Kitabı oku: «Крымский Джокер», sayfa 7

Всё это я вспоминал, собирая банные принадлежности. И одна мысль не давала мне покоя: есть ли в душе вода? Если и там глухо, то очень логично будет повеситься в этом душе – обратно пять этажей, с таким мрачным сушняком во рту, мне не вымахать ни за что. Но если там есть вода, можно напиться, помыться, побриться, и ещё чёрт знает что с собой сделать! А, впрочем, выбора у меня нет. Бодро хлопнув дверью, я обречённо отправился в долгий путь. Все воспоминания, которые я с таким трудом извлёк из своей головы утром, улетучились.

На смену им пришла одна проблема – выжить. Хотя спуск давался мне на удивление легко. На пролёте первого этажа мелькнула страшная мысль, что я захлопнул дверь на замок, а ключ не взял. Подниматься и проверять это предположение не было ни сил, ни желания.

Вот и лабиринт душевой нашего старого общежития, скудно освещаемый красноватой лампочкой. Стены в мокрых подтёках. Вода капает как в фильмах Тарковского. «Оставь надежду всяк сюда входящий…»

И на любого психически здорового непьющего человека наш душ произведёт неизгладимое впечатление. А в моём положении следовало быть особенно осторожным, чтобы не испугаться собственной тени. Или товарища по несчастью, забредшего сюда по ошибке. Проходя мимо женской двери, я услышал журчание воды, и это вселило в меня надежду. Плюнув на все страхи и предчувствия, я устремился навстречу влаге. Слава богу, лампочка в мужской душевой горела. Правда, грязной мыльной воды было по щиколотку. Но вопросы санитарии меня сейчас трогали мало.

Ворвавшись в первую кабинку, я прямо из-под душа насытился тёплой мутноватой водой. Это, конечно, не холодненькая минералка, но полегчало. Ей богу, полегчало! Теперь водные процедуры, и – вперёд к знаниям! Постояв немного под холодной водой, я перешёл к мытью своего ослабшего тела. В этот момент кто-то захлюпал босыми ногами и вошёл в соседнюю секцию. Как я вспоминал позже, весьма несуразным показался мне сразу рост соседа по душевой. Он был не то что ниже среднего, а просто какой-то детский. Но детей, способных помыться в нашей бане в одиночку, ещё на свет не родилось. Это и не каждому взрослому под силу. Да и не пустит никто, будучи в здравом уме, ребёнка в эти трущобы.

Короче, странный рост любителя утренних водных процедур смутил меня, но пару от горячей воды в душевой было уже так много, что другие подробности внешнего вида незнакомца я не разглядел. А, наверное, стоило. Немного настораживала и молчаливость гостя. Так как почти всё мужское население общаги было со мной накоротке. А ввиду общительности моего характера, неразговорчивость его была, по меньшей мере, странной. «Но хотя, – подумалось мне,– это может быть какой-нибудь малорослый электрик или плотник». И я вновь занялся своим делом.

Шумела вода, и мы мылись в полном молчании. Тут вдруг мне показалось, что в соседней кабинке раздаётся хихиканье. Недоброе, знаете, такое повизгивание.

«Дрочит он там, что ли…», – пронеслось в голове. Мне стало гадливо. Онанизм вещь, конечно, полезная, а в некоторых случаях просто необходимая. Но не в общественном же месте! Извращенец какой-то. Я уже почти решился заглянуть через перегородку, как внезапно погас свет.

-Твою мать! – заорал я, перекрывая шум воды. – Эй, сосед! Пойди, глянь, что там!

Но в ответ не услышал ни слова.

-Эй, приятель, пойди, говорю, посмотри! У меня башка в мыле!

Не услышав опять ничего, я закрыл воду и, проклиная бесчувственного посетителя, пошлёпал к выключателю в коридор. Естественно, он был выключен. Дебильные шутки игривых дамочек. Я, чертыхнувшись, включил свет и вернулся в свою секцию.

Открыв воду, я агрессивно спросил:

-Тебе что, урод, трудно было пойти посмотреть, когда у человека вся морда в мыле?

