Kitabı oku: «Родина слонов»

© Дивов О. И., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Пролог

Зимой сорок седьмого года, когда Берингов пролив сковало льдом, чукчи от нечего делать вспомнили, что давно не били эскимосов.

Не своих, конечно, эскимосов, эти – правильные ребята, а вон тех, неправильных, с другого берега. Чего они там? Задолбали.

Тут даже русским хватило бы повода для драки, а чукчи за такое вообще голову открутить могут.

Старики говорят, план набега был разработан по всем правилам чукотского оперативного искусства. А именно: бригадиру зверобоев Виктору Пузо, великому победителю китов и моржей, дали задание прочесть личному составу лекцию о вреде пьянства. Бригадир сначала малость оторопел, но, как человек ответственный, собрался с духом и удалился предаться размышлениям на берег моря. Там он долго глядел в бинокль на ту сторону пролива и наконец почувствовал: ему чего-то хочется. Не понять чего, но очень хочется. Тогда Виктор проявил чукотскую смекалку. Он созвал бригаду и поставил вопрос ребром:

– Джентльмены, вам не кажется, что эскимосы задолбали?

Ну, он, наверное, не совсем так спросил, но Пузо был старый и опытный, годков за сорок, застал еще период, когда на Чукотке орудовали американские купцы, малость балакал по-ихнему и слово «джентльмены» точно знал.

А бригада ему в ответ хором:

– Витя, да ты гений! Чего мы тут сидим и ждем милостей от природы, когда взять их – наша задача. На том берегу много полезных вещей, которым найдется применение в народном хозяйстве.

Ну, тоже несколько иначе это прозвучало, но смысл ясен.

Грабить Аляску – чукотский национальный спорт в недавнем прошлом. На побережье считай у каждого второго дедушка форменный викинг в отставке. А у кого и отец успел, пока русские не сказали, что хватит уже, наверное, дурака валять, из-за вас американцы шибко сердятся… И вроде давно утрачены пиратские традиции, и все нынче грамотные культурные люди, им вон даже лекцию про алкоголизм можно прочесть, и они ее хотя бы в общих чертах поймут, – но как услышат слово «добыча», руки тянутся к винчестеру, а в глазах здоровый блеск.

И, короче, такая картина. На дворе стоит холодный и голодный одна тысяча девятьсот сорок седьмой год. Бригада мирных советских зверобоев хватает винтовки, прыгает по нартам, кричит собачкам: «Хак-хак!» и срывается в Америку. Резко, на полном газу, в обстановке кромешной секретности. Пока родственники и знакомые – оленеводы там или ребята с песцовой фермы, например, – сами не вспомнили, что так можно.

Вдруг на всех не хватит, надо успеть первыми, это главная чукотская стратагема.

Оленные люди паслись далеко, зато песцовая ферма в полном составе, разве что без песцов, догнала зверобоев уже на льду пролива через два часа и шибко ругалась, почему ее не позвали.

– Витя, ты же разведчик! Ну кто так делает?!

Действительно, кто так делает. Едва зверобои рванули в неизвестном даже их женам направлении, мигом заработал чукотский телеграф: «Братцы, там Витя Пузо со своими алкоголиками поехал грабить американцев! Кто не спрятался, мы не виноваты! И разумеется, мы вам ничего не говорили».

Ты же разведчик, Витя, должен понимать: нам до того берега сто пятьдесят с лишком километров, а от залива Лаврентия сто двадцать, а из Уэлена едва за девяносто, и пока мы тут вошкаемся, все уже там будут!

Устыдив таким образом бригадира, родственники и знакомые пристроились ему в хвост, и колонна ускоренным маршем двинулась к американскому берегу.

Вскоре на сходящемся курсе были замечены товарищи из Лаврентия. Их приветствовали радостными возгласами. А где-то далеко впереди шли упряжки конкурентов – зверобоев из Уэлена…

Вы понимаете, конечно: все это чушь собачья, байка, легенда.

Не мог кавалер ордена Красной Звезды и медали «За отвагу», взрослый человек, да еще и бригадир, учудить такое безобразие.

