Kitabı oku: «Мы люди… Разлом», sayfa 5
4
Агриппина пеленала плачущего новорожденного, укутывала его в теплые одежды, говорила какие-то слова, делала она все это машинально, не задумываясь над происходящим. Она, как заклятье, восприняла слова матушки Марины отвезти дитя, с этими словами исчезла теплившаяся в ней надежда на выздоровление Вари. Примостившись с новорожденным в уголке закрытой кибитки, Агриппина съежилась и, казалось, уснула, да нее глухо донеслись слова доктора, который просил кучера ехать как можно быстрее, но при этом осторожно.
– Домчим до обеда, как раз молодой пан Грушевский соизволит проснуться, – весело прокричал кучер.
Фамилия Грушевский отозвалась во всем теле Агриппины, она хотела сказать, стойте, мы туда не поедем, это проклятое место, там антихрист, туда нельзя, дитя загубим. Но чем больше возникало в ее голове проклятий в адрес ненавистного молодого пана, тем быстрее у нее таяли силы сделать хоть малейшее движение и вернуться назад.
Войдя в дом Грушевских, Агриппина сразу узнала Вацлава, идущего им навстречу. Она опустила лицо, сильнее прижала к себе туго запеленутого младенца и из последних сил сделала несколько шагов за доктором. Кто-то забрал у нее из рук ставшую непомерно тяжелой ношу, и женский голос спросил:
– А как же его нарекли?
Агриппина еле слышно произнесла:
– Р-о-о-м-ан.
А после у нее в голове образовался туман, и она ничего не помнила. В какие-то моменты туман рассеивался, Агриппина видела свет, силуэты каких-то людей, слышала голоса. Потом она снова закрывала глаза и погружалась в туман.
Еще в низинах лежал снег, но уже радостно пели жаворонки, дороги развезло, в такую пору только горе и беда заставляли впрягать лошадей в телеги, и надрывно кричали возницы, понукая их. По такой распутице лошадь тащила телегу, на которой стоял гроб с телом Агриппины, рядом с которым сидела женщина, а возница шел рядом и приговаривал:
– Н-о-о, м-и-и-л-а-я, пошевеливайся.
Несколькими неделями позже после бурного обсуждения двумя врачами состояния роженицы поместье Грушевских опустело. Обоз из трех кибиток тронулся поутру, хотя предпринималось немало усилий выехать как можно раньше: дорога предстояла неблизкая. Вацлав обходил комнаты и внимательно их осматривал, будто что-то ища, дольше всего он оставался в комнате, у окна которой росла слива. На крыльце, скрестив руки на груди, стояла старушка. Он силился вспомнить ее имя, в памяти мелькали разные слова. «Кажется, мать и отец звали ее Марфушей, а мы с Кариной называли ее няней, да, няней, а кучер почему-то Полей», – и от этих воспоминаний Вацлав заулыбался. Няня подошла к нему, взяла за руку, посмотрела в глаза, а потом заговорила:
– Для дитя, паныч, оставь имя Роман, так просила мама Вари, это Вари дитятко. Жива она или нет, не знаю, а дитятко ее, так Бог управил, вашего роду, храните его, – она опустила руку и хотела прижаться к груди молодого человека, почувствовать от него благодарность и сострадание, но на няню смотрели глаза, в которых были растерянность и страх.
– Кланяйся отцу, матери, спасибо им, дали мне угол до конца дней моих, храни вас Бог, – были ее напутственные слова.
Она сошла с крыльца и перекрестила уходившего к повозкам молодого паныча, как она с детства величала Вацлава.
Часть седьмая
1
В средине июля в Варшаве было душно и тревожно, пошли слухи, что русская армия без боя оставляет город и уходит за Вислу. Эти слухи нарастали с каждым днем, и вдруг на крупных предприятиях поднялась суматоха, оборудование демонтировалось и вывозилось для погрузки на железнодорожные станции, пути были забиты пустыми вагонами, пассажирский поезд в столицу отправлялся не по расписанию и не каждый день, купить на него плацкарту было уже практически невозможно, город заполнялся военными и беженцами. В редакции популярного молодежного издательства, в котором имел честь занимать престижную должность Вацлав Казимирович, второй день шло бурное, противоречивое и разноголосое обсуждение складывающегося положения. Бо́льшая часть сотрудников склонялась к тому, что выражать протест и даже гражданский бунт, который являлся основной направленностью их деятельности и позволял редакции занимать передовые позиции, особенно среди молодежи, можно будет и под оккупацией германских войск. Другая часть энергично убеждала, что польские земли простираются и за Вислой и Бугом, надо перебираться туда и там, как и прежде, полноценно заниматься начатым делом. К этой части сотрудников относился и Вацлав Казимирович, который слыл среди коллег совестливым и довольно практичным человеком. Он придерживался устойчивого мнения, что от австрияков и германцев хорошего ждать нечего, а земли за Бугом считал польскими и в душе надеялся на возрождение величия и славы некогда могучего государства. К тому же там находились земли, которые по праву принадлежали ему, и в крайнем случае (это самое важное) его семья могла найти там пристанище. Эту новость, захватившую почти всех варшавян, Вацлав Казимирович обсуждал с женой и родителями. Регина не хотела уезжать, здесь ей было хорошо и спокойно. Но часто в ней вспыхивал гнев против этих, как она говорила, чванливых и надутых германцев, и тогда она начинала сомневаться в правильности своего решения остаться в Варшаве. В такие минуты она направляла свое недовольство на мужа, говоря, почему мужчины такие неуверенные и бессильные.
Вацлав с семьей уже почти три года жил в Варшаве. По их прибытию из имения в Краков Регину и младенца сразу же окружили известные врачи. Они с изумлением отмечали уникальность рождения ребенка на таком сроке беременности матери и при ее состоянии здоровья, как сказал один из них, здесь есть какая-то загадка. Регина быстро шла на поправку, младенец удивлял всех своей жизнерадостностью, вот только Вацлав был угрюм, часто раздражался без всякой причины, что удивляло и настораживало его родителей. Нелли чувствовала, что сын скрывает от них что-то очень важное. В один из вечеров она попросила его зайти в кабинет отца, попить с ней чаю, но разговор не заладился. Вацлав уже собрался уходить, как она с грустью спросила:
– Сын, что случилось? Ты все время молчишь, раздражаешься, в тебе нет радости от рождения сына, ты как-то безучастно относишься к Регине. Конечно, ты пережил большие потрясения там, в имении, но прошло уже почти два месяца, а успокоения в тебе не видно.
Вацлав шагнул к двери, но остановился, вернулся к столу и, не поднимая глаз, рассказал о случившемся с женой и ребенком. Нелли слушала, затаив дыхание, она готова была разрыдаться, но ее женское чутье подсказывало, что слезами здесь не поможешь, произошла настоящая трагедия, которая может иметь последствия. Воскрешая в памяти те события, Вацлав воспринимал их сейчас совершенно по-другому, это могло выглядеть и как преступление, и как благородный поступок. Он понимал, что необходимо посвятить в это своих родителей.
– Вацлав, ты должен обо всем рассказать отцу и сделать это как можно скорее, – Нелли говорила строго, подчеркивая слова «должен» и «сделать». Вацлав не сопротивлялся и пообещал поговорить с отцом.
Казимир и Нелли молчали, они почти одинаково оценивали сложившуюся ситуацию: в их семье появился чужой ребенок. Это был не их внук, хотя в глубине души они понимали, что отец ребенка Вацлав, и что в случившемся есть их вина. Получалось, что ребенок чужой для Регины, но в то же время именно из-за него, по мнению врачей, она смогла пойти на поправку. В своих рассуждениях они старались обойти Варвару, по словам Вацлава, она умерла, и эта смерть тоже камнем ложилась на их души. Мысли Казимира путались и заходили в тупик. Первой заговорила Нелли. Четко и кратко, словно зачитывая царский указ, она заявила, что эту тайну ни под каким предлогом нельзя никому раскрывать, в том числе и Регине. Ребенку надо оставить имя Роман, как просила та женщина. Что бы ни случилось, они будут заботиться о малыше, стараться без надобности не привлекать врачей, поскольку они, похоже, что-то заподозрили. Далее следует сообщить обо всем этом сыну и постараться убедить его в правильности таких действий.
– Да, и нельзя допустить, чтобы об этом узнала Карина, иначе весь Краков будет в курсе о случившемся, – добавил Казимир и с облегчением выдохнул.
Вацлав молча слушал отца, который излагал суть предложений жены, добавляя при этом убедительные и важные, как он считал, слова. Разговор получился по-семейному спокойный, а главное, сын его принял. Нелли даже показалось, что у него засветились глаза. Сложнее всего оказалось скрывать тайну от Карины, она замечала, что в доме от нее что-то утаивают, и это связано с Вацлавом и Региной. Но какие бы ухищрения она не предпринимала, на нее смотрели такие доверчивые, такие бесхитростные и такие милые глаза родителей и брата, что она отступала. Однажды, когда Регина кормила маленького Романа, Карине пришла мысль, что ребенок не от Вацлава. От такой догадки у нее запершило в горле, она закашлялась, и с того дня под предлогом, что ей нужно учиться ухаживать за маленькими детьми, стала присутствовать при пеленании племянника. Иногда ей казалось, что ребенок действительно совсем не похож на Вацлава, и тогда ее воображение будоражила мысль о порочной связи Регины с другим мужчиной. Больше всего ей хотелось найти разгадку, кто он и как это могло случиться. Но однажды при очередном пеленании, когда маленький Роман дрыгал ножками и не давал няне их захватить, она увидела на его животике маленькие родинки, расположенные так же, как у Вацлава. Карина громко воскликнула:
– Ой, смотрите, да у него родинки такие же, как у Вацлава!
К ней быстро подошла Регина, вбежала в комнату и Нелли, у которой пронеслась то ли восхитительная, то ли печальная мысль: да, это их семя.
Вся эта история, как с давних пор было заведено в роду Грушевских, не могла остаться без внимания ксендза, которому порой доверялись самые сложные и щепетильные семейные дела. Ксендз навестил Регину, провел молебен за здравие младенца и его матери, и перед Казимиром встал вопрос, раскрыть ли тайну, которую поведал Вацлав, служителю церкви. Он не хотел обсуждать эту тему с женой, но все же не выдержал. Нелли была кратка: «Обсуди этот вопрос с сыном, он уже взрослый, как он скажет, так и поступай». До чего же эти женщины бывают мудры, усмехнувшись, подумал Казимир. Вацлав был менее религиозен, чем его родители, и не видел необходимости раскрывать свою тайну ксендзу. После слов сына Казимир почувствовал облегчение: тайна осталась нераскрытой. Теперь оставалось узаконить в установленном порядке рождение и имя младенца.
В доме стали реже появляться врачи, зато излишний интерес к маленькому Роману проявляла Карина, и матери частенько приходилось выпроваживать ее из дома к друзьям. Родители Регины повели себя враждебно, они намеревались забрать дочь к себе, но этому воспротивились врачи, сказав, что не стоит беспокоить еще не окрепшую после родов мать. Отказалась от переезда и сама Регина, заявив, что она останется с мужем. Конфликт, казалось, был улажен, но Анджей был недоволен строптивой дочерью, и дело доходило до скандала.
А Казимира и Нелли занимала другая проблема: пришло время определяться, чем будет в дальнейшем заниматься их сын. Одна из бесед на эту тему произошла в комнате, где лежала Регина, она покормила Романа, передала его няне и была в хорошем настроении. Когда к ней вошел Вацлав с родителями, разговор поначалу вертелся вокруг младенца и постепенно перешел на Вацлава. Втайне от семьи Казимир провел ряд встреч с влиятельными людьми в университете, и они порекомендовали его сыну заняться газетным делом, заявляя, что это и престижно, и перспективно. Поддержали такое занятие и друзья Казимира, обещая помочь его сыну в обустройстве. И сейчас в кругу семьи Казимир кратко изложил свое предложение. Но обсуждения не вышло, наоборот, все сникли: получалось как-то очень уж прозаично. Будучи студентом, Вацлав подавал большие надежды, и казалось, его ждет героическое будущее и более важные занятия, нежели обычное газетное дело. Конечно, это позволяло печататься в газете, излагать свои мысли для широкой публики, но все же. Неожиданно для всех высказалась Регина, она сидела на кровати, подложив за спину подушки и укрывшись толстым пуховым пледом:
– А что, Вацлав Казимирович, вы будете писать разные там воззвания и освещать важные события, а я буду их править, мне это нравится, – и она засмеялась.
«А она молодец, хорошая жена у сына», – подумала Нелли, поддержав общий смех.
Вскоре появилось заманчивое предложение: в Варшаве можно было определить Вацлава в бурно развивающееся издательство с хорошими перспективами по службе, правда, для этого надо было изрядно потратиться. Но, как утверждали влиятельные люди, дело стоит того. К тому же в Варшаве у Нелли был особняк, который достался ей от родителей, и она планировала отдать его дочери в качестве приданого, но сейчас объявила, что пусть там живет Вацлав с семьей.
В Кракове волнами нарастало обсуждение соседей на Балканах, вопросов независимости польских земель и притязания России на доминирование в Европе. Ни одна встреча Грушевских с родителями Регины не обходилась без бурных дебатов на эти темы. Прения отдаляли их друг от друга до опасной черты, за которой мог наступить окончательный разрыв. Это произошло после повторного отказа Регины хотя бы немного погостить у них с ребенком.
В конце зимы Казимир уехал с сыном хлопотать о его трудоустройстве и занялся перевозкой необходимых для молодой семьи вещей в Варшаву. Маленький Роман уже делал свои первые самостоятельные шаги, улыбаясь беззубым ротиком, вызывая радость и восхищение окружающих. Так готовился отъезд молодой семьи Грушевских к новому месту проживания. Неожиданно для всех Карина заявила, что тоже поедет с ними.
Молодая зелень покрыла деревья, газоны, кустарники, уже прогремела первая весенняя гроза, наступили теплые дни. В эту пору от дома Грушевских отъехало три экипажа. Старшие Грушевские направлялись в свое небольшое имение недалеко от Варшавы. Решение о переезде они приняли после совета ксендза, когда тот был у них в гостях на Рождество. «Послушайте, дорогой Казимир, – сказал он, – грядут очень тяжелые времена для многих наших прихожан, для Польши и Кракова. Если есть возможность ухать ближе к Варшаве, уезжайте по весне». Казимир доверял ксендзу и понимал, что под тяжелыми временами священнослужитель имеет в виду войну. После того разговора Казимир под разными предлогами стал переправлять все драгоценное в их небольшое имение недалеко от Варшавы. Это решение стало большой неожиданностью для их детей, больше всего этому обрадовалась Карина.
2
В редакции Вацлаву было предложено эвакуироваться из Варшавы, определиться на новом месте, попытаться создать там филиал предприятия и распространять газеты. Он дал свое согласие и, несмотря на недовольство жены, объявил, что они уезжают. По совету родителей было решено ехать в имение некогда вельможного пана Грушевского, на владение которым Вацлав недавно восстановил свое право. Родители решили остаться в своем небольшом имении, Карина тоже отказалась ехать, у нее был период устройства личной жизни, да ей уже изрядно поднадоела Регина с ее сложным характером.
Утром, попрощавшись с родителями, Вацлав с семьей и няней на двух экипажах отъехали от своего особняка. Все ощущали грусть и затаенный страх от неизвестности предстоящего пути. По просьбе Казимира их взялись проводить за Вислу двое его доверенных людей, которые хорошо знали дороги. Им удалось провести экипажи мимо нескончаемого потока колонн пеших и конных солдат, артиллерийских орудий, повозок беженцев. На подъезде к Висле они с трудом встроились в общий поток. В духоте, среди крика, ругани возниц, ржания лошадей сумели переправиться через реку. Плакал Роман, няня и Регина с трудом успокаивали его, но лишь на короткое время: он просился домой. Регина раздражалась и тоже была готова заплакать. Вацлав пересел в первый экипаж и корил себя за то, что позволил впутать себя в такую сомнительную и опасную затею. Осматриваясь по сторонам, он понимал, что назад пути нет: переправиться через мост не удастся. Оставалась надежда, что впереди дорога будет более свободной и они быстро домчат до места.
Однако за Вислой поток не уменьшился, навстречу двигались санитарные повозки, повозки с вооружением и боеприпасами. Колонна останавливалась, опять стоял крик, ругань, скакали потные и злые верховые военные, которым удавалось навести порядок, и движение возобновлялось. К вечеру Вацлаву с помощью провожатых удалось заехать на небольшой хутор и остановиться там. Провожатые тут же попрощались и уехали обратно. Грушевские остались одни. Мест для размещения не было, повсюду находились беженцы и военные. Вацлав как потерянный ходил среди этих людей, пытаясь объяснить, что у него жена и ребенок и им нужен отдых. На него смотрели с удивлением, кивали головой, иные отворачивались с видом, мол, сами такие.
Возвратившись к экипажам, он увидел возле заплаканной жены офицера, это был высокий, стройный, затянутый ремнями портупеи мужчина средних лет. Регина, заметив Вацлава, стала быстро говорить, что это ее муж и им нужны комнаты, у них маленький ребенок. Офицер представился и заверил, что найдет для них пристанище, где можно будет поужинать и переночевать. Действительно, вскоре они очутились возле небольшого аккуратного домика. Пожилой суетливый еврей поприветствовал приезжих у крыльца и стал объяснять, что хотя домик небольшой, места для ночлега хватит всем. Он представил хозяйку, которая пообещала вкусный ужин и завтрак и даже поинтересовалась предпочтениями гостей. После такого приема Регина успокоилась, сказала, что приготовить ребенку, и хозяйка повела ее с Романом и няней в дом. Хозяин попросил оплату за проживание вперед и назвал цену, она была немаленькой. Вацлав, не задумываясь, тут же рассчитался с ним. Офицер стоял поодаль, и как только хозяин спрятал деньги в карман, подошел к Вацлаву и спросил, не могли бы они разместиться вместе в одной комнате, так как другого места у него нет. Вацлав радостно закивал, выказывая уважение офицеру и называя его своим спасителем. Он впервые находился в таком водовороте людей, в атмосфере сумятицы, ругани, крика и оскорблений, а офицер показался ему человеком сильным и благородным, и Вацлав был готов терпеть ради него неудобства.
Разместились быстро. В домик внесли часть вещей, возницы поставили экипажи и коней под навес, здесь же они устраивали себе ночлег, хозяин пообещал накормить коней. Ужинали за общим столом в комнате, которая одновременно являлась и кухней, и столовой. Регина с Романом ужинали в своей комнате. Между мужчинами постепенно завязался разговор о войне и о том, что будет дальше. Больше говорили хозяин и офицер, Вацлав с интересом слушал каждого, иногда поддакивая или кивая. Неожиданно в дверь громко постучали. Не успел хозяин подойти, как дверь отворилась, и в комнату вошел усатый казак с саблей на боку, в фуражке набекрень, из-под которой вихрились густые черные волосы. На его серебристых погонах виднелись две звездочки. Он поздоровался, спросил, кто здесь хозяин и потребовал немедленно разместить его людей. За столом повисла напряженная тишина.
– Хорунжий, извольте уважать старшего вас по званию, – офицер встал, вытирая руки о салфетку.
Казак вытянулся и щелкнул каблуками.
– Виноват, ваше высокоблагородие, простите, не заметил.
Закрывая дверь, он с раздражением произнес: «Где же мне размещать людей?!»
Ужин закончился безрадостно. Хозяин поспешил за казаком, вышли во двор и Вацлав с офицером. Там слышалось ржание лошадей, громкие голоса конных казаков. «Что это? Почему это так? Куда они движутся? Кому это надо?» – стоя возле крыльца, в растерянности задавал себе вопросы Вацлав. Вдруг офицер с раздражением заговорил:
– Вот так у нас всегда, дали приказ отходить, а где размещаться на ночлег, где кормить солдат? Да и сколько можно отступать? Где наши аэропланы, почему молчит наша артиллерия? Бестолковщина, если не сказать хуже: предательство.
Вацлав вздрогнул от этого слова и ощутил себя совершенно беспомощным. Ему нестерпимо захотелось назад, в Варшаву, в уютную домашнюю обстановку. Только это осталось в прошлом, которого уже никогда не вернуть.
– Казалось, месяц-другой – и разобьем германские войска, а война уже год длится, и конца ей не видно, а из-за нашего бестолкового командования и предательства австрийцы с немцами прорвали фронт и быстро наступают с юга. Как бы наши армии не окружили здесь… Надо успеть добраться до Бреста, может, там их остановят, там есть надежда на хорошо укрепленную крепость. А если нет, то покатимся дальше.
Со стороны могло показаться, что офицер разговаривает сам с собой. Он замолчал и, прервав размышления Вацлава, предложил идти спать.
Уже в доме он сказал:
– Завтра на рассвете мне нужно уходить, а мы даже не представились друг другу. Штабс-капитан Голубев Александр Иванович.
Вацлав назвал себя, и они обменялись рукопожатием.
– Трудная вам предстоит дорога, вы здесь долго не задерживайтесь, поскорее добирайтесь до Бреста. В пути держитесь проселочных дорог, они менее загружены. Удачи вам и вашей семье.
Вацлав благодарил штабс-капитана за помощь, теплые слова и тоже пожелал удачи. Вскоре оба спали крепким сном.