Ответом мне был шум воды. Я здорово разозлился, и без всяких предупреждений заглянул в соседнюю секцию. Она была пуста. Никакого намёка на недавнее пребывание молчаливого негодяя. Хотя в углу лежала половинка мыльницы с чем-то, похожим на обмылок. Я протянул руку, и меня опять затошнило: в мыльнице лежал обсосанный леденец с прилипшими волосками явно лобкового происхождения.

Он что же, конфетами моется? Вот уж точно извращенец. Вторая половинка мыльницы плавала здесь же на полу.

Когда я во второй раз намылил голову, то вдруг подумал: «А как, интересно, смылся этот дегенерат, если мимо меня он не проскальзывал?» Мы должны были неминуемо столкнуться на выходе. Хотя он мог свалить, когда темно стало. Или, скорее всего, это он и подшутил, вырубив свет. Вот так.

Найдя разумное объяснение, я успокоился, и опять начал смены температур воды: горячая-холодная. И только когда я основательно стряхнул с себя груз похмелья, меня озадачила мысль: «А как он припёрся совсем голый?»

Надо заметить, что в нашем славном душе раздеваются там же, где и моются, только в противоположном углу, где сухо. Но этот угол отлично просматривается из моей кабинки. И никакой одежды ни до, ни после визита коротышки, я там не видел. Вот это номер! И тут снова погас свет. Напрочь. Наглушняк. Жуткая темнотища. Я громко выругался, поддержав свою репутацию неунывающего парня, и по-настоящему испугался. То есть так испугался, что замёрз, стоя под кипятком. Мысль, которая тайком от меня уже идентифицировала незнакомца, ещё боялась ворваться в мой мозг, но была уже где-то на подходе. Для смелости я заорал что есть силы:

-Вам что, чумаходы, делать нехрен?! Вылезу – ноги пообрываю, недомерки!

Угроза повисла в воздухе и захлебнулась в шуме воды. Стало ещё страшнее. Похмелье возвращалось вместе с леденящим душу страхом. Я закрутил кран дрожащими руками и нехорошая тишина повисла в темноте. Из женской душевой тоже ничего не было слышно, только гулко капала тарковская вода. Прочь отсюда! Схватив одежду, я с зажмуренными глазами, теряя банно-прачечные принадлежности, нагишом выскочил из подземелья.

Свет на пролёте первого этажа ослепил меня, и я попытался мокрыми трусами вытереть лицо от мыла. Это мне удалось, но не принесло облегчения: прямо передо мной стояла коменда общаги, ощерившись как загнанная волчица. Ко всем моим недостаткам, известным ей в той или иной степени, добавился ещё один – я был совершенно голый.

-Ну что, Карытин, – прошипела она, – до ручки допился? Орёшь, нагишом из душа выскакиваешь, да ещё и замыкание устроил?

Голый человек – беззащитный человек. Голый человек с жестокой багмелюги – просто грудной младенец. Что я мог противопоставить огромной пятидесятилетней фурии, обличённой властью и обладающей десятком золотых фикс в зубастой пасти? Ничего.

Кое-как прикрывшись полотенцем, я под презрительным взглядом старой обезьяны влез в спортивные штаны. Комендант был олицетворением незыблемости земных законов, и я с каким-то садистским наслаждением принял в свой мозг ту самую мысль, которой так боялся внизу.

– Я, Генриетта Дмитриевна, не пью давно. А вот у вас в душевых нечисто…Тут не только замыкание – ещё и серой скоро вонять будет! А там, глядишь, и студенты пропадать начнут – все мы грешники…

– Ты, дружок, мне ерунду не городи. Лучше про вчерашнее расскажи, как нажрались всей комнатой. Мне уборщица на вас докладную написала. И про рыгачку вашу, и про бутылки битые и про окно.

«Поздно ты спохватилась, миленькая! – подумал я про себя. – Даже ежели чего и было вчера, то меня надо было тёпленького с утра в постели брать! Когда у меня на морде всё написано было. А теперь я вымыт, выбрит и зубки почистил. Теперь я на все вопросы связно отвечать могу, да и не качает почти».

-У меня экзамен сегодня, – какие тут могут быть гулянки!

– Разберёмся в деканате, – зловеще пообещала коменда.

И недобро кивнув мне, она исчезла.

