Kitabı oku: «Плата за перевоз (сборник)»

Yazı tipi:

Плата за перевоз

Уже полдня Х-арн с Лидией ждали переправы на тот берег. Уже более полусотни раз перевозчик сплавал на лодке туда и обратно, перевозя массу людей. И каждый раз на вопрос Х-арна: «А когда же мы?» – он отвечал: «Ждите». Или вообще ничего не отвечал. Лето было в зените своего цветения (если только это было лето). Зной был такой, какой бывает в городах, расположенных в пустыне. Х-арн хорошо знал такие города и не думал, что когда-либо (и где-либо) ему придётся снова испытать их эмоциональное воздействие. То, что воздействие эмоциональное, ему пришло в голову только сейчас: слишком уж не соответствовало место, где люди ждали переправы, пустынному зною. Разумеется, атмосферные явления нельзя причислять к эмоциям. Впрочем, почему нет? Хотя сразу возникает вопрос: чьи эмоции, почему эмоции? То есть всё то, во что в своё время не верил Х-арн. Теперь же ему казалось, и даже он был убеждён, что зной, которым был напитан дрожащий над рекой воздух, содержал в себе чью-то волю, страстную, раскалённую и, скорее всего, враждебную. Судя по лицам людей, ожидавших переправы, они чувствовали то же самое. Нельзя сказать, чтобы лица эти выражали какой-то особый страх, хотя были среди них и такие, но в основном лица эти отличала странная глубокая сосредоточенность. И покорность всему, что бы с ними ни случилось. Будут ли их бить цепями, или рвать крючьями, или сажать на кол, или жарить живьём – они ко всему заранее приготовились. Впрочем, это субъективный взгляд Х-арна, а от долгого пребывания под солнцем… Но надо быть откровенным до конца: не очень-то он и вглядывался в эти лица, ни до автомобильной катастрофы, ни после. Он разволновался. Так ему казалось. На самом деле он нервничал. То, что вначале было воспринято как краткая заминка, стало длительным болезненным ожиданием. Он понимал, что волноваться глупо. Даже тогда, когда мы знаем свою судьбу (словно мы когда-нибудь её знаем), когда нами рассчитан до минуты завтрашний день (кто запрещает нам играть в детские игры?). Даже тогда, думал Х-арн, волноваться смешно и глупо, потому что в этом волнении теряется большая часть удовольствий. Но не глупее ли волноваться, когда каждый твой шаг ведёт тебя к гибели? Волноваться из-за того, что кто-то шаг этот замедлил, продлил. Да и что влечёт нас к гибели – наша природа или отклонение от природы?

Место, где совершался перевоз, было лесистым. Лес покрывал и склоны холмов, откуда спускались к реке люди, и тот берег реки, куда люди переправлялись, и где исчезали. И среди этой зелени только дорога белела, как посыпанная мелом. Говорят, что раньше вся дорога была усыпана щебёнкой известняка, но босые ноги людей истёрли щебень в порошок. Бессчётные количества людей прошли этой дорогой, дошли до этого места, переехали на ту сторону и спустились дальше. Куда? Этого Х-арн не знал. Он старался не думать об этом. Он лежал на песке, отбиваясь от слепней и мух, и смотрел на воду. Тёмно-коричневая, с цветом ржавчины по краям, вода слегка отдавала тухлым запахом сероводорода, и, как бы ни хотелось пить, запах этот отвращал от воды. Х-арн не заметил в ней никаких признаков жизни. Похоже, вода была мёртвой, как, впрочем, и следовало ожидать. Искупаться бы… Лидия словно уловила его мысли.

– Почему нельзя купаться в реке? – спросила она Х-арна.

Тот пожал плечами.

– Откуда я знаю. Ты же слышала: Лодочник запретил.

– Если и дальше так будет печь, я пошлю твоего Лодочника…

– Лидия…

– И тебя пошлю вместе с ним.

– Это я знаю, – вздохнул Х-арн, – это ты умеешь.

– Это я умею, – подтвердила Лидия, на всякий случай, чтобы Х-арн не сомневался. Она села на песке и, смачивая слюной палец, стала втирать слюну в трещины на ступнях.

«Словно ничего не произошло, – думал Х-арн, глядя на Лидию, – словно всю жизнь этого и ждала. Я не удивлюсь, если она сейчас запоёт». Но Лидия петь была не настроена.

