Kitabı oku: «Повесть о Предславе», sayfa 3
Глава 5
Над Киев-градом повисло тяжёлое жаркое марево, было сухо, раскалённая земля потрескалась, палящее солнце сушило травы на загородных лугах и пастбищах. В настежь раскрытые окна княжеского дворца врывался удушливый запах гари вперемешку с дымом из слобод. На дворе царили извечные суета и шум, клубами поднималась вверх густая серая пыль от снующих туда-сюда скорых гонцов.
Ещё по весне князь Владимир ушёл в поход на задунайских болгар. Предслава с братом и сестрой провожали его до южных ворот детинца, откуда широкой петлёй, взметаясь на вершины холмов, бежал торный шлях. Синели васильки, желтели огоньки одуванчиков, вдали, по правую руку, тёмно-зелёной полосой высился густой лес.
Юная княжна всё никак не желала расставаться с родителем и плакала навзрыд. Она упросила-таки Владимира позволить ей проводить рать до пригородного села Берестова. Князь посадил дочь впереди себя на коня и так ехал впереди дружины, в кольчуге и высоком остроконечном шишаке с наносником.
– Вот, доченька, как возвернусь, привезу вам со Мстиславою парчу на сряду[81], – говорил отец. – А ещё серьги привезу златые, из самого Царьграда[82]. Ты не печалься, не кручинься. Вборзе я с сими болгарами разберусь. Рать у меня добрая, воины бывалые. Огонь и воду прошли. Ты мамку слушай и учителей своих. Всё лепо тогда будет.
Предслава глотала слёзы и молча кивала светленькой головкой в белом убрусе.
Но вот и Берестово открылось слева от шляха, огороженное дубовым тыном. На самой круче над Днепром широко раскинулся загородный княжеский терем, резной, изузоренный киноварью, украшенный по углам узенькими смотровыми башенками со стрельчатыми оконцами.
– Фёдор! – строгим голосом окликнул Владимир Ивещея, который тотчас подскакал к нему. – Остаёшься в Киеве. Княжну отвезёшь назад в город. И гляди, ничего чтоб с нею не приключилось!
– Слушаюсь, княже! – Ивещей приложил руку к сердцу и поклонился Владимиру. – Буду беречь её, яко зеницу ока.
Ложь боярина выдали сверкнувшие исподлобья, наполненные злобой глаза.
Предславе стало страшно, она крепче прижалась к отцу, снова расплакалась и сквозь слёзы, тряся головой, промолвила:
– Не хочу с ним ехать! Отец, отче!
– Да полно тебе, донюшка! Ну, чего опять расхныкалась? Фёдор тя до крепости токмо сопроводит, мамке передаст. Ну, полно. Негоже тако-то вот, на людях. Княжая дщерь всё ж таки ты еси.
Слова отца подействовали на юную княжну, она вытерла слёзы и послушно пересела к Ивещею. Боярин, пустив рысью свою гнедую кобылу, поскакал обратно к киевским воротам.
Мимо пролетали пригородные слободы. Княжна молчала, Фёдор тоже не вымолвил за время пути ни слова, только хмуро озирался по сторонам да злобно сплёвывал сквозь зубы. В душе его росла и крепла ненависть к князю. Даже в поход на болгар, и то не взял его с собой. Как будто позабыл Владимир, что отец Фёдора, Блуд, помог ему захватить киевский стол. А ныне окружили князя другие люди, им – слава, почести, гривны на шею, богатая добыча в походе. Его же, Фёдора, обошли, отодвинули, приставили, как дядьку какого-то, к этой плаксивой девчонке!
Ивещей горестно вздохнул, поправил на челе плосковерхую мисюрку[83], едва не галопом промчался через южные ворота и круто остановил кобылу посреди княжеского двора.
– Лиходей! Робёнка зашибить удумал! – прикрикнула на него выбежавшая на крыльцо Алёна. – Ну-ка, ступай ко мне, детонька! – Она стянула с седла Предславу, которая, впрочем, нисколько не испугалась быстрой езды. – Вот нажалуюсь я князю на тя! – погрозила мамка кулаком лениво сползшему с кобылы мрачному Ивещею.
Тот в ответ лишь досадливо махнул рукой и поспешил в нижнее жило.
…В разгар лета пришли вести, что Владимир занял град Переяславец-на-Дунае и ведёт с болгарами переговоры о мире.
– То добре, – говорил оставленный охранять Киев молодой воевода Александр Попович. – Сговорится князь с болгарами да воротится в Киев. Рухляди[84] разноличной навезёт, пир учинит. Вборзе, Предславушка, родителя свово узришь.
Но время шло, а князь и дружина всё не возвращались. Меж тем стольный град жил своей обычной жизнью: трудились в слободах ремественники, шумел на Подоле, возле пристани, торг, скакали по шляхам скорые гонцы.
В летний зной Предслава вместе с Позвиздом и Златогоркой бегали втайне от мамок и учителей на Днепр купаться. Дочь конюха плавала, как рыба, и смеялась над княжескими отпрысками, которые едва умели держаться на воде.
Резвясь, они окатывали друг дружку водой. После городской жары и пыли на берегу было особенно приятно и весело. Потом они лежали под сенью раскидистых дубов и болтали о чём придётся, то и дело взрываясь в жарких спорах. Однажды речь зашла о походе Владимира на болгар.
– Что-то долго батюшка не едет. Не приключилась ли труднота какая? – забеспокоилась Предслава. – Слыхала я, в степях печенеги[85] рыщут, нападают на всякого проезжего.
– Да брось ты! – отмахнулся от неё Позвизд. – Наш отец столько раз сих печенегов бивал, что они уж и убоятся. Просто ты вот думаешь, как оно, просто, что ли, переговоры вести? Тут надобно, чтоб и дружина довольна была и чтоб те, которые в Киеве остались, внакладе не были. Вот и оговаривает отец условия, на коих мир заключить. Тако дядька мой давеча[86] баил[87].
– А вот бы нам тож в поход пойти, – мечтательно промолвила, забросив руки за голову и устремив взор в ясное голубое небо, Златогорка. – Потрепать бы печенегов ентих. Чтоб забыли на Русь дорогу!
– Тебя там только и не хватало! – ворчливо заметил Позвизд.
– А что?! Да я, если знать хошь, и саблю в деснице[88] держать смогу, и коня взнуздаю! А из лука с малых лет стрелять навычна!
– Богатырка ты наша! – насмешливо промолвил Позвизд.
– И неча вам смеяться! – Златогорка возмущённо наморщила лоб. – Думашь, девица, дак не смогу!
– Полно вам спорить, – оборвала её Предслава. – Я всё ж таки об отце тревожусь. Давно от него вестей нет.
Позвизд, ничего не ответив, передёрнул плечами.
С восточной стороны, из-за Днепра, медленно наползала на Киев тяжёлая грозовая туча. Заметив её приближение, дети засобирались домой. Уже одевшись, они были готовы покинуть лоно гостеприимного дуба, когда вдруг до слуха их донёсся необычный плеск воды внизу.
– Что енто тамо? – Любопытная Златогорка подбежала к обрыву, но тотчас резко бросилась обратно. – Тамо!.. – Она неожиданно перешла на шёпот и приложила к губам палец. – Люди какие-то. В шапках мохнатых, комонные[89].
В глазах девочки полыхнула тревога.
– Ну-ка, давайте подберёмся, поглядим. – Предслава ухватила за руку растерявшегося Позвизда и потянула его за собой.
С прибрежной кручи были хорошо видны всадники на стройных статных скакунах. Предслава насчитала их около двух десятков. Все они были в коярах[90] или в кольчатых калантырях[91], головы большинства покрывали широкие бараньи шапки, хотя на нескольких княжна заметила плосковерхие лубяные аварские шеломы[92], скреплённые железными пластинами. За спиной у каждого висел лук и колчан со стрелами, на поясах блестели кривые сабли в ножнах, к локтям были привешены небольшие округлые, обтянутые кожей щиты. Одни вершники вылезли из воды и отряхивались, другие ещё плыли на плотах, сшитых из растянутых лошадиных шкур. Концы шкур были привязаны к хвостам коней, и те, понукаемые плетьми и негромкими возгласами, вплавь переправляли их на берег.
– Это ж поганые![93] – испуганно прошептал Позвизд.
– Так. Вот что сделаем. Тотчас поторопимся в детинец. И воеводе Александру о том, что тут видали, скажем, – распорядилась не потерявшая присутствия духа Предслава. – Ты, Златогорка, дуй вперёд, у тя ноги быстрые, на Подоле людей упреди. А мы с Позвиздом следом, в гридницу княжескую.
Мчались домой что было сил, вздымая босыми ногами пыль на дороге. На острые, ранящие стопы камни не обращали внимания – было не до того. Уже и не помнила Предслава, как очутилась на княжьем дворе, как ворвалась в гридницу, расталкивая ошеломлённых гридней.
– Воевода Александр… где?! – срывающимся голосом вопрошала она, ища глазами знакомое узкое лицо Поповича с вислыми пшеничными усами.
И когда увидала, наконец, перед собой этого удалого храбра-рубаку, то выпалила вмиг:
– Печенеги… возле брега… Днепр переплывали. Два десятка, не менее… Мы их… с кручи видали… Там.
Она указала рукой в сторону реки.
Александр спокойно, с хитроватым прищуром осмотрел девочку и её спутников, затем перевёл взгляд на толпившихся в гриднице воинов, недовольно крикнул:
– Чего встали? А ну, мечи в руци – и ко брегу! Илья, сотню ратников бери – и вперёд! А остальным – ворота на запоры, да на стену! Ну, живо, живо! Али не слыхали, о чём княжна повестила?!
– Ты… ступай, – ласково сказал он девочке и, отвернувшись, тотчас позабыл о ней, занятый приготовлениями к грядущему выступлению.
Златогорка дёрнула подругу за рукав платья.
– Предслава! Пойдём на стену взберёмся, – предложила она. – Может, узрим, как наши с печенегами рубятся.
– Пошли!
Увлекая за собой и Позвизда, девочки выскочили из гридницы на крыльцо и по саду прокрались к надломанному колу в частоколе. Перебравшись через него, они пересекли широкую улицу и, миновав врата Десятинной церкви, вскоре оказались возле бревенчатой стены детинца.
– Нельзя туда! – преградил им путь у подножия узкой деревянной лестницы усатый страж. – Не велено никого пущать!
– Дяденька! Да мы взглянуть токмо! Единым глазком! – взмолилась Предслава.
– Сказано: не пущу! – проворчал стражник.
Для большей убедительности он погрозил им зажатым в деснице копьём.
Предславе с приятелями осталось лишь горестно вздохнуть. Впрочем, Позвизд тотчас жестом поманил девочек к себе и заговорщически прошептал:
– Есть одно место. У ворот Лядских. Пробраться мочно. Страж тамо добрый, бывший дядька наш, Поликарп.
Недолго думая, босоногие дети поспешили обратно – мимо княжьего двора и Десятинной церкви в южную часть детинца. Повсюду на улицах царили суматоха и шум. На Предславу едва не наехала запряжённая ленивыми волами телега. С гиканьем проскакал в сторону дворца вершник на взмыленном скакуне.
Пропетляв по кривым улочкам, Позвизд вывел девочек к Лядским воротам, плотно запертым на все засовы. Стражи здесь было не меньше, чем у северных врат города, но юный княжич, не робея, стал взбираться по крутой лестнице на глядень.
– Сотника Поликарпа нам сыскать надоть, – отвечал он на недоумённые вопросы дружинников. Златогорка и Предслава спешили за ним вослед. Так они пробрались в сторожевую башенку с треугольной крышей, выкрашенной в зелёный цвет.
Сотник Поликарп, полный седобородый старик, охая и вздыхая, сокрушённо качая головой, пытался увещать детей:
– Неча вам тамо деять. А еже стрела шальная! Печенеги – стрелки ловкие. На лету жаворонка в небе бьют!
– А мы сторожко, – возразила ему Предслава. – За зубьями укроемся да поглядим маленько.
– Ох, и как с вами быти! Ну что ж. Ступайте. Токмо глядите, тихонько чтоб, и ворочайтесь по-быстрому.
Довольные дети прошмыгнули на дощатую площадку заборола.
Со стены открывался вид на Перевесище – поросшие густым лесом овраги, где князь Владимир часто устраивал ловы. По правую руку от него тянулась дремучая пуща, уходящая за окоём. С другой стороны вдалеке, за крутыми холмами, выглядывали строения Берестова.
Предслава, Позвизд и Златогорка проследовали вдоль стены, перебегая через стрельницы и узкие площадки, к юго-восточному краю крепости. Отсюда виден был Днепр, зоркий глаз разглядел бы даже пенящиеся барашки волн. Солнце косыми лучами било в лицо. Предслава, прикрыв глаза ладошкой, смотрела, как, извиваясь серебристой струёй, выехала к берегу Днепра дружина, различила по красному плащу воеводу Александра, который, взмахивая рукой в булатной рукавице, отдавал распоряжения. Вот один отряд воинов отделился от дружины и помчался по шляху вдоль реки, другой, вздымая пыль, поскакал в сторону Вышгорода, на север.
– Сторожевые отряды посылает, – пояснил Позвизд. – Видно, не настиг печенегов. Быстрые они, мигом в степь сиганули.
– Эх, мне б туда! – воскликнула Златогорка. – Я б их догнала!
Позвизд, криво усмехнувшись, передёрнул плечами.
Сзади раздался тяжёлый грохот сапог.
– А вам чего здесь надо?! – рявкнул за спиной у Предславы голос Ивещея. – А ну, вниз! И кто вас токмо сюда пустил!
Боярин грубо ухватил Златогорку за косу.
– Ты, смердова дочь, закопёрщица в сем деле?! Всё средь княжьих чад баламутишь! Я-от те задам!
Златогорка, вдруг ловко извернувшись, укусила Ивещея за руку, да так сильно, что у того на ладони проступила кровь.
– Ах ты, дрянь! – взвизгнув от боли, боярин отдёрнул руку.
– Бежим! – крикнула Предслава и бросилась вниз по лестнице.
Позвизд и Златогрока поспешили за ней. Вслед им долго ещё неслись проклятия Ивещея.
Вечер того дня прошёл спокойно, хотя воротившийся в крепость воевода Александр был необычно хмур. Строго-настрого приказав охранять все городские ворота, он до рассвета сидел в своей палате, не смыкая очей. Чуяло сердце отважного воина – не случайно рыскали окрест Киева печенеги. Грядёт, по всему видать, на Руси тяжкая пора лихолетья.
Глава 6
Ратник в кольчуге и остроконечном шишаке на голове, устало покачиваясь из стороны в сторону, въехал в ворота княжьего двора верхом на взмыленном измождённом коне, роняющем на песок хлопья желтоватой пены. Гридни помогли воину спешиться, протянули корчагу с олом[94]. Гонец долго и жадно пил, по пыльному лицу его текли хмельные янтарные струи.
Шумная гридница мигом притихла, когда он, выбиваясь из сил, тяжело рухнул на скамью и отрывисто промолвил, исподлобья глядя на воеводу Александра:
– Печенеги, воевода! В силе тяжкой! По Витичеву броду прошли! У Тумаща сёла пожгли. Идут к Белгороду! Скакал к тебе, нарвался на засаду возле Ирпеня! Троих спутников потерял, подстрелили, поганые! В Белгороде ещё у одного пленника выпытали: ведёт печенегов изменник Володарь со братом. Он их сговорил.
Гонец замолк, голова его тяжело повисла над столом. Только сейчас дружинники заметили, что ратник ранен, на правом боку его под кольчужной рубахой проступает кровь.
– Лекаря вборзе! – крикнул Александр и стал наскоро отдавать распоряжения: – Поликарп, на полуденной стене людей поставь! Ворота крепко-накрепко на запор! Путша, на северную стену ступай! Глядите окрест! А я в сторожу, к Белгороду, коней самых быстрых возьму!
– Стоит ли, воевода, так тебе рисковать? – осторожно заметил бывший тут же Фёдор Ивещей. – Сказано ведь: в силе тяжкой печенеги идут. Нарвёшься на них, так и голову потерять недолго.
– У страха, Фёдор, глаза велики. Тако говорят. – Воевода молодцевато тряхнул пепельными кудрями. – Хочу сведать, правда ли, что велика рать вражья. Может, в чистом поле с ими сойдёмся да отгоним.
– Володарь, воевода, не тот человек, чтоб попусту кулаками махать, – качая головой, возразил старый Поликарп. – Учуял он добычу. Проведал, что князь со дружиною на болгар ушёл.
– Верно выбрал час, когда напасть. Ведомы сего переметчика волчьи повадки, – добавил кто-то из отроков за столом.
– А всё ж надобно поначалу разведать. Киев осаде подвергать не хочу. И трусливо за градскими стенами отсиживаться, чтоб смеялись потом надо мною, – нет, не будет такого! – Александр решительно поднялся из-за стола и поправил висящий на поясе тяжёлый меч. – Как я сказал, тако и содеем!
Гридница вмиг опустела, только явившийся по зову воеводы лекарь с двумя слугами принялся осторожно разоболочать теряющего сознание, стонущего от боли раненого гонца.
…Предславе не сиделось дома, тайком от Алёны и Ферапонта она со Златогоркой снова взобралась на стену у Лядских ворот.
Внизу клубилась густая пыль, но здесь, на высоте, воздух был прозрачен и прохладен, дышалось легко и вид открывался на многие вёрсты. Выглядывая из-за зубцов стены, девочки всматривались в даль. Вот шлях, по которому уходил в поход на болгар князь Владимир, вот Халепье видно далеко на юге, а дальше, ниже по Днепру, едва различимы дубовые стены хорошо укреплённого Витичева. Там – брод, переправа, оттуда обычно приходят на Русскую землю непрошеные гости.
Предслава углядела, как отряд в пятьдесят всадников во главе с Александром выехал из ворот внизу и скрылся в густых клубах пыли, как взметнулась со стены вверх с гиканьем стая ворон, как спешили с Подола под защиту стен жители киевских предместий, кто пеший, кто на обозах. Город наполнялся многоголосьем, шумом, суетой. Стоя на коленках, княжна жадно всматривалась в происходящее. Златогорка, обхватив её рукой за плечи, сидела рядом, замерев, словно боясь шелохнуться. Девочки ещё плохо представляли себе, что это за печенеги такие и каковы бывают сечи с ними. От Алёны Предслава немного узнала о Володаре. Это был, по словам мамки, сын одного из побеждённых Владимиром племенных князей, родом, кажется, с Волыни. В Киеве юного сироту вместе с младшим братом приняли, как родного, обласкали, взяли на службу. Но, видно, не забыл Володарь прежних обид, пошёл против князя Владимира, бежал из Киева к печенегам и сговаривает их теперь захватить и сжечь стольный град. В воображении маленькой Предславы Володарь представлялся каким-то злым старым демоном, Кощеем седобородым, пьющим кровь невинных детей. Становилось страшно, но страх пересиливало любопытство, оно-то и гнало её на заборол крепостной стены, заставляло втайне от мамки и челядинок карабкаться вверх по ступенькам в сопровождении верной подруги.
То ли солнце внезапно блеснуло в глаза, то ли что иное, но Предслава вздрогнула и едва не вскрикнула от испуга. Затем она разглядела: над сторожевой башней Халепья запылал огонь.
– Гляди! – высвободившись из объятий подруги, крикнула она Майе. – Огнь!
– Где?! – тотчас оживилась Златогорка. – Ага, вижу! Надоть ратников подымать вборзе!
Она засуетилась, побежала по заборолу, крикнула:
– Дяденька Поликарп! В Халепье огонь зажгли! Знак подают! Беда тамо!
Предславу кто-то больно ухватил за руку. Обернувшись, она увидела злое колючее лицо Ивещея.
– Опять тут! Выпорю-от! – прорычал боярин. – Вот упрямая девчонка!
Он поволок княжну вниз по лестнице.
– Не смела чтоб боле на стену лазить! Печенеги под городом, стрелы метать почнут, арканы, сулицы![95] Что я потом твоему отцу скажу?! Велено тебя беречь! Запру тя в бабинце! Под замком отныне посидишь, с мамкою своею! А с Майей, подружкой твоей разлюбезной, разберусь я после!
Отведя девочку в терем, Ивещей грубо втолкнул её в бабинец и зло обругал рослую челядинку:
– Очей чтоб не спущала со княжон! Худо иначе будет!
…Александр Попович воротился в Киев вечером, в ярком свете розовой зари. Лишь около половины отряда ратников сопровождала его в город.
– Печенеги в силе великой. Белгород обступили, Халепье штурмом взяли, одни головёшки после себя оставили! – рассказывал он ночью в гриднице боярам. – Сам я едва отбился, схлестнулись под Берестовом, на возвратном пути. Полсторожи потерял. В обчем, Киев надобно боронить, иного нет. В чистом поле нам не выстоять, – заключил он, внимательно всматриваясь в лица собеседников.
Ражий толстомордый боярин Синиша Борич испуганно тупил взор и тяжко вздыхал, старый Коницар сокрушённо цокал языком, Фёдор Ивещей злобно покусывал вислый ус. Лица большинства других выражали беспокойство и страх.
«Да, на ентих не положишься! Токмо за шкуру свою боятся да за земли, за холопов своих, за добытки. Помани перстом, дак, верно, и к Володарю переметнутся тотчас, – думал молодой воевода, едва скрывая презрение. – Зря князь Владимир всех лучших, хоробрых и опытных, в болгары увёл. Хотя что князя хулить! Своею главою думать надоть!»
– Ступайте и каждый отроков и холопов своих оборужайте! Не ровён час, подступят поганые ко стенам киевским! – приказал он, хмуро сведя брови.
Бояре нехотя вставали с лавок и один за другим скрывались в дверях палаты. Александр, застыв у забранного слюдой окна, всё думал, как быть. Мысли на ум приходили неожиданные и смелые.
Глава 7
Наутро в городе поднялась суматоха. Проснувшаяся Предслава долго не могла понять, в чём дело. Наконец прибежала Алёна и пояснила ей: печенеги обступили Киев.
На душе у девочки стало как-то жутковато.
«А вдруг ворвутся они, всех нас убьют!» – с ужасом думала Предслава и невольно прижималась к мамке, которая хоть и пыталась, но не могла успокоить воспитанницу.
Княжон пригласили на завтрак, они сидели вместе с великой княгиней Анной, сестрой ромейских базилевсов, в палате на гульбище. Маленькая дочь Анны Прямислава расхныкалась, строгая мать цыкнула на неё и велела челядинкам вывести плаксу из-за стола. Зато рябая Мстислава, казалось, вовсе не обращала внимания на царящий вокруг тревожный гомон. Она с довольным видом уплетала кашу сорочинского пшена[96] и искоса с насмешкой поглядывала на хмурую Предславу. Возле неё угрюмо ковырял ложкой в миске с едой тщедушный Ярослав – болезненный и хромой мальчик, родной Мстиславин брат, которого, по словам Алёны, едва выучили ходить. Ярослав жил со своей матерью, одной из многочисленных наложниц князя Владимира, отдельно за городом и только из-за осады Киева кочевниками был на время перевезён в княжеский терем. Чувствуя себя чужим посреди множества незнакомых лиц, в окружении роскошных ковров и драгоценной посуды, княжич сильно смущался, краснел и тревожно озирался по сторонам. Наконец, решившись, он зашептал что-то на ухо Мстиславе, и сестра, вдруг прыснув со смеху, громко ответила ему с презрением в голосе:
– Ишь, домой захотелось! Да в доме твоём, верно, поганые рыщут! Сиди уж! А то заладил: когда да когда домой поедем! Дурья башка!
Ярослав сильно смутился и замолк. В тревожном молчании дети закончили утреннюю трапезу.
Явился отец Ферапонт, как подобает, земно поклонился княгине, испросил разрешения увести детей на учение.
– Приступай, отче! Хоть и тяжкий ныне час, да без грамоты никуда! – ответила ему холодным размеренным голосом Анна.
Сама княгиня велела облачить себя в кольчугу и поторопилась на заборол.
…Слова Ферапонта то и дело обрывали крики за окнами.
– Может, там бой идёт, а мы здесь сидим, за писалами и берестой! – шептала на ухо Предславе нетерпеливо ёрзавшая на скамейке Златогорка.
В слюдяное окно вдруг ударила тонкая стрела. Слюда разлетелась вдребезги, а непрошеная пришелица глубоко вошла в дощатый столб посреди горницы. Предслава с опаской посмотрела на колеблющееся оперение стрелы и её длинное древко.
Встревоженный Ферапонт поспешил увести детей из палаты на нижнее жило и велел холопам затворить ставни на окнах. Позвизд, улучив мгновение, выдернул стрелу и взял её с собой.
Как только урок окончился, Предславу отвели назад в бабинец. Снова ловила она шум за окнами, беспокойно прислушивалась, но за плотно прикрытыми ставнями было плохо слышно, что происходило в городе.
Потом снова была трапеза в покоях княгини, затем на Киев спустился вечер, на смену суете пришла тревожная напряжённая тишина. Алёна уложила девочку спать, но Предслава всё никак не могла успокоиться. Наконец она заснула, и приснился её вдруг Фёдор Ивещей, злой, скрежещущий зубами, в бараньей шапке на голове, с окровавленной кривой печенежской саблей в деснице.
«Я – печенег! Я маленьких детей пришёл убивать! Изведу весь род ваш!» – кричал он, брызгая слюной от ярости.
Предслава в ужасе проснулась, разбудила мамку и по её совету встала на колени перед иконами. Она долго молилась в ночной тишине, тяжёло нависшей над осаждённым городом. После она снова легла и заснула, на сей раз глубоко и спокойно. Конечно, юная Предслава не знала и не догадывалась о том, что в эту ночь под стенами осаждённого врагом Киева происходят весьма важные события.
