Kitabı oku: «Пес-1. Приметы бойца»
Крестилевский выхватил из костра пылающую головню. Рассыпая искры, шипящая дубина пролетела по воздуху и обрушилась на голову Ширка. Рослый торгаш взревел от боли. Схватил щуплого Крестелевского за грудки. Потащил на костер. Битюги-телохранители Крестелевского рванули Ширка за плечи. Опрокинули навзничь и ну давай месить ногами. Нанося удары с оттяжкой, качки всхрапывали, как застоявшиеся кони.
– Прекратить! Не сметь! – рявкнул Крестелевский. Распихивая телохранителей, он с рычанием плевал на обожженную головней ладонь.
Гости повскакали с ковра. Пятеро из них выхватили стволы. Воняло паленым человеческим волосом. Скулил Широк. Половины каштановой завитой шевелюры красавчика как не бывало. Стало так тихо, что слышно было, как булькает коньяк, изливаясь из опрокинутой бутылки на штанину Крестелевского. Константин Валерианович поднял бутылку и, скрипя зубами, стал поливать саднящую от ожога ладонь.
– Костик, лапочка, что с тобой!? – защебетала Катерина, вызывающе красивая девушка в белых шортах, сидевшая рядом с Кристалевским на раскладном стульчике.
Сиреневая под лаком, очень пышная прическа Катерины на маленькой головке удивительно гармонировала с кипенью иван-чая, цветущего вокруг лесной поляны. Единственная среди элегантных блатных, на роскошной лесной поляне девушка чувствовала себя королевой бала. Молоденькой пассии, почти состоявшейся невесте седого пахана, на природе позволено все, даже уважение гостей, смахивающее на угодничество. Но только на природе, в апартаментах девчонка чувствовала себя удачливой шлюхой.
– Давай, лапочка перевяжу.
– Отвали, лярва, пока цела! – рявкнул Крестелевский на разохавшуюся девушку.
Катерина вспорхнула со стульчика, стала отступать от рассвирепевшего именинника. Сжав кулаки, Крестелевский двинулся за девушкой следом, но путь ему преградил мент Вабля.
– Опомнись, Костя!
Лицо Крестелевского стало пепельным. На впалых щеках хронического язвенника прорезались глубокие морщины. Скулы напряглись. Блеск чистых голубых глаз приняли сталистый оттенок.
На мгновение потерявший от побоев сознание, Широк пришел в себя. Схватился за опаленную голову. Злобно застонал.
– Ну, Крест! Ну, сучий потрох! Ты у меня попомнишь, живоглот!
– Вышвырните эту падаль. – Приказал Крестелевский телохранителям. – Киньте в машину, и пусть не попадается мне на глаза. Только так!
– Константин Валерианович, милый, грех гневаться в день своего юбилея, – пропела сиреневая невеста бархатистым грудным голосом.
Крестелевский достал темно-синий носовой платок, обернул обожженную ладонь и поднял беспощадные глаза на королеву юбилейного пиршества.
– И ты с ним, дорогуша, мотай с глаз долой.
– Костя! Я не изменяла тебе! Клянусь всеми святыми! Я не виновата, если нравлюсь многим мужчинам! Разве можно за это избивать невинного человека!
Гости с явной тревогой скрестили пронизывающие взгляды на ярко раскрашенном лице юной любовницы. Посодействовать или промолчать? Промолчать или посодействовать этой блестящей интриганке, почти добившейся в свите Креста перспективного положения невесты.
– Детка, будь умницей. Потом поговоришь с хозяином. – Рыжий Телохранитель, по кличке Курок, красной пятерней легонько лапнул хрупкое, плечико негодующей пассии шефа.
– Да пошел ты, кретин… – Деловито огрызнулась сиреневая девушка.
– Катерина, не возникай, прошу тебя, детка… – Настаивал ласково Курок.
– Костя! Остынь! Я тебе не шлюха какая-нибудь. Ты обещал обвенчаться! – Королева пиршества подбоченилась, выпятила грудь и горделиво тряхнула облаком прически.
Курок подхватил девушку подмышки так резко, что у тесного бюстгальтера с треском отскочила застежка. Две загорелые удлиненные груди выскочили из глубокого выреза крепдешиновой кофточки навыпуск. Они явились на свет как два продолговатых экзотических фрукта, покрытых атласной кожицей.
– Пошел вон, скотина!
Катерина ловко размахнулась ножкой, вооруженной лакированной узконосой туфлей. Пнула Рыжего в пах… Тот крутанулся волчком на месте и, сдавленно подвывая от боли, на полусогнутых засеменил в заросли Иван-чая. Гости зашипели. Крест улыбнулся.
Катерина подала Ширку руку. Он встал на ноги. Его покачивало. Девушка "под локоток" повела торгаша к стоявшим поодаль машинам.
Телохранитель, Геннадий, посмеиваясь в щеголеватые усики, подбросил в огонь сушняка. Гости тоже заулыбались. Попрятали стволы. Расселись на расстеленных коврах вокруг пылающего костра. Неторопливый разговор мужчин продолжился, как будто ничего особенного на поляне не произошло. Теперь их осталось тринадцать. Тринадцать старых друзей. Настоящий мальчишник.
Дельцы собрались отметить на природе пятидесятипятилетний юбилей подпольного миллионера Крестелевского. Авторитетнейший коммерсант начинал свой полу криминальный бизнес товароведом в Марьинском Универмаге. К началу Российской Перестройки Константин Валерианович сколотил очень кругленькое состояние. Так что не удивительно, что мальчишник почтили своим присутствием командиры советской торговли высоких, министерского уровня рангов.
Гужевался тут и заместитель по тылу коменданта Кремля полковник Рюмин Игорь Селиванович, и холеный секретарь Таганского Райкома КПСС. Однако, ближе остальных, по левую руку юбиляра, сразу за любовницей, скромно сидел, по-турецки умяв под себя ноги, оперативник из МУРа. Капитан Вабля. Марат Ерофеевич. По правую руку Константин Валерианович посадил троицу темных личностей. Блатных авторитетов. Старший вор в законе, Анатолий, по кличке Туз, только что откинулся с зоны. На пальцах обоих рук было вытатуировано четыре синих перстня. Они излучали татуированные же лучи, общим числом восемнадцать лучей. Столько лет дох Туз в зоне за четыре ходки. И все от звонка до звонка.
Эта троица среди пирующих шнурковалась отдельным табунком. В общем, разговоре фактически участия не принимала. Держала характер, надменно подчеркивая, что уважение уркаганов распространяется исключительно на хлебосольного хозяина застолья.
Приглашенные были в черных официальных костюмах, белых рубашках. Их яркие контрабандные галстуки с ручной росписью на тропическую тематику тоже хорошо гармонировали с многоцветьем уютной лесной поляны…
Константин Валериановичу подсел Степан Иванович Балыкин, между дружков – Беспалый. Это был дородный, очень брюхатый увалень, с багровым, одутловатым лицом гипертоника. Директор Росбакалеи.
– Помяни мое слово, Валерьяныч, Широк говнистый кент, он точно будет мстить. Уж я-то его знаю! – Прошептал Балыкин Крестелевскому в ухо, из которого торчал клок седых волос.
У Крестелевского дернулась щека, но он промолчал. Сморщившись, как от зубной боли полез в карман. Достал Беломор. Но пачка оказалась пустой.
– Слушай, давай-ка звякнем Халябину в КРУ, проведем на базе Ширка внеплановую ревизию? Чтобы не залупался… Ты понял? Широк получил по разнарядке партию холодильников для ветеранов войны и всю загнал в Узбекистан. – Настаивал на возмездии расстроенный бакалейщик. Он потер лоб мясистой изувеченной пятерней. Все пальцы одутловатой пятерни на лесоповале были аккуратно укорочены на одну фалангу.
– А что! Самое время вмазать фраеру по ушам, – поддержал Балыкина пахан Туз-Анатолий.
– Довольно, проехали! – Раздраженно ответил Крестелевский. – Не надо загонять парня в угол… Катерина первой спала с ним, по своей воле. Он сочтет себя несправедливо обиженным, и начнет стучать. Я не хочу драчки. Подождем, голуба. Пусть Широк первым козырнет. А тогда уж я сам разберусь. Только так!
Крестелевский резко поднялся с ковра и отправился к своему черному ЗИМ.
Чуть поодаль сквозь кусты виднелась подаренная им Катерине Волга. Ругаясь матом, Катя затаскивала в салон долговязого Ширка. Глаза Крестелевского, как намагниченные, тянулись в ту сторону.
Сердце дятлом долбил стыд. За свои пятьдесят пять лет жизни столько проигрывал и выигрывал. Но ни разу верх не брала баба. Слишком близко подпустил Катерину к сердцу. Ох, как жестоко опозорила зазноба. Как теперь рогоносцу сохранить авторитет в кругу партнеров по бизнесу?
Папирос не было ни в багажнике, ни в портфеле… А сигарет он не терпел. Крестелевский стал выбрасывать из перчаточного бардачка накопившееся там барахло. Светозащитные очки, медный кастет, складные стаканчики, обойма, пистолет…
– Марат Ерофеевич, – Тихо, как при покойнике, обратился к Вабле Рюмин. Головы присутствующих, как по команде, повернулись к менту, закадычному другу именинника. – Сходил бы ты, посмотрел, как там Валерьяныч. Катька сматываться не спешит. Не сорвался бы Костя. Еще ни один предатель не остался у него безнаказанным.
– Это у Кости – запросто. – Вздохнул Вабля. Он швырнул в огонь не обглоданную ножку индейки, вытер о крахмальную салфетку руки. Не верил он, что остановит расправу, если Крестелевский пойдет в разнос, но поднялся с ковра.
Неслышно подойдя к другу, Вабля пристально уставился на вороненый пистолет, лежавший на коленях Крестелевского…
– Отдал бы ты пушку, старина…
– Марат, дорогой мой, пошел бы ты куда подальше. Буду я руки марать о разную срань… Хочу понять за что мне отомстил Широк. Кормился с моей руки и на тебе!.. Придется устранять подлюку. А теперь уходи. Шуму сегодня не будет…
– Не заводись Константинович. Вспомни, в восемьдесят третьем году ты тоже обещал, что обойдешься без пальбы! Я не забыл, как визжала Зинка. Твое счастье, что подвернулся малокалиберный браунинг и пуля застряла в сиське этой коровы… ТТ шутить не любит, насквозь прошье. Так что, не обижайся, дорогой, пока не отдашь, – не уйду, хоть тресни.
– Сгинь! Я в норме. Сказал стрельбы не будет.
– А то я не вижу по твоей улыбочке, чем кончится наша пьянка.
– На, на возьми ствол и не томи меня…
Кастет Крестелевский сунул в карман.
Пачка Беломора нашлась в кармане чехла сиденья. Ломая спички, Крестелевский долго не мог зажечь папиросу… Прикурив, глубоко затянулся… Еще раз, еще… Не помогло. Откинулся в кресле, запрокинул голову… Подбородок предательски дрожал… Резь в глазах была нестерпима.
Собравшимся было не до гулянки. У костра жалели Крестелевского. Тема измены женщины и мести за измену была слишком горячей, чтобы сразу заглохнуть…
– Ну, как он? – спросили Ваблю сразу несколько голосов.
– Экзекуции не предвидится, аксакалы. – Отмахнулся расстроенный друг Крестелевского.
– Да уж, размяк наш железный Костя. Спохватился. Наследника ему подавай. Раньше нужно было думать. – Благовестил Семен Маракин, председатель райсовета. Он погрозил в сторону машины Крестелевского пальцем
– Я давно твердил чудаку, – женись! Хватит по блядям скакать. Эти телки того и гляди, наградят гнойной каплей на конце. Возьми бабца попроще, своего возраста. Миновало время накопления капиталов. Можно, наконец, пожить по-человечески, семейно, с детишками. Верно, я говорю?
– Верно! Костя все как молодой кузнечик. – Добавил Сычев, – Мойша для своих, – заместитель министра легкой промышленности. – Куда это годится. Вскочил – соскочил, вскочил – соскочил.
– Боится Костик баб. – С глубокомысленной миной на багровой роже заметил Маракин. – Он их меняет, чтобы не успели изменить… Сам был такой прыткий, пока не надоела эта пустая нервотрепка.
– Курок рассказывал, что Широк сделал себе мотороллер. – Хохотнул Рюмин. Вживил в член целый шарикоподшипник. Представляю, как визжала эта сучка.
– Да уж, Совсем офонарел Костя. – Оскорбленно засопел тучный Бардин, Начальник финансового Управления Внешторга. – Взял и отвалил этой шкурке задаток за наследника – пятьдесят тысяч капусты… Мутота! Поди, разберись теперь от кого Катька забеременела. Может, ей Широк заделал…
– Я и говорю, – Ширков еще тот хорек. – Снова возбудился неугомонный бакалейщик. – Глаза налились кровью. Он всегда ходит при нагане. Как еще не пальнул в Костю. Н-да… Вот сыскари говорят, что убийцу легко узнать по взгляду. Глаза красные… Взгляд такой мглистый, вроде как шалый. Убийца смотрит на тебя как бы сквозь туман. И не может понять, что хочет увидеть у тебя за спиной. Для убийцы ты уже мертвец, как какой-нибудь прозрачный призрак… Верно, я говорю? А, Марат Ерофеевич? – Обратился бакалейщик к Вабле.
Марат Ерофеевич насмешливо фыркнул.
– Какие призраки. Чушь собачья. Еще скажи – руки чешутся у мокрушника перед тем как идти на дело…
Ты же сам оперативник, Марат Ерофеевич. Разве не так? – Не унимался бакалейщик.
Опер перестал тыкать прутиком в сырую еще картофелину, нагреб на нее побольше золы. Прикурил от уголька. Нехотя обвел взглядом сидевших вокруг костра. Гости перестали жевать. Гости ждали авторитетного откровения.
– Приметы убийцы, говоришь, Степан?.. – У кролика глаза тоже красные, а он совершенно безобидный…
Опять ты, Марат Ерофеевич, заливаешь, – криво усмехнулся подошедший к беседующим Константин Валерианович. – И опять тебе верят…
– Отцы! Хорошо сидим. – Крестелевский поднял руку. За его спиной Геннадий откупорил бутылку коньяка Наполеон и вложил ее в руку хозяина.
– Предлагаю выпить за красивых женщин, таких неотразимых на вид и таких неоригинальных в измене.
В голосе Крестелевского слышалось металлическое дребезжание. Он и жалел, что сорвался, и был зол на себя за то, что не может быстро взять себя в руки. Именинник налил себе полный бокал и только потом передал бутылку коньяка по кругу.
– Константин Валерианович, – шепнул Телохранитель Крестелевскому на ухо. – Привезли, этого, как его, с гитарой. – Он кивнул в сторону машин, где перед зеркальцем прихорашивался ярко одетый лысоватый франт. – Куда его? Подождет в машине или пусть играет на своей бандуре?
– Черт! Ну, наконец-то! Прилетел паршивец! Давай, давай опоздавшего к нам, Геннадий. Только так!
Дождавшись, когда гости выпьют, Крестелевский вылил свой коньяк в костер, встал и принял в объятья одноглазого невысокого толстяка в красном пиджаке и коричневых бархатных штанах… С лиловой "бабочкой" на горле, заметно придавленной вторым подбородком.
– Данила Бордосский, артист оперетты. Прибыл к нам на мальчишник прямо из самого Ленинграда. – Весело представил Крестелевский гитариста друзьям.
– Обижаешь, Константин Валерианович, обижаешь! – Запротестовал запоздалый гость. – Данииил Бордосский теперь не просто артист, он теперь еще и режиссер-постановщик, черт возьми! Растем Костя!
– Ну, ты даешь, Данила! – Воскликнул Крестелевский, обводя гостей печальными глазами. – Этот кент знает весь одесский репертуар. Мы земляки. В молодости он пел у меня на каждом дне рождения. А теперь загордился.
– Брешешь ты все, Костик! – Засмеялся артист. – Как получил телеграмму так все бросил к чертям собачьим и вот он я.
– Но больше всего мне нравится как Данила Моисеевич рисует червонцы. Вот это настоящее искусство! Не то что на гитаре бренчать!
– Костя, не береди старые раны. Завязал я, морским узлом завязал… Дай-ка я тебя облобызаю, поганец ты эдакий. Не мог я не обмыть твой полтинник.
– Э, братишка! Отстаешь от жизни. Мне уже настучало пятьдесят пять…
– Да иди ты! Константин Валерианович! По тебе не скажешь! Ты же у нас – горный орел! – Обнимая друга, балагурил артист оперетты.
– Ну, как же! Орел! Читали, что пишет народ на стенах сортира: Как горный орел на вершине Кавказа, сижу, одним словом, – на унитазе. – Натужно захохотал Крестелевский, прижимая руку к животу.
Геннадий подал Бордосскому хрустальный бокал, хотел наполнить, но виновник торжественного мальчишника на природе взял бутылку у телохранителя из рук и сам налил артисту…
О Катерине и Ширке пирующие забыли. Девушка вытерла кровь с лица принародно оскорбленного любовника. Втащила его на заднее сиденье белой Волги, подаренной Крестелевским. Сама села за руль, громко хлопнула дверью и прицельно посмотрела на пирующих. Никто не обернулся…
– Кончай скулить! – Презрительно покосилась Катерина на стонущего Ширка. – Фуй, мякина! Сдачи дать не посмел! Дай-ка мне твой наган…
– Перебьешься, халява… Я сделаю Креста по-тихому.
Катерина запустила двигатель, выжала сцепление, но тут выдержка ей изменила. Она склонила головку на руль и заревела густым бабским ревом.
– Поехали домой, пока Крест не передумал… – Беспомощно прохрипел Широк.
– Заткнись, гнида! Константин Валерианович раздавит тебя как блоху! Это все из-за тебя! Зачем сел у костра рядом со мной? Зачем ущипнул? Зачем? Зачем?
Катерина перегнулась через спинку своего сиденья и зло отхлестала Ширка по мордасам…
– Пропади ты пропадом! Больше не показывайся у меня! Может быть, Костя еще передумает.
Катерина высморкалась, вприщур еще раз оглядела гостей Крестелевского. С бокалами в руках, они толпой окружили именинника. Крестелевский поставил свой бокал по изгиб локтя правой руки и медленно тянулся к нему губами, демонстрируя гусарский застольный фокус.
Воткнув первую передачу, и сразу же вторую, на "газах" Катерина бросила Волгу на толпу возле костра. Машина заюзила на траве лесной поляны и не сразу набрала скорость. Волга была в трех метрах от костра, когда гости спохватились и бросились врассыпную. Геннадий подхватил Крестелевского подмышки и потащил в лес. Константин Валерианович брыкался и хохотал во все горло. В дыму и пламени, Волга проутюжила по коврам, уставленным деликатесами и бутылками, разметала уголья и головешки, но Решительной девушке этого показалось мало. Эксневеста лихо развернулась на второй заход.
Снова взревел двигатель. Из-под задних колес Волги вырвался зеленый фонтан травы. Виляя задом, машина рванулась во вторую атаку на пирующих мужиков.
– Смерть гадам! – Орала во всю глотку Катерина
Двумя выстрелами из-за дерева, Геннадий прострелил на Волге передние колеса. Выстрелы разом отрезвили Катерину. Она даванула на тормоз, закрыла руками глаза и пронзительно завизжала…
Мужики выскочили из-за деревьев и с хохотом обступили истерично визжащую лихачку. Кто обмахивал носовым платком, кто притаранил бокал коньяка и пытался вложить бокал в трясущиеся руки Катерины! Девушка схватила бокал, швырнула в Крестелевского.
– Ты еще пожалеешь, старик! – Пообещала Катерина ломким голоском. – Ты еще приползешь ко мне на полусогнутых.
Утирая слезы от смеха, Крестелевский махнул рукой, сгорбился и направился в глубь соснового леса.
Отчаяние душило. Крестелевский сдернул с шеи узкий темно-синий галстук, в сердцах отшвырнул и, не глядя под ноги, чуть ли не бегом, стал удаляться от гостей куда глаза глядят.
Душное безмолвие сорного леса прорезал отдаленный детский крик. Крестелевский на крик не обратил внимания. В желудке обострялась жгучая боль. Крестелевский проглотил таблетку Фестала…
Все громче срывающимся голосом рыдал ребенок.
– Мама! Мамочка! Не надо! Не надо! – кричал неизвестный мальчонка.
Вопли беззащитного ребенка, наконец, дошли до сердца. Крестелевский презирал избивающих детей. Ярость, наконец-то, нашла выход. Надев на пальцы кастет, быстрым шагом, Константин Валерианович поспешил на голос мальца.
