Kitabı oku: «Из жизни инопланетян. Цивилизация. Сборники рассказов»

Из жизни инопланетян

Двери

Супермаркет жил своей обычной суетой, пока парадные двери вдруг не закрылись наглухо. Они были самораздвижные, с хитро напичканной электроникой. Проблемы с ними возникали и до этого; приходил один и тот же хмурый дядька, доставал инструмент и, что-то бурча себе под не первой свежести нос, приводил электронику в порядок. Правда, такого, чтобы двери вообще не реагировали на вмешательство людей (пусть и некомпетентных), еще не было; а тут, перед самым часом пик, всем сотрудникам магазина, вместе с не успевшими исчезнуть главным администратором и директором, пришлось извиняться перед покупателями, отнимать у них товар и выводить всех по одному через складские помещения. Срочно был вызван специалист, который вскоре и приехал. Это был другой специалист, молодой и развязный; впрочем, никому не было никакого дела, кто там приехал. Этот другой явно не собирался здесь долго задерживаться, однако после сорока минут бесполезных манипуляций стал подавать первые признаки беспокойства, а еще через пятнадцать минут достал сотовый и стал кому-то названивать. Подошедший директор услышала следующее:

– Алло, Викторович? Кто у нас там последний выезжал на Минскую? Ну да, да – супермаркет… Гаврилов? А он где? Язву лечит? Из запоя, что ли, выходит? Слушай, я тут ни черта понять не могу, все вроде бы в норме, а двери наглухо… Ладно, пусть я тупой, лишай меня премии, только давай сюда кого-нибудь поумней, люди в магазин зайти не могут.

Магазином заправляла женщина лет за тридцать, с несколько огрубелыми для ее возраста чертами лица. По натуре стеснительная и деликатная, она была вынуждена скрывать эти вредные для ее должности качества намеренно грубым обращением с окружающими. Со стороны порой выглядело несколько странно, когда она, спокойно и даже доверительно беседуя с продавщицами, вдруг ни с того ни с сего будто срывалась с цепи и начинала на них орать, насколько позволяла прокуренная глотка. Подслушав вышеизложенный телефонный разговор, она подошла к специалисту и спросила:

– Вы когда двери почините? Вы понимаете, что сейчас самый наплыв покупателей? Мы вам за что деньги, в конце концов, платим? Кто будет убытки возмещать? Вы?!

К концу тирады она изрядно завелась, и в голосе её появились неприятные визгливые интонации. Специалист, несмотря ни на что, не потерявший своей развязности, тоже решил не сдерживать накопившихся эмоций и ответил в тон:

– Вы что на меня орёте, гражданочка? Я сегодня за день так набегался, что мне никакой радости торчать тут с вами нет. Ну, не понимаю я, что за фигня с вашими дверями, когда вы столько нагрешить успели, что они народ к вам не пускают! Сейчас приедет более опытный мастер, разберёмся.

После полученного отпора в директорше проснулась врожденная деликатность, и она отошла от молодого человека, правда, тут же наорав на подвернувшегося под руку охранника.

Действительно, довольно скоро прибыл обещанный опытный мастер, усталый и злой, и дверям была устроена настоящая экзекуция. Их раздвигали вручную, пытаясь оставить в открытом положении, пробовали все режимы, что-то замеряли, меняли и снова замеряли – все было бесполезно. Наконец, их в очередной раз насильно раздвинули и вставили между половинками кусок доски, а на самих дверях появилось объявление: «Осторожно! Не запнитесь о порожек!»

