подушку.
К одиннадцати часам немного полегчало. Мать несколько раз стучалась в дверь и спрашивала, не случилось ли чего. И почему не встает? Приходилось врать.
Мать унюхала перегар и устроила грандиозную головомойку. Пришлось рассказать и о причинах пьянки. Узнав, что Настя бросила сына, страшно разозлилась и заявила, что печаль в спиртном топят только слабаки, а настоящий мужчина, как его отец, либо принимает ситуацию, либо меняет. А потом обозвала Настю вертихвосткой. Тут уже вспыхнул, как порох, примолкший было Алексей и наговорил кучу дерзостей, в результате они поссорились и разошлись по комнатам. Только после обеда и неоднократных клятв, что больше не будет напиваться, сына простили.
Для ужина матушка расстаралась. Подперев щеку ладонью, сидела напротив, смотрела на сына со странным выражением лица, то ли сожаления, то ли вины и, подсовывала собственноручно приготовленные вкусности. Сын ел, нахваливал.
Материнская рука ласково провела по лбу сына.
– Какой ты стал… Совсем большой и морщинка… Морщинка совсем как у твоего отца, – женщина отвернулась, жалко дрогнула нижняя губа.
– Мам, тебе бы замуж выйти…
– Нет! Не хочу больше! – воскликнула женщина, но не так непримиримо, как обычно. Сын вырос. Скоро создаст собственную семью, а она останется одна. Это страшило.
Вечером, Алексей услышал мать – она звала в свою спальню.
Он зашел. У потолков плавали декоративные фигуры – светильники, похожие то на облака, то на изящных бабочек и птиц, а на стенах светились картинки и узоры – плод фантазии домового ИИ. Мебелью служили мягкие пузыри из голубоватой ткани, блестящей и прочной, напоминающей толстый шелк; они принимали по ментальной команде любую форму. На одном из них, у окна, сидела мать, глаза ее закрывали очки виртуальной реальности. Большинство ковчеговцев предпочитало выбирать вещи в виртуале с доставкой, а не тащится на склад.
На звук открывшейся двери мать сняла очки.
– Леш, глянь какой я миленький костюмчик разыскала! – махнула в сторону стола, – очки возьми, оценишь.
На радостях, что помирилась с сыном, она просмотрела пришедшие за последний год из Солнечной журналы мод и, конечно, захотела обновить гардероб.
Алексей тяжело вздохнул. По предыдущему опыту посещение виртуального магазина одежды – это серьезно и надолго.
Он одел очки и реальность вокруг мгновенно изменилась. Алексей стоял посредине огромного помещения, штанги с висящей одеждой терялись вдали. Мать в кремовом элегантном брючном костюме с озабоченным видом крутилась перед зеркалом. Рядом девушка с точеной фигурой в двухцветном коротеньком платьице – последнем писке изменчивой женской моды из пришедших с далекой Земли журналов– виртуальный робот-консультант. С учетом размеров и предпочтений она помогала женщинам в нелегком занятии: выбрать что-нибудь подходящее.
– Ну что, идет мне?
– Отлично мамуль, ты выглядишь как королева.
– Вот так всегда! – произнесла в пространство мать с разочарованным выражением лица и вздохнула жалобно, – Мне нужно мнение родного человека. А вместо этого бери боже что мне не гоже!
Алексей окончательно понял – попал. И неважно, что человечество уже два века как отказалось от принципа продажи товаров. Женщины относились к выбору одежды все так же трепетно и внимательно….
За три столетия после первого, робкого выхода человека за пределы родной планеты, человечество распространилось по Солнечной системе от Меркурия до пояса астероидов и научных станций в системе Юпитера и Сатурна, но так и не достигло политического единства и, тем более культурного. В освоенной части Солнечной системы образовалось полтора десятка, а на Земле – почти три сотни государств. Ойкумена (Ойкумена – освоенная человечеством часть мира) стала пестрым лоскутным одеялом из самых разных, вплоть до абсолютно невозможных на крохотной Земле обществ: от абсолютных теократических монархий до управляемых с помощью прямой демократии. От пиратских республик в малоосвоенных районах космоса, практиковавших рабовладение и посткапиталистических диктатур, до обществ, выплачивавших гражданам безусловный базовый доход и анархо и техно-коммунистических коммун, отрицавших частную и личную собственность вместе с семейными отношениями.
Открытие технологии синтеза материальных предметов – эффекта Варнавы-Цоя или дубликатора, произвело в пестром конгломерате человеческих сообществ эффект закваски, вливаемой в тесто. Ойкумена забурлила.