Было совсем иначе, ну совсем.

Сначала приехал с того берега эскимос Джонни Унук, контрабандист.

Потом Виктор Пузо отправился в питомник редких видов животных Академии наук СССР и пробыл там пару часов.

Следующим утром бригада выдвинулась на лед пролива добывать нерпу.

И дальше пару суток на советском берегу вообще стояла тишина.

А потом уж началось.

Впереди были события нелепые, трагические, романтические и снова трагические, а затем опять нелепые, но все они вели к тому, что в двадцать первом веке на свет появится Катька.

Часть первая. Кынтагыргын

Катька должен был вырасти силачом, умницей и писаным красавцем. Судьба породистого зверя решается задолго до рождения, ее диктует родословная, и Катьку ждал заранее спланированный успех. Есть такая работа: просто быть звездой, огромной, пушистой и обаятельной. Блистать на выставках, сниматься в рекламе, красоваться перед заказчиками, всех очаровывать, всюду побеждать и, если совсем повезет, – задать новый стандарт породы. Катьке предстояло «идти в племенное разведение», то есть прожить весьма упорядоченную, сытую, здоровую, но, по сути, довольно унылую жизнь.

В Катькином будущем не было места случайностям и происшествиям, авралам и тревогам, выживанию, завоеванию, преодолению и озверению, короче говоря, всему тому, что называют романтикой. Каковая романтика отнюдь не похожа на историю из книжки в розовой обложке про любовь и морковь, а больше смахивает на фильм-катастрофу. Выживание там, где мало не покажется; завоевание плохо лежащих территорий; преодоление катаклизмов, бюрократизмов и идиотизмов; ну и регулярное озверение от всего этого счастья.

У некоторых такая картина составляет обычные трудовые будни. Собственно, Катькиных предков растили и учили, чтобы на долю людей оставалось поменьше романтики и обходилась она малой кровью. Питомник «Звезда Чукотки» гордо звал свою продукцию «рабочими лошадками Крайнего Севера». Какой север, такие и лошадки. Здесь, на самом краешке русской земли, не нужны были флегматичные якутские монстры-тяжеловозы, способные ломиться сквозь леса, небрежно сворачивая плечом сосны, непрерывно жуя на ходу все, что подвернется, и раздавая оплеухи медведям, не переставая при этом жевать. Тут выводили свою породу – компактную, подвижную, быструю умом и забавно мохнатую, с уникальной «чукотской шерстью», которая давно стала торговой маркой сама по себе. Конечно, для титанических усилий вроде извлечения в одиночку бульдозера из болота местные звери не годились, зато отличались большой самостоятельностью, любили учиться, а еще ходили там, где тяжеловесы утонут, и не тратили по двадцать часов в сутки на еду. И, кстати, медведя поставить на место тоже могли.

В следующем поколении все замечательные признаки чукотской породы должны были достичь самой превосходной степени. Вдобавок заводчик планировал нарастить физическую мощь, чтобы успешно конкурировать с «якутами».

Спутать планы мог только генетический сбой. В Катькином роду шло «накопление интеллекта по линии отца». До определенного момента это очень хорошо, а потом линия словно устает – и происходит срыв. Детеныши рождаются умненькие и хорошенькие, но болезненные и с неустойчивой психикой. Судьба их в целом всегда печальна. Если выживут, им не позволят обзавестись потомством. Им трудно найти работу: слишком много о себе воображают. Конечно, драгоценной «чукотской шерсти» они дадут изрядно, только не ради этого зверь родился, не овца какая-то. Самое обидное, что среди бракованных особей встречаются поистине выдающиеся личности. Это именно они рисуют картины в зоопарке и показывают чудеса ловкости в цирке. Но между ними и публикой всегда будет решетка или прозрачный барьер. А то вдруг у животного не вовремя зашалят нервишки. А животное, простите, весит в среднем шесть-семь тонн.