– Не понимаю, – произнесла она, закончив процедуру с пораненными ногами, – не понимаю, почему нельзя купаться в реке.

«Это хорошо, что не понимает, – подумал Х-арн, – если бы понимала, обязательно полезла бы либо в воду, либо в драку. Впрочем, предчувствую, что в драку она рано или поздно всё равно полезет. Где Лидия, там заварушка». А вслух он сказал:

– У тебя нос есть? Понюхай, чем пахнет вода.

– Смотри-ка, какой ты стал разборчивый. Не поздно ли? Подумаешь, пахнет. Я знала одно подземное озеро с таким же запахом, а там все купались, и вода была такая же точно, как здесь, только другого цвета.

– То было Там, а это Здесь.

– Ладно, не спорю. Ну, и долго мы так будем сидеть?

– Ты же знаешь, что это зависит не от меня. Не пойдём же мы обратно.

– Так сделай что-нибудь. Испугай, пригрози. Нет, лучше я сама…

– Прекрати, пожалуйста, мы не у себя дома. Мы даже не знаем, что нас ожидает.

Снова подъехала лодка. Прошуршав по песку днищем, она стала.

– Эй! – крикнула Лидия Лодочнику и приветливо помахала ему рукой. Лодочник даже не взглянул в её сторону. – Сейчас мы, да? – Лодочник положил весло на дно лодки и оглядел собравшихся на берегу людей. – Хам, – сердито проговорила Лидия, и снова Лодочнику. – А купаться можно?

– Я же сказал – нет. Это относится ко всем.

– А я искупаюсь, – шепнула Лидия Х-арну. – Вот увидишь.

– Глупо, – ответил Х-арн и боязливо повёл плечами. – Не советую.

– Потому что ты трус. А я искупаюсь. А что мне будет?

– Не знаю, – сказал Х-арн.

– Вот и хорошо. И я не знаю, – и посмотрела на Лодочника.

– Хам, – повторила она, не отрывая от него взгляда. – Но очень красив. – И произнесла задумчиво. – Интересно, здесь все такие или он один?

– Ты про хамство? – ухмыльнулся Х-арн.

– Ты тоже хам, – Лидия снова улеглась на песок. – Всю жизнь терпела хамов, красивых и некрасивых – один чёрт. Все вы хамы.

– А вы дуры, – обиделся Х-арн.

– Вот и прекрасно. А никуда от дуры не денешься.

Людей, скопившихся у перевоза, было шестеро: двое мужчин, две пожилые женщины, одна старуха и мальчик. Женщины завистливо поглядывали на обнажённую Лидию, развалившуюся, как ящерица на горячем песке, блаженную и разнеженную, а старуха плюнула себе под ноги (если бы она не боялась, она бы плюнула, конечно, на Лидию) и, отвернувшись, забормотала какие-то проклятия, которые, кроме неё, никто не слышал. Мужчины же, как ни странно, слабо реагировали на представшую их глазам нагую женщину. Они только мельком отметили этот факт (если только отметили, а не скользнули рассеянно взглядом), и оба, тяжело вздыхая, что-то шептали про себя. И в глазах их была тоска, отчаяние и страдание. Один бил себя исхудалыми руками по голове, а другой, не замечая боли, выщипывал из отросшей неопрятной бороды волоски и бросал их на землю. Все люди, как давно уже заметил Х-арн, и те, что ушли вперёд, и те, что плетутся сзади – были одеты в одинаковую одежду. Даже если покрой отличался (отличие было незначительно), то сама одежда была сшита из грубой мешковины. Такая же одежда была и у Х-арна с Лидией. Правда, Лидия, когда становилось очень жарко, самовольно сбрасывала с себя этот декоративный холст, весь пропитанный солью и запахом тела. А сегодня и вовсе в него не облачалась. Но, по наблюдению Х-арна, Лидия была единственной среди мужчин и женщин, кто на это отважился. И у Х-арна всё время ныло сердце от предчувствия, что Лидины, как он называл, «выкидоны», приведут их к какой-нибудь беде. Но беды с ними пока не случилось за всё время их длительного, тяжелого маршрута, вот только разве эта заминка на перевозе. Х-арн встал и подошёл к лодке.

– Значит так, – решительно произнёс он, стараясь, чтобы голос звучал не слишком робко. – Сейчас наша очередь.

Лодочник посмотрел на него как на какое-то насекомое и ничего не ответил. Это было возмутительно. Даже не верилось, что эта глыба раскрашенного в телесные цвета мрамора умеет говорить человеческим голосом. Но Х-арн сам слышал, своими ушами низкий, хриплый и – да, это надо признать – мужественный голос красивого рослого Лодочника. «Ненавижу!» – подумал Х-арн. А вслух сказал: «Но почему?» Лодочник выскочил на берег и пальцем пересчитал столпившихся. Х-арн решил, что торопиться пока не следует, и отошёл в сторону. Лидия насмешливо наблюдала за ним. Его взбесил её изучающий взгляд. «Сучка голая!» – выругал он её про себя, чтобы только оскорбить. Вслух он этого не скажет. А почему? Почему бы и не сказать? Но пока всё нормально. Лодочник на неё не смотрит. А это самое главное для Х-арна. Лодочник – вот в чём загвоздка.

– Вы! – ткнул пальцем Лодочник в собравшихся на берегу. – Полезайте в лодку. – Все шестеро, не исключая мальчика, порывшись в карманах, вытащили каждый по железному рублю и приготовились влезать в лодку. Первыми полезли мужчины. Они отдали каждый свою монету и, не переставая тяжело вздыхать, уселись на скамье. Вслед за ними – женщины. Последними – мальчик и старуха. У перевозчика на широком поясном ремне висел кожаный небольшой мешок. Все принятые деньги он ссыпал в этот мешок и взялся за весло. Мешок, по-видимому, был полон, потому что оттягивал ремень, и Лодочник дважды его поправлял.

– А нам, значит, что же? Ожидать? – спросила Лидия Лодочника.

Он и в этот раз ничего не ответил, но оглядел вопрошавшую уже не ядовитым презрительным взглядом, как вначале, а долгим, внимательным и даже удовлетворительным. Лидии показалось, что он погладил её взглядом. И ей это понравилось.

– А я всё-таки искупаюсь, – весело крикнула она ему.

Лодочник усмехнулся в колечки усов, упёрся веслом в берег и легко, как игрушку, стронул с места тяжело нагруженную лодку. Он грёб плавными широкими взмахами, почти не оставляя брызг. Искусством гребли он владел в совершенстве. И это тоже понравилось Лидии. И вообще, настроение её переменилось к лучшему, но, видя надутую физиономию Х-арна, она скрыла свою весёлость. Все сидящие в лодке смотрели в ту сторону, куда лежал их путь, только старуха обернулась на Лидию, сделала ненавидящие глаза, чуть было не сплюнула в воду, да вовремя спохватилась.

– Как ты думаешь, я могу ещё нравиться мужчинам? – спросила Лидия.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Так. Хочу знать. Как ты считаешь, я понравилась этому типу?

– Какому? – не понял Х-арн.

– Лодочнику.

Х-арн подозрительно посмотрел на Лидию. Начинаются какие-то женские штучки. Опять начинаются эти женские штучки. Он-то думал, что все эти штучки навсегда уже позади, а штучки начинаются опять. Женщины не могут без этих штучек.

– Зачем тебе знать, понравилась ты ему или нет? Ты разве не видишь, что это робот какой-то, а не человек?

– Роботы не бывают такими красивыми, – улыбнулась Лидия.

«Ну, конечно же, я прав – начинаются Лидины штучки».

– Мне кажется, что ему уже ничто и никто не может понравиться, – буркнул Х-арн.

– Ты считаешь? А ты видел, как ловко он набивает мешок деньгами? У тебя так никогда не выходило.

– Профессия, – ответил Х-арн. – Ремесло. Я занимался другими делами.

– Это точно, – подтвердила Лидия. – Твоей профессией была я.

«В сущности, она права, – грустно подумал Х-арн. – Иногда она метко шутит. Женщина существо диалектическое, борьба самых немыслимых противоречий слилась в очаровательное единство. Не знаю, прав ли Гегель, но Лидия права: диалектике нас учит женщина».

– Ты права, – сказал он ей. – Ты моё ремесло.

– Которому ты так и не научился, – со смехом добавила Лидия. – Не огорчайся, впереди ещё много времени.

– Меня успокаивает одно, что у меня была одна из самых красивых профессий, – мягко сказал Х-арн.

– О! – глубокомысленно оценила Лидия. – Ещё не всё потеряно.

– Всё, – упрямо сказал Х-арн. Мимолётное чувство облегчённости покинуло его, и снова им овладела злость. «Упрямая тупица, – подумал он, – откуда такой бравый оптимизм? Неужели она не хочет видеть, что теперь всё кончено, всё, всё, всё». Х-арн был в отчаянии. Эта куриная слепота тоже свойственна женщинам. Сколько раз его подводила их куриная слепота, пока окончательно не погубила. И каждый раз он попадался на её ловко закинутый крючок. Ловко закинутый! Что ты врёшь, Х-арн. Просто ты глупый сом, который обожравшись, всё равно ищет чего бы ещё пожрать. Тоже мне, нашёл профессию – приручать бабу. Доприручался, пока не сообразил, что сам уже давно ею приручен. Всё позади. Всё рухнуло. Катастрофа. Помпея их жизни, всё под пеплом, раздавлено обломками, а она: «Как ты считаешь, Х-арн, я могу ещё нравиться мужчинам? Как ты считаешь, Х-арн, понравилась я этому типу? Не огорчайся, милый Х-арн, впереди ещё много времени». Конечно, много. Впереди – целая вечность. Подарок Богов или Бога. Вот вам, дорогие Х-арн и Лидия, от нас подарок в день вашей катастрофы – вечность. Нет, она не желает явно, упорно не желает понимать, она не видит этих смиренных отчаянных людей, идущих бесконечной цепочкой по этой, чёрт знает какой, дороге, она не понимает, что само это отчаяние входит в программу этого ритуального предварительного шествия. Куриная слепота: она ничего не боится. «Как ты считаешь, Х-арн, мужчины на меня смотрят? Как ты считаешь, Х-арн, у меня будет что-нибудь с Лодочником? Как ты считаешь, Х-арн, мне лучше быть голой или одетой? Как ты считаешь, Х-арн, отдаться ему сразу или попозже? Как ты считаешь, Х-арн… как ты считаешь, Х-арн, как ты считаешь. Х-арн, как ты считаешь, милый Х-арн…»

– Как ты считаешь, Х-арн, – услышал он голос Лидии, – мне выкупаться сейчас или попозже? – Х-арн расхохотался: неожиданное совпадение? Как же – совпадение. Для дураков. Телепатия? Фигулечки вам – телепатия. Просто Х-арн – это вторая Лидия. Точнее – просто Лидия. Они одно целое. Вот что я вам скажу. Мы – давно одно целое. Вот почему я не смог бы никогда её бросить, вот почему даже погибнуть мы могли только вместе, вот почему, даже сейчас, даже потом, никогда Х-арн не есть нечто отдельное от Лидии. Она и я – одно целое. Нечто неделимое. Вот почему у них и детей не могло быть и не будет, чтобы ничто их не разделяло. Потому что они неделимы. И глупость Лидии и сумасшествие Лидии. Они – одно. Не смешно ли? Смешно. Не глупо ли? Глупо. Как ты считаешь, Х-арн? Сейчас или позже? Тем не менее, как ты считаешь, Х-арн? Правда, мило? Не Х-арн ли ей сказал совсем недавно «не советую». Это не было сказано категорично, но ведь умный человек поймёт, что значит слово «не советую». Вы думаете, Лидия об этом помнит? Вы думаете, она слышала это слово? О единство противоречий, единство противоречий! О дорогие противоречия – источник развития… чего? Ах, Лидия, Лидия. Как ты считаешь, Х-арн? А ведь если Х-арн скажет: «Искупайся сейчас», – она лениво ответит: «Лень вставать, после». А скажет Х-арн: «Искупайся потом», она ответит: «Чего ждать, жарко», – и полезет в воду. Вот вам и второй закон диалектики, которую всецело и красноречиво воплощает женское существо: закон отрицания отрицания. Лидин тезис. Х-арн отрицает этот тезис, а Лидия отрицает отрицание Х-арна. Синтезирование по методу Лидии. Синтез налицо: Х-арн промолчал. Мгновенно синтезировав, то есть, восприняв молчание как знак согласия и одновременно как одобрение самостоятельности решения, Лидия встала и пошла к воде. У воды она нерешительно остановилась. Ага, побаивается.

– Так, ладно, – энергично тряхнув волосами, она вошла по щиколотки в тёмную, банно-пахучую воду. На этом пока дело кончилось. Лидия снова остановилась и крикнула Х-арну. – Здесь никакой гадости не водится?

– Не знаю, – рассеянно ответил Х-арн.

– Не водится, не водится, – услышал он чей-то насмешливый голос и, оглянувшись на него, увидел двух вновь подошедших мужчин.

– Вы уверены? – спросил Х-арн, чтобы определить вмешавшегося.

Оба с интересом наблюдали за Лидией. Скорей всего – вот этот, весёленький толстячок, очень уж голос был жизнерадостный. Второй мужчина был с впалой грудью и измождённым испитым лицом. Х-арн не ошибся. Жизнерадостный толстячок сказал:

– Поверьте мне, первая гадость, которая здесь заведётся, будет женщина.

– Кха! Кха! Кха! – в приступе смеха закашлялся второй мужчина.

Х-арн нахмурился. Ему неприятен был взгляд этих дураков, как неприятна была шутка жизнерадостного толстячка. «Кстати, – подумал Х-арн, – как это он сумел остаться таким толстым, когда даже Лидия при всём её умении потеряла килограммов пятнадцать? Но это ей даже пошло на пользу. Не в меру она растолстела. А теперь вон какая. Не то, что я, – Х-арн посмотрел на своё отощавшее, ставшее жилистым (и, наверное, невкусным – почему-то пошутил он) тело. – Ну, ничего, – злорадно подумал он про толстяка. – Этого съедят в первую очередь, вон сколько сала». Лидия тем временем, наплевав на запрет, бухнулась в воду и поплыла. Ничего особенного не случилось, кроме того, что Лидия плыла в реке, в которой ещё никто никогда не плавал. От её плывущего (она хорошо плавала) тела расходились самые обыкновенные круги. И круги были круглые.

– Во даёт! – восхищённо сказал восторженный толстячок. – Прямо африканская лягушка.

– Что значит африканская? – почему-то обиделся Х-арн, словно ему не всё равно было, какая Лидия лягушка.

– А похоже, – ответил толстячок. – Ох, щас вон тот веслом ей даст по башке.

Чахоточный снова закхакал и поддержал товарища.

– Ну. И сразу утопнет. Лягуха-то.

Лидия не слышала или делала вид, что не слышала. Х-арну захотелось врезать ей как следует, а заодно и этим двоим.

– Немедленно вылазь! – крикнул он, понимая, что сморозил чушь перед этими двумя.

Отдуваясь, как морж, гребя перед собой, она повернулась к Х-арну и приветливо помахала рукой.

– Послушайте, Вы что, женофоб? – взглянув исподлобья на толстяка, спросил его Х-арн.

– Да ну Вас, – весело ответил тот. – Что это у Вас всё выводы какие-то? Стоит поругать бабу и уже в женофобы записали. Еврея матюгнешь – и уже антисемит. Правда, Толя?

– обратился он к товарищу.

– Ну, – согласился охотно тот.

– Мне кажется, милейший, – продолжал толстячок, – что у Вас парадоксальные взгляды на жизнь.

– На жизнь? – злорадно усмехнулся Х-арн, довольный промашкой собеседника. Тот смутился.

– Ну, не знаю, как это назвать… Впрочем, если Вы читали Лао-Цзы…

– Читал, читал, – уже охотнее заговорил Х-арн. Ему впервые попадался такой разговорчивый собеседник. – А Вы что же, и Лао-Цзы знаете?

– И Лао-Цзы, и Кришнамурти, и Раджнеша почитывали, – потирая от удовольствия руки, почему-то шёпотом произнёс собеседник.

– Ну, этого я не знаю, – Х-арн пожал плечами.

– Да бросьте Вы эти старые замашки, сейчас не те времена, – укоризненно сказал толстячок, но при этом сам невольно зыркнул по сторонам глазами.

– Нет, я в самом деле, не читал и не знаю, – искренне ответил Х-арн.

– Совершенно напрасно, дружочек, – он подмигнул Х-арну. – Тантра, знаете ли, забавная вещь. Хитрая такая штучка. Объёмная. Правда, Толя? – обратился он к своему спутнику, который, видимо, на все случаи жизни был у него под рукой.

– Ну, – ответил тот.

– Э-э… простите, – снова начал Х-арн. – Это тантра Вам сказала, что женщина гадость?

– Вы какую женщину имеете в виду? – мило улыбнувшись, начал толстячок, и ямочки на его щеках засияли. – Женщину вообще, как идею, в платоновском смысле слова или конкретно проявленную женщину, скажем, плавающую в водах священной реки? – При этом он повернулся и с долгим любопытством посмотрел на Лидию, которая повернувшись на спину, отдыхала на поверхности реки, широко раскинув руки и ноги. При этом он даже сделал кулаки биноклем, чтобы лучше её рассмотреть. Х-арн смутился. Он не ожидал увидеть в своём случайном собеседнике философа. Тот с видимым удовольствием пережидал конфузливость Х-арна.

– Ну, я вообще, – замялся Х-арн.

– Ну а если вообще, так знайте, что женщину как идею я очень даже люблю и чту и ничего выше женщины в идейном смысле слова не поставлю, даже идея государственности для меня на втором месте после женщины. Но, простите, конкретное проявление женственности в конкретных обстоятельствах… сами понимаете…

– Да, да, конечно, – согласился Х-арн, смутно понимая, с чем он соглашается и, злясь на себя за эту торопливость, в которой он усмотрел свою подчинённость учёному толстячку.

– Так что, какой же я вам женофоб, милейший? Я в своё, знаете ли, время страшно обожал… Особенно вот таких… – Он снова навёл на Лидию самодельный бинокль и, помолчав, добавил, – я вот таких особенно… Это ваша женщина?

– Моя, – осторожно, нейтрально ответил Х-арн, не зная, сказать об этом с гордостью или с сожалением.

– Да, это заметно, – с глубокой задумчивостью в голосе произнёс собеседник. И опять было непонятно, порицал он Х-арна или…

– Спорим на что угодно, – продолжал толстячок, – что её зовут как-нибудь Лидия или Фидия, или Мидия… в общем, что-то в этом роде? Спорим? – улыбнулся он Х-арну. Причём улыбнулся так мило и настойчиво, что Х-арн, которого поразила проницательность толстячка, ответил ему такой же улыбкой.

– Вы угадали. Её зовут Лидия.

– Почему это угадал, – обиделся толстячок. – Я просто знаю женщин, а этих в особенности, этих Лидий. Вот их-то я и любил больше всего.

– Зачем же Вы назвали Лидию гадостью? – съязвил Х-арн.

– А Вы считаете женщину чем-то иным? – искренне удивился тот. – Человек вообще так устроен, что обожает всякую гадость. А эту, – он ткнул пальцем в выходившую из воды Лидию, – в особенности. Так вот, как всякий нормальный человек… ничто человеческое мне не чуждо.

– Простите, – возразил ему Х-арн, – мне кажется, что это у Вас парадоксальные взгляды…

– А мне наплевать, – равнодушно ответил тот, – как хотите, так и считайте. Впрочем, Вы счастливый человек, – и он ещё раз с видом знатока оглядел Лидию.

Она только что вышла из воды и вся золотисто-бронзовая выкручивала длинные, почти до пояса отросшие волосы.

– Диадема, венец, елочная игрушка, – с форсированным восхищением заключил толстячок. – А, Толя? – Толя покашлял в знак согласия, и черты его плохо очерченного лица, точнее, перечёркнутого различного рода и направления морщинами, смялись всмятку. По всей вероятности, Толя улыбнулся. К тому же восхищённый толстячок толкнул его и он, схватившись за грудь, как китайский болванчик, закивал головой, зайдясь в приступе кашля. – Нет, нет, Вы счастливчик, – окончательно заключил толстячок, и глаза его завистливо сверкнули.

– Вы это серьёзно? – скептически ухмыльнулся Х-арн, задетый тем, что в его положении его ещё могут считать счастливым.

– Конечно. Расположились как на пляже, загорают себе… голенькие.

– Так в чём же дело? – мрачно буркнул Х-арн. – Присоединяйтесь. Места много.

– Э нет, голубчик, это Вы можете, а мы своё дело знаем, – и он ещё раз взглянул на Лидию. – Русалка. Богиня. Эллада.

– Вы, наверное, чего-то недопонимаете, – попытался объяснить ему Х-арн то, чего и сам не понимал, вдруг поймав себя на тоскливой мысли, что ему очень хочется кому-то пожаловаться. – Нас не берут с ней вместе, понимаете?