– Костя! Костя! Где ты? Ау! – Гудел разбойным басом Вабля.
Голоса пьяных друзей приближались широким фронтом. Друзья устроили облаву на сбежавшего именинника. К счастью, их остановили Телохранители, притаившиеся неподалеку от хозяина. Завернули назад… Это была какая-то бесовщина. Как ни спешил Крестелевский, крик мальчика не приближался. Мальчишка метался по лесу и звал слабеющим голоском:
– Мама! Ма-а-а-мочка!
Крестелевский побежал. Крики вскоре прекратились, но Крестелевский продолжал бежать. Наконец, сквозь шумное биение сердца Крестелевский услышал сдавленные стоны и своеобразное пыхтение.
Раздвинув ветви орешника, он увидел на полянке сгорбленные спины в солдатских гимнастерках. Переломив через поваленную бурей осину, двое курчавых солдат, спустив штаны, насиловали мальчишку. Он уже не просил пощады. При каждом грубом толчке, дрожащие ноги его в истоптанных сандалиях отрывались от земли… Из горла вырывался сдавленный хрип.
– Эй! Пошли вон, козлы! – Крикнул Крестелевский, ошарашенный увиденным…
Он быстро надел на пальцы медный кастет. Из-за спины грохнул выстрел. Из чащи вырвался Вабля и бросился на негодяев. Выпученные глаза на багровой роже, зверский оскал золотых зубов говорили, что годы не укротили свирепый нрав заводного мента.
Солдаты, путаясь в приспущенных штанах, брызнули в разные стороны… Стреляя на ходу, пьяный Марат бросился в погоню за насильниками… Одного он догнал, схватил за подол гимнастерки, но солдат извернулся и Марат схлопотал пряжкой ремня по темечку. Охнув, он мешком свалился на землю…
Мальчик не шевельнулся. Тряпкой остался висеть поперек осины. Он был в одной сандалии. Попка его была испачкана экскрементами и кровью. Крестелевский присел на корточки, поставил мальчонку на ноги, обтер носовым платком, поддернул застиранные шорты, застегнул ширинку.
– Ну, голуба, понесла же тебя нелегкая в лес.
Отвернув лицо в сторону, не открывая глаз, мальчик покачивался. Ему было лет двенадцать, тринадцать. Он выглядел провинившимся шалуном, получившим неотвратимое и справедливое наказание. Крестелевский положил ладонь на его выгоревшие на солнце, светлые вихры, повернул головку лицом к себе. Лицо исцарапано, распухло от синяков. Над левой бровью у мальчишки голубел небольшой шрам. Недавний… Крестелевский погладил шрам.
– Э, да ты, я смотрю, тертый калач. Как же ты сплоховал?
– Они связали, заткнули рот… Я укусил и вырвался… Их двое на одного. – Стал оправдываться малец.
– Теперь и нас двое… Возьми себя в руки и не хнычь… Все будет хорошо. Пойдем-ка отыщем сандалию, а потом мы отвезем тебя к папке с мамкой. Какие они у тебя, однако, раззявы.
– Дяденька, миленький, не надо отвозить меня в милицию… – Без всякой надежды на жалость взмолился парнишка.
– Какая еще милиция? Голуба! Ты чей?
Мальчик молчал. Вот собрался с силами. Оскалил крупные желтые зубы. Дрожь в теле прекратилась.
– Как он похож на щенка! – Подумал Крестелевский. – Того и гляди вцепится зубами в горло.
Константин Валерианович опасливо откинул голову назад. Мальчишка взъерошился, вырвался из объятий незнакомца. Попятился. Стал озираться. Заметил потерявшего сознание Ваблю, пластом лежавшего под березой, и снова заплакал. Он не прочь был убежать, но уж больно страшен был молчаливый лес за спиной убитого.
– Да ты не бойся меня. – Крестелевский постарался смягчить голос. – Я все понимаю! Честное слово, домой поедем, а не в милицию.
Насильники опомнились быстро. Напали как шакалы, подкравшись со спины. Латунная бляха со звездой, врезалась Крестелевскому в шею, отключив правую руку с кастетом. Он оторопел, на секунду потерял равновесие. Мальчик попучил пинок и отлетел в кусты. Рыча нерусские ругательства, красивые шоколадные парни обрушились на Константина Валериановича. Повалили на землю, стали душить.
– Константин Валерианович! Где вы? – Хором заполошно, где-то поблизости, орали телохранители, потерявшие хозяина.
Откликнуться Крестелевский уже не мог. В четыре вонючих, скользких руки душить его было неудобно. Нападавшие суетились, в злобе отталкивали друг друга от добычи плечами, коленями. Только эта неразбериха, помешала быстро сломать Крестелевскому горло. Улучив, наконец, момент, изо всех что были сил, Крестелевский ткнул растопыренными пальцами ближайшему насильнику в глаза и тот с воем покатился по траве.
– А-а-ав! – Заверещал вдруг мальчишка пронзительным девчоночьим голосом.
Он вцепился зубами и пальцами в смоляные кудри второго насильника, сидевшего на Крестелевском, и резко потянул его голову на себя. Но мгновение горло солдата приоткрылось. Крестелевский пырнул кулаком в кадык солдата. Тот поперхнулся, выкатил глаза и от удушья стал рвать на груди гимнастерку…
На полянку вырвались телохранители. Курок, ударил ногой задыхавшегося насильника в бок и стал стаскивать его обмякшее тело с Крестелевского. Мальчик продолжал визжать дурным голосом.
Курок за ноги потащил насильника в кусты. Пальцы мальчишке свела судорога. Он не мог выпустить волосы солдата и тащился следом за полуживым телом насильника.
Рыжий Телохранитель бросил свою ношу, схватил мальчишку и резким рывком оторвал от солдата.
С волосами в кулачках, парнишка вскочил на ноги и набросился на верзилу. Тот подхватил его на руки, и, держа на весу, засмеялся. Мальчишка все еще был не в себе. Он молотил в воздухе руками и ногами пока не подошел Крестелевский. Константин Валерианович перехватил мальчишку. Тот обвил руками его шею, прижался. Захлебываясь слезами и соплями стал просить:
– Дяденька, миленький, возьми меня с собой. Клара Иосифна меня в темной кладовке запрет… Я тебе пригожусь, честное пионерское…
Крестелевский растерялся. Мольба и упрек во взгляде мальца были невыносимы. Он почувствовал себя предателем. Глупо. Еще немного и мальчишку он заберет с собой… Только этого не хватало…
– Шеф, похоже, этот малый в бегах… Тут поблизости есть детдом, – сказал Курок. – Давайте отнесу пацана… Как бы не нарваться на неприятности…
– Отнеси. И мигом назад. Будем сматываться. – Жестко приказал Крестелевский Геннадию и склонился над Ваблей, стал осматривать кровоточащую на макушке рану.
– А чуреков куда? – Спросил Курок, кивнув на солдата, шустро уползавшего с поляны на четвереньках.
– Разберись! – приказал Крестелевский.
Курок достал маленький браунинг и широко улыбнулся хозяину.
– Но, но! Без мокряка! – Крестелевский взвалил стонущего Ваблю на спину и, заметно пошатываясь, двинулся к пиршественному костру.
Визг мальчишки, бросившегося в лесу ему на помощь, в тот день долго не утихал в ушах Крестелевского. Он то и дело мысленно возвращался на ту злощастную поляну. Мальчишка нравился ему все больше. Мало кто после таких издевательств бросится на защиту чужого человека.
"Смелый щенок. Себя не пощадил." – усмехался Крестелевский. – Верный вырастет пес, если попадет в хорошие руки".
Послевоенная ранняя нужда просто вышибла его из детства в подлый, вороватый мир взрослых: выживай как знаешь. А как выживать?
Во дворе воровали, считай, все пацаны. Пошел на "дело" за компанию и пятиклассник Костик Крестелевский.
Дружки, для начала, поставили салаженка на стреме. На углу магазина со стороны улицы. А сами сунулись в магазин со стороны двора, с черного хода. Откуда только что, сгрузив горячий хлеб, отчалила конная ночная хлебовозка… Метель, запах свежего хлеба, смешиваясь со снегом, приобретает ну нестерпимо сладкий вкус. Желудок заныл, от желудка дурман по всему телу так и плывет…
Сделал Костя один шаг навстречу хлебу, сделал другой, покинул наблюдательный пост… Пришел он в себя от выстрела. Нет, было два выстрела!