Директор питомника считал, что до сбоя еще минимум одно поколение, беспокоиться не о чем. Его в основном занимало, как назвать будущего чемпиона породы, Корифеем или Колоссом. Или, например, Кировцем, тоже внушительно. На букву «К» ¹ можно придумать столько мощных и сильных кличек – особенно когда в энциклопедию заглянешь, – трудно выбрать, трудно. Еще надо учитывать, что кличку неминуемо сократят, а ведь зверю с этим жить. Колосс, понятно, станет Колей, а Корифей, допустим, кем?

На случай, если родится девочка – разумеется, умница, красавица и силачка, – было утверждено однозначно имя Катерина: простенько, но со вкусом.

С именем для мальчика – ну прямо заклинило.

– Мальчик это самец! Мужское начало, убедительное и э-э… победительное! Выраженное через неповторимый чукотский дизайн и уникальное качество изделия! – заявил отдел продаж.

– Однако… – только и сказал директор.

Продажники ушлые ребята, но как начитаются всяких нерусских книжек про маркетинг, несут такую пургу, что закусить хочется.

– Сами подумайте: что мы людям предлагаем?

– Вот вы и подумайте, – ловко уклонился от ответа директор.

– Мы продаем людям радость обладания потрясающим зверем! И эту радость, это ощущение счастья надо отразить в имени!

– Ну опупеть теперь… – Директор машинально заглянул в раскрытую энциклопедию, увидел там слово «кентавр» и хмыкнул.

– Короче, услышав кличку животного, клиент должен поверить, что ему обалденно повезло. Что вот она, его удача. Наш мальчик должен… Э-э… Он должен символизировать!

– Символизировать – что? – уточнил директор, потихоньку закипая.

Тут какое дело: питомнику незачем держать в штате маркетологов и рекламщиков. Большую часть времени эти дармоеды здесь просто не нужны. Вот если они каюры или ветеринары по основной специальности, тогда пожалуйста. Но каюры люди занятые и имеют загадочное свойство: их никогда нет на месте, они всегда где-то еще; самое интересное – что это ты их туда и послал. А у ветеринара наоборот: режим постоянной готовности. Как у пожарного. Как у спасателя. Ветврач может сидеть на посту, а может на нем валяться, но – готовый ко всему. Ему некогда отвлекаться на исследования рынка, продвижение товара и зазывание туристов с материка на экскурсии в стойбище.

Поэтому отдел продаж у «Звезды Чукотки» самозародился. То есть пришел с песцовой фермы, где уже все наладил так, что песцы цвели и пахли, заскучал – и напросился поработать внештатно за проценты от выручки. Много хорошего насоветовал и внедрил, чего уж. Но когда этим двоим молодым охламонам становилось окончательно нечем заняться в питомнике, их прогоняли обратно к песцам. Какой ерундой они там страдали помимо маркетинга и рекламы, было неизвестно и, говоря по чести, никому не интересно – может, чистили клетки.

Так или иначе, они пропадали на ферме неделями и явно в это время учились плохому.

Потому что возвращались с завиральными идеями и нелепыми слоганами.

– Короче, наш мальчик – гарантия вашего успеха!

Директор почесал в затылке. Ему показалось, он нечто подобное уже видел или слышал. Ах, да, конечно. На строительном рынке. «Наш линолеум – гарантия вашего успеха!»

– Успех – это понятно, – буркнул директор. – А зовут-то его как?!

– Кынтагыргын! ² – не моргнув глазом, сообщил рекламщик.

– Чего-чего?..

– Кынтагыргын…

– Это ты для русских новое ругательство придумал? – спросил директор с приторной нежностью, не предвещавшей ничего хорошего.

– Чукотская экзотика… – вступился за товарища маркетолог.

– Кентавр! – отрезал директор.

– Тоже неплохо…

– Ты – кентавр! Чукотский экзот! Исчезни, однако! Дуй к себе на псарню и не мешай людям работать!