– А по отдельности? – с любопытством спросил словоохотливый толстячок. И, противно рассмеявшись, тут же добавил. – Впрочем, меня это не касается.

– Вы шутите, – со злой обидой сказал ему Х-арн, – а я-то думал, Вы поможете мне выпутаться из положения.

– Смешной человек. Ничего я не шучу. И выпутывайтесь сами как знаете. Устал я с Вами. И мухи загрызли. – Толстяк сорвал веточку и яростно стал отбиваться от мух и слепней, потеряв всякий интерес к Х-арну. Х-арн не стал навязываться.

Лидия распластавшись, лежала рядом, обнажённая, влюблённая в солнце и песок, влюблённая, как всегда, в себя. Она ничего не понимает и не хочет понимать, она не делает никакого различия. Толстячок со своим человекообразным Толей сидели на корточках и с любопытством смотрели, что делается на том берегу. Х-арн был на редкость самолюбив, и это неожиданное равнодушие к нему философствующего толстячка, к которому он даже успел уже привыкнуть и почувствовать какую-то симпатию, больно его ударило. Он тоже перевёл глаза на тот берег, с тоской почувствовав, что с толстячком ему больше не видеться и не говорить.

На том берегу Лодочник высадил людей, вытащил на песок лодку и, сполоснув в реке руки, вытер их о свою густую шевелюру. Потом отстегнул от пояса кожаный мешок с деньгами. Встряхнув им, он направился к стоящему невдалеке дощатому домику, напоминающему миниатюрную летнюю дачку. Одним пинком ноги он открыл дверь и скрылся.

Люди, которых он высадил, все как один повернулись лицами к реке, прощаясь взглядом с дорогой, которой они пришли к переправе, грустно повздыхали и побрели туда, куда лежал их новый путь. Молчаливая суровость Лодочника не предвещала никому из них ничего хорошего.

Лодочник вышел из своей летней дачки (Х-арну почему-то вспомнилась Рига, река Лиелупе, один из её рукавов, сплошь покрытый малюсенькими дачками, наподобие этой). К поясу Лодочника теперь был пристёгнут пустой мешок, а в руках он держал какой-то свёрток. Лодочник сел в лодку. В свёртке оказались бутерброды, на которые он с жадностью набросился.

На этом берегу всё замолчало, сражённое зноем. Лидия лениво лежала, отдыхая после купания, собеседник Х-арна сидел в знакомой Х-арну йоговской позе Сиддхасана, и лицо его выражало блаженство. По-видимому, он медитировал. Может быть, он медитировал на своих воспоминаниях о женщинах, которых он ставил превыше государства. Подошедшие новые лица негромко приветствовали сидящих, но, видя, что те не отвечают, тоже уселись ждать, стараясь быть по возможности незаметнее. Постепенно и Х-арн отдался во власть полудрёме, полувидениям. По-настоящему задремать Х-арну никогда не удавалось. Но в таком вот состоянии (видимо, это было состояние предельной усталости), когда ему удавалось отключаться от своих переживаний, перед ним вставала смена реалистически виденных картин, а может быть, событий (он не знал, как правильно определить виденное). Вот и сейчас их легковая машина неслась по Загородному проспекту в направлении Силеногорска. Они ехали на свою дачу. Машину вела Лидия. Виноват, конечно, он: нельзя доверять руль раздражённой женщине. Впрочем, он хотел поменяться. Она не согласилась. «За жизнь свою дрожишь? Успокойся. Оставлю я тебе твою жизнь, оставлю». В этот раз они ссорились из-за мебели. Она хотела продать гамбургский гарнитур, резной, чёрного дерева, и купить венецианский, светлый, для чего нужно было переклеить обои в комнате. Этот гарнитур в единственном экземпляре хранился на мебельном складе для дипломатического корпуса Республики Мали. Но мэр города Бомако, с которым она познакомилась на вечере в Доме учёных, где Лидия работала главным бухгалтером, пообещал похлопотать, и хлопоты его увенчались успехом. Платите и берите. А какой гарнитур? А? Роскошь?

– Анекдот, – сказала Х-арну Лидия в ту же ночь в постели. – Фантастика. Какой-то черножопый эфиоп… одно слово, и гарнитур наш. Скажи, Х-арн?

– Они не эфиопы.