С тем специалисты и уехали ввиду позднего времени, обещав вернуться завтра с утра пораньше. Наутро часам к девяти подъехала целая бригада из 4-х человек, у каждого по большой сумке в руке. Круглосуточный магазин снова пришлось закрыть, возле него начали толпиться зеваки, наблюдая за сложными действиями ремонтников, которые, никого не стесняясь, вовсю матерились после очередной неудачной попытки заставить двери работать. К десяти подъехал сам хозяин магазина, крупный мужчина со стрижкой «ежик», обсудил что-то сначала с директором, затем с интересом понаблюдал за судорожными перемещениями специалистов, после чего, наконец, позволил себе выговориться:

– Что, ребятки, не получается? Что-что? Хреновина какая-то? Никогда такого раньше не было? Вы мне только про восстание машин ничего не говорите, ладно? В общем, так! Если через два часа магазин не будет работать, как ему положено, мало никому не покажется! Всю вашу контору на уши поставлю!

Затем он хлопнул дверью «Volvo» и уехал. Ребятки закурили и призадумались. Наконец один из них сказал:

– Слышь, может… того… Гаврилова сюда подвезти? А ну он секрет какой знает? Да что толку по телефону ему звонить, он двух слов связать не может! В какой он там больнице лежит?

Ввиду полной безысходности предложение было принято. Через час привезли отвоеванного за литр коньяка Гаврилова, высокого сутулого мужчину с никогда не улыбающимися глазами и крупным с прожилками носом. По дороге он, видимо, успел переругаться со всеми, потому что вид у него был свирепый, а с носа на усы скатывались крупные капли пота. Не обращая внимания на насмешки зевак («Гляди-ка, никак самый главный прибыл!»), он поднялся по ступенькам, подошел к дверям и… они разъехались в стороны. В толпе кто-то ахнул, кто-то засмеялся, а кто-то даже зааплодировал. Гаврилов прошел внутрь и, крайне раздраженно что-то бурча под нос, несколько минут щелкал тумблера, жал кнопки режимов, мял в руках провода. Двери послушно открывались и закрывались; и черт его знает, как и почему, но многим казалось, что проделывали они все это с… удовольствием, что ли, легко и бесшумно. Гаврилов, ожидая некоего подвоха со стороны коллег, еще немного потоптался у дверей, затем пожал плечами и стал спускаться к машине. Коллеги же, ощущая себя полными идиотами, по одному подходили к дверям, проходили внутрь, выходили обратно, не обмениваясь никакими репликами и мечтая только об одном: как можно скорее убраться отсюда.

Инцидент вскоре получил довольно широкую огласку, благо свидетелей хватало. Местная пресса подала все это без особой изюминки, как-то очень уж скучновато, зато в одном из не самых последних по значимости и читаемости центральных изданий вскоре появилась прелюбопытнейшая статья, автор которой утверждал, что любовь – это не только взаимодействие между биополями, но также и между био– и электромагнитными полями; и что не так уж редки случаи, когда эти поля полностью совпадают по своим параметрам. Выходило, что двери просто– напросто … влюбились в Гаврилова, ну, не влюбились, а, скажем, как говорилось в статье, оказались с ним на одном энергетическом уровне (на том самом уровне взаимного проникновения, от которого людей корежит и они творят черт знает что), соскучились и сами устроили себе свидание. Было еще много чего интересного в этой статье, например, о единстве и гармонии во Вселенной; впрочем, желающие могут прочитать ее сами: называется она «Неживая любовь» и наверняка есть в Интернете. Гаврилов газет не читал, Интернетом не пользовался, телевизор не смотрел, а слушал радиоприемник. Больше всего ему нравилась радиостанция «Эхо Москвы», хотя, как всякий истинный русский пьющий человек, евреев он недолюбливал. После той истории его никоим образом не корежило, а когда по телефону солидный голос предложил ему приехать в Москву и пройти обследование, то голос был послан куда подальше. Гаврилов за всю свою жизнь любил только две вещи: покой и одиночество, а возникающую вдруг ниоткуда тягу к чужим биополям глушил водкой. Хотя иногда, приговаривая бутылку, он вдруг упирался взглядом в пустоту, долго шевелил губами и, наконец, невнятно бормотал: «Вот ведь насекомое-то, а…»

Двери вскоре пришлось заменить.