Продажники сделали вид, что шибко обижены, и удалились, а директор снова засел над энциклопедией. Кентавр действительно неплохая кличка, но лишь на первый взгляд. Парня станут звать Кентом – не то, не то…

Приехал со стойбища главный зооинженер Андрей Пуя, посмотрел на директора и спросил:

– Начальник, помнишь, отчего наши предки не советовали долго глядеть на улетающих птиц? Один вот так глядел-глядел и тоже улетел к чертовой бабушке. Духи его забрали, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Ну хоть ты-то…

– У меня, начальник, шкурный интерес. Когда тебя увезут в психушку, я как старший по должности обязан взять на себя руководство питомником. Во-первых, я не хочу. Во-вторых, я не готов. В-третьих, я был против. Чемпион породы это твой эксперимент, ты всю кашу заварил, будь любезен оставаться в строю, пока не родится.

– Хорошую мы подготовили молодежь… – протянул директор. – Чуть запахло керосином – все бегут к тебе с докладом, мол они не виноваты и на них не рассчитывай!

– Понял, чувство юмора атрофировано, – кивнул зооинженер. – Хреновый симптом, начальник. А кушаешь ты нормально? А как половая жизнь?

– Кентавр ты, Андрюша, вот что я тебе скажу!

Зооинженер поспешно удалился, посмеиваясь, но смех был нервный.

Директор какое-то время бродил по кабинету и даже почти собрался на улицу. Срочных дел не предвиделось, а энциклопедия – вот она. Директор вздохнул, уселся, раскрыл книгу и погрузился в нее, как говорится, с головой.

Он понимал, что занят ерундой, но уж больно эта ерунда оказалась увлекательной.

* * *

Энциклопедия была Большая Советская, буква «К» расползлась по ней аж на четыре тома. Вскоре у директора начал подергиваться глаз. Он обозвал дочь катахрезой, а сына катарсисом. Супруга – чистое золото, а не женщина – спокойно заметила, что и первое, и второе, в общем, недалеко от истины, но пора бы, дорогой, завязывать с твоими изысканиями, пока не обнял кондратий. Директор отмахнулся: мне до кондратия еще пилить и пилить, я сейчас на «ки».

С некоторым усилием жена добилась, чтобы он не таскал энциклопедию домой. Нечего детей пугать. Сидишь в кабинете, вот и сиди. Там хотя бы под боком ветврач, и у него режим постоянной готовности к чему угодно. Вплоть до кондратия.

В одном мудрая женщина немного слукавила, пытаясь давить на чувства. Дети были не из тех, кто легко пугается. Они практически выросли в питомнике, или, как говорят животноводы-заводчики, на питомнике, и сами могли напугать кого угодно.

Мама уже подслушала разговор, смысл которого сводился к тому, что папа ходит явно перевозбужденный – вероятно, у него начинается брачный период, – но бедняге почему-то до сих пор не усилили рацион; конечно, маме лучше знать; у нее полно забот, могла и не заметить; папа будет худой и облезлый; надо подумать, чем мы можем помочь…

– Кстати, а он нормально кушает? – спросил Андрей Пуя, когда мама созвала консилиум из доверенных лиц. – И, простите за интимную подробность, как у него с половой жизнью?

Ветеринар Петя Омрын на правах старшего товарища посоветовал зооинженеру не умничать. Нашелся тоже образованный. Согласно многолетнему ветеринарному опыту, симптомы нервных заболеваний средней тяжести у животноводов успешно снимаются огненной водой. А детям надо перекрыть доступ к аптечкам, пока не осчастливили папашу каким-нибудь самодельным витаминным комплексом. Может получиться смешно, а может и конский возбудитель, это как повезет.

Мама напомнила, что аптечка висит на сбруе дежурного тягача, и детям не придется даже за ней карабкаться – по команде «медицинская тревога» сам отдаст.

Андрей заявил, что всегда был против слишком раннего вовлечения детей в профессию вообще и в жизнь питомника в частности, – и откланялся.

– Спасибо тебе большое, – сказала мама.

Петя решил, что надо проверить, надежно ли запираются шкафчики в ветслужбе, – и тоже ушел.

– И тебе спасибо, друг, – сказала мама.

Потом тяжело вздохнула – и пошла ставить детям задачу, которая направит их мысли в безопасное русло. Пока юные зоотехники не начали тайком сыпать кормовые добавки папе в кашу. Петя верно говорит: может получиться не так смешно, как хотелось бы.