– Какая разница, Х-арн, всё равно черножопый.

– Хотел бы я быть таким «черножопым», – со злостью ответил Х-арн и погасил лампу.

Но Х-арна не интересовал венецианский гарнитур. Х-арн сейчас был увлечён машинами и последней маркой видеомагнитофона, который ему привезли из Японии. За видеомагнитофон он ещё не выплатил последнего взноса. Отдать надо было русской иконой. И Х-арн колебался. Он боялся продешевить. Он боялся, что икона уйдёт за границу. Он боялся криминала. Если бы не эта ссора, он, может быть, что-нибудь заметил, а так он увлёкся, раздражённый и злой, потерял бдительность. Вечно они ссорились с Лидией то из-за кооператива, то из-за машины, то из-за дачи, а чаще всего из-за тёщи. Когда они доехали до мраморной скульптуры Силена, они всё ещё ссорились. Силен держал на коленях по голенькой нимфетке, одна из которых вцепилась ему в бороду, а другая прижимала руку пьяного божества к своей каменной груди. Второй рукой мраморный фавн прикрыл нежный бугорок Венеры одной из нимфеток, отчего на лице её нарисовалось неописуемое блаженство. Даже сквозь мрамор чувствовалось, как в бугорке этом пульсирует юная, жаркая кровь. Силен улыбался и словно подмигивал Х-арну, как бы говоря: «Бросай старух, приятель, и переходи на школьниц. Коротенькие платьица и крутые ягодицы – вот высшая поэзия чувственного мира». Х-арн завидовал Силену, однако Лидию бросать не собирался.

От Силена, обозначавшего начало Силеногорска, дорога сворачивала влево и вниз к морю. У самого моря располагалась их дача. По дороге к даче и до самой дачи они всё ещё ругались. И, конечно же, в этой бестолковой ругани он ничего не заметил. Да и что он мог заметить? Эти люди работают так, как вилами на воде пишут: никаких следов. Это, пожалуй, единственный аппарат в государстве, который работает чётко и бесшумно, как мотор самой комфортабельной американской марки. Правда, тёща потом на свидании давала ему понять, что она якобы делала знаки глазами и даже руками махала с риском для жизни (она всегда всё делала с риском для жизни: мужа отхватила с риском для жизни, кооператив – с риском для жизни, заграничную путёвку – ну, это понятно, тут никто не спорит). Но тёща врёт. Впрочем, чёрт её знает, может, и не врёт… Хотя тёще, знаете, верить. В общем, их взяли с Лидией тут же на даче, как только они въехали в ворота. Да и в том ли суть, что они не заметили? Какая разница, где бы их взяли: на даче или в кооперативной квартире, или, ну это вряд ли, на вечере в Доме учёных.

Х-арн очнулся. Стук копыт вспугнул его видения, чему Х-арн был очень рад. Видения эти, как кошмарный сон, преследовали его даже здесь. Зной висел в воздухе, и, казалось, он повис навеки. Ничего не изменилось за это время, что Х-арн пребывал в каком-то другом, дурном, как ему теперь казалось, мире, представления о котором он имел теперь смутные, нереальные и болезненные. Он даже совсем хотел бы искоренить память о нём, но знал, что это невозможно и что за всё придётся предъявлять счёт.

Стук копыт, похожий на лошадиный, окончательно вернул Х-арна в реальность. Он увидел возле себя лежащую Лидию, расслабленную, как кошка и снова мокрую (значит, она успела за это время ещё раз выкупаться). К толстячку и его спутнику, всё так же задумчиво глядящим на тот берег и утратившим свою весёлость, присоединились три женщины, одна из них совсем молодая. Женщины сидели на песке в скорбных позах, обхватив головы руками в ожидании переезда. Стук копыт раздался отчетливее и уже не прекращался. Он доносился с противоположного берега. Потом он стал громче (Х-арн ещё не успел подумать изумлённо, откуда в таком месте лошади) и на белую, раскалённую зноем дорогу вышел Кентавр. Х-арн подумал, что у него галлюцинации и что, может быть, ему и правда не мешает искупаться. Но видение не рассеивалось. Это был настоящий Кентавр. Он постоял некоторое время на дороге, как это делают дикие животные, потом подошёл к реке, согнул передние ноги и, подломившись, стал пить прямо из речки, припав к ней ртом.