Насвистывая известную арию Мефистофеля, я поднимался наверх. Преодолевая последний пролёт, я услышал дикие крики. Так кричать мог только один человек- Хала. Или, если более официально, Сергей Халтурин. Своими повадками он немного напоминал мне двоюродного братца Серёгу, сгинувшего давно из моей жизни. Такой же наглый и шумный.

– Бля, Витяй! Где тебя носит? Я уже полчаса под дверью скулю!

– А в душ спуститься трудно было? – огрызнулся я.

– Причём здесь душ! – заорал мой сосед по комнате. – У меня сегодня в девять комиссия в военкомате. У тебя, кстати, тоже, – многозначительно добавил он.

Вот тебе и экзамен. Дошутился. Комиссия в военкомате процедура пренеприятнейшая. Особенно если вспомнить, что вслед за ней грядёт и призыв. Со всеми вытекающими.

Мы зашли в комнату к соседям, чтобы узнать время, но там все дрыхли.

– Да ну их, пока проснутся…, – сказал Хала, – пошли к нам – сейчас уже, наверное, почти девять. Ключ у тебя?

Ну что я мог ему на это ответить! Тот факт, что я забыл ключ в комнате у меня не вызывал сомнений ещё на третьем этаже, но я всё-таки надеялся, что он у Серёги.

Кстати, о моём соседе можно было рассказывать часами – личность приметная, сильно пьющая, и обладающая неслыханной потенцией.

Года два назад он был чемпионом Украины по велоспорту среди юниоров. Но зелёный змий победил его в честной схватке, и сейчас, в счёт былых заслуг, он учился на третьем курсе факультета физфоспитания, а жил у нас, в общаге, как-бы в изгнании. Пил безбожно, благо на здоровье не жаловался. Умудрялся через день затаскивать в комнату очередную жертву своей похоти, и нам приходилось всю ночь слышать нескончаемый скрип кровати и приглушённые ахи и охи. От Халы я впервые узнал о высшем классе полового мастера – не вынимая кончить три раза. Для меня это было недосягаемой вершиной. А для Серёги делом обычным и простым, что и позволяло ему столоваться в женских комнатах на халяву. Иногда хоть и случались вспышки ревности между его пассиями, но он сам же быстро подавлял бунт на корабле, и вновь был желаем и любим. Хотя, мне кажется, что ревновать Халтурина всерьёз было глупо. Девушки, наверное, это тоже понимали и никогда не претендовали на серьёзность отношений. Каждый получал своё, и все были довольны. Случалось, правда, что мелкая месть прекрасного пола мешала Серёге наслаждаться студенческой жизнью в полный рост. Так, дня три назад, после очередной бурной ночи, он вернулся с буро-синей от засосов шеей. Разглядывая себя в зеркало, Хала вяло бормотал о шизанутой ревнивой дуре, и о том, как ему стрёмно теперь домой ехать.

Позже я встретил его после обеда на автовокзале в костюме а-ля Бендер. Шея у Серёги, как шарфом, была замотана белым вафельным полотенцем, на глазах, в пасмурный день, нелепо чернели солнцезащитные очки «Феррари», и он был в банных тапочках на босу ногу. Как выяснилось, его горячая поклонница, туфли вместе с носками в припадке ярости выкинула с шестого этажа. На мой вопрос о причине гнева подруги, Хала промямлил что-то невнятное о жёстком режиме спортсменок, и об их пуританском непонимании всей прелести анального секса.

Но надо признать, что все его похождения и запои не мешали ему даже сейчас соревноваться в скорости с электропоездами. Он иногда ездил домой в Севастополь на своём фирменном велосипеде, и приезжал намного раньше своих однокашников, выехавших электричкой примерно в одно и тоже время. Иными словами, это был спортсмен с большой буквы. А какие чудеса он вытворял в безнадёжно длинных винных очередях! Здесь слова бессильны. Это надо было видеть. И мы были друзьями…

Короче, я спросил, стараясь придать голосу безразличную интонацию:

– А что, ключ не у тебя?

– Ты что, перепил, что ли! – взвился Хала. – Да я никогда его и не брал. Я ведь в комнате редко ночую!

– Обидно. Значит надо ломать дверь.

При словах «ломать дверь», Серёга оживился, и стало видно, что настроение его заметно улучшилось. В вопросе выбивания дверей ему равных не было. Это был его конёк. Халу приглашали для подобной процедуры все шесть общежитий студгородка. Как опытного медвежатника засыпали различными вопросами плотники и слесаря. Но всех секретов своего увлечения Халтурин не раскрывал никому. Он мог сделать это с первого удара ногой в область замка. Но замок становился непригодным к дальнейшему использованию. Мог, по желанию заказчика, вышибить дверь плечом с разбегу, нанося удар в центр. Но тогда страдала сама дверь, давая трещины, или рассыпаясь совсем. Дверь могла быть вынесена с косяком или без такового. Для особых случаев имелся в запасе способ «нежного» выдавливания двери таким образом, что всё можно было восстановить за пять минут с помощью двух гвоздей и молотка. Этот способ как раз подходил к нашему случаю.

Конечно, по тому, как Хала приближался к нашей двери, и с каким сожалением посматривал вокруг, я понимал, что ему очень хочется продемонстрировать настоящий класс. То есть вынести дверь вместе с косяком к чёртовой матери одним коронным ударом ноги. Но это была наша дверь, и ставить её на место было нужно нам самим. Это сдерживало вдохновение мастера. Поэтому, после недолгих простукиваний и прикидок, замок аккуратно был отделён от косяка, и мы оказались внутри.

Халтурин зашёл в комнату, и присвистнул:

– Красиво сделано!

Посмотреть, действительно, было на что. В комнате недоставало многих деталей интерьера, а разбитое окно указывало на способ избавления от них. В эти детали входили такие необходимые трезвому обитателю комнаты вещи: радиоприёмник, пудовая гиря, тумбочка нашего третьего соседа Ромы, электрочайник, и запасное колесо для серёгиного велосипеда. Общую картину дополняла разнокалиберная крошка зелёного и белого стекла. Сорванные шторы, одна из которых представляла собой кучку пепла, и огромная дыра в фанерном шкафу – всё говорило о том, что вчера здесь крепко пили. И неслабо покуражились. На спинку моей кровати была аккуратно нанизана гитара, струны которой безжизненно свисали на пол. И было очень тихо.

– Нехило вы вчера погудели – жаль, я был занят! Колесо-то куда дели, синюшники?

– Да я, понимаешь, ни хрена толком не могу вспомнить, – пробормотал я в растерянности. – Хочу вспомнить, да не могу.

-Что, «доктор, у меня это… провалы»?

-Да не смейся, полудурок! Я действительно не помню концовку. Скажу больше – мне вообще непонятно происхождение этого бардальерро. Погоди-ка – сейчас сверюсь с финансами.

Я подошёл к изуродованному шкафу и начал шарить по карманам куртки. Там были осколки стекла, два окурка, смятый листок контрольной работы с двумя очками и мой студенческий билет. Денег не было никаких. Я грустно вздохнул:

-Теперь всё сходится. Денег нет. А ещё вчера с утра было двенадцать рублей с мелочью.

Хала подозрительно сморщился и ещё раз оглядел комнату:

– Но размах-то минимум сорокарублёвый! Даже если сухим винчиком или пивом накачиваться – не меньше сорока.

-Я сам вижу, – угрюмо сказал я. – Надо вспоминать, поискать свидетелей. Обычная процедура – ты ведь знаешь.

– Да… Грохоту, наверное, было на всю общагу. Можно и вылететь за такие гудежи. Причём легко.

Хала, с видом заправского эксперта-нюхача, повёл носом над пустым трёхлитровчиком, который гордо возвышался на загаженном столе.

– Ладно, хрен с ним со всем, потом приберёмся. Давай в военкомат собираться!

Мы начали переодеваться, и тут я с ужасом заметил, что всё тело у меня в каких-то синих прожилках. Да и все мои внутренние физические и психические характеристики были безнадёжно далеки от признаков юного призывника, будущего защитника Родины. И нужно было как-то решать проблему с деньгами – неделя только началась, а пропито было всё до копейки. Так же открытым стоял вопрос спекуляцией «Кагором», куда подевался вчера Миша Беляев, да и учёба, наконец, не последнее дело. Близится сессия, а я, как выяснилось только что, контрольные на двойки пишу… Нехорошо… Уф-ф-ф! Одышка…

Да и не мешало пойти поискать под окнами инвентарь, пока народ ещё не вернулся с учёбы. Пятый этаж – не шутка!

Я с опаской выглянул в окно, ожидая увидеть труп несчастного прохожего, пригвождённого к земле гирей или тумбочкой. Но от гири осталась только вмятина в грунте, а раскуроченная тумбочка и приёмник были на месте. Чайник, естественно, спёрли. Я подозреваю, что в общежитии напротив давно уже следят за нашими попойками, а рано утром собирают под нашими окнами неплохой урожай. Если вспомнить, что в прошлый раз Рома с Лосём выкинули в окно несметное количество вилок и ложек, а в придачу совсем новый рефлектор. Думается, что желающим раздобыть что-нибудь на халяву, есть смысл установить за нашей комнатой круглосуточное наблюдение. Трофеи оправдают потраченное время. У нас, видимо, в крови избавляться в пьяном виде от предметов мещанского быта. Вот только гирю жалко. Мы её из самого центра города пёрли втроём по очереди.

От навалившихся проблем я прилёг на кровать, нащупал под ней окурок пожирнее, и закурил, нарушая тем самым все каноны отходняка. Сразу болью отозвалось сердце, и комната, вместе с суетящимся соседом, начала слегка вращаться по наклонной оси.

В это время Хала тщетно пытался избавить свою кровать от осколков. В третий раз он перетряхивал её содержимое, начиная от матраца и заканчивая покрывалом, а стекляшки всё сыпались разноцветным дождём.

– О, вещдоки пошли! – оживился Хала и начал рассматривать обрывок этикетки, прилипшей к наволочке. – Ничего себе – «Кагор»! Смотри, Корыто!

И он протянул мне пахнущую вином бумажку.

Меня замутило.

– Вы что же, синяки, целые бутылки вчера били?!

Я с трудом стал смотреть на этикетку. Действительно, «Кагор». Церковный. Тут воспоминания нахлынули на меня, но почему-то в обратном порядке. Я устало сказал:

-Серёга, а ко мне сегодня в душ чёрт приходил. Мыться.

-Что, чувачок, до белки допился?

-Нет пока только до чёртиков. Вернее до одного и немытого. Ма-аленького!

От скуренного натощак бычка, у меня истощились все жизненные ресурсы, и я тихо прошептал, стараясь унять сердечную скачку в грудной клетке:

– Давай сегодня не пойдём в военкомат, давай пивка дёрнем, а то сдохну…

В халиных глазах промелькнуло сострадание.

– Ну, давай по кружечке, а там, может, и в военкомат успеем.

Он быстро отыскал два трёхлитровчика, ополоснул их, и через пять минут мы шагали по направлению к турбазе «Таврия», где находился павильон с разливным пивом…»

… Виктор глянул на спидометр «фольксвагена», устроился поудобнее, и опять погрузился в воспоминания:

«Интересно, чем сейчас Хала занимается? Поди, рекэтирствовал где-нибудь… Может, и вовсе прихлопнули нашего чемпиона. У них после перестройки весь факультет физвоспитания в рэкет ринулся… А дальше-то что было? Помню, что пока мы брели за пивасиком ноги у меня насквозь промокли… Оттепель была…

… Да – на улице была оттепель. Всё капало, текло, утопало в тёмной жижице, которая ещё вчера была весёленьким снежком. Идти следовало аккуратно, поминутно рискуя угодить в огромную лужу. Свежий воздух несколько взбодрил меня, но из-за непросохшей после душа головы, меня снова стало морозить.

«Ничего – литр пивка, и оттянет…» – подумал я и пошёл быстрее.

Хала шёл рядом молодцеватым спортивным шагом. Помахивая спортивной сумкой с бутыльками, он что-то рассказывал мне о своих ночных злоключениях. Я слушал вполуха и ни черта не понимал. То ли случилось небывалое – ему не дали, то ли он сам не захотел, что совсем уж походило на бред сивой кобылы.

Одним словом, он был переполнен либидо, и умудрялся даже на скользкой дороге рыскать по сторонам своим хищным взглядом в поисках самки.

Я снова попытался прислушаться к его болтовне, и оказалось, что вчера Серёга дал зарок не пить. Хотя бы месяц. На этот страшный шаг его подвинул последний недельный запой, после которого он весь покрылся красными крупными пятнами, как ягуар. Это меня немного развеселило, но ненадолго. Я вспомнил утренний осмотр собственного тела, и тоже решил, что небольшой перерывчик в употреблении мне не помешает.

Потом мы заговорили о военкомате, и царившем там скотине-майоре. О том, как глупо прерывать учёбу на третьем курсе и топать в армейку. Я рассказал ему, что уже почти дозрел до отлёжки в дурдоме. На что Хала справедливо заметил, что мне и косить не надо – психопатия на почве алкоголизма у меня на лице написана. Я возразил, сказав, что больше чем на невроз не тяну. Он добавил: «отягощённый алкогольным синдромом». С этим я спорить не стал. Но с такой статьёй в университете, выпускающим девяносто процентов учителей ловить нечего. Так, за разговором, мы незаметно добрались до цели.

Павильон разливного пива был пуст. На входной двери висела, до ненависти знакомая каждому гражданину страны периода перестройки, табличка «Пива нет».

– И омрачая всю планету, висит табличка «Пива нету», – процитировал Хала чью–то идиотскую присказку.

В моей голове закружились дурацкие ненужные вопросы: «Как нет? Почему нет, и когда будет? А где есть?» У меня началась вторая волна похмельного синдрома. Нужно было срочно что-то делать. Я взмолился:

– Поехали в пивбар на Воровского! Там всегда есть.

– Да, но сейчас без закуси они не отпускают, – считают, что пиво больно крепкий напиток. И с деньгами у нас слабовато, – рассудительно заметил Хала, – вот если б занятьу кого червончик.…Но на парах же все.

– Вот что, – он почесал затылок, – сейчас ломимся в общагу, и проводим экстренную операцию «Хрусталь». Тем более что после последнего нашего набега уж дней десять прошло – глядишь тара и подкопилась!

Под красивым названием операция «Хрусталь» подразумевался стремительный налёт на множество комнат, и выдуривание у полусонных обывателей пустых бутылок, с последующей реализацией посуды в ближайшем стеклопункте. Это была неплохая мысль. Но претворение этой идеи в жизнь требовало недюжинных физических затрат, а у меня их в данный момент не было. Оставалось понадеяться на друга или умереть.

Вскоре серое здание родимой пятиэтажки поглотило нас, и началась работа. Рассредоточившись по этажам, мы с помощью наработанных фраз умело избавляли студенчество от излишков стеклянной посуды. Не все, правда, расставались с охотой. Но спортивная репутация Халы производила безотказное действие на строптивых, но тщедушных студентов.

Через полчаса мы сошлись на пятом этаже. Охота удалась: четырнадцать молочных, пятьдесят две винных и восемнадцать водочных. Я быстро произвёл подсчёт, и объявил конечную цифру. От её размера и внушительности все военкоматы вместе с майорами вылетели у меня из головы.

– Хорошо сидим! – рявкнул на весь коридор Хала, заставив затрепетать и забиться поглубже в своих комнатах непьющую молодёжь общежития.

Не прошло и полминуты, как в глубине коридора показалась массивная фигура Лося.

Это уже был опасный поворот событий.

Поясняю: не появись этот приятель, можно было ограничиться пивком, а оставшиеся от сдачи стеклотары денежки разделить. Теперь же это не представлялось возможным. На языке врачей-наркологов наше трио представляло собой «устойчивую репринтную группу». На простом языке это означало: если мы собирались втроём, то результат всегда был один – немедленное злоупотребление алкогольными напитками.

Лось, он же Игорь Ладышев, был весьма приметной фигурой на нашем факультете. Он уже, в отличие от многих из нас, отслужил армию, и там изрядно подпортил себе желудок. Поэтому с момента моего с ним знакомства он блевал беспощадно. То есть не так, как все нормальные люди, с перепою там, или от отравления. Нет – Лось занимался этим с удовольствием и со знанием дела. Рыгал он так беспрестанно и обильно, что на многих приличных студенческих пирушках для него всегда стоял тазик в прихожей, так как до туалета он мог и не доскакать. Причём извергался он не всегда при наличии спиртного в организме. Например, идём с ним по парку отдыха вечерком. Трезвые. А он говорит тихо так: «Голова что-то разламывается – щас сблевну». Как говорит, так и делает. И эта дурацкая привычка делала его невыносимым собутыльником. В тот момент, когда ты всем существом своим борешься с, только что выпитым без закуси стаканом смердящего самогошика, эта скотина преспокойно всё выблёвывает, и минут через пять требует выпить с ним на брудершафт. У тебя ещё слёзы с глаз не сошли от принятого, а он уже готов к новому возлиянию. Какой там брудершафт! Ты косой уже как чёрт, а Лось трезвёхонек. Лежит, конспект почитывает между прочим. Или жрёт за троих. Чтобы через час опять всё выблевать. Вот такое странное животное.

Правда, когда он был помоложе, ему удавалось сдерживать блёв до утра. Но что творилось с ним утром – словами не передать! Ну, разве что если представить гибкий рукав для заправки самолётов топливом, внезапно лопнувший под большим давлением. Что-то в этом роде.

Лось с одинаковым спокойствием заблёвывал людей и животных; могучих физвосников, неосторожно проходивших под его окном, и нарядных первокурсниц, спешащих на свой первый экзамен. И чтобы полнее раскрыть его яркий образ, стоит добавить, что он был большой любитель бить ногами беспечных голубей на площадях, материть преподавателей в лицо, орать на людей в общественном транспорте, смачно отрыгивать и бздеть где ни попадя. И при этом всегда ходил в бабочке, солидном костюме и с портфелем, поминутно расчёсывая свою академическую бородку.

Лось тоже был моим корифаном. Напиваясь в дым, он любезно называл меня «Витенька» и целовал в макушку. Я отвечал ему тем же, величая «Гариком».

Именно этот милый субъект вышел, услышав боевой клич Халы, неумолимо приближался к нашим стеклянным сокровищам.

– Что, бухать будем? – без предисловия начал Лось. – Подождите, у меня тоже есть бутылок десять…

Развернувшись, и взяв слишком резкий старт, он оглушительно пёрнул и помчался к себе в комнату. Мы приуныли.

– Придётся серьёзно заквасить, – подвёл черту Хала, – а жаль – я домой завтра собирался…

Меня замутило не на шутку, и я промолчал, давая понять, что мне сейчас не до словопрений.

Спустя полчаса, наша троица, с двадцатью рублями в кармане, ехала в тачке к пивбару на улице Воровского. По пути Хала тихонько убеждал меня не платить водиле рубль, а нагло смыться. Я пообещал, что сделаем это на обратном пути, когда мне не будет так худо. Лось, сидя на переднем сиденье, втыкал раскалённые иглы в мою студенческую совесть, перечисляя пары, которые мы пропустим сегодня и завтра. С особым смаком он описывал сложнейшие лабораторные работы, так необходимые для получения различных зачётов. Серёгу Халтурина мало волновал тонкий и прекрасный мир физики, и он заявил, что завтра хоть потоп, а он домой. «Это твоя несбыточная мечта», – сказал Лось, и все невесело рассмеялись. Мы скоро подъехали к бару и, расплатившись с водителем, торопливо спустились в знаменитейший в нашей среде погребок на улице Воровского, известный среди выпивающей молодёжи под названием «Воры». С ударением на последний слог.

Здесь было очень дымно, и воняло нехорошим пивом. В этот утренний час народу было немного. Публика выглядела сурово и однообразно – все с дикого похмелья. И у всех денег – кот наплакал.

Мы выбрали столик почище, и расселись, в ожидании официанта. Несмотря на довольно высокие цены, этот пивбар никогда не отличался ни хорошим пивом ни быстрым обслуживанием. Но пиво в нём было всегда. Поэтому, как отделение утренней реанимации, он имел солидную репутацию, и особо качать права здесь не следовало.

Через пятнадцать минут бесплодного ожидания, я не выдержал, и вопреки местным обычаям, попытался довольно громко подозвать официанта. Тщетно. Глас вопиющего в пустыне. Хала ткнул меня в бок локтём – сиди, мол, не рыпайся. И действительно, через пять минут мерзкий халдей заметил наши голодные глаза, и соизволил подойти.

-Шесть пива, – начал было Хала, но, посмотрев на меня, смутился, и сказал уже твёрже:

– Двенадцать пива, и этой вашей…закуски.

– Закуски, если можно, поменьше, – начал буреть Лось.

Официант заученным голосом ответил:

– На каждые две кружки положена порция закуски. И исчез.

Ох уж мне этот мягкий сухой закон! Очередной дядя, доползший буквально по трупам своих предшественников до кресла начальника страны, вдруг решил, что народ многовато употребляет горючей жидкости. И нате, получите – водку по карточкам, тридцатиметровые очереди с милицейскими нарядами. По одной бутылке шампанского в руки под Новый Год. Ну, и закуску под каждые две кружки безбожно разбавленного пива.

Обсудив эту больную проблему, мы закурили по едкой «Беломорине». Тут же всей тяжестью и зловонием на меня снова навалился утренний будун. О, эти самые тяжёлые минуты ожидания, как верно подметил Венечка! Или как иронично написал мудрый доктор Чехов:

«Лучше пять часов прождать поезда на морозе, чем пять минут ожидать выпивки с похмелья».

Наконец пиво, с обильной неестественной пеной, было на столе. Воцарилось величественное молчание, нарушаемое лишь причмокиванием и звуками судорожно проглатываемой влаги. Не знаю, что в это время чувствовали мои друзья, но, вонзившиеся в организм после первых глотков, ощущения были испытаны мной не впервые. Ситуация стандартная – жесточайшее похмелье, отягощённое продолжительным ожиданием и нечистой совестью. В моём первом огромном глотке были собраны все мои утренние страдания, и мне пришлось пережить их вновь. Где-то в дремлющей пустоте вен ожил и залихорадил неровный пульс…. Второй, более спокойный глоток – момент очищения и прозрений. Окружающий мир стал принимать более отчётливые очертания. Целесообразности и чёткости в нём стало гораздо больше. После пятого глотка обычно у меня перестаёт ныть сердце. И, наконец, первая выпитая кружка восстанавливает прерывистое дыхание до нормы и можно спокойно, уже с наслаждением, закурить.

Вторая кружка частично возвращает память – это известно даже младенцу. Вернулась она и ко мне. Но от этого не стало легче – даже наоборот.

Я вспомнил, как посреди всеобщего разгула, я взял со стола огромный нож, и сказал, что немедленно сведу счёты со старостой этажа, постоянно стучавшей на нас коменданту. Дальше провал – и снова картина: я кидаю этот нож в чью-то дверь снаружи. А голос за дверью жалобно просит меня не делать этого. Мать честная! А куда ж я потом делся? И куда делся нож?

Когда я пересказал все эти кошмарные фрагменты друзьям, Лось меня немного успокоил, заявив, что сегодня утром видел старостиху в умывальнике. Целёхонькую. Но тут же снова испугал, сказав, что вчера, в самом конце, тоже поучаствовал в нашей пирушке и ясно помнит, как я исчез с огромным тесаком, а вернулся через полчаса уже без него. Картины страшной ночи стали рисоваться у меня в голове. Куда ж делся этот проклятый нож? Я, вздрогнув, залпом выпил третью кружку.

Хала сказал, что всё это херня, просто я его потерял где-нибудь на этажах. И завёл свою волынку про баб.

Оказывается, вчера ему попалась настоящая цыганка. Худющая, правда, как смерть, но прикольная. Он попросил её погадать ему оригинальным способом. Поставил её на коленки и дал в руки карты. И пока она, давясь от оргазмов, рассказывала ему, что ждёт его в будущем, он преспокойно шпилил её в настоящем. В другой позиции, юная гадалка умудрялась рассматривать Серёгины ладони и в конце сеанса поведала ему, что таких крутых парней она ещё не встречала, и что кони он двинет во время траха. А также приглашала заходить всякий раз, когда он снова захочет узнать свою судьбу.