Детей мама нашла на пригорке за оградой питомника. Точнее, она заметила там дежурный тягач и штук двадцать упряжных лаек, а где-то в этой куче меха пряталось искомое. С пригорка открывался потрясающий вид на тундру, и летом здесь можно было сидеть до бесконечности. Долина, окруженная холмами, пара блюдечек-озер, и все зеленое с рыжим, переходящим в красный и коричневый. Россыпи грибов и ягод, снующие повсюду евражки… Даже бочка из-под топлива, затесавшаяся в пейзаж, ничуть не портила картину, поскольку была ржавая и попадала в общий тон.

Когда погода не шалила и работа позволяла, мама с папой отсюда вечерами смотрели на закат. Он такой фиолетовый… А впрочем, это бесполезно. Словами не передать. Ничего не говорят «красный» или «рыжий» о настоящих цветах летней чукотской природы. Как ничего не скажут про зиму «белый» и «серый»; тут от белого можно ослепнуть, а от серого повеситься…

Дежурный тягач Суслик, по документам Звезда Чукотки Сумрак, облаченный в сбрую с оранжевыми «мигалками», прожекторами, аккумуляторами, огнетушителями, топором, лопатой, багром, подвеской для раненых и прочими инструментами на случай апокалипсиса или визита пожарной инспекции, нес службу чутко и четко. Услыхав позади шаги, он радостно замахал хвостом, и когда мама подошла, легонько тронул ее хоботом: у нас тут порядок, я слежу. Мама одобрительно похлопала его по ноге, забралась в кучу собак, отыскала там детей, обняла их и приступила к инструктажу.

– Если вы заметили, папа необычно себя ведет, – сказала мама. – Вероятно, у него ранговый стресс в стадии мобилизации. Папа готовится вывести чемпиона породы и так этим увлекся, что чемпион еще не родился, а по ощущениям он уже как бы здесь. И папа с ним заочно налаживает отношения. Хочет дать ему имя, то есть выстроить иерархию. Ведь имя всегда старший по рангу присваивает младшему. Понятно, да? Когда найдется имя, в ту же минуту иерархия наладится, и проблема испарится, будто не было ее. Но на данный момент, дорогие мои юные зоологи, у нас нештатная ситуация. Мы не можем удалить из питомника стрессор, который изводит бедного папу. Стрессор – это сам папа. Значит, надо его выручать. Пока он себя не замучил до стадии истощения.

Хотите верьте, хотите нет, именно такими словами мама объяснила детям положение вещей.

Юные зоологи поняли задачу правильно. Назавтра они принесли из школьной библиотеки детскую энциклопедию, том на букву «К» – и влипли в него, изредка выписывая на бумажку потенциальные имена. Это оказалось увлекательно и весело. Иногда настолько весело, что можно было позволить себе упасть с дивана и кататься по полу. Но, отсмеявшись, дети продолжали работу. Дело-то серьезное.

Слова «Киндерсюрприз» в книге не было, мальчик вспомнил его сам.

Девочке нравилась кличка «Кен». Кто бы сомневался.

С точки зрения детей оба имени звучали просто сногсшибательно, но пока у папы ранговый стресс, он их вряд ли оценит. Взрослые особи в состоянии рангового стресса не слушают младших. Поэтому родился коварный замысел: придержать Кена и Киндерсюрприза до момента, когда отец хотя бы немного расслабится – и вот тогда его внезапно ошарашить. Чтобы наверняка.

Тем временем в кабинете директора полным ходом шел творческий поиск, больше похожий на муки творчества, грозящие вскорости обернуться банальными муками без какой-либо творческой составляющей, даже самой завалящей.

– А вот как тебе прозвище – Киловольт? – бурчал директор, не отрываясь от энциклопедии. – Чувствуется в нем… Энергия. Или лучше Километр, а? У нас тут с километрами получше, чем с киловольтами.

– Перестань уже, – просил ветеринар Петя Омрын. – У тебя скоро дым из ушей пойдет от этих твоих киловольтов.

– О! Придумал! Сам придумал, ты послушай! Килотонн! Термоядерное имечко, а? С намеком! Символизирует!

– Да чего ты мучаешься, назови парня Кошмаром и все дела, – советовал Петя. – Хороший будет – смешно получится, а плохой будет – точно не ошибешься.

– Я те дам – плохой! Хороший будет.

– Мы плохих не делаем, – соглашался Петя.

По счастью, директор не успел довести стресс до стадии истощения. Бесплодный творческий поиск был прерван самым убедительным, хотя и суровым образом.

* * *

Когда ультразвуковое исследование показало, что мамаша Арктика носит двойняшек, ветеринар с перепугу выдул одним махом стакан огненной воды, а потом уже пошел к начальству.

– Катастрофа, «однако»… – с трудом выдавил Петя.

Чукчи говорят однако в трех случаях: если хотят прикинуться чукчами, если охота подшутить над русскими или когда все пропало и осталось только ругаться последними словами. Пете Омрыну было совсем не до шуток.

– Да ты пьяный, – сказал директор.

– Тут напьешься! – сказал Петя.

И объяснил, что стряслось.

Директор открыл сейф, достал чекушку огненной воды и присосался к ней, как теленок к вымени. Потом немного посидел молча, утираясь рукавом и переваривая сенсационную новость. Встал и решительно направился к вольеру, где мирно хрумкала капустой будущая мать.

Хороша была Арктика: к двадцати двум годам вымахала до трех с половиной метров в холке, но осталась легкой на ногу и неуловимо женственной. Длинная бурая шерсть от здоровья аж лоснится, задорная рыжеватая челка спадает на живые веселые глаза, а как зверюга хвостиком машет – поневоле заулыбаешься.

Директор улыбаться и не подумал: он был испуган и зол.

– И какая ты после этого Арктика?! – заорал он. – Ты Африка, однако! Я же тебя вот этими руками выкармливал… Анархия ты, однако, маму твою за ногу!

– Мама – Анархия, папа – стакан портвейна… – буркнул Петя.

Папу звали по паспорту Спутником, но чаще – Слонопотамом за склонность к дурацким выходкам, от которых вроде никому не плохо, но хочешь не хочешь, а призадумаешься, чего зверь имел в виду. То он начнет вертолету раскручивать винт, то укатит пустую бочку и затеет с приятелями внеплановый футбольный матч на пересеченной местности; а то и вовсе украдет мороженую рыбу и учит ездовых собак ходить на задних лапах за поощрение.

С другой стороны, в этой веселой семейке дедуля вообще бензин нюхал.

– Слониха небритая! – рявкнул директор.

– Иван, ты это… Ты полегче, – сказал Петя. – Ты не наезжай. Она все-таки в интересном положении, ей волноваться нехорошо.

– Мы все теперь в интересном положении, однако! А эта зараза волосатая…

Волосатая зараза перестала жевать, скосила добрый карий глаз на директора, протянула хобот сквозь решетку и ласково потрепала человека по щеке. Мол, ты не переживай. И дальше захрумкала.

У директора сделалось такое лицо, будто он сейчас то ли пристукнет кого, то ли разрыдается. Петя взял его за рукав, отвел в ветслужбу, достал огненную воду из белого шкафчика и культурно разлил по чайным чашечкам.

– Катастрофа, однако… – протянул директор. – Это ты верно сказал. Вот так девку и назовем. Если, однако, еще родится. И если, однако, выживет.

– А парня? – спросил Петя, надеясь хоть так отвлечь друга от грустных дум о предстоящем. Им еще почти два года всем питомником страдать, ожидая результата, либо плохого, либо совсем плохого.

Двойня могла с равным успехом как погубить мамашу, так и родиться нежизнеспособной. При известной удаче все обойдется, но детеныши получатся слабые, с непременным «дисквалифицирующим браком» по здоровью, и уж точно психика окажется ни к черту. При большой удаче – нормальные, просто мелковатые. Не вырасти им крепышами, не идти в разведение. А идти вкалывать, пахать и вламывать. Туда, где романтика Крайнего Севера, будь она неладна.

Чукотский мамонт относится к классу «тяжелых биологических систем». Универсальная рабочая сила и транспорт для экстремальных условий. Всепогодный тягач, вездеход, погрузчик, грейдер, бульдозер, экскаватор, подъемный кран. Все эти роли он может выполнять без прямого руководства, ты ему дай общие указания, покажи направление – сделает. Еще он квалифицированный спасатель. Наконец, это мобильная огневая платформа, способная, если у наездника кончились патроны, самостоятельно вывернуть наизнанку зазевавшегося полярного волка. Удар хоботом просто сокрушительный. Медведям они в одиночку морду бьют, – несмотря на высокий рост, мамонт очень устойчив и на своих коротких лапах крутится, как заводной: куда ни сунься, всюду бивни. Впрочем, такое видали лишь старики. К мамонтам лезли совсем оголодавшие медведи, и то в надежде украсть детеныша, а нынче даже не пробуют. Мамонт – гарантия того, что крупных хищников поблизости не будет.

Работает на мамонте оператор с дипломом «каюра тяжелых систем», и пашут они вдвоем лет двадцать, тридцать, а то и больше. Сами догадайтесь, какие отношения складываются в такой паре. А для заводчика каждый его мамонт – почти дитя родное. Красавица Арктика устроила неприятнейший сюрприз что директору, что Пете, но в первую очередь оба переживали за ее здоровье. Бедная девочка. Чем бы тебе помочь…

Директор залпом опрокинул чашку, отдышался, занюхал рукавом ватника и уставился в потолок.

– Если парень уцелеет, будет он по жизни простым бульдозером. Значит… Что там у нас есть бульдозерного? Ага. Катерпиллер! Вот его имя. И точка.

– А чего не Кошмар-то, однако? – спросил Петя самым невинным тоном.

Директор подхватил с пола старый валенок, служивший домиком для кошки, и засветил им вместе с кошкой ветеринару в лоб.

* * *

С детства Умка полюбил море.

Он слышал тихий голос моря, иногда даже лучше, чем тайные голоса людей и зверей. Холодное, суровое, опасное – море шептало ему добрые слова. Умка знал: море не злое, оно просто такое, какое есть. И когда в его водах гибнут люди, это вовсе не море убивает их. Убивают глупость и самонадеянность. Если сели в железное корыто и принялись на нем рассекать волны, упиваясь властью над стихией, рано или поздно вы со своим корытом опрокинетесь. А раз залезли в консервную банку и давай туда-сюда нырять, радостно пуская пузыри и воображая себя победителями глубин, так не забудьте, что на каждую банку найдется своя дырка. Море наглых не любит и ошибок не прощает. Ты понимай это, уважай это и будешь всю жизнь гулять по воде аки посуху. Если повезет, конечно.

Умка видел, как в Уэлене ходят зверобои на крошечных моторных лодочках добывать кита допотопными гарпунами. Уважение к морю у этих людей было в крови. В старые времена если кто упадет за борт, его и не думали спасать. Потому что нельзя отвлекаться, надо гарпунить зверя и тащить на берег, тогда у племени будет вдоволь еды, а выживание рода важнее, чем судьба одного недотепы или невезучего. Здесь море вписалось в генетический код людей самым буквальным образом: тысячу лет их род питался морской добычей, и теперь им попросту вредно есть макароны – организм возмущается. Поэтому специально для них, да еще для американцев с другого берега существует международная квота, полторы сотни китов в год – кушайте на здоровье.

В родном селе Умки тоже были умелые зверобои, просто не такие знаменитые на весь мир, как уэленские – тамошние оказались, что называется, хорошо раскручены. Им действительно без китового мяса хоть зарежься, ну и просто так сложилось, что морская охота в Уэлене это опасное и суровое предприятие, но еще немножко праздник и в изрядной мере спектакль. Туда приезжает телевидение, на берегу толпятся разодетые в пух и прах туристы из самой Москвы, а кто воображает себя вовсе отчаянным, тот лезет в специально отведенный для таких лоботрясов катер и болтается на волнах, наблюдая работу гарпунщиков с близкого расстояния. И все потом говорят: очень жалко бедного кита… Ну и чего ты полез к нему вплотную, когда его убивают? Кит это добыча. Добыча это еда. Еда это жизнь. Вот у нас тут жизнь такая, извините, а иначе мы загнемся.

Когда зверя вытаскивают на берег и к нему сбегается народ с ножами и ведрами, гиды деликатно просят туристов удалиться. Туристы удаляются, а после рассказывают ужасы о кровожадных береговых чукчах, пожирающих китов едва ли не заживо. Непременно добавляя, что чукчи не виноваты, просто условия у них трудные, но очень жалко несчастную зверушку. Когда сами наворачивают оленину за обе щеки, им олешку не жаль почему-то. Странный народ – туристы.

Умка глубоко уважал морских зверобоев, но стать таким же вовсе не мечтал. Ему нужен был простор и размах. Он хотел прикоснуться к силе, хотя бы примерно сравнимой с неодолимой силищей моря. Когда сквозь туманы и морозы, обледенение и остервенение, и волну до неба, по самой грани законов физики и уже за пределами человеческого страха ломится к черту на рога стальной монстр с ядерной силовой установкой… Умка хотел на военный флот, на Северный. Круче Северного флота в России ничего не придумали, разве что космические полеты. Только космос не звал Умку, как звало море. Может, звезды и пытались разговаривать с ним, да больно далеко, не слыхать.

Умке было восемь лет, когда он впервые поделился своими мечтами с сестрой Валентиной. Все, что случилось дальше, сначала озадачило мальчика, потом разозлило, но главное – он поймет это много позже, – именно тогда начался отсчет его настоящей жизни. Пока ты плывешь по течению, не имея собственных целей, это еще детство. Придумал себе будущее, готов за него пострадать, драться в открытую или добиваться молча, стиснув зубы, никому не открываясь, пахать на результат, – здравствуй, жизнь. Тяжело, зато не скучно.

И вообще, если тебя никто не понимает, легко вообразить, что ты трагическая фигура, какой-нибудь Одинокий Рейнджер или, например, Бэтмен, на худой конец, Чебурашка. Его тоже не принимали всерьез, пока был маленький и жил с крокодилом. Потом он вырос и пошел служить в десант. Тут-то всем и стало весело.

По традиционным чукотским понятиям Умка рановато осознал себя отдельной личностью, самостоятельным человеком, у которого свои цели, и он намерен их достичь. Мог бы еще подождать. Но ничего страшного в этом не было и уж точно ничего плохого. Формально детство Умки кончилось давным-давно, в пять лет, когда из мальчика начали растить настоящего боевого чукчу; вся разница, что не воина, а животновода. Отец поступил с детьми так же, как обошлись с ним – конечно, намного мягче, но в целом по заветам предков. Сначала играючи, а потом уж не на шутку они учились встречать лицом к лицу треклятую романтику, чтобы выжить там, где с непривычки взрослые дохнут, и выжить непременно, иначе мама расстроится.

То, что Умка фактически жил на питомнике или с ним же в стойбище, усваивая от папы с мамой курс зоологической науки и практических умений, попутно впитывая мудрость ветеринара и бредятину отдела продаж, – считалось и вовсе нормально.

Правда, главный зооинженер Андрей Пуя говорил, что ничуть это не нормально, что детей лишают свободы выбора, а так нельзя. Если у тебя в голове одни мамонты и ты без них жизни не представляешь, то будущее твое, считай, определено – ну и чем ты отличаешься от племенного зверя?.. Но Андрей остался в меньшинстве. Ему сказали: ты сначала нарожай своих, вот тогда и поглядим, где пройдет их счастливое детство, в школе-интернате или на питомнике…

А еще ведь приезжало на занятия училище, известное в чукотском народе как «ковбойский техникум» или «скотобаза-ПТУ» – это смотря по тому, насколько вы его любите, – и брат с сестрой не просто крутились под ногами, а принимали самое деятельное участие в семинарах и тренировках. За плечами Валентины было уже четыре учебных полевых выхода, у Умки – два, летний и зимний, оба без приключений и нареканий.