Контакт

Сколько всего уже было понаписано про встречу с пришельцами из космоса, сколько воображения затрачено, неясных фактов обсосано, хитроумных гипотез выдвинуто – и всё оказалось не то, не то… А правда – вот она, правда. Голая да немытая.

Последние несколько нет, в связи с крутыми переменами в моей жизни, я проводил значительную часть времени в компании сильно пьющих людей. Нет, официальным бомжом я не был – квартиру моя бывшая у меня так и не отсудила, но вывезла оттуда всё, оставив лишь расцарапанные стены и покорёженный в бессильной злобе линолеум, так что нахождение в обители моих рухнувших надежд давалось мне с большим трудом, и неделями, а то и месяцами, я ночевал где придётся, вплоть до гаражей с подвалами. Коммунальные услуги мною не оплачивались, бумаги с призывами к совести и угрозами обращения в судебные инстанции игнорировались. Сначала меня это волновало, даже сильно, потом не так сильно, потом стало просто на всё наплевать. Эстетика беспробудного пьянства, с муками махрового похмелья, низводящими тебя до уровня слизня, и последующий переход сначала в животное состояние, а потом и в бездонные глубины хмельного прозрения космического гуманоида захватила меня полностью. Русские горки. Кайф самоуничижения и цикличность возрождения. Суровые мужчины, продирающиеся сквозь паутину слов к самому главному – увидеть себя изнутри, вывернув наизнанку. Я не помню уже точно, на какой именно стадии я впервые встретил этого алкаша, скорее всего, мне было не так чтобы хорошо, но и не очень плохо, поэтому знакомство в памяти не отложилось. Но, так или иначе, мы стали встречаться в неких точках наших изломанных судеб, и как-то в припадке моей хмельной ностальгии даже оказались вдвоём у меня на квартире, с бутылью пойла и сковородкой пережаренной (от недостатка внимания) картошки на закуску. Тогда-то всё и началось.

Он называл себя Плинтусом. Я отнёсся к этому с пониманием, усматривая в этом даже некий установочный смысл. Сам я давно уже откликался на «Костика» – времена Константина Сергеевича безвозвратно, как мне казалось, канули в прошлое. Мы с ним быстренько нажрались, игнорируя картошку, и мне стало скучно и грустно. Общаясь с Плинтусом один на один, я классифицировал его как серенькую личность с донельзя усреднёнными понятиями из областей логического естествознания, о чём и не преминул ему сообщить.

– А вы, сударь, оказывается, большой пошляк, – так и влепил ему я в лицо. В нашем кругу неординарных в своей непонятости личностей это считалось большим оскорблением. Он опустил голову – кажется, обиделся, и просидел так несколько минут. Я готовился к взрыву чувств. Он, однако, поднял на меня глаза, и с особым пропитым надрывом в голосе сказал:

– Хрен с ним, пусть накидывают… Не могу я больше. Тошно мне. А ты знаешь, Костик, я ведь, выражаясь вашим языком, инопланетянин.

Я поморщился, не услышав ничего оригинально, и выпил. Потом посмотрел на него. Серенький потасканный мужичок, рост средний, телосложение среднее, черты лица средне-приятные, глаза неопределённо-пустые, одет в вонючий китайский ширтотреб.

– Все мы здесь инопланетяне, Плинтус, – закурив и обдав его дымом, неохотно вошёл я в русло предложенной темы.

– Да нет, ты не понял. Я серьёзно. Я здесь у вас в ссылке нахожусь.

Голос его звучал почти жалобно, он очень хотел, чтобы я ему поверил.

– Угу. – Я затушил сигарету о ненавистный линолеум. – Пошли-ка прогуляемся, тошно мне здесь как-то.

– Ладно. Я ведь и доказать могу, хотя ничего хорошего мне от этого не светит, а светит лишь новый срок.

– Ты, урка вшивый, – не выдержав, взорвался я. – Ты чё мне буровишь, падла? Какой ты на хрен инопланетянин, говно залежалое?

Он вздохнул. Потом сходил на кухню, принёс грязный стакан с водой из-под крана и сунул его мне под нос.

– Глотни-ка.

Всё ещё трясясь, я вырвал у него стакан, отхлебнул и сплюнул.

– Аш-два-О, тёплая и противная. А сейчас, извините, я вас буду бить.

Моя пьяная злость искала выход, и, приняв его предложение испить из стакана, я развязал себе руки.

– Подожди минутку, Костик, это всегда успеется.

Он снова забрал у меня стакан, зажмурился и несколько раз провёл над ним грязной в порезах ладонью. Мне вдруг показалось, что из ладони струится голубоватое сияние.

– Пробуй-ка теперь, – тихо произнёс он, снова протягивая мне стакан.

В некоторой прострации я взял его, несколько озадаченно отпил и тут же закашлялся. Спирт, чистейший спирт!

– Что за фокусы, Плинтус? – просипел я, отдышавшись. – Я ведь себе всё горло сжёг.

– Ты убедился?

– В чём? В твоих навыках рукоблудия? Где у тебя запрятана фляжка?

Он осунулся, виновато пожал плечами, потом сказал:

– Ты прекрасно знаешь, что нет у меня никакой фляжки. А есть лишние три года за эту, как бы вы сказали, алхимию. Костик, ты посиди минутку, осмысли происходящее.

Стакан с остатками спирта стоял на полу у моих ног, я поднял его и принюхался. Потом подумал. Потом опять принюхался. Потом аккуратно выпил спирт, быстренько закурил и начал думать.

Огонь пробежал по жилам, мысли просветлели.

– Ещё как можешь доказать? – решил сменить я праведный гнев на пьяную милость. После спирта привычная реальность начала расслаиваться. Я был готов ко всему.

Он забормотал:

– Я много чего могу, недоступного вам, но, понимаешь… мой срок и так уже приближается к критическому, и… Ну ладно, ещё разок. Продемонстрирую.

Он вдруг воспарил. Буквально, как сидел на полу в позе лотоса, так и воспарил, ещё и руки на груди сложил для пущей убедительности. Я пьяно моргал глазами. Остаток вечера прошёл в уверениях дружбы до гроба и какой-то бессмысленной суете.

Утром я проснулся на полу, передо мной стоял старый пластмассовый тазик. Я принюхался, затем сунул в него палец и облизал. «Вода… А какого хрена я туда, собственно, палец-то сую?» Обрывки обретённого давеча тайного знания давили на голову, но казались чушью несусветной. «Вот дали вчера… Надо всё-таки сейчас ему рожу набить. Чтобы не умничал»

Плинтус валялся на кухне. Тощенький, серенький, неприкаянный. Вдруг в сознании всплыло: «Понимаешь, на самом деле я другой, совсем другой, а тут выгляжу как человек из определённой социальной группы, в качестве наказания, значит. Мог бы быть и президентом, если бы не сильно накосячил, а мог бы и в одиночке до конца дней сидеть, если бы совсем сильно… Почему Россия? Ну, у нас так заведено: за преступления в сфере управления полагается ссылка именно в Россию. Я ведь просителю вселил ложные надежды, случайно так вышло, вот меня и угораздило. Как живу? А каждый день у меня в кармане с утра пять тысяч появляется, Вселенная так запрограммирована, не важно, что на мне одето, Костик, совсем не важно»

Я пошарил у него по карманам и обнаружил в донельзя грязных джинсах пятитысячную купюру. «Во, блин…» Голова закружилась.

– А ну, вставай, чмо инопланетное! – заорал я в бессильном томлении. – Опохмеляться будем!

…Мы пили пиво, глодали рыбу и до поры до времени молчали. Разговор начал я:

– На чём мы вчера остановились?

Вера моя снова окрепла.

– Ты обещать помог, – уныло ответил Плинтус. Ему было гораздо хуже, чем мне, и я всё ждал, когда он побежит блевать.

– Слушай, – спросил я. – Тебя кто здесь Плинтусом-то прозвал, а?

– Да я сам себя и прозвал. Это немного напоминает мне моё прежнее имя. Вот, послушай…

И он изобразил голосом и губами нечто запредельно-птичье, от чего у меня сразу заломило виски, а потом вывернуло наизнанку в стоящий рядом тазик.

– Прости, – пристыжено взирал он на меня. – Я не должен был подвергать тебя воздействию этих звуков…

– Так ты считаешь, что они похожи на наше слово «плинтус»? – всё ещё борясь с тошнотой, тупо осведомился я.

– Да, для меня здесь прослеживается очевидное сходство.

В силу каких-то необъяснимых, иррациональных причин эта последняя его фраза окончательно убедила меня в том, что он действительно визитёр из другого мира, а не плод моих пьяных галлюцинаций.

– Так чем я тебе могу помочь-то? Ни хрена ведь не помню…

… Оказалось, я могу взять на себя его вину. Он произвёл кое-какие операции с моими тонкими телами и выяснил, что в следующей своей жизни я должен буду занять другой качественный уровень бытия, в кармическом плане вполне достаточный, чтобы позволить искупить его нынешние прегрешения. Иначе он здесь пропадёт, он чувствует, что скоро сломается. Если я на это соглашусь, то он сможет вернуться в свой мир, а я в следующей своей жизни буду, скорее всего, уже… собакой. Пойду, так сказать, на понижение. Он ничего от меня не ждёт. Он понимает, как это трудно. Взамен он может только поведать мне о причинно-следственных связях между высшими и низшими мирами, а также научить способам улучшения своей кармы. Если я буду настойчиво работать, то в следующей жизни я снова могу стать человеком, а учитывая характер возможной принесённой мною сейчас жертвы, у меня даже будут все шансы стать великим.

Я слушал его и потягивал пиво. Работать над собой мне не хотелось совершенно. «Сволочь», – думал я. – «Вот навязался». Вслух же я только сказал:

– Повезло тебе всё-таки, что в Россию сослали… Хрен бы этот номер в Америке или там Голландии прошёл.

Глаза его радостно вспыхнули:

– Так ты согласен, Костик?

– Своих не бросаем, – пафосно бросил я в ответ набившую за последнее время оскомину дежурную журналистскую фразу.

– Так я же того… не свой.

– Да свой ты теперь, Плинтус. В доску свой. Скажи-ка, а собакой я что-нибудь о себе любимом буду помнить? На том уровне? Нет? Ладно, валяй, рассказывай мне всю эту муть эзотерическую, там разберёмся.

… Я открыл глаза. Плинтус исчез. Я вспомнил, как он сосредоточенно шевелил губами, пытаясь определить предел оставшихся у него возможностей с учётом их распыления на пьянку, алхимию и левитацию, высчитывал оставшийся срок, несколько раз начинал выть и биться головой о стену, но потом взял в себя в руки и, наконец, просветлел. Всё сошлось у него тютелька в тютельку. Я к тому времени уже до предела накачался алкоголем и мог лишь пьяненько улыбаться, когда он выставил вперёд свои немытые ладони, и от них потянулись ко мне голубые змейки…

Я открыл последнюю бутылку пива, отхлебнул и, пошатываясь, вышел во двор, намереваясь пополнить запасы. По двору бегали собаки, с хозяевами и без, решая свои собачьи дела. Я долго смотрел на них. Потом вылил пиво на грязный снег. «Надо бы чем-нибудь другим заняться, – вяло подумал я. – Но для начала не мешало бы проспаться».

Мне вдруг отчаянно захотелось остаться человеком.