Kitabı oku: «Сквозь город её страстей, ой!», sayfa 2
Вечером вся семья собралась за столом. Перебрасывались полуфразами. Каждый был погружён в свои мысли. Марта была усталая, задумчивая. Григорий всё время, пока ел, что-то писал в толстую тетрадь, потом ушёл в свой кабинет, прихватив стакан чаю в витом серебряном подстаканнике. Грима витала в своих мечтах. Алик задремал за столом, чуть не свалился со стула, и Ирма унесла его в спальню. В коридоре она остановилась возле большого зеркала, там, где висел на стене телефон. Принялась рассматривать себя. «Почему я такая маленькая? Я ребёнок. А понимаю всё как взрослая. Мне уже десять лет, вообще-то. Уже и не ребёнок. А меня всё воспитывают и воспитывают…» В зеркальном стекле торчала тощая девочка с очень яркими, прозрачными золотисто-карими глазами, которые иногда казались серовато-голубыми, и с густыми тёмно-каштановыми кудрями. Слегка сутулая. Лицо бледное, синие тени под глазами. Пухлый рот, обкусанные губы. Над верхней губой тёмный пушок. Из-за этого мать, когда сердилась, звала Ирму – «усатая». «Ну ты, усатая-горбатая, иди сюда!» Ирма считала себя некрасивой, и смирялась с этим. «Это не важно, какая я на вид, главное – я умная. А вот это главнее всего. «Миром правят умные люди», – вспомнила она вычитанную где-то фразу. Это ей так понравилось, что она даже записала в своей заветной «Умной тетради». Я, я очень умная – утешала она себя, и принималась мысленно перебирать свои умные поступки, думать о них, смаковать. А чтобы ей не помешали, и чтобы мать не вспомнила о ней, Ирма залезала в свою норку под кровать. Вот и сейчас она туда юркнула. Зажгла там настольную лампу, достала тетрадь, куда заносила все свои удачи. Однажды её в школе записали на гимнастику, и она там стала лучше всех. Её хвалили за необычайную гибкость, ловкость, чувство равновесия, пророчили блестящее будущее в спорте. Но потом всё рухнуло! Вот горе-то! Мать купила пианино, заставила заниматься музыкой, запретила гимнастику. А Ирма ненавидела эту музыку, это проклятое пианино, эту гадкую музыкальную школу! Но приходилось часами долбить гаммы, а мама из кухни кричала противным голосом: «Врёшь! Врёшь!» – когда Ирма брала не ту ноту. От этих криков душа её сжималась, начинало тошнить. Но она же умная девочка, и вот что она придумала. Зимой она засовывала в снег руки и долго морозила их, потом показывала в музыкальной школе распухшие лиловые одеревенелые пальцы, совала их в лицо маме, и говорила, что это из-за музыки всё случилось, и что она не может заниматься. Правда, и почерк у неё стал отвратительный, поэтому в школе стала получать двойки. В конце-концов, с музыкой было покончено.
Она долго читала свою «Умную» тетрадь, да так и уснула под кроватью в своём убежище. Снилась ей песочница, женские голоса, они о чём-то спорили, ругались, обсуждали кого-то.
Дни неслись галопом. Приближались заветные каникулы. После школы Ирме приходилось выгуливать братишку, но она придумала управу на него. Чтобы он никуда не исчезал, она рассказывала ему страшилки про цыган, которые воруют маленьких мальчиков и едят их. Поэтому мальчики должны гулять рядом со скамейками у подъезда, где сидят взрослые. И она теперь спокойно оставляла там Алексиса, зная точно, что он, очень впечатлительный и доверчивый, никуда не денется. А сама носилась по двору вместе с ребятнёй, играла в горелки, в казаки-разбойники. А потом присоединилась к самой интересной забаве – дразнить местную дурочку Машку. В неё кидали палки и кричали:
– Дура Машка, ты какашка! Машка рваная бумажка!
Машка ревела и убегала, её догоняли, дёргали за волосы, били кулаками в спину, прыгали вокруг, хохотали. Было очень весело.
Вечером Ирма с Аликом пришли домой. Сели ужинать. Старшая сестра, Грима, быстро поела, и побежала в театр. Там её ждал кавалер. Она не превратилась в «синий чулок», вопреки прогнозам матери. За ней вовсю ухаживали однокурсники. Это очень радовало Марту. Сейчас Марта смотрела на младших детей, и ворчала:
– Какая у Алекса голова маленькая. И в кого он пошёл? У всех в семье нормальные головы, а этот без головы.
Ирма аж скривилась. «Это надо ж так про ребёнка говорить?» – подумала она. – «Хорошо, что Алик маленький и не понимает». И дерзко ответила матери:
– В кого он пошёл, тебе лучше знать.
И тут резко завопил дверной звонок. Марта открыла дверь. На пороге возникла рыдающая Машка, растрёпанная и грязная. Она прогундосила:
– А ваша Ирма меня дразнит и бьёт!
Марта успокоила дурочку, насыпала ей в ладони конфет, и закрыла дверь. Потом быстро вошла в кухню и такую оплеуху отвесила Ирме, что та вылетела из-за стола и шлёпнулась на пол.
– Не смей обижать убогих, поняла! Подлая ты тварь! Пошла вон, убирайся с глаз моих!
Она выволокла дочь в прихожую и вытолкнула на лестницу, захлопнув дверь квартиры. Ирма с плачем спустилась во двор. Был светлый летний вечер. На скамейке сидели соседские бабульки. Они уставились на рыдающую девочку, стали утешать.
– Ну-ну, не плачь, что случилось-то?
– Успокойся, деточка, что с тобой? Упала, расшиблась?
– Ну, ничего, маленькие детки – маленькие бедки, всё пустяки. Вот у взрослых настоящие беды бывают.
Ирма постепенно успокоилась. И спросила бабу Веру:
– А кто такие убогие?
Старушка улыбнулась, пожевала губами, и сказала:
– Убогие, ну. Они не совсем вразумительные, с отклонениями. Калеки, инвалиды, дурачки всякие. Их жалеть надо, трудно им, очень трудно жить.
Тут из подъезда вышла Марта, схватила дочку за рукав и потащила домой. Там она долго пилила дочь, говорила, что таких, как Машка, нельзя обижать, это грех, подлость, гадость. Она вылила на дочь всё накопившееся за день раздражение. Ирма не выдержала, заорала:
– Отстань от меня!
Умчалась в кабинет отца, заперлась там. Марта ломилась в дверь, требовала открыть, грозилась, что придёт отец и накажет, но Ирма знала, что папа всегда на её стороне, он ведь необычайно добродушный. «Папа, папочка, когда же ты придёшь», – думала Ирма. – «Мама так шумит, это невыносимо»! Она затыкала уши, и ей казалось, что душа её от боли треснула, и оттуда вытекает перламутр. Марта угомонилась и ушла. А Ирма уселась в отцовское массивное кресло, взяла книжку, и погрузилась в чтение.
Но с тех пор Ирма стала опекать дурочку Машку, не давать её в обиду. Ведь Машка убогая.
Утром солнце пустилось в пляс за окном, разрывая гармошку деревьев. Ирма сидела на широком подоконнике в каком-то ступоре, и смотрела во двор. Вошла Марта, резко сдёрнула дочь с подоконника, сказала:
– На кухне поднос, там еда, отнесёшь Варе.
– Ну, ма-а! – заныла Ирма. – Ну, заче-ем?
– Ты ещё спрашиваешь? Сама зажралась, а соседка голодает. У неё родители репрессированы, странно что её в детдом не забрали, не нашли, наверно, спряталась где-то, бедняжка. Иди быстрей, ну!
Ирма взяла поднос с бутербродами, котлетами, крутыми яйцами, чаем и пряниками, и потащила на соседний этаж к тощей одиннадцатилетней девочке. Дверь коммуналки была открыта, и Варина соседка вытряхивала на лестничной клетке половик. Ирма вошла, постучала в комнату с ободранной дверью. Варя открыла, заулыбалась во весь рот. В комнате была смятая постель, пыльный пол, посреди стоял ночной горшок, до краёв полный.
– Почему здесь горшок? – возмутилась Ирма, ставя на стол поднос. – Что, до уборной дойти не можешь?
Варя подавленно молчала. Она стеснялась сказать, что боится соседей, которые на неё косятся, ведь она дочь «врагов народа».
– Сейчас же вынеси горшок, – приказала Ирма.
– Ладно, я потом, – тихо пробормотала Варя.
– Нет, сейчас! Сию минуту! А то унесу всё назад, – она кивнула на поднос.
Варя нехотя повиновалась. А Ирма с отвращением оглядела замусоренную пыльную комнату с запахом непроветренного жилья и мочи, и поспешила уйти. По дороге Ирма думала: «Что она, прибраться не может? Не маленькая ведь!» Ей и в голову не приходило, что сама она тоже не очень-то следит за чистотой в квартире, только если мать заставит помочь. Да и до уборки ли Варе, которая не в себе от стресса, от разом изменившегося отношения к ней соседей, учителей, одноклассников, родственников – все стали её сторониться.
Дома к Ирме пристал Алик:
– Ску-учно! Расскажи про колобка-а! Ну расскажи сказку про колобка-а, только чтобы лиса его не съела, расскажи-и!
– Не хнычь! – прикрикнула на него Ирма. – Сиди и слушай.
Алик послушно сел на постель. А Ирма раздражённо заговорила:
– Вот убежал колобок от всех, от бабушки с дедушкой, от зверей всяких, и тут его поймали цыгане, – она сделала страшные глаза. Малыш ахнул, широко разинул рот, и громко заревел. Ирма быстро зажала ему рот ладошкой. Сверкнула и обожгла мысль:
«Ой, только бы мать не примчалась! Братцы, Братцы, спасите!» И затараторила:
– Тихо, тихо. От цыган он тоже убежал. Он же круглый, укатился.
Алик замолчал, вытаращил глаза, прошептал:
– А лиса?
– А лису он потом уже встретил, и съел её. Она была злая, хитрая, а колобок был убогий, поэтому он не понял, что лиса его хочет обмануть и скушать. Он сам её скушал. Принял за бутерброд.
– А-а, – протянул мальчик. – Это хорошая сказка. Лису не жалко, она зла-ая.
В смуте дней неслась жизнь Ирмы. Почти каждый раз что-нибудь случалось, и она получала тычки и выговоры от матери. Ох, как она устала от этого! Просто она всегда попадала под горячую руку. Так уж получалось. «Но, может, хоть сегодня обойдётся», – думала она, проснувшись. И очень удивилась – такой вкусный сдобный запах окутал квартиру. Мать пекла куличи, красила яйца луковой шелухой. «Четверг», – подумала Ирма. Такое бывало каждый год весной по четвергам. А в воскресенье затем – очень вкусный завтрак, и потом обед без противного супа и котлет. Она вскочила, быстро умылась, радостно оделась, и помчалась на кухню. Она не понимала, отчего так. Марта однажды сказала ей, что это просто весенний праздник. В старину, славяне, хороводы, и чего-то там, она не поняла».
– Ма, а сегодня опять праздник весны? Как в прошлые разы? – спросила Ирма. – Но ведь сейчас уже почти лето?
– Ну, да, в принципе. Не путайся под ногами, иди погуляй с Аликом.
Гулять в конце мая приятно. И радостно – ведь скоро, совсем через несколько дней уже – каникулы, долгие, летние, дачные! И уже совсем тепло и солнечно так!
Ирма поставила братика возле скамейки с бабой Верой, припугнув цыганами, и побежала вглубь двора играть. Она прыгала через скакалку вперёд, назад, боком, крестиком, и так ловко всё получалось! Она восхищалась собой! И тут она услышала всхлипывания. Остановилась, оглянулась. Это Нонна издевалась над дурочкой Машкой.
– Прекрати! – подскочила к ним Ирма. – Отстань от неё!
– Ты чо, очумела? – вытаращилась Нонна. – Она же дура!
– Вот поэтому и отстань он неё, – возмущённо сказала Ирма. – Убогих обижать нельзя.
– Ты чо, дуру защищаешь? С ума сошла? – сказала Нонна.
– Это ты сама сумасшедшая, – запальчиво крикнула Ирма, и толкнула подругу.
Нонна тут же дала сдачи. Девочки вцепились в волосы друг дружке, завопили. Машка в ужасе убежала.
Устав от драки, они помирились. Но играть не хотелось, и Ирма пошла к подъезду, где сидела на скамейке баба Вера, и рядом с ней Алик. Они разговаривали.
– А драться нехорошо, – сказал Алик.
Оказывается, все наблюдали их драку.
– Тем более девочкам из хороших семей, – сказала баба Вера.
– Больше не буду, если она сама не начнёт, – сказала Ирма и принялась прыгать через скакалку.
Вот наконец-то дача! Дожила, ура! Это счастье она ощущала даже во сне! Ирма проснулась. Потрогала губами тишину. Она была осязаемая и вкусная. Какое счастье! Лето, дачная тишь, каникулы! Еще ночь, так тихо! Но вот голос ночной птицы. Это тоже звук тишины. В распахнутое окно вливаются густые насыщенные запахи лета. Окно большое, на уровне деревянной кровати. Видны звёзды, деревья, а за ними – Ирма знает – кончается их сад, там высокий дощатый забор, и за ним участок деда Василия. Он, дед этот – огромный, с бородищей и усищами такими, страшный. Василий – дед известного писателя, который сюда никогда не приезжает. Он, этот дед – старовер, он очень жестокий. Он вешает на своём заборе кошек и собак, которые забегают на его участок. Он считает, что такие животные не нужны, раз от них нет пользы: молока они не дают, яиц не несут, и на мясо не пригодны. Ирма боится деда Василия. А мама с ним в приятельских отношениях. Ирма мысленно поёжилась от таких мыслей, и снова уснула.
Проснулась она в полдень. Мать её не будила, дала вволю отдохнуть. Вчера они всей семьёй ходили на берег реки Сетунь, купались, загорали, играли в волейбол, в морской бой. Было очень весело. Домой вернулись под вечер, усталые. И сегодня все, кроме Марты, долго спали. Завтрак был поздний и вкусный: горячие пышные оладьи с вареньем, свежее молоко. А потом Марта сказала:
– Дети, мне надо отъехать на несколько дней по делам. Не балуйте тут. Грима, ты уже взрослая девушка, присмотри за этими.
Она надела красивое платье, подкрасила губы, заколола волосы, взяла большую сумку, и ушла. Ирма смотрела, как она сходит с высокого крыльца, как идёт к калитке, вот скрылась за деревьями, вот снова мелькнула за забором, и опять деревья закрыли её тонкую высокую фигуру, её светлые волосы, красиво уложенные и аккуратно подколотые. Ирма свободно вздохнула. С сестрой хорошо, она не будет варить супы. Когда мать оставляла их с братишкой на Гриму, уезжая по каким-то своим делам, сестра на все оставленные деньги вместо противных обедов водила Ирму и Алика в кафе, они ели мороженое, пирожные, пили лимонад. Вот жизнь была, просто счастье! И сейчас Ирма обрадовалась. Она выскочила во двор и принялась скакать, и ей казалось, что её следы сверкают весёлыми огоньками, а в каждом её шаге смеётся стрекозье круженье! У Ирмы от радости просто крышу сносило! Вот они, настоящие каникулы! Последнее время ей всё время хотелось сказать матери дерзость, иногда её прорывало. И тут же она огребала оплеуху. «Запечатаю рот, и сломаю печать», – звенело в голове.
Они качались в гамаке, играли в волейбол. Потом Грима испекла большой яблочный порог, заварила чай с мятой, и они сели за стол. И вдруг… Случилось страшное. Распахнулась дверь, и в дом ворвались цыгане. Целый табор! Они мгновенно разбежались по всем комнатам, стали всё подряд хватать и запихивать в сумки, распахивали шкафы, мчались на второй этаж.
– Цыгане, ой! – вскрикнула Ирма.
Алик побелел, неестественно широко распахнул рот и зашёлся в беззвучном крике. Волосы его встали дыбом. Слово «цыгане» было для него самым страшным в жизни, а тут вдруг они материализовались, да ещё в таком количестве! Сейчас они его съедят!