Бегут по двору пацаны, схватившись за задницу, орут: Убили! Убили! А сторож, дурак, переломил двустволку и заталкивает в стволы новые патроны набитые крупной крымской солью… На этом воровская карьера Кости Крестелевского благополучно завершилась. По мелочи сообразительный Костя больше не воровал никогда. И другим не советовал мелочиться… Отца он помнил смутно. Отец, Егор Каллистратович, едва проводив сынишку в первый класс, умер от контузии, полученной на переправе под Кенигсбергом. Был он инженером-строителем, хорошо зарабатывал. Мать, Юлия Васильевна, могла себе позволить быть домохозяйкой. Красивой была и любила броско одеваться.
Как достается хлеб первых послевоенных лет почувствовали они лишь после смерти отца. Красота Юлии Васильевны требовала заботы… Один отчим, сменил другого, еще более загульного. И понесла нелегкая Юлию Васильевну по ухабам жизни…
Костик ревновал малейшие знаки внимания матери к преходящим сожителям… Он рано познал печальную истому язвящей сердце борьбы, борьбы сострадания, жалостливой любви к матери и ненависти к ее постыдной слабости.
Слишком резким был контраст материнской безвольной любви и унылых запоев несчастной женщины. Этот контраст быстро сделал Костика, добродушного, открытого по природе мальчика, скрытным и ревнивым. Он долго не мог себе объяснить, почему именно с ним Жизнь обошлась так несправедливо. Костя подмечал все, чего ему не додала жизнь из того, что имели другие дети. Особенно болезненно переживал нищету. Но не желал смириться с тем, что окружающий мир как мог урезал детские радости.
В десятом классе Костя был уже опытным фарцовщиком. Специализировался на покупке и перепродаже мелким оптом заграничных шмуток. Отираясь возле комиссионок, гостиниц и валютных "Березок", он сумел завести контакты с чиновниками из министерства Морского флота и спортсменами, часто выезжающими за рубеж. Около него вертелось и несколько проституток разного достоинства, сбывавших зачастую вещи, украденные у иностранных туристов.
Эти хищницы чувствовали: их молодой барыга еще не "познал" женщину. Девки частенько подшучивали над несколько закомплексованным Костей. Уличных девок занимала причина его затянувшейся девственности. Они в открытую намекали, что Костя или импотент, или эгоист и занимается рукоблудием.
Одна изпутан, броская на физию Маша, называвшая себя "для понту" Матильдой, в шутках участия не принимала. Она была разборчивей остальных в выборе клиентов, и тем была симпатична Косте. Матильда брала оптом у Кости французские бюстгалтера и нейлоновые чулки, которые перепродавала сестре в Красноярск. Однажды Маша попыталась попользоваться симпатией посредника.
Как-то, потаскуха зазвала разбитного, но все еще целомудренного фарцовщика в свою коммуналку. Предлог был деловой и незамысловатый. Матильда хотела примерить образчик товара. На самом деле расчет был куда мудренее. Сучка предполагала убить сразу двух зайцев. Поиметь "свежечка" и "утереть нос" подругам. И еще, когда юнец разомлеет от кайфа первого настоящего оргазма, подбить его на торговую скидку за поставляемый товар. Так сказать – в знак благодарности за бесплатный сеанс секса.
Он с ранних лет весьма уважал себя и потому возможное собственное презрение считал чувством оскорбительным. Оно заканчивалось раскаянием и чувством вины перед женщиной. А Он ни перед кем не желал быть виноватым, и, тем более, не любил оставаться в долгу.
Матильде удалось напоить юнца, оказавшегося еще и трезвенником. Сонного она затащила его в постель, где на скорую руку и обучила трепетного девственника искусству обхождения с влагалищем. Так была разоблачена перед юным Крестелевским последняя тайна женщины. Увы, последняя. Тайна медоточивого женского Лона, диковатого в опушке реликтовой растительности..
Ученик попался хоть и неопытный, но понятливый и выносливый. Больше того, дурачок немедленно влюбился в мастерицу совокупления. В течение ночи, с повизгиванием, оханьем и храпом, Маша постаралась снять все плоды с древа своей проститутской науки… Ее не смутило, что плоды, по сути, были еще зелеными. Потаскухе нравилась именно оскомина нежной неопытности новообращенного самца.
