Kitabı oku: «Препарат А»

В оформлении обложки использовано изображение с

https://pixabay.com/ru/таблетка-наркотиков-наркомания-3184911/

Препарат А

Глава 1

Коммуналка

По первости Венька Малышев наладился прикладываться к рюмочке вместе со своей тогдашней женой – Мариной. В то время им обоим расслабленные вечера с выпивоном казались приятной детской забавой. Да и думалось тогда Веньке, что такие игры были им вполне заслужены.

Родился Венька в Москве, в 67-м году, в семье молодых ученых-химиков. Как в старом советском фильме, молодым ученым заниматься собственным ребенком оказалось некогда – и тут весьма кстати оказалась бабушка Марья Васильевна – мать Марины. Справиться с Венькой толком бабушка не могла – слишком шустрым и самостоятельным оказался внук. Однажды в пять лет сам добравшийся с дачи в Краскове до Москвы, без сопровождающих и без денег. В итоге Веньку постигла участь «наполовину брошенных» детей. А когда, чуть позже, мать и вовсе развелась с отцом, и в семье появился отчим, дядя Валерий, – к Веньке накрепко приклеилось и словечко «безотцовщина». Словом, в родной семье на него сразу и безнадежно махнул рукой. В отличие от двоюродного брата, Леньки, сына старшей маминой сестры. Ленька учился средне, зато вел себя образцово, слушался мать во всем и во всем же ставился в пример непутевому Веньке.

Кстати, Венька все собирался спросить у матери, намеренно ли его назвали как героя повести Павла Нилина «Жестокость» и нашумевшего одноименного фильма? Да так и не спросил.

В общем-то, Венька не унывал. Родную английскую спецшколу имени аж самого В.Г.Белинского закончил с весьма приличным (за счет гуманитарных предметов) аттестатом. В институт тоже поступил – правда, не с первой попытки, опять же, в отличие от Леника – тот, хотя и выбрал средний вузишко – Тимирязевскую академию – зато поступил сразу. Венька же нацеливался, ни много ни мало, на МГУ. Правда, первая попытка, где он срезался на теории русского языка, при этом имея абсолютную врожденную грамотность, его слегка отрезвила. И на следующий год Малышев рванул уже куда попроще – в Педуниверситет. И с гордостью доложил родным, что прошел, причем на тот же самый факультет русского языка и литературы! Это на некоторое время разрядило обстановку в доме. Правда, не до конца. Независимость Веньки и его неумение «подлаживаться» вызывало перманентное раздражение отчима и тети Жени, матери Леника. Позже выяснилась и истинная причина этого раздражения, прямо по Булгакову: в основе всего лежал вечно живой «квартирный вопрос». Венька этого не знал и ранние свои мытарства называл впоследствии «закалкой характера». Время для закалки, оказалось, было ограничено. На пятом курсе своего филфака, в читальном зале библиотеки Ленина, Малышев учудил такое, что даже единственного любящего его человека – бабушку Маню – надолго повергло в шок!

Воды, кстати, к тому времени утекло порядочно. Мать и отчим перебрались на новую квартиру в кооперативе научных работников. Благополучный Ленечка, по обыкновению, не блестяще, но в срок, закончил учебу в Тимирязевке и вышел новоиспеченным ветеринаром. А вот Веньку на новую площадь родичи прописать как-то припоздали. Жить в дедовской квартире с ворчливой теткой стало еще тяжелее. Но Венька и любящая его бабушка Маня решили «поднапрячься» до окончания ВУЗа. Все же жизнь Веньки – как и Тома Сойера – сама подсовывала ему приключения. И практика в библиотеке исключением не стала. Венька, которого и так сразу невзлюбил весь контингент старых дев в отделе, сходу ввязался в глухую борьбу с местным серым кардиналом – старшим библиотекарем Томочкой, или Тамарочкой Павловной, как льстиво называли ее прихвостни.

От Томочки в отделе и впрямь зависело многое. Неугодные или ставшие неугодными с течением времени сотрудники надолго в коллективе не задерживались – Томочка, на которую директриса охотно переложила трудоемкое ведение отчетной документации, ловко подсовывала на подпись компромат на неугодных – и, наконец, терпение директрисы лопалось.

Она же – Тамарочка Павловна – вела и дневник учета рабочего времени, и журнал опозданий, и графики начисления премиальных, предоставления путевок, выдачи дефицитных тогда талонов на распродажи и продуктовые заказы. Словом, весь отдел, вольно или невольно, крутился вокруг ее солидной персоны. И, соответственно, пышным цветом расцветала такая библиотечная «дедовщина», которая тогда еще не снилась армии!

Как раз во время Венькиной практики – надо же так случиться! – в самом разгаре была травля молодой новенькой сотрудницы, которая провинилась только одним – миловидной внешностью. Примерно через месяц ожидалось премирование сотрудников. И, разумеется, новенькой в их числе не оказалось, хотя у девочки был профильный диплом и над библиотечной картотекой она трудилась безропотно и неустанно. И, как в сталинские времена, с ней сразу перестала общаться большая половина коллектива. Для девочки – молодой мамы – менять работу оказалось делом нелегким: ребенку только-только предоставили место в яслях по соседству с работой! Да и жила она тоже рядом – успевала и приводить, и забирать свою кровинку. И Венька не придумал ничего лучшего, как заслонить ее своей «широкой» спиной. А заодно и заставить саму Томочку – переживать, плакать и не спать ночами.

Как и вообще в жизни, Малышев и здесь, конечно, остался верен себе: в самый день зарплаты, криминально и бесстыдно похитил из Томочкиной сумочки аванс – сорок рублей – и спрятал в книгу на книжной полке над ее рабочим местом.

Событие и впрямь получилось эпохальным! Весь коллектив впервые увидел Томочку во власти самых обычных человеческих чувств: растерянности, страха перед двумя неделями скудной безденежной жизни – и, наконец, обыкновенной женской истерики по поводу обидной потери. Томочка сделалась как-то проще, терпимее к людям, перестала вредничать и злиться – стала даже ниже ростом, как будто сбросила туфли с высоким каблуком. Конечно, больше трех дней Малышев ее мучений не выдержал – решил, что человек достаточно пострадал и преобразился. В обеденный перерыв сам подвел коллег к пресловутой книжной полке и, торжественно достав свой «схрон», вернул его владелице. Однако, вместо счастливого примирения – с Венькой и молодой мамой – Томочка, прямо на глазах вновь стала другим человеком. Вытянулась, встав на невидимые каблуки. Ехидно поджала тонкие губы. Попыталась даже растянуть их в гаденькой улыбочке. И понеслось… «Представители общественности», к радости тетки Жени, заявились к Веньке домой и дружно пригвоздили его к позорному столбу как «злостного похитителя». В библиотеке устроили производственное собрание. Не поленились даже вызвать мать Веньки, даром, что жила она с отчимом отдельно.

На собрании директриса произнесла прочувствованную речь, уверяя, что «только жалось к бедной матери этого человека» помешала ей обратиться в милицию, завести уголовное дело и навсегда испортить Венькину биографию. Мать плакала и просила простить непутевого сына. А выйдя из библиотеки вместе с сыном, долго и горько ругалась, припоминая все его проступки. Завершила она свой монолог требованием – исправиться, переходить на заочное, искать «настоящую» работу и «устраиваться в жизни». А в дедовской квартире тетка Женечка «от лица всех проживающих» велела забирать вещи и сматываться – дескать, у «преступников не может быть родного дома»!

Вначале Венька принял ее тираду за обычную злую шутку. Но, когда на следующий день, забрав отрицательный отзыв о практике из библиотеки, усталый и обозленный, он вернулся домой – любимой бабки Марьи Васильевны, единственной его защитницы, не оказалось дома. Вещи его все уже были собраны и уложены в спортивную сумку, стоявшую возле входной двери. А в коридор вышла Женечка с требованием «сдать ключ».

Венька много лет помнил злорадную улыбку на ее лице и серые вихры ее Леника, который подслушивал их разговор из-за двери.

Глава 2

Огни и воды

Так и начались в его жизни «огонь и вода», только «медных труб» еще не хватало. Конечно, на улице храбрый Венька не остался. Несколько дней перекантовался у приятелей в общаге, а потом ему бесплатно предложила угол пожилая сотрудница отдела библиографии – единственная, кто поддержал его на том судьбоносном собрании.

Наталья Васильевна, вместе с мужем, интеллигентным и эрудированным Владимиром Олеговичем, заведовавшим читальным залом в библиотеке какого-то НИИ, приютили Веньку до окончания вуза. Он и впрямь перевелся на заочное отделение, так что обеспечивал себя сам – уж больно скупым оказался отчим, дядя Валерий. И, конечно, самостоятельная жизнь настолько окрылила Веньку, что, едва дождавшись госэкзаменов и диплома, торжественно сделал предложение Марине – той самой юной маме, с которой сдружился после памятного судилища.

Сказать, что родители Мариночки были в восторге от зятя, – значило сильно преувеличить. Мариночке перевалило за двадцать восемь, а парень только-только окончил институт, да еще специальность выбрал какую-то несерьезную – словесник, специалист по русской литературе! Но дочь, обычно тихая и послушная, на этот раз проявила характер: или он, или никто! Единственной уступкой молодых родителям стал отказ от «широкой» свадьбы. Не хотели Маринкины предки «светить» перед родней нового непрезентабельного зятя. Ответно, правда, и сами сделали уступку – позволили молодым первое время пожить у себя «под крылышком». Больше, впрочем, из-за малыша – опасались полностью доверить его ни непрактичной Марине, ни – тем более! – несолидному зятю. Какую роль сыграло такое «крылышко» в жизни молодой семьи Малышевых выяснилось чуть позже. А пока молодожены пребывали в самом «медовом» периоде, а малыш ничего не понимал. Молодая семья, по задумке опытных родителей, должна была «притереться» и «устаканиться». Словом, хотели как лучше. А получилось…

По окончании вуза Веньке предложили очную аспирантуру. Малышев был польщен и горд. Заметили, значит, его фундаментальные знания литературы (почерпнутые, в основном, из старой дедовской домашней библиотеки), тем более, на фоне остальной, довольно туповатой, и, в основном, девчачьей группы. Ведь он не раз спасал одногруппниц на зачетах, подсказывая факты, не прописанные в шпорах! Например, когда преподаватель оговорилась, неразборчиво диктуя название повести Льва Толстого о жеребце – призере породы – по кличке Холстомер. Все наивные девицы записали в точности то, что услышали! Хорошо, хоть одна сообразила уточнить у Веньки, что это за странное прозвище – Толстомер? Может, это самого Толстого так прозвали? Но – вернемся к делу. От очной аспирантуры, конечно, пришлось отказаться – Маринка и так села дома, вроде как с ребенком. А безработного аспиранта Малышева не долго терпели бы «старорежимные» женины предки.

Однако и тут поначалу все сложилось замечательно. На Бауманской, где находился иностранный факультет Венькиного вуза, несостоявшемуся аспиранту предложили отличное место – руководителя только открытого в районе детского досугового центра. И более того! Прямо рядом с центром выделили молодой семье служебную жилплощадь в коммуналке – бальзам для независимого сердца новоиспеченного главы семейства Малышевых! Маринка поначалу тоже обрадовалась. Уже на следующий день после получения извещения из вуза о зачислении Малышева В.С. в заочную аспирантуру, как не имеющего прописки, и предоставлении ему места директора детского досугового центра «на Бауманской» с выделением жилплощади в квартире номер такой-то, по улице Баумана «из маневренного фонда указанного ВУЗа». Будь Венька поопытнее, не живи они с Мариной с самого рождения в Москве, при родителях, – наверняка, обратили бы внимание на слово «маневренного». Но тогда им казалось, что две комнаты в коммуналке потому и называются «маневренными», что впоследствии молодая семья сможет рассчитывать на отдельное, не служебное, а свое, жилье от заинтересованного института.

В таком радостном настроении – хорошо, хоть бабушка Валя, мать Марины, не разрешила «мотать незнамо куда» внука – они вдвоем и явились осматривать новое долгожданное «гнездышко». В деканате их предупредили – комнаты почти полностью обставлены, даже проведены отдельные от соседей водопровод и ванная – просто «живи – не хочу»! Так что Венька с женой ринулись поначалу к дому-новостройке по соседству. Вошли даже в подъезд – и «страшно» удивились, что «выделенная им квартира «один» в этом доме давно занята домоуправлением! Правда, сердобольная сотрудница, оказавшаяся в выходной на месте, вникла в их проблему и объяснила, что «их» дом числится на Бауманской улице под литерой «А», а находится прямо через дорогу, рядом с поликлиникой. Домик этот Малышевы видели, но почему-то решили, что это двухэтажное немолодое здание не может быть ничем иным, кроме как бойлерной. Вот именно к этой «бойлерной» и пришлось возвращаться! Еще на подходе к нелепому двухэтажному уродцу без балконов и подъезда, жалкому на фоне окружавших его новеньких многоэтажек, сердце Веньки предательски дрогнуло. А сердце у человека, как говаривала его любимая бабка Маня, – «вещун»!

Еще больше сжалось сердце у него – и теперь уже, видимо, у Маринки – у входа в пресловутый «маневренный фонд». Никакого подъезда в домике не оказалось. Дверь в центре стены, через которую и вошли Малышевы, напоминала черный ход. Именно к ней, на небольшую площадку, спускалась лестница второго этажа и выходили двери двух квартир на первом. В коммуналке квартиры «два» обитали две одинокие дамы – кажется, вполне приличные. Квартиру «один» им открыл непосредственный сосед – таксист Виктор. Все соседи обитали в «маневренном фонде» временно и так же, как и Малышевы, надеялись на переезд в отдельную квартиру. При этом, работали они в самых разных сферах – и ждали своей очереди долгие годы – прямо как у Чехова в «Трех сестрах». Но обо всем этом Малышевы узнали позже. А пока – вполне любезный, но, по-видимому, чуть поддатый, Виктор показал им «места общего пользования», извинился, что «работа – и в выходной – работа», – и ушел, объяснив, что дверь за собой ребятам можно просто захлопнуть.

Глава 3

Пещера Мории

Так Венька и Марина очутились вдвоем – в подземной пещере Мории, как герои Толкиена. Стоя в центре довольно просторной, общей на две части квартиры, прихожей, перед открытыми дверями в уборную и кухню, они, изнеженные московские дети, не могли отвести глаз от «маневренного фонда» – Венька даже показалось на миг, что все это происходит не с ним, а на экране, в каком-нибудь чернушном фильмеце! За серыми, немытыми окнами кухни, почему-то в решетках, сиял погожий весенний денек. А здесь было полутемно – из-за закопченных стен со старыми обоями, вытертого до черноты, когда-то крашеного масляной краской, дощатого пола, а главное – таких же серых, хоть и высоких, потолков с разводами облупленной, висевшей клочьями древней побелки… Да-а…

Даже в полутьме стало заметно, как побледнела Маринка. Но, храбро улыбаясь в ответ на растерянный взгляд мужа, она – будущая хозяйка – шагнула вперед, вначале – к туалету. Внутри он и впрямь больше походил на провинциальную вокзальную уборную. Ржавые трубы уходили в потолок, под которым находился сливной бачок, а спускать воду следовало, потянув за железную цепочку. Темные кирпичные стены. Довольно шаткий унитаз в старом, рассохшемся цементе. И, как водится на вокзалах, – жуткое коричневое пятно посредине унитаза от стоячей лужи ржавой воды…

Раскачивать сам унитаз ребята побоялись. После туалета даже кухня показалась чуть-чуть лучше: здесь, по крайней мере, не ощущалось застарелого запаха мочи и канализации. К тому же, зная, что в их комнатах есть электроплитка, Маринка к кухне отнеслась спокойнее. Но и здесь очень было на что посмотреть! Про стены и потолок говорить не нужно. Мебель – два стенных шкафчика и две облезлых допотопных табуретки. Кухонный стол с тумбочкой – только один, видимо, Виктора. На столе – горка скудной посуды – миски, чашки, – точно покрытые пылью от старости, хоть, видимо, и считались «мытыми». Приборов, как и второго столика, не оказалось вовсе.

Дверь в их комнаты белела казенной бумажкой с печатью. Малышев, на правах нового хозяина, снял бумажку и легко открыл дверь уже выданным ключом.

Тут только бедная Маринка слегка, хоть и пока вымученно, заулыбалась. Во-первых, комнат оказалось не две, а целых три. В центре находилась гостиная, с одной стороны – спальня, а с другой – та самая санитарная кладовка, а на самом деле – такая же комната с окном, с канализацией, ванной и унитазом. Здесь же, на счастье, нашлись и кухонный столик, и даже вполне приличные посуда и приборы! Горячей воды, правда, не оказалось во всем доме – но ведь можно будет поставить нагреватель! Зато плитка оказалась не походной элеткроплиткой, а настоящей, большой, кухонной, с тремя конфорками! В гостиной стояли – и обеденный стол, и обычные стулья, и два платяных шкафа. Даже совковое раскладное кресло имелось! Спальня, правда, хранила лишь след от дивана да старые, железные книжные полочки на стенах.

Но уж диван-то под супружеское ложе можно будет «надыбать» и у родных! Словом, ребята повеселели, и, засучив, рукава, взялись за мойку окон своей «новой» квартирки. Вскоре окна заблестели, и все вокруг обрело более приветливый вид. Виктор пока не появлялся. Впоследствии Малышевы узнали, что он постоянно живет у женщины, а свою жилплощадь использует только для «дружеских» банкетов. Так что, по большому счету, молодое семейство, наконец-то вступило в права пользования собственной, практически отдельной, квартирой. И хотя осторожные родители Маринка «поначалу» не разрешили ей брать с собой ребенка в «такие условия», зато все остальное – и двуспальный диван, и новенькое постельное белье – и даже телевизор, магнитофон, старