Kitabı oku: «Мы люди… Разлом», sayfa 2
3
Жизнь Сергея Александровича изменилась: ему, наконец, было пожаловано повышение, и он попал в число немногих счастливчиков штаб-офицеров, назначенных в квартирмейстерское управление в Ставку (слово, которое запрещалось произносить вслух) к самому Верховному. Поздним августовским вечером на перроне вокзала стояло два литерных поезда. Провожающих было немного, гораздо чаще встречались жандармы. Полковник Дубровский прощался у вагона с женой и сыном. Обнимая отца, сын-гимназист воскликнул: «Как же я тебе завидую, папа!» Сергей Александрович, улыбаясь, поднялся на ступеньку вагона, помахал рукой:
– Не скучайте, через месяц-другой я вернусь.
Это были его последние слова жене и сыну, произнесенные в тот год, и вот он уже мчался в классном вагоне литерного поезда из столицы в малоизвестное местечко в Минской губернии. Только вышло так, что пути-дороги, по которым его заставила двигаться жизнь, пролегали мимо столицы.
На новом месте, расположенном в живописном сосновом лесу, вскоре все обустроилось. Под канцелярию было отведено добротно отделанное деревянное здание с довольно просторными комнатами, где на следующий день после прибытия уже была установлена очередность и порядок несения службы штаб-офицерами. Канцелярия располагалась рядом с вагонами великого князя и его ближайшей свиты, что было удобно для работы. Все доклады великому князю производились здесь же, в рабочей комнате, где готовились карты с обстановкой и необходимые справки и документы, правда, это требовало поддержания там постоянного порядка. Штаб-офицеров разместили в оставленных прежними хозяевами домиках и в переоборудованных под жилые помещения казармах, где все было просто и практично. Однако не всех устраивал подобный быт, как и во всяком собрании людей, находились недовольные размещением в казармах. Сергей Александрович с подполковником Константином Фединым поселились в домике, расположенном в сотне шагов от канцелярии. Очень скоро у них обнаружились общие интересы, и они быстро сдружились.
Потекла размеренная жизнь, подчинявшаяся неизменному распорядку дня великого князя. После утреннего чая, около десяти часов, он переходил из вагона в канцелярию, где ему докладывал обстановку начальник квартирмейстерского управления по кличке Черный, человек мрачного и сурового вида. К двенадцати часам все чины штаба шли на завтрак, а в семь часов вечера на обед, между этими важными мероприятиями пили дневной и вечерний чай. Конечно, служба значительно отличалась от прежней столичной – и объемом работы, и скоростью ее исполнения, и бытом, но все равно выкраивалось время поиграть в карты, насладиться хорошим обедом, совершать прогулки по выделенной территории Ставки. Наступление на фронтах, которые стали кратко называться Южный и Северный, началось удачно, и их успехи были обнадеживающими, быстро и легко готовились реляции руководству. Сергей Александрович, ощущая свою причастность к этим событиям, пребывал в радостном и благодушном настроении, по долгу службы он постоянно общался со штабами фронтов и армий и находил в общении положительные отклики на свои мысли и предложения, получал похвалу от начальников. Очертания линий фронтов обретали реальные конфигурации, предусмотренные планами, которые подкреплялись бойкими докладами их командующих, ничто не предвещало каких-то осложнений и крупных неудач. Ожидалось, что через три-четыре перехода армии займут крупный город в Пруссии, и тогда можно будет начать реализовывать план наступления в сердце Германии. Такие действия могли заставить противника отказаться от войны и запросить перемирия. Для этой цели спешно формировалась армия, сроки формирования и прибытия которой к местам размещения было поручено отслеживать Сергею Александровичу.
Офицеры квартирмейстерской службы находились в приподнятом и даже несколько возбужденном состоянии. Стояли последние погожие дни августа, освободившимся от служебных обязанностей господам офицерам хотелось побыть на природе, размяться, каждому из них были предоставлены лошади и разрешались конные прогулки в пределах охраняемой территории. Сергею Александровичу вечером было предложено поучаствовать в скачках с подполковником бароном Черским, знатоком лошадей и любимцем женских компаний, он согласился, но к назначенному времени не поступил доклад из штаба фронта и ему пришлось задержаться, а через некоторое время в комнату вошел обеспокоенный генерал Черный. Он потребовал доклад и, узнав, что донесения не поступали, вышел, скачки пришлось отложить. Сергей Александрович несколько раз звонил в квартирмейстерскую службу фронта, там отвечали, что завершают уточнять обстановку в армиях и в ближайшие полчаса донесение будет отправлено. В донесении, пришедшем поздней ночью, обозначалась линия соприкосновения с противником, только она почему-то заходила далеко в тылы армии фронта. Пришлось уточнять, так ли это, и было получено подтверждение. В тот момент это казалось досадным недоразумением. Утренним докладом генерал остался крайне недоволен, было непонятно, почему противник оказался в тылу самой мощной и подготовленной армии, но в штабе фронта добиться большего не удавалось, ответ был один: потеряна связь с командующим армией, обстановка уточняется и будет изложена в очередном донесении. В этот момент вошли еще два генерала, и произошло стихийное совещание, на котором прозвучали нелестные слова в адрес командующего фронтом и других генералов. Нужно было принимать меры, чтобы исправить обстановку, но было решено повременить, пока не прояснится обстановка в армиях фронта. Великий князь в то утро в канцелярию не заходил.
На следующий день поступили сведения о потерях, они были невообразимые: без вести пропавшими числилось более десятка генералов, около тысячи офицеров и несколько тысяч нижних чинов, число раненых еще подсчитывалось. В эти сведения никак не хотелось верить, стало ясно, что армии Северного фронта, на которые возлагались большие надежды, дальше вести наступление не могут. Сергей Александрович, как и все офицеры управления, был обескуражен таким положением дел, и было единодушно признано, что причинами неудач является бездарное командование фронтом и армиями, хотя всего несколько дней назад превозносился полководческий талант командующих и их умение управлять войсками. О случившемся необходимо было доложить государю, проект доклада готовил Сергей Александрович. На это раз доклад «не шел», мысли путались и возвращались к одной точке: как могли себя так повести командиры полков, дивизий да целых корпусов, что было взято столько пленных? Почему-то данные о количестве пленных обескураживали больше, чем о количестве убитых и раненых. Как мог командир корпусом выбросить перед противником белый флаг? Возникали и возникали вопросы, и мучительно находились слова и выражения о неудаче. Да, это неудача, но зато на другом фронте есть чем гордиться, а здесь оказались бездарные командующие, которых необходимо сменить. Спешно готовились циркуляры о передислокации войск, усилении фронта, необходимо было остановить продвижение противника, и это вскоре удалось. В те дни Сергей Александрович задумался о возвращении в действующую армию, такие мысли приходили ему вечером перед сном. «Там мое место, там я смогу показать себя. Готов командовать полком, и поведу его в бой, и будет слава», – думал он, засыпая.
Часть третья
1
Не приняла постриг Марина и ушла из монастыря, там наступил период упадка и разрухи, остались в нем лишь те монашки и послушницы, которым некуда было приткнуться и найти себе успокоение, оставалась одна отрада – служение в монастырской церкви. По предложению Пелагеи Марина поселилась в ее дворе. Со стороны могло показаться, что живут там два совсем разных по взглядам и делам человека, но тот, кто умел видеть в маленьких неприметных поступках дела большие, сказал бы, что эти женщины неразлучны и судьбы их связаны накрепко. Пелагея благодаря старцу Анисиму и своим врожденным способностям постигла многие тайны жития людей и их душ, глубокой связи человека и природы, прошла испытание страсти, одиночества, тоски и горя, ее не беспокоила плоть, все это осталось позади, а был каждый день – радостный и светлый. Марина находилась в начале такого пути, для нее Пелагея стала поводырем в окружающем ее море жизни. В монастыре она была все время занята послушанием, в церковной службе – каждодневными молитвами, к ночи уставала физически и спала сном праведника. Многое изменилось, когда Марина пришла жить на подворье Пелагеи. Обычными стали совместные трапезы, походы в церковь, работы во дворе, приготовление пищи, сбор трав, цветов, заготовка ягод, грибов и всего необходимого для пропитания и быта, неизменными остались уединенные утренняя и вечерняя молитвы. Многое они делали вместе, Пелагея старалась не навязывать свои суждения и привычки новой жительнице, часто оставляла ее одну, в такие минуты Марина шла к опушке леса, собирала полевые цветы, садилась под березкой и начинала плести венок. Она плела маленькие венки-колечки, которые можно было надевать на руку, венки для украшения волос на голове, а еще плела букетики, которые прикрепляла к сарафану. Такому рукоделию научила ее монахиня в монастыре, они с ней плели большие венки для обрамления икон в церкви на праздники. В этом занятии она находила утешение и радость, исчезали все тревоги, отступали воспоминания о дворе деда Игната, бабе Марфе, братьях, Акулине.
Уже по осени, в один из дней, ближе к обеду, ко двору Пелагеи подъехала телега, которой правил молодой мужчина. Еще от калитки он стал кричать:
– Матушка, матушка, скорее помогите, жена рожает, худо ей, очень худо, помогите!
Пелагея юркнула в дом за своей лекарской сумкой, и, увидев растерянную Марину, прикрикнула не нее:
– Что же ты не собираешься? Идем скорее!
Ехать было недалеко, версты две. Возле двора матушку уже поджидала немолодая женщина. Она стала рассказывать, что роды уже начались, но разродиться молодая не может, нужна помощь. Пелагея передала свою сумку Марине и молча последовала за женщиной. Марина первый раз видела рожающую женщину, она вступила в комнату за Пелагей и оцепенела от раздавшегося крика, увиденной крови, искаженного лица. Руки несчастной держали две женщины. Марину кто-то толкнул, и она сделала несколько шагов, оказавшись возле Пелагеи, а та что-то делала. Неожиданно она повернулась к Марине со словами: «На, держи!» – и протянула ей что-то скользкое и липкое. Раздался детский вскрик и плач, и в этот момент неприятный и скользкий комочек забрали из рук Марины и унесли. Она, пошатываясь, вышла во двор, ее подташнивало, из глаз потекли слезы, она хотела вытереть их, но увидела на руках кровь, испугалась и отступила к забору, ее стошнило. Слезы лились ручьем, она вытерла руки о подол сарафана и присела на бревне у плетня. Ее охватил озноб, хотелось побыстрее оказаться в своей хатке и прилечь.
Из хаты вышла женщина и, обращаясь неизвестно к кому, сказала:
– Слава Богу, разродилась, и дитятко живое, да и сама уже дышит, слава Богу.
Вскоре вышла Пелагея, она отвела Марину в дом велела вымыть руки и лицо. В комнатах царили тишина и покой, разговаривали шепотом, приветствовали друг друга с радостью. Хозяин, молодой мужчина, что вез Пелагею и Марину, улыбался, он выглядел другим человеком и предложил отвезти их обратно, но Пелагея отказалась, сославшись на то, что это совсем близко и они дойдут сами, погода стоит очень хорошая.
В молчании они прошли почти половину пути, все это время в ушах Марины стоял нечеловеческий крик роженицы, и только он прерывался, как перед глазами возникало лицо, закрытое растрепавшимися волосами, а губы беззвучно шептали привычные слова «грех», «блуд». Руки Марины снова явно ощутили скользкий и липкий комочек, и она почувствовала, что не может идти дальше. Пелагея отвела ее в сторонку от дороги, помогла ей сесть, прислонив спиной к дереву, достала из сумки снадобье и дала его понюхать. Дрожь в теле унялась, и к Марине стали возвращаться силы. Ей хотелось сказать, вот он грех, за грех свой мучилась та женщина, ей надо каяться, каяться и просить Бога простить тот грех.
– Матушка, за грех свой Бог дал такие муки той несчастной, она грешна, грешна.
– Ты успокойся, милая, посиди еще тихонько, и мы пойдем дальше, – увещевала ее Пелагея. – Испей еще вот этого зелья, – она протянула другой пузырек, – тебе станет легче, и мы пойдем.
Вскоре негодование в душе стало отступать, Марина подняла глаза, по небу быстро бежали осенние тучи, дул ветерок, становилось прохладно.
– А уже осень, – сделала она для себя неожиданное открытие, ей вспомнилось, как они в такую пору пасли телят с Пилипком, и она улыбнулась.
– Вот и слава Богу, тебе уже легче, пойдем, милая, уже прохладно сидеть, нам осталось уже недалеко идти, – проговорила Пелагея.
Услышав гневные слова Марины о грехе, Пелагея не спешила на них отвечать, не лягут слова на душу, когда в душе негодование и гнев, а молчание бывает хорошим лекарем.
Через неделю ко двору Пелагеи на телеге подъехал тот молодой мужчина, муж роженицы. Он с радостью приветствовал матушку и, снимая с телеги корзину, громко рассказывал, что сынок его здоровый и, слава Богу, растет.
– Это жена велела передать, тут разная снедь, а это яблоки, ох и уродились они у нас в этом году. Яблок много, куда вам их отнести?
В большой плетеной корзине лежали крупные яблоки, одни были налитые, с медовым оттенком, а другие красные, их мужчина поставил перед Мариной со словами:
– А это вам, матушка, кушайте на здоровье.
Он тут же засобирался, и его телега застучала на колдобинах дорожки, ведущей от двора Пелагеи. Марина даже растерялась, а ей-то за что яблоки, она ведь ничего там не сделала. На ее лице появилась улыбка, надо же, мне привезли яблоки.
– Присядем, милая. Посмотри, какие же они красивые, давай испробуем, что Бог послал.
Откусив от красного яблока, Марина аж зажмурилась от удовольствия, вкус дополнял терпкий запах, казалось, яблок можно съесть неисчислимое количество, но уже после второго пришло насыщение.
– Хорошие у-р-о-о-д-и-л-и у человека яблоки, – заговорила Пелагея. Марина притихла, ожидая для себя важного разговора, все эти дни она находилась под впечатлением от увиденного при родах, подолгу читала молитвы, но беспокойство не проходило, и она ждала, что скажет матушка.
– Видишь, сынок в их семье растет, и радость у них какая, мы вот плодам яблоньки радуемся и славим ее, что она такую красоту сотворила, а вкус какой!.. Старается яблонька каждый год или через год плоды принести, а сколько, бывает, веток на ней обломается, а она все равно старается плод дать с семенами. Посади семечко – прорастет оно, а если привить его хорошим сортом, то будет новый сад, новые яблоньки. Так и человек, на великую радость он в Божий свет приходит и радуется, а женщина от радости кричит, особая эта радость – рождение дитя, это Божье дело, дальше от родителей многое зависит, как и у яблоньки: или дичком она расти будет, или хорошим сортом ее привьют, – Пелагея замолчала, задумавшись о чем-то своем.
– Раньше у отца и матери могла много яблок съесть, а сейчас одного хватает, – сказала Марина. Она хотела спросить, а как же грех, но Пелагея напоследок сказала:
– Божье это дело, – встала и пошла в свою хатку.
Марина осталась сидеть в раздумье, пытаясь понять, к чему относились сказанные слова.
Не прошло и месяца, как Пелагея с Мариной снова принимали роды, они тоже прошли удачно, родился хлопчик. В ту осень таких выездов получилось больше десятка, и рождались почти только хлопчики. Уже выпал снег, стояли морозы. Возвращаясь на санях от роженицы, роды у которой длились очень долго, Пелагея вдруг сказала:
– Пора тебе, Марина, уже принимать роды одной, рука у тебя легкая, роженицы тебя хорошо чувствуют, – а потом добавила: – Поверье есть такое, если хлопчиков больше рождаются, к войне это.
– Не дай Бог, – послышался голос возницы, а в округе пошли гулять сказанные слова Пелагеи, что у молодой матушки Марины легкая рука и роженицам от нее большая помощь, а роды проходят легко.
2
В ту осень после праздника Покрова наметилась свадьба в соседней деревне, и случилось так, что матушка Пелагея и Марина оказались в церкви, где проходило венчание молодых. Увидев невесту, Марина покраснела, сердце гулко застучало в груди, и ей почудилось, что это она стоит в свадебном наряде – одна, без жениха, и высоко, как в детстве, подпрыгивает и летит, размахивая руками, желая увидеть, куда девался Пилипок.
– Милая, тебе плохо, сойди в сторону, – голос матушки рассеял образ невесты, кружилась голова, не хватало воздуха, дышать стало тяжело. Марина чувствовала, что сейчас упадет, и в этот момент при вздохе ощутила запах мяты. Дыхание стало успокаиваться, только во всем теле оставалась слабость. Пелагея и еще какая-то женщина вывели ее из церкви. Они остановились у высокого вяза.
Завершилось венчание. Радостная невеста, обхватив руку своего суженого, проходила мимо Пелагеи, и тут Марина услышала слова молитвы, которые произносила матушка:
– Господи милостивый, пусть будет благословлено семя твое, Матерь Божия, заступница наша, благослови святое таинство вложения семени во чрево девицы этой, и пусть в нем произрастет человек и явится в мир Божий во славу Бога и на радость людям.
Лицо Марины залилось краской, не может такого быть, разве можно благословлять женщину на грех?..
3
Посещая больных и немощных, Марина замечала, что одних Пелагея лечит травами, настоями, других мазями и присыпками, а возле иных просто молитву пошепчет и помогает. Как-то батюшка из соседнего прихода наказал Пелагее посмотреть его годовалого сыночка, очень он страдает, а лекари никакие не помогают, и прислал за ней телегу.
В просторном подворье Пелагею и Марину встретил растерянный и суетливый батюшка и просил пройти в дом. На пороге к ним в ноги кинулась попадья, запричитала тихим голосом:
– Ой, помогите моему сыночку, один он у нас.
Пелагея поклонилась, и в тишине дома прозвучал ее строгий голос:
– Помоги нам, Господи. Покажите страждущего.
Хлопчик лежал на кроватке под образами и чуть всхлипывал, на его лице проступала синева. Тишину нарушало редкое всхлипывание и потрескивание свечи, что горела возле иконы Божией Матери. Марине стало зябко. Пелагея подошла к хлопчику, перекрестила его и поклонилась, положила две руки ему на живот и сделала ими резкое движение в виде полукруга, словно отгоняя назойливых мух. Затем провела рукой по лицу больного и начала шептать молитву. Так она стояла, может, час, Марина находилась рядом и тоже шептала молитву, которая пришла к ней неизвестно откуда. Она читала ее впервые. Через какое-то время она взглянула на страждущего, и в ее глазах засверкали искорки радости: хлопчик спал, дыхание его было ровным и спокойным.
В доме батюшки они пробыли до захода солнца. Попадья потчевала их разной снедью, Пелагея поблагодарила ее за угощение, но попросила только хлеба и квасу. Все это время хлопчик спал. Перед отъездом она поцеловала руку батюшки и сказала:
– Большой испуг испытал сыночек ваш, батюшка, испуган он был очень, радость тоже должна быть умеренной, радостью для всех. Надо будет через два дня снова посетить страждущего. Не беспокойтесь, батюшка, мы придем сами – и они направились на выход.
Переступил батюшка с ноги на ногу, видно, понимал, что имела в виду Пелагея. В тот следующий раз узнала Марина от батюшки новость, что под Киевом правит службу из недалеких этих мест священник Захарий, в миру Пилип Захарович Майстренко. Услышав эти слова, она вздрогнула, лицо ее покрылось румянцем и засияло, ей хотелось закричать: «Это же мой брат Пилипок, мы с ним телят пасли, это мой брат!», но она продолжала лишь растерянно улыбаться. По дороге назад Пелагея рассказала Марине, что, когда еще была жива баба Марфа, встретились они в монастырской церкви, та и сообщила, что Пилипок задумал стать священнослужителем, хотя отец и дед Игнат были против, да потом смирились, и, видишь, добился он своего. Молчала Марина, ей было и грустно, и радостно, а больше хотелось плакать.
Придя в свою хатку, она сразу легла и проплакала, пока не стал заниматься день, потом горечь с души ушла, и спала она крепким сном почти до полудня. Но недолгим было радужное настроение у Марины, а всему причиной был сон. Снова снился ей тот мальчик с пристальным взглядом, которого она увидела в монастырской церкви. В памяти возникал образ Артема, и плоть напоминала о себе, а в ушах стояли слова молитвы «блуд», «грех», «покайся», и она каялась, становилась на колени, читая и читая молитвы: «Дева Мария, непорочная Матерь Божия, заступница наша, спаси меня грешную, вразуми меня грешную». Она стала редко выходить из своей хатки, ела только хлеб и пила воду. А в один из вечеров вспомнила она бабу Марфу, и так она представилась Марине, будто находилась рядом, даже дыхание ее чувствовалось. Притихла Марина, ожидая услышать от бабы Марфы слова утешения или разгадку от нахлынувших на нее душевных мучений. Только видение бабы Марфы пропало, как и не было, а пришла мысль: баба Марфа не грешница и не блудница, хотя родила четверых детей, она не может быть грешницей, ее Господь простил, она в Киев ходила, чтобы приложиться к чудотворной иконе. Марина вздрогнула от неожиданно пришедшей к ней разгадке. С того вечера она продолжала молиться, только это уже были молитвы об утешении своей души. Для себя она определила грешницами и блудницами женщин, что без венца в церкви женами становятся да чужих мужчин к себе подпускают.
Марина открыла двери сеней, на нее дохнул морозный воздух, а на приступку под ноги падали белые снежинки. Радостная улыбка озарила ее лицо, все казалось таким красивым и жизнерадостным. К хатке шла матушка Пелагея. Ее слова эхом разнеслись вокруг:
– Милая, скорее собирайся, нас страждущие ждут, идти надо, а по морозцу идти легко. Да мы скоро управимся, собирайся, – и, не дожидаясь ответа, направилась к калитке.
В тот день случилось много неожиданностей. Не успели Пелагея и Марина выйти за калитку, как увидели мальчика, бегущего в их сторону. Он кричал сквозь слезы:
– Ой, матушка, скорее идите к нам, спасите нашего таточку, помогите, матушка!
Он стал сбивчиво объяснять, что их таточку боднул бык и у таточки течет кровь, а доктор еще не приехал, что живут они недалеко, и через каждое слово повторял: «Скорее помогите!». Во дворе, куда мальчик привел Пелагею и Марину, стоял крик. Молодая женщина причитала, а женщина постарше, видимо, мать пострадавшего, сквозь слезы объяснила, что отправили за лекарем, а ее сыночек уже почти не дышит, и повела всех в хату. Мужчина лежал на полу в луже крови, он был без сознания и лишь периодически всхлипывал. В этот момент раздался громкий и строгий голос Пелагеи:
– Сейчас же несите горячую воду и помогите снять одежду со страждущего!
В хате все засуетились, Марина же сперва оторопела от такого голоса Пелагеи и отошла в сторону. А та наклонилась над мужчиной и сказала Марине:
– Что ты стоишь? Помоги мне!
Вдвоем они принялись снимать с мужчины одежду. Раздетым он казался маленьким и безжизненным. Пелагея своими снадобьями стала промывать рану, та оказалась неглубокой. По всей видимости, рог быка скользнул по правому боку и разорвал его. Рука Марины тоже коснулась тела мужчины, и следом произошло необъяснимое и таинственное: кровь из раны перестала течь, будто ее кто-то убрал. Пелагея тут же свернула в несколько слоев льняной холст, похожий на рушник, и наложила его на рану. Марина, сидя на корточках, с другой стороны помогала матушке протащить под спиной пострадавшего край холста.
– Давай, милая, заворачивай этот край под спину, под спину заворачивай!
Наконец все получилось, они стянули края рушника и облегченно вздохнули. Все это время казалось, что страждущий спит, он ни разу не застонал. В хате было тихо и тревожно, мать пострадавшего стояла в углу комнаты возле иконы и шептала молитву о снятии порчи и колдовства с ее сына и всей их семьи, а жена мужчины, крепко прижав к себе сына, как бы защищая его от неведомого врага, беззвучно шептала: «Они колдуньи». Земский врач, которого привезли ближе к вечеру, осмотрел пострадавшего, расспросил, что произошло, и был удивлен, не обнаружив следов крови на ткани, которой была перевязана рана. Он недоуменно почмокал и ничего не произнес, а только подумал, этим женщинам, видно, Бог помогает. Мужчина тот вскоре выздоровел, а в окрестных деревнях Пелагею и Марину за глаза часто стали называть то святыми, то колдуньями или знахарками и при встрече кланялись им, величая и ту и другую матушками. А иные злые языки шептали, что они ведьмы и якобы превращаются в сорок, что жили у них на подворье. Прилетит та сорока на чужой двор и начинает каркать – жди беды, и люди гнали тех сорок подальше.
Рождественский пост, Рождество Христово прошли в радости и пролетели незаметно. Пелагея и Марина несколько раз посещали монастырскую церковь, там Марина еще раз услышала о своем брате Пилипке, уже известном священнике, в семье которого родилось трое детей и все сыновья. От этой новости в груди Марины вспыхнул восторг, ей хотелось смеяться и веселиться, а то вдруг невидимая сила сжимала грудь обручем, тогда тяжело дышалось и из глаз готовы были брызнуть слезы.
Подступили крепкие крещенские морозы, дорожку, что вела к двору Пелагеи, занесло снегом. Казалось, они совсем одни в этом ярко-белом безмолвии, которое нарушалось стрекотом сорок да причудливыми узорами следов, что оставляли зайцы в поисках пропитания, тогда возникало ощущение, что зиме не будет конца. А для матушки Пелагеи наступала особая жизненная пора, полная необыкновенного света, наполняющего ее душу и тело чистотой и здоровьем, без чего нельзя было и думать об исцелении или оказании помощи страждущим. Длилась такая пора недолго, недели три-четыре, в течение которых душевная чистота закреплялась строгим постом и молитвами. В это время горести и невзгоды обходили людей стороной. Доставались прялки, и за песней о любимом выводилась тонкая нить пряжи из шерсти или льна. Разворачивались кросна и ткалось полотно: тонкое для тела и полотно на родно. Валяли валенки, мастерили обод для колеса и далеко разносился звон от ударов молота о наковальню. Так и раскрывались способности человеческие, а душа человека отдыхала. У Марины очищение шло труднее, ее душа была наполнена метаниями между светом и страхом перед грехом, суждениями о блуде. Пелагея ощущала душевное состояние Марины и старалась ей помочь, да только понимала, что та должна сама разжечь в себе пламя, сжигающее ее страхи, молот и наковальня здесь не помощники.
Отзвенела капель, скворец пропел песню весны, во дворах раздается перестук палок – это выбивается да вытряхивается из всякой вещи пыль, в хатах моют и белят стены. Как говорят, выгоняют люди чертей и всякую нечисть из хаты и со двора: идет подготовка к светлому празднику Пасхи.
Пасхальную неделю Пелагея с Мариной провели в монастырской церкви. Не любит это место Пелагея, темное оно, неприветливое, а тянет ее сюда, призывает ее сюда светлая память об Анисиме, открывшем ей другую сторону жизни. О нем здесь уже никто и не вспоминает, а может, и не надо, зачем его душу тревожить?.. Сколько человеческих судеб связано с этим местом, сколько людей нашли здесь приют и успокоение, и время укрыло их следы… С такими размышлениями матушки возвращались в свою обитель, где им были уготованы и радости, и печали. В природе наступал новый период, надо было отдавать накопившиеся силы души и духа, надо было сеять и жать.
Уже легли сумерки, духота, которая заставляла весь день искать место в тени или хатке, спадала. Марина сидела на завалинке-присьбе, наслаждаясь тишиной и покоем. К ней незаметно подошла Пелагея и присела рядом. Помолчала, а затем кивком головы указала на появившийся на небе серпик луны:
– Пора идти травы собирать, завтра и пойдем, милая.
Только пойти в лес в тот день не получилось. Они уже вышли со двора, как Марина воскликнула:
– Кто-то сюда едет!
По дорожке трусцой приближалась лошадь. Телега остановилась у плетня, с нее проворно спрыгнула уже довольно пожилая женщина, привязала вожжами лошадь за стойку плетня, взяла с телеги корзинку и направилась к поджидавшим ее матушкам. Это была щупленькая, аккуратно одетая женщина, лицо ее пересекали глубокие морщины, а глаза излучали внутреннюю радость и необычный свет. Шла она, мягко ступая, будто подлетала. Остановилась, поставила на траву корзинку и поклонилась, приветствуя Пелагею, а затем Марину.
– Матушка, услышьте меня, просьба есть к вам, много времени у вас не отниму, – заговорила она негромким молодым голосом, четко выговаривая слова.
Пелагея поклонилась женщине и открыла калитку, приглашая пройти во двор. Возле двери сеней гостья остановилась и протянула Пелагее корзинку.
– Примите, матушка, дар леса нашего, сегодня утром собрали ягоду, полезная ягода, – чуть нараспев сказала она.
Пелагея с поклоном приняла корзинку, поблагодарила приветливую и уважительную незнакомку и обратилась к Марине:
– Отнеси, милая, в хату и высыпь ягоду в решето, пусть постоит на полу.
Когда Марина вернулась, Пелагея и гостья сидели в тени на скамейке, разговор только начался. Вот что поведала женщина. У нее родилось трое детей, дочь и два сына, муж рано умер, дочь замужем в другой деревне, старший сын женат, имеет деток, живут они хорошо, младший сынок тоже женился, и жена у него золотая, ей как дочь родная, да вот только не было у них деток. Потом пришла беда, не стало ее сыночка, а жена его осталась с ней, так и жили. Женщина прервала рассказ, вздохнула, опустила глаза и продолжила более тихим голосом:
– Случилось так, что понесла она ребенка, заезжий появился у нас в деревне, такой разговорчивый, веселый хлопец или мужчина. Как там все получилось, не знаю, только уехал он из деревни нашей, а моя Лукерья осталась со мной. Вот пришел ей срок рожать, так я вижу по всем признакам. Слабая она, а еще хотела руки на себя наложить… Тяжелые у нее могут быть роды, вот и приехала вас просить, матушка, облегчить страдания дочери моей. Невинная она, что бы там люди ни говорили, золотая она у меня, поймите меня, матушка…
Она закончила свой рассказ. У Марины внутри вскипел гнев, с языка готовы были сорваться слова осуждения «грешницы», которую эта женщина называла золотой. Но Марина сумела сдержать себя и отошла в сторонку, ей хотелось сказать, что они никуда не поедут, им надо идти в лес за лекарственными травами, но тут раздался голос Пелагеи: