Kitabı oku: «Этика уничтожения», sayfa 3

6. Первая смерть

– Итак, что мы поняли? – сказал Геннадий, когда они высадились вышли из троллейбуса у Финляндского вокзала.

– Колдунья хотела нашими руками устранить конкурента.

– Но почему? Почему не с помощью квантовой физики? Почему ей приглянулись два бомжа?

– Вероятно, её привороты оказались бессильны? Кирпич, или труба надёжнее и проще?

– Или она его боится и не хочет вызывать огонь на себя? А, может быть, опасается вызвать гнев мести соратников мужичка? Пойдём, кофе выпьем.

На втором этаже вокзального здания они пристроились к столику, взяли кофе и пышек. После промозглого ноября горячее пришлось кстати.

– Сколько ты ей заплатил?

– Тысячу. Что-ж, деньги дело наживное, а жизнь не купишь. Ничего, трояк ещё есть, разумно тратить, хватит недели на три, или больше.

– Если проживём столько.

– Ближайшие дни можно не опасаться, а там Маргарита обещала защиту.

– Ты ей веришь?

– А у нас есть выбор? Ну, если только смотаться на юга, ведь наша подруга тоже не всесильна, колдовство действует в пределах региона, не дальше, опять-же, по уверениям цыганки.

– Гена, мне нравится здесь, а чтобы осесть на новом месте, нужны финансы и знакомства. Будем надеяться, что всё пройдёт гладко.

– У категории «надеяться» негативный смысл, допускающий возможность неудовлетворительного финала. Что это означает в реальности, можно только гадать, вероятно, нечто мерзкое. Лучше просто верить. Вера должна быть категоричной.

– Знаешь, о чём я мечтаю, в данный конкретный момент? О хоть каком-то, пусть даже чёрно-белом телевизоре. Мы живём в пустом, без информационном пространстве, мы не видим, что творится даже в родном городе… Тоска.

– Хорошо, купим пару местных газет. Поехали домой.

Следующий день никуда не ходили, сидели дома, читали газеты, купленные вечером в метро.

– Ничего не снилось?

– Так, какая-то бессвязная ерунда, ничего интересного.

После обеда занялись благоустройством, затыкали ватой из матраса щели в оконных рамах.

– Обратил внимание, в газетах новости всё о жизни звёзд, скандальчики, утки, да внешняя политика. Из производственных новостей только о работах над новыми вооружениями.

– А чего ты хочешь, производство в стране стоит, региональные городки всё разваливаются, только пожары, да катастрофы на транспорте, что показывает состояние этого самого транспорта. Строят новые нефте и газопроводы за границу, единственное, что ещё деньги государству приносит. И поносят западные санкции против нас. Кто-бы мне объяснил, каким образом эти самые санкции непосредственно меня касаются.

– Я не Фёдор Михалыч, оценивать детские слёзы не моя специальность. Но и слёзы бывают разные, – рассуждал Геннадий, – Отчего плачет ребёнок? В большинстве случаев в силу своей непоседливости и любопытства. Полез не туда, куда следует, с забора свалился, подрался по причине завоевания мира. Все синяки, царапины, шишки от того, что он просто ребёнок, и познаёт мир и себя в этом мире. Он не может по другому, потому что без этого он не ребёнок, а дебил. Или родители его дебилы. А познание себя в мире, куда его родили, не спросив, оно дорого стоит. Любое знание стоит царапин и шишек, и, чем серьёзнее рана, тем дороже знание.

– А мы-то за что получаем фингалы? Чего мы не так делаем, что нас бьют и бьют, не спрашивая?

– А потому, что мы сейчас лишние в этой жизни. Кому мы нужны, кроме себя? А чтобы стать нужным кому-то, у нас ничего, кроме сочувствия и бессилия, нету. Наверное, кому-то мы здорово мешаем? Отдача от нас мизерная, а потребности, обеспеченные правами, ох, как велики. Вот все подряд нам и объясняют, что раз у нас нет ничего, кроме прав, то и рассчитывать ни на какие пряники мы не имеем права, поскольку нет у нас и возможности иметь и отстаивать эти самые права.

– Ты уже в ницшеанство полез, сверхчеловеками никто не рождается.

– Главное в сверхчеловеке что? Его воля. Но не воля повелевать рабами, а воля самосовершенствоваться. Макиавелли то же самое подразумевал, говоря о государе. Человек себя сам создаёт, с самого обретения сознания, разума и личности. Вот, смотри на сосунка полугодовалого, как он управляет своей мамашей, он ведь не жрать хочет, не мокрый лежит, он уже испытывает мир на гибкость, и если мамки-бабки начинают вокруг него антраша выписывать, этот бутуз уже в кровь впитывает, что глоткой и настырностью этим миром можно запросто повелевать, не обладая ни силой, ни деньгами, но только направленной волей.

– Ну, что-то ты слишком уж мрачно человека описываешь.

– А ты слишком уж недовольно стонешь, вместо того, чтобы принимать то, что нам дают, то есть жизнь. И свободу стонать, – Гена прикурил сигарету и неожиданно подмигнул другу, – не унывай, парень, жизнь не стоит на месте, и я признаю, что немного сгустил краски. Возраст, он подвигает к пессимизму.

– Не скажу, что ты замшелый старик, – буркнул в ответ обозлённый Роберт. – Сколько тебе, девяносто шесть?

– Пятый десяток, это, в лучшем случае, две трети дистанции уже позади. Но главное, не сто лет прожить, а увидеть, как и чем всё это закончится. Вот здесь я уже употребил-бы слово «надежда».

В эту ночь Роберт не было покоя. Сон не был похож на шекспировский, это скорее напоминало сцену из Данте, причём из первой части. Так что проснулся он в поту и ознобе, сел под одеялом, хлопал растерянно глазами, не видя окружающего. За ним с интересом наблюдал Геннадий, также сидя на кровати.

– Сегодня тебе не повезло, смотрел что-то из РЕН Тв? И, похоже, что-то серьёзное. Твои сны беспокоят меня, я рекомендовал-бы тебе обратиться к психиатру, но медицинское обслуживание не для таких, как мы, приятель. Поделишься? Я спрашиваю не из досужего любопытства.

Роберт нащупал сигареты, зажигалку, отпил холодного чаю из кружки, какую с недавнего времени он стал ставить на ночь рядом с ложем.

– Да, это было не для слабонервных. Мне являлась девица распущеная, прямо из «Двенадцати стульев». Та самая, что нас беспокоит. Кажется, она… её уже нет в живых.

– Я не стал-бы огорчаться, как, думаю, и многие, знакомые с ней. Но, с другой стороны, она тоже друг человека. Смерть была естественной, или её убили?

– Это трудно сказать, учитывая эту сферу человеческой деятельности. Я не совсем понял, что это было. Море огня, и её обожжённый труп, и не понять, огонь убил её, или она уже была мертва, а пожар устроили для отвода глаз?

Пожар мог возникнуть от чего угодно.

– Плохо. Но в милиции нам отчёта о вскрытии не предоставят. В любом случае, мы можем уже не опасаться её мести. Вот только, если смерть была естественной, получается, мы зря заплатили цыганке. А если её убили, это могло быть действие обычного наёмного убийцы, или защита того, который должен был стать её жертвой. И в обоих этих вариантах, это уже не наше дело, нас не касается, и сделать здесь мы ничего не можем. Согласен, или у тебя опять некие альтруистические доводы?

– В городской газетке есть колонка городских происшествий, в том числе и пожаров. Мы можем посмотреть пожары в нашем районе, что-то там сообщат и о причине пожара.

– «Она рухнула с перил моста, и мутный поток унёс её в ночное море.» Если хочешь, можешь сходить в магазин на Нарвский за молоком, заодно и газету купишь. Тебе не кажется, что нам пора возобновить поиски заработка? Может быть, и постоянную работу поискать не мешает, жильё у нас пока есть.

Роберт вернулся скоро, возбуждённый и мокрый от дождя:

– Действительно, пожар уже в новостях, оперативно ребята работают, орлы. Вот, возгорание произошло, видимо, от загоревшейся проводки. Выгорело две соседние квартиры, из одной люди смогли спастись, в другой погибла хозяйка, похоже, угорела. Ого! Она снималась в порнофильмах, незамужняя, родных нет. О смерти сообщили её продюсеру…

– Стоп! – прервал чтение Геннадий. – Ради Бога, прекрати чтение, помнишь, что нам говорила Маргарита? Главное, не привлечь внимание. Никаких имён!

– Ты сейчас похож на истеричную старлетку из дешёвых ужастиков.

– Я знаю. Пусть. Пусть мы скоро будем смеяться над очередной городской легендой, но сейчас я хочу жить. И жить спокойно. Лоретти, ты не видел ухмылки этой сейчас уже мёртвой сучки! Давай уважим мою инфантильность, но никаких имён! И адреса не хочу знать. Лучший вариант для нас, поскорее забыть обо всём этом.

– Но появился претендент на роль убийцы, этот продюсер…

– Я не слышу! Как ты смотришь на рисовую кашу с молоком в виде завтрака?

Когда они поглощали завтрак, Геннадий прокашлялся:

– Приятель, ты пойми меня, я не из тех, кто дует на холодную воду. Но жизнь загадочна во многих отношениях. Я общался с цыганами, и не только с ними… В других местах. Конечно, они не могут предсказать смерть… если она состоится через долгое время, но они могут видеть ближайшее будущее, и это не фокусы вроде того, что продемонстрировала Маргарита. Это не гадание на гуще, или по руке. Но в природе всё взаимосвязано, есть связи и взаимодействия, доступные не многим. Такие люди видят многое, и не всё доступно пониманию, а ещё меньше объяснению. Смирись с этим. Впрочем, можешь и смеяться, но я с некоторых пор перестал быть материалистом, здесь другой уровень, метафизический, а ведь люди использовали этот метод задолго до физики. И нормально жили. Почитай Вергилия, их знание намного превосходило наше, но мы по другому стали смотреть на мир, и, возможно, многое потеряли.

– Я тебя понимаю. Но хочется стоять обеими ногами на земле… Главное, не потерять эти самые ноги, вместе с головой.

7. Смерть, как собака

– «…Если тысячи и миллионы опытов, поставленных в одних и тех же условиях, всегда приводят к определённому событию (выпущенное из руки яблоко падает на землю), то событие называется достоверным. А коль скоро миллионы опытов показывают, что некоторый их исход никогда не наблюдается (невозможно одним караваем хлеба накормить тысячу голодных людей), то такие события называются невозможными. Случайные события лежат между этими двумя крайностями…»

В этот день они заработали семь рублей, что было неплохо, и довольный Михалыч ударился в философию.

– Вот посмотри на того милениала, – показал он глазами на индивида, имеющего в нижней губе и ушах страшного вида диски и в носу бычье кольцо, идея каких украшений была позаимствована из обихода то-ли затерянного африканского племени, то-ли с племени островов Тихого океана, каковые модники уже давно работали на электронных заводах LG и Samsung. – Меня это интересует потому, что данные стадные считают моё поколение дикарями, троглодитами и анахоретами, а почему? Потому что мы не разбираемся в играх, современный шоу-бизнес игнорируем, и следим за культурой речи. Как-то я краем уха слушал речь ведущего передачки о современном игорном бизнесе. От его сленга меня затошнило. Он обращался будто к стае дебилов, воспитанных в тюрьмах и зонах, и не прочитавших в жизни ничего, кроме рекламы телефонов. В его речи пребывали перлы о дефекации, с подробным описанием, и множество осовремененных матерных выражений. А как он характеризовал создателей не понравившихся ему игр словами из практики смотрителей психушек и тюремных надзирателей! Но я представил, как эти малолетки слушали его речь, для них это отражение их внутреннего мира, если это можно так назвать, это пример для восхищения и подражания. И в то-же время я вижу в метро и электричках их однолеток, задумчиво читающих Шекспира и Бальзака. И я не понимаю, как это сочетается в одном поколении потребителей современной цивилизации.

– В любом поколении есть плюсы и минусы, между крайностями которых лежит всё, что можно вообразить. И в каждом поколении есть брюзги, критикующие всё новое, и всё ушедшее, естественно с высоты своей праведной правоты и непогрешимости.

– И в этом ты прав, – горестно кивнул Геннадий по прозвищу Гена-гендер, в прошлом инженер-кораблестроитель. – Но кто им сказал, что они правы? И кто дал право судить? Впрочем, в любом организме есть свои болячки. Вот ещё направление культуры: – «Злобный дух шум-шу, фэншу, лаймы…» Мода такая на ТВ, намёк на китайский стиль, разные там Блаватские, Рерихи, «Аненербе», Мулдашоиды… Нет, чтобы по русски сказать: – «Злобный дух фарисейства правит там…» Это уже сатира, за это по головке не погладят, а «хунше», это пожалуйста, и выглядит зловеще, намекающе, а потому модно и притягательно, как культ бога Фаллоса.

– Этот человек идёт за нами, кажется знакомым, и я его где-то видел, – громким шёпотом заявил Роберт. – Осторожней оглядывайся.

Гена сделал вид, будто прикуривает, оглядел толпу на площади, цепкий взгляд производственника быстро углядел искомое:

– Ты гений, Робертович, это цыган, помнишь, на Ржевке, в квартире, это он нас встретил, сокоечник Маргариты. Наверное, она его послала.

– Но мы ей адрес не давали.

– Он нас видел, район проживания известен, кто ищет, тот всегда обретает. Интересно, с какой целью? Познакомимся поближе, что-нибудь прояснится.

***

из вопросов в сетях:

– «Абсолютно серьёзно, как мне увидеть смысл в каком либо стремлении? Много читал, много думал, размышлял, отказывался и искал смысл, не могу себе найти место?»

«Коля Бандурченко. Практикующий психолог, автор книги «Факт, изменивший всё», автор видеокурса «Жизнь без страха» :

– Люди так сильно хотят найти любимое дело, которым захотят заниматься всю жизнь, не понимая, что это будет трудом, отнимающим все их время и силы, и что самое главное – сокращающий время до их смерти. Смысл жизни не может находиться в деятельности и труде. Это какой-то очень одинокий смысл жизни… Чувство успеха и чувства счастья – два абсолютно разных чувства и, к сожалению, чаще всего, это два противоположных чувства. Успех нарциссичен, параноидален, напряжен, шизоиден, часто невротичен. Счастье тёплое, обыкновенное, неоригинальное, не требующее никаких достижений, идущее с нами рука об руку ещё с самих детских воспоминаний. Деятельность – крайне одинокий и несчастный путь, если это кажется чем-то более важным, чем обыкновенное человеческое тепло. Деятельность – слишком быстрый способ умереть. С точки зрения психологии и человеческого счастья, это очень сомнительная цель жизни…

«Смысл жизни» вообще несуществующее в психике, нарциссическое, шизоидное, подмененное понятие счастья. Никто этого никогда бы наверное и не заметил, но если мы перейдём в сферу чувств и скажем человеку, что смысла жизни нет, в первую очередь, он обнаружит себя несчастным, как будто у него это счастье забрали. Как будто он больше никогда не будет счастлив, понимаете? Но смысл жизни и счастье редко соприкасаются в нужном человеку контексте… Когда человек счастлив, он не думает о смысле жизни… Если смысл жизни заменить на счастье, то всё сразу становится ясно, и вопрос будет звучать не нарциссично: «В чем смысл моей жизни? В чем моё предназначение? В чем моя миссия?», а человечно: «Что сделает меня счастливым?», и это всё меняет. Не нужно вы (пендриваться), чтобы казаться себе счастливым, успешным супергероем. Теперь нужно искать счастье за пределами грандиозного успеха, поскольку успех и счастье разные субстанции. Успех не делает нас счастливыми, вот засада, да? Придётся социализироваться заново, это тоже своего рода труд, но это хотя бы цена за счастье и тепло, а не за непонятный успешный успех. Ну вы видели этих творцов-подростков, которые сгорят в своей а..ительной разумной правости. Вряд ли они стали таковыми, потому что счастливицы или знают, как это счастье найти…»

Блюдо подано с ссылкой: «Уютный блог практикующего психолога». Видимо, практикующий психолог считает, что именно маты придают уют его творению… Но вот мой ответ липовому психологу :

– «Зря вы ерундой занимаетесь. Единица в природе не имеет смысла. Какой смысл в существовании амёбы? Песчинки, клетки, молекулы? В единственном числе они НЕ СЧИТАЮТСЯ. Маяковский сказал – Единица вздор, единица ноль? Он сказал это в другом смысле, но формулировка верная. Смысл имеет только количество. Ведь и в науке и в статистике единица считается аномалией. Конечно уютный психолог немного переборщил с нарциссизмом, человек прекрасно осознаёт своё ничтожество в мире, может быть отсюда стремление придать своему существованию какое-то значение, но мы имеем значение только для довольно узкого круга людей. Здесь не нарциссизм, а эгоизм с тягой к эгоцентризму. Сделайте смыслом свою значимость для бОльшего круга людей, чтобы они тянулись к вам, станьте центром этого круга, вот вам и смысл. А что ещё человеку надо?»

***

– А ничего человеку не надо, чтобы быть счастливым. Только желание. Как-то мне написали: – «Ты ничтожество, философ-самоучка и нищеброд». Такое серьёзное мнение. Она ещё прибавила, что мои сочинения, это упадок мысли. Ни аргументации, ни фактов, только моё мнение. Но ведь в своих сочинилках я и хотел высказать свои мнения и ощущения. И, насколько я понял, она не читала ни одной моей книжки. Но высказывается глобально. Знаешь, что я думаю о таких людях? У них серьёзные проблемы в сфере физиологии. Им страшно хочется трахаться, но желающих на такой товар очень мало. И у них вырастает сопротивление всему, что, как им кажется, может угрожать их устоявшемуся самоощущению. То-есть, им нужен только толстый х…, и их мозги сразу встанут на место и начнут продуктивно работать. Всё может быть, физиология, страшная штука, даже Дарвин её боялся. А уж если такая очкарая девица без ночного мужчины возьмётся за размышления, это вторая хиросима…

Они уже сидели за столиком под зонтиком, пили кофе, и даже взяли литр сухого, что означало кутёж, с ними сидел Богдан, давешний цыган, как оказалось, заместитель барона, что должно было означать наивысший пиетет, но и он не мог сообщить ничего конкретного.

– Мужики, она умерла, понимаете? И перед долгой смертью сказала только. Я могу повторить, если вам надо. Она сказала, смерть пришла по их следам. По вашим. И ещё она сказала: – «Надо бояться проклятых денег.» Потом она умерла. На моих руках. Дальше думайте сами. Но если вы знаете человека, или не человека, скажите мне. И ему будет плохо. Вы понимаете? Ему будет хуже, чем было Марго, это я сумею сделать. Но если вы работаете на него, тоже скажите, или не говорите, я разберусь. Только знайте, он и до вас доберётся.

– С нами пойдёшь, или домой поедешь?

– А что с вами? Бутылку водки возьмёте? Мне это не надо. А вот что вы уже отмеченные, это да. Зачем мне с вами отмечаться? Я только волю Марго выполнил, больше мне ничего не надо. Но вы, мужики, думайте. Крепко думайте.

– Как думаешь, о чём он говорил? – спросил Гена дома, когда они открыли вторую бутылку сухого.

– Смерть пришла по нашим следам. Что тут можно сказать? Мы – наводчики. Но нас пока не тронули.

– Вот! Я думаю, что это основное. Нас или придерживают…

– Или?…

– Или боятся. А боятся у нас можно только одного.

– Ты уже договаривай, – Роберт сглотнул пол-стакана и вопросительно уставился на друга.

– Твоей способности видеть. Что с нас ещё взять?

8. Намёк на вектор

Зимой в этих широтах ночь приходит неожиданно («Летом белые ночи, зимой чёрные дни.» – как-то выразился по этому поводу Гена.), и уже в начале пятого часа компания без опаски вошла в тёмную парадную и ощупью стала подниматься по рассохшимся, вытертым ступеням.

Уже дома, включив на кухне слабую лампочку под самодельным жестяным абажуром, Роберт задумчиво обратился к окну:

– «… А потом на арену бросили зверей, и среди них был один огромный и свирепый. И потом туда бросили раба…» – Эпиктет. А если предположить, что зверя, огромного и свирепого, звали ***, а раба, скажем, звали ***? Ничего на ум не приходит из современной внутриполитической жизни? Что-то от этого предположения изменится?

– Ты увлекаешься философией? А заодно и критикой политиканов? – удивился Геннадий. – Где ты подцепил эту претенциозную сентенцию, Чертоберт?

– В универмаге, в отделе телевизоров, там демонстрировался такой чудной сериал… Что-то о монстрах под масками людей, сейчас они в моде.

– Сказки! Где в жизни ты видел подобное!?

– Ты о чём говоришь? На каком свете живёшь? Да они вокруг, и происходящее с нами для тебя ничего не значит? Ведь действительно, с ума сойти можно. А, может быть, так оно и есть? Всё видимость, не то, чем кажется, Марго просто сумасшедшая старуха, делающая деньги на доверчивости современных растерянных людишек. А Богдан, принёсший весть о её смерти, я так и не понял, с какой целью он приходил. Предупредить? О чём? – Роберт отставил кружку, развёл руками, выказывая полное непонимание. – Гена, несколько дней я смотрю на мир, будто из-за угла. Он вдруг стал другим, но более открытым? Более простым и логичным. Я вижу новые законы этого мира, законы, построенные по логике этого мира, отрицающие человеческие законы, выработанные веками. Этой логике всего пара десятков лет, но она сильнее мировоззрения цивилизованного общества, сильнее законов эволюции, сильнее законов самосохранения. Общество загнало себя в ловушку суицида. И существование прослойки, живущей обманом метафизики, тому доказательство.

– А официальная наука, существующая за счёт скандальных, туманных теорий, что доказывает?

– Всё то-же самое. Общество стало не жизнеспособным. Обществу не нужны люди, государству не нужны граждане.

– Ты думаешь, это повод для трагедии? Бедные люди всегда абстрагировались от государства, выживали, как могли. Нужен пример? Я. – Гена встал и прошёлся по диагонали кухни. – Примерно тридцать лет уже я живу в пустом пространстве. Я – ноль. На мне даже ценника нет.

– Но ценность человеческой жизни всегда стояла во главе угла, все философии идут от этого.

– Нет, не всегда и не все.

– Ты говоришь о Сартре? Но это уже край философии, философия, которая отрицает сама себя. Это нулевое мировосприятие.

– Аргументы? Обозвать можно любое, а аргументация? Восприятие человека, который поставил себя выше всех систем? Этим грешил и Ницше? Это системы, которые можно использовать для достижения самых разных целей, но это не значит, что «цель оправдывает средства». Я видел такое, недавно и недалеко. Что это может означать? Полный крах всех государственных институтов.

– Поделишься?

– Просто. Это было здесь, перед нашей посадкой. Люди стали просто фоном. Цену имели только малиновые пиджаки и золотые цепи, они заменили собой людей. Я видел человека на проспекте, с ним случилась какая-то беда. Он бросался под машины, в надежде, что кто-то остановится, кто может вызвать помощь. Но машины объезжали его, не остановился никто, ни единый, чтобы просто поинтересоваться, что случилось. Он метался по асфальту, что-то крича, расставляя руки, лицо его было разбито, он был в футболке и домашних тапках, в декабре! Поняв, что всё это бесполезно, он ушёл. А ведь он бросался даже под рейсовый автобус, который тоже объехал его. Автобус, полный пассажиров, которые его видели, и ни один не потребовал у водителя остановиться. Я тоже не подошёл к нему. Я понял, что от государства никакой реакции не последует. Ему светил только вытрезвитель, а проблемы это не решает. Ему проще было умереть.

***

– Было с тобой такое, что ты ходишь в толпе на улицах, но внутри тебя ощущение пустыни вокруг. Ты знаешь, что ты не один, вокруг миллиардный город, и это чувство вдруг поражает тебя бессмысленностью. Но вокруг нет людей, только серая, колышущаяся стена, из которой неожиданно выглядывает лицо, или равнодушный взгляд. Каждый из нас живёт один, несмотря на то, что мы связаны в единую систему, и это так. Человек общественное тварь, и он должен обитать в комфортной среде. Но мы сами отделяем себя от этой среды и удаляемся от себе подобных, как и они держат нас вне своей зоны комфорта. Разве это делает жизнь более комфортной? Мы часто понимаем это, но не знаем, как разорвать эту оболочку самоизоляции, созданную нами самими.

– Значит, можно сказать, что наш мир, это мир призраков?

– Странная мысль. В общем смысле, так оно и есть. Жизнь человеческая настолько коротка, что для вселенной не имеет значения. Как кванты, мы существуем только в фиксированном состоянии, когда нас наблюдают. Но мы исчезаем, как только нас перестают видеть.

– Исчезаем для наблюдателя, но не для себя, – заметил Роберт, разглядывая стаканчик с кофе.

– Всё относительно и вероятно. Только не надо думать, что таким образом нам грозит бесконечная жизнь.

– Всё относительно. И если душа воспринимает себя, лишаясь тела, значит, возможно всё. И такая точка зрения правомерна.

– Да. Только всё упирается в «если». Конечно, любая вероятность имеет право на реализацию. «Если». В этом весь фокус.

– «… каждый из наблюдателей квантового явления может иметь свои альтернативные факты. Это означает, что для квантового мира не может быть „одной правды“: измерения с разных позиций дадут различающиеся результаты и будут одинаково верны… в нужных условиях два человека могут наблюдать одно и то же событие, но с разным результатом, при этом оба будут правы…» Это одно из последних откровений академиков. Конечно, я не могу понять, как они выделили и могли наблюдать шесть фотонов, которые по азбуке могут существовать только при скорости света, да меня это и не интересует.

– Не забивай свою голову релятивистскими фокусами, они не имеют к жизни никакого отношения… Подожди, мне надо отойти, кажется, кто-то хочет со мной пообщаться.

Гена большим глотком допил кофе, тяжело поднялся и отошёл в угол площадки, где на парапете сидели двое. Они были той-же породы, что и наши персонажи, но выглядели на уровень хуже. Молодой и старый, в растянутых спортивных штанах, разбитых кроссовках, потёртых куртках с капюшонами, натянутыми на головы, обычные русские безработные и бездомные нищие. Эта древняя прослойка, какое-то время отсутствующая в стране, возродилась недавно, и общество ещё не осознало значения этого явления. Роберт видел их оживление, когда Геннадий протянул им открытую пачку сигарет. Видимо, это были его знакомые, и по выражению их морщинистых, заросших лиц ничего нельзя было понять о теме, на которую они говорили, только раз Геннадий рывком повернул голову в сторону друга, и взгляд его был тревожным и предупреждающим.

Потом незнакомцы поднялись, две серые тени неизвестно чего, прошли мимо столика Роберта, спустились по мокрым ступеням напротив выхода из метро, свернули в сторону Старопетергофского и вышли из зоны видимости.

Подошёл задержавшийся у киоска Гена, поставил на стол ещё два стаканчика кофе.

– Не скучал?

– А ты? Интересные новости?

– Кое-что. Это двое старых знакомых, ещё до зоны знал их… В другом качестве, конечно, тогда они были ещё представителями общества. Сейчас они живут в тепловом коллекторе, под землёй. Как морлоки. А? Фантазии Уэллса реализуются слишком быстро.

– Морлоки питались людьми. Деградировавшей элитой.

– Да, здесь великий фантаст не угадал. Людьми питаются те, кто наверху.

– Но что-то конкретное тебе рассказали?

– Тебя интересует нечто, могущее иметь отношение к нам?

– Наверное. Может быть…

– Не знаю. К нам может относиться всё, что угодно. И особенно страшно то, что имеет к нашей жизни непосредственное отношение. Не знаю, это может быть, что угодно. Современное поколение предпочитает выражаться подобным образом:-«Кто заказывал движуху?»

– Я младше тебя, но мне требуется перевод.

– Настоящий сленг неконкретен, в каждой данной ситуации словосочетание приобретает соответствующий смысл. Как в китайском языке одно и то же выражение имеет своё наполнение, зависит от чего угодно. Но вот например, приведённое выражение имеет изначальное значение, как потребность в действиях, в реакции на возникшие обстоятельства. Впрочем, всё зависит от ситуации…

– Постарайся облечь свои мысли в конкретную форму. Чтобы если было о чём поразмышлять. Или предпринять какие-то действия.

– М-м-м… В народе ходят слухи о пожаре в доме 8 по Нарвскому проспекту. Это где раньше было отделение полиции. Говорят всякое, жертв было от двух до пятидесяти человек. Сгорел или этаж, или две квартиры. Народ любит раскрашивать события города в краски мифов и легенд, это придаёт вес собственной значимости.

– Объясни, с тобой поделились горячей новостью, или к нам это в самом деле имеет отношение?

– Не понял… Но явно кто-то привязывает нас к данному событию. Друзья не уточняли, но намекнули. Может быть, от недостатка информации, может быть, из страха оказаться замешанными.

– То-есть, разговор не имел смысла?

– Кто знает. Но что точно не имело смысла, упоминание имени знакомого мне человека. Я не видел его уже пару месяцев, хотя живёт он недалеко. Но он не такой человек, о котором думают. Причём, сейчас его упомянули вроде-бы совершенно без причины, вскользь.

– Это был намёк?

– Не знаю. Мало материала для предположений.

Они пошли под дождём домой, и когда с Перекопской под аркой прошли во дворы, представляющие собой череду покрытых рябью дождя грязных бассейнов неизвестной глубины, в первом дворе им повстречались двое представителей молодых сегодняшних, неизвестно, чем промышляющих, но всегда при деньгах, неизменно высокомерных, дорого и вызывающе одетых, не боящихся ничего и никого, кроме ещё более богатых, наглых и сильных. Один из этих сих, невысокий, но коренастый, похожий на штангиста, проходя мимо по узкой полоске земли между лужами, небрежно коснулся плечом Геннадия, и тот, будто от грузовика, отлетел на глубину, набрал полные ботинки жидкой грязи, невольно выругался:

– Козёл слепой!

Реакция была мгновенной, коренастый развернулся, сделал шаг, Роберт, находящийся в полутора метрах ничего не понял, Гена отлетел ещё дальше, к мокрому дереву, схватился за живот, согнулся низко и захрипел, хватая воздух широко открытым ртом.

– Что за чорт! Гендер, что с тобой! – перепуганный Роберт подхватил друга за плечи, – Что с тобой, что?…

Оглянувшись, он увидел, как двое встреченных вошли в арку, исчезли в темноте.

– Рёбра!… Помоги дойти, – простонал напарник. – Домой! Пойдём!

Кое-как добрались до квартиры, Роберт положил друга на кровать, помог стащить куртку. Оказалось, появился обширный синяк на скуле, и нижнее левое ребро, похоже, было сломано, судя по вскрикиваниям и стонам Гены.

– Хорошо, если трещина. Есть у меня опыт. Со сломанным проваляюсь пару недель, а так, дня четыре буду недееспособен, – сообщил он, кривясь от боли, когда отогрелись чаем, и устроили импровизированный медосмотр, – Сейчас делать нечего, или всё-ж сходишь в аптеку? На Нарвском, знаешь?

– А что нужно? – перепуганный Роберт соображал с трудом и был безобразно беспомощен. – Что в таком случае делать надо?

– Делать мы ничего не можем. Но купишь обезболивающее, знаешь, кеторол, типа, или кетанов, меньше сотни стоит, ещё надо что-то от температуры, самое простое, хотя-бы примитивный аспирин. И хорошо горячего молока, возьми пару сотен, этого хватит, делать нечего.