Kitabı oku: «Всё, что возьму я с собой…», sayfa 2

Самостоятельно взмыв в воздух, я, в первую очередь, от души наслаждался свободой. Не успев набрать высоту, подёргал рулями; на первом развороте закрутил такой неимоверный вираж, что плоскости самолёта задрожали, едва ли не в пред штопорной тряске. Несколько увлёкшись «воздушным озорством», я не заметил, как позади меня осталось условное место второго разворота – я его попросту проворонил. Чуть позже опоздал с выпуском шасси. Пытаясь поскорее исправить предыдущие ошибки, я невольно совершал новый, более серьёзные – так или иначе, всё больше и больше отдалялся от нормального режима полёта.

Напомню о том, что полёт по кругу достаточно скоротечен. С одной стороны, данное обстоятельство оказалось мне во благо, потому как я попросту не успел «вляпаться» во что-то серьёзное, необратимое. С другой стороны, мне не хватило совсем немного, чтоб вернуть машину в надлежащий режим. То есть, промахи, связанные с моими легкомысленными действиями, пришлось выправлять уже непосредственно перед полосой. Рано выполнив третий разворот, я заходил на полосу достаточно высоко – мне необходимо было срочно гасить посадочную скорость.

О том же самом напомнил руководитель полётов, наблюдавший за моим, отчасти внештатным заходом на полосу: «933, прибери обороты двигателя!.. Прибери обороты!..»

Знал бы он о том, что я уже давно перевёл ручку управления двигателя в самое крайнее положение. Более того, я ещё и выпустил тормозные щитки. А он, зараза!.. Имею в виду этот долбаный истребитель, который предательски нёсся к земле с повышенной скоростью. В ту минуту я, помниться, подумал о том, что самолёт мне по-своему мстил. Дескать, вот тебе, бестолочь! Будешь знать, как хулиганить в воздухе!

Пусть и с большим перелётом, но мне, с горем пополам, всё же удалось посадить самолёт на полосу. Вполне допускаю мысль о том, что со стороны моя посадка выглядела не такой уж и страшной. По крайней мере, запросив взлёт с «конвейера» (это когда, едва приземлившись, самолёт тотчас уходит на взлёт), я незамедлительно получил «добро» от руководителя полётов. При этом, доложив о переводе закрылок во взлётное положение, я увеличил обороты двигателя до максимального значения.

Доложить-то я доложил, а вот кнопку закрылков вовсе не нажал. Попросту запарился, потому и доложил на автомате. Впрочем, на тот момент каких-либо неудобств я вовсе не испытал, да и думал я тогда исключительно о новом полёте.

Разгон, отрыв.

Набираю высоту и вовсе не понимаю, отчего моя боевая машина так вяло и неохотно поднимается вверх. Понимание пришло лишь после того, как я убрал шасси, и в моих наушниках дико завыла серена.

Быть может, кому-то покажется странным, а может и вовсе неправдоподобным, тем не менее, и сорок лет назад истребители оснащались некоторой упреждающей, в том числе и звуковой сигнализацией на случай аварийных, внештатных ситуаций. Так вот, если лётчик умудрялся поставить закрылки в посадочное положение, при этом шасси (по тем или иным причинам) оказывались не выпущены – система безопасности немедленно предупреждала пилота о том, что его машина к посадке вовсе не готова. Потому и звучала в наушниках сирена. «Умной системе» было невдомёк, что какой-то дурень, наподобие меня, может затеять взлёт с закрылками, установленными в посадочном положении.

Оглушённый той самой сиреной, я не сразу сообразил в чём, собственно, дело. Осознание пришло несколько позже. Так или иначе, но мне пришлось чересчур медленно телепаться, пока самолёт не набрал необходимую высоту, для обеспечения безопасной уборку закрылков. В общем, я сильно затянул выполнение первого разворота.

Решив сократить упущенное время, я устремился по диагонали к месту второго разворота. При этом едва-едва не «встретился» с истребителем, взлетавшим сразу за мной. В отличие от меня, он набрал высоту значительно быстрее, все развороты выполнил в положенных местах. Таким образом, на второй разворот мы с ним вышли практически на одной высоте. Правда, несколько с разных направлений. Пожалуй, лишь чудо уберегло от прямого столкновения двух истребителей в воздухе. То ли интуиция, то ли какое-то иное неведомое чувство, в самый последний момент заставило меня дёрнуть ручку управления от себя. В то же самое мгновение, над моей головой пронеслось… Точнее было бы сказать, прогремела сотнями громовых раскатов гигантская металлическая конструкция с крыльями и двигателем. Впрочем, особо рассмотреть тот самолёт я вовсе не успел. Всё произошло в какие-то считанные доли секунды. Лишь спутная струя, оставленная вторым истребителем болтанула мой самолётик так, что он едва не опрокинулся в штопор. В общем, зрелище и чувства, мною пережитые, оказались вовсе не для слабонервных. Я до сих пор молча улыбаюсь, когда в том или ином художественном фильме лётчик оказывается в аналогичной ситуации, когда боевые машины расходятся в воздухе в каких-то считанных метрах друг от друга. Поверьте, увидеть что-либо, предпринять какое-либо действие просто невозможно. Здесь надежда лишь на удачу, реакцию и исключительную осмотрительность.

Дабы понапрасну не трепать читательские нервы, сразу сообщу о том, что далее мой полёт

прошёл в штатном режиме, без каких-либо эксцессов и ненужных приключений. Надо полагать, кто-то свыше, некие потусторонние силы сжалились надо мной, посчитав, что экстрима на текущий день с меня уже достаточно, потому и оставили они меня в покое.

Принято считать, будто бы, за полноценный часовой полёт лётчик-истребитель теряет до трёх килограммов веса. В тот день, о котором ранее шла речь, я потерял раза в три больше. Складывалось полное ощущение, будто бы, я провёл в воздухе не пятнадцать минут, а целые сутки. Взмокшим, зверски уставшим, и, тем не менее, бесконечно счастливым я покидал кабину истребителя.

Первым меня поздравил авиатехник, встретивший самолёт.

– Ну, вот!.. Я ведь говорил: всё у тебя получиться!

Чуть позже меня поздравили сослуживцы. А потом, откуда не возьмись, на авиа стоянке вдруг появился мой инструктор Корнейчук, на пару с командиром звена Кравцом. Как позже выяснилось, никуда они не уезжали. Всё это время командиры находились на вышке руководителя полётов, видели все мои «кренделя» во время посадки и по-своему за меня переживали.

С Владимиром Викторовичем и Николаем Ивановичем мы остались хорошими друзьями и после службы. Более того, в свою курсантскую бытность, Владимир Викторович приглашал меня на свою свадьбу. Очень хорошо она мне запомнилась: в деревне, на открытом воздухе, с богатым хлебосольным столом и хорошей компанией!.. Встречались мы с ним и позже. При этом я непременно донимал своего первого инструктора вопросом: готов ли он был списать меня летом восемьдесят пятого? Довольно долго Владимир Викторович аккуратно уходил от ответа, переводил разговор на иную тему или попросту смеялся. Но однажды, под бутылку хорошего коньяка, Корнейчук всё ж таки разоткровенничался.

– Эх, Олег!.. Инструктор в первую очередь должен быть педагогом, психологом, а уж после, лётчиком. На тех истребителях, на которых мы ныне учим курсантов, совсем недавно летали лишь асы. Лет десять тому назад эти машины считались сверхсложной техникой. Тогда как сейчас, это не более чем учебно-тренировочная модель для начинающих курсантов. Прогресс стремительно опережает время. Меж тем, молодые люди, по большей части, остаются всё теми же пацанами, что и десять, и двадцать лет тому назад.

Хорошо, когда курсант подготовлен. А если нет? Если, как и ты, прямо из школы, после десяти классов… Сам видел, как некоторые курсанты после первого тренировочного полёта поднимают лапки к верху. Мол, сложно; опасно; не для меня. Кто-то упорно молчит, а сам до последнего момента боится летать. Самостоятельно вылетают лишь злые, упёртые курсанты, жаждущие доказать (и прежде всего, самому себе), что они не из робкого десятка.

Относительно тебя, я был уверен в том, что желание и стремление у тебя есть, что всё у тебя получается. Тебе необходима была лишь некая встряска, та же самая злость. Ты наверняка в курсе того, что моим первым инструктором был Николае Ивановиче? Однажды Кравец выгнал меня прямо с аэродрома, собирать чемоданы. И ничего, как видишь – летаю!

Вот и я всеми силами пытался тебя разозлить, растормошить. Давил на самолюбие. При этом точно знал, что летать ты будешь. Вот такая, брат, сложная эта наука – педагогика!

Той самой науке, и лично Владимиру Викторовичу я благодарен и по сей день. Дай Бог, ему здоровья. Именно сейчас, спустя столько лет, я с полной уверенностью могу сказать о том, что первый самостоятельный вылет стал для меня самой серьёзной, самой важной победой в жизни. Главным тогда было не сломаться, не пасануть; невзирая на все неудачно складывающиеся обстоятельства, покорить свою первую вершину. Потом, этих самых вершин у меня будет много. Однако ту, самую первую, я буду помнить на протяжении всей своей жизни. Причём, в самых мельчайших подробностях.

Если ж вернуться в то далёкое лето восемьдесят пятого года, могу заверить читателя в том, что после своего самостоятельного вылета, я «поблагодарил» каждого из тех, кто был хоть как-то причастен к данному успеху. Имею в виду Корнейчука; Кравца; командира эскадрильи Катченко; инструктора Степурина; руководителя полётов; авиатехника, обслуживавшего шестьдесят восьмой борт. В общем, коньяка хватило всем. Праздник-то был вовсе не рядовым. Как не крути, а не каждый день обычный человек становится ЛЁТЧИКОМ!

Лагода

Без каких-либо преувеличений могу сказать о том, что моё детство прошло на самой окраине города Омска.

Улица, на которой приютился дом моего детства, упиралась в высокую железнодорожную насыпь. За насыпью небольшое озерцо. Ну, а далее пустынная равнина, с дикорастущим кустарником и не высокими деревцами. То есть, никаких жилых построек. Очевидно, поэтому и назывался наш микрорайон просто и красноречиво: Сахалин. То есть, край цивилизации.

Дома нашего посёлка были построены практически сразу после войны, году этак в сорок восьмом или пятидесятом, прошлого двадцатого века. На весь микрорайон, раскинувшийся на добрые пять-семь километров, была лишь одна больница, она же поликлиника, она же травм пункт, роддом и прочее, и прочее. Ну, а располагалось то медицинское учреждение на улице Лагода, потому и народное название она получила вполне соответствующее.

«Что-то давненько я твоего мужа не встречала?» – бывало, обращалась какая-нибудь женщина к своей соседке или знакомой.

«Фронтовые раны обострились!.. – вздохнув, отвечала та. – …Пришлось лечь на больничную койку!»

«Куда именно положили?»

«Известно куда, на Лагоду! Куда ж ещё?..»

О данной больнице в народе ходила дурная слава. А может и не ходила; быть может, таковыми были лишь мои детские воспоминания. По крайней мере, случайно произнесённое слово «Лагода», на меня и по сей день наводит неприятный трепет, пробуждает отчасти неприятные воспоминания.

Напомню, времена тогда были послевоенные. Не сказать, чтоб народ жил в полной нищете и разрухе, тем не менее, продукты приобретались впрок, в каждом доме был огород, на урожай которого возлагались определённые надежды. Когда ж в посёлке отключали свет, все мы (имею в виду бабушку, дедушку, тётю, дядю; своих родителей, а также двоюродного брата Игоря) собирались в большой комнате или на кухне у горящей керосиновой лампы. Взрослые обсуждали повседневные дела, какие-то бытовые вопросы, о чём-то сплетничали. Ну, а мы с братом, пятилетние мальчишки, крутился тут же, возле своих родителей, потому частенько и являлись невольными свидетелями вовсе не детских разговоров.

Иногда те пересуды плавно переходили на достаточно мрачные темы. Имею в виду вопросы, касающиеся каких-то тяжёлых болезней, смертей, похорон и тому подобного. Именно эти, щекочущие нервы разговоры, как-то по-особенному врезались в мою детскую память.

Прошу представить довольно-таки мрачную обстановку частного дома с трепещущим языком пламени, завыванием ветра, скулением собаки, тревожными интонациями рассказчиков – и вам всё станет понятно без каких-либо лишних комментариев. Данная, отчасти гнетущая и жутковатая атмосфера пугала и одновременно притягивала нашу детскую психику. Дабы нас с братом не отправили раньше времени в постель, мы забирались в дальний тёмный угол, замирали и впитывали в себя самые яркие подробности взрослых полумистических баек и пересудов.

Хочешь – не хочешь, а как только речь заходила о каком-либо несчастном случае, травматизме, иных неприятности – взрослые невольно вспоминали о больнице на улице Лагода, в которую периодически отвозили кого-то из наших соседей. Некоторые из них, домой уж вовсе не возвращались. Очень скоро где-то совсем рядом проходили похоронные мероприятия. Вдоль улицы несли, обитый красной материей гроб; духовой оркестр затягивал жуткую похоронную мелодию; детям раздавались конфеты и печенье.

Тем же вечером, либо чуть позже, вышеозначенные события обсуждались на нашей кухне. При тусклом свете лампы мои родные вспоминали о покойнике. Обсуждали, чем тот болел; вспоминали о том, долго ли он мучился, либо расстался с жизнью без особых терзаний. Взрослые припоминали кто первым узнал о смерти, как тело покойника перевозили из морга; как его омывали; укладывали в гроб и так далее. В общем, было очень жутко и чертовски любопытно.

Однажды я и сам попал на территорию той самой больницы…

Впрочем, об этом я расскажу несколько позже. Для начала мне следует познакомить читателя с одним из наших соседей.

На нашей улице жил дядя Миша. Его дом стоял совсем рядом с нашим, буквально через пару домов. Он частенько заглядывал к нашему деду на «рюмку чая» или просто поиграть в шахматы. Дядя Миша работал водителем автобуса, имевшем самое прямое отношение к системе здравоохранения. По крайней мере, на бортах его автобуса красовались красные кресты. Чтоб наглядно представить себе автобус дяди Миши, достаточно посмотреть фильм «Место встречи изменить нельзя». Именно на таком транспортном средстве передвигалась по Москве опергруппа Жиглова.

Дядя Миша, годившийся мне в дедушки, фактически был неразлучен со своим автобусом. Он приезжал на нём в посёлок на обед; едва ли не каждую ночь тот автобус ночевал на нашей улице. Если не считать пары соседских мотоциклов, автобус дяди Миши являлся едва ли не единственным видом транспорта, связующим наш дальний посёлок с основным городским массивом. Если кому-то нужно было что-то перевезти, съездить куда-то по срочным делам… В общем, соседи непременно относились к дяде Миши с почтением и уважением, потому как он никогда и никому не отказывал.

Помниться, бывая у нас в гостях, дядя Миша непременно вспоминал случай, произошедший ни то с моей мамой, ни то с моей тётей… В общем, кто-то из них взялся рожать среди ночи. Бабушка с дедом, естественно бросились к соседу: дескать, Машка, выручай! Изюминка тех воспоминаний заключалась в том, что автобус дяди Миши, спешивший в род дом, промчался на красный свет светофора, через закрытый железнодорожный переезд. В отличие от моих бабушек и дедушек, дядя Миша не воевал. Около восьми лет он провёл в лагерях, как враг народа, потому и хвалиться какими-либо фронтовыми воспоминаниями ему не приходилось; потому о своём «подвиге», связанном с железнодорожным переездом, дядя Миша рассказывал с особой гордостью.

Иногда мы с братом напрашивались к дяде Мише в автобус, просто посидеть в салоне или на водительском кресле. До сих пор, вспоминая салон того самого автобуса, я как бы чувствую запах кожи, которой были обиты все кресла. Бывали случаи, когда мы проезжали с дядей Мишей несколько кварталов. При этом хозяин автобуса непременно высаживал нас перед выездом на асфальтированную дорогу. Назад мы возвращались уже пешком.

Правда, однажды дядя Миша настежь открыл дверь автобуса и весело выкрикнул: «Пацаны, поехали, покатаемся!» Без каких-либо раздумий мы с братом запрыгнули в салон и заняли места рядом с водительским креслом. Чуть позже, в салон автобуса вошли ещё и четверо мужчин-соседей, живших на нашей же улице. Одеты они были в строгие чёрные костюмы. Их лица были серьёзными и предельно сосредоточенными. Всю дорогу они молчали, потому и потеряли мы к ним всякий интерес, целиком и полностью сосредоточившись на дороге.

В отличие от наших прежних коротких поездок, на сей раз, автобус, ловко преодолев ухабистую грунтовку, выскочил на ровную асфальтированную дорогу и резво помчался всё дальше и дальше от дома, от нашей улицы. Так далеко мы ещё ни разу не уезжали.

Примерно через четверть часа, автобус въехал на территорию какого-то медицинского учреждения. Дядя Миша остановился в аккурат напротив малоприметной двери. За той самой дверью просматривались ступеньки, уходящие куда-то вниз, ни то в подвал; ни то в иное подземелье. Мужчины, покинувшие салон автобуса, молчком спустились вниз по тем самым ступенькам. Вновь мы их увидели минут через десять, когда те вынесли из подвала красный гроб с закрытой крышкой. Дядя Миша, заблаговременно открыл заднюю дверь автобуса, через которую, собственно и была загружена в салон вышеозначенная ноша.

Мы с братом, как заворожённые наблюдали за данной процедурой. Так уж вышло, что гроб оказался от нас в каком-то полуметре.

– Пацаны! Бояться нужно не мёртвых, а живых! – обратив внимание на наши бледные лица, подмигнул нам дядя Миша.

Тут уж было не до дороги, не до разглядывания, мелькавшего мимо нас пейзажа. Мы непрерывно косились на предмет, обтянутый красной материей и прислушивались к каждому слову мужчин, сопровождавших покойника.

– Вот и докатался наш Саня на товарных вагонах!.. – тихо произнёс один из мужчин, кивнув при этом на гроб.

– И ведь не мальчишкой он был!.. Как-никак, а шестнадцать годков парню стукнуло! Мог бы и за ум взяться!.. – сокрушённо покачал головой второй.

– Степаныч, прекращай! О покойниках, либо хорошо, либо ничего!..

Едва автобус остановился на нашей улице, как мы с братом тотчас выскочили из салона, помчавшись в сторону своего дома. Тут-то и попал я под горячую руку своей мамы, поджидавшей меня возле калитки.

В первую очередь, мне влетело за то, что не отпросился, не предупредил близких и родных о предстоящей поездке. Мама вовсе не догадывалась о том, что мы и сами не знали, куда именно собрался вести нас дядя Миша. А если б и знали, то ни в жизнь не согласились бы на ту поездку.

Везёт Игорю. Его мама, тётя Нина, всегда была более снисходительна к нашим детским шалостям и безобидным забавам, потому Игорь и обошёлся самым мягким наказанием, точнее, того наказания вовсе не было.

Спросите: по какому такому поводу я, взрослый мужчина, вдруг вспомнил о своих детских страхах и переживаниях?

Дело в том, что совсем недавно мне пришлось случайно оказаться на той самой улице, под названием Лагода. Повинуясь какому-то внутреннему влечению, замешанному на страхе и любопытстве, я прошёл данную улицу фактически от начала и до самого конца, оказавшись во двор той самую больницы, которую помнил с самого детства. Точнее было бы сказать, я оказался возле её развалин. Бывший больничный комплекс, некогда состоящий из трёх или четырёх многоэтажных корпусов и всевозможных пристроек, ныне оказался абсолютно разрушен и заброшен. Словно после бомбёжки, перед моим взором предстали лишь останки кирпичных каркасов, без каких-либо крыш, с пустыми глазницами окон. С некоторой грустью и ностальгией, я обошёл те развалины по кругу. Вспомнил дядю Мишу, свою улицу на окраине города, друзей, родных и близких мне людей. Не забыл я и о бывшем морге, о том самом подземелье, со ступеньками, уходящими куда-то вниз.

Приземистое кирпичное сооружение, осталось на прежнем месте. Вход в то подземелье был частично завален землёй и каким-то мусором. Ох, как мне захотелось попасть вовнутрь, своими собственными глазами увидеть то самое полумистическое место, о котором я столько слышал и в котором так ни разу не побывал. Причём, мои детские страхи, всплывшие в памяти, ещё сильнее возбуждали и преумножали моё воображение, рисующее самые невероятные картинки.

Ближе к вечеру я вновь вернулся на улицу Лагоды. На сей раз, в моём распоряжении была лопата и ломик. Как не крути, а мне очень хотелось вновь пощекотать свои нервы.

По телосложению, я отношусь к невысоким мужчинам. Тем не менее, по специфике своей нынешней работы, я умудряюсь с регулярным постоянством биться своей макушкой о какие-то препятствия, горизонтально проложенные трубопроводы, верхушки подвальных или чердачных проёмов… Кто знает, будь я повыше, наверняка заметил бы то или иное препятствие, возникшее прямо перед моим взором. Наверняка пригнулся, наклонился, тем самым избежав неприятных и весьма болезненных столкновений. А нет!.. Полагаясь на свой невысокий рост, с полной уверенностью, что непременно проскочу, я то и дело цепляю своей макушкой какое-то бетонное перекрытие или металлическую опору. Это уже потом, когда потирая свою разбитую в кровь голову, я понимаю, что вновь не рассчитал свои «внешние габариты».

Вот и на сей раз, освободив дверь «подземелья» от всевозможного хлама, я спустился в тёмное подвальное пространство и тотчас зацепил своей головой какое-то деревянное перекрытие. Матюгнулся, схватившись за ноющее темя. Поднял с полу фонарь, выскочивший от удара из моих рук. И тут, в свете того самого фонаря я вдруг увидел дядю Мишу в компании с четырьмя мужчинами в строгих костюмах. Тех самых, которые в детстве забирали гроб из данного морга. В полумраке погреба они смотрели на меня пристальным, немигающим взглядом. Когда ж те призраки двинулись в мою сторону, я непроизвольно попятился к выходу.

– Пацан, какого чёрта ты здесь делаешь?.. – раздражённо рявкнул на меня дядя Миша. – …А ну, живо в автобус!

И я как шестилетний босоногий мальчишка бросился к выходу…

Открыв глаза, потёр разбитую в кровь голову. Осмотрелся.

Выходило так, что я попросту потерял сознание, долбанувшись своей башкой о деревянное перекрытие. Дабы не испытывать более судьбу, я метнулся к выходу. Ни разу не оглянувшись, постарался побыстрей покинуть помещение бывшего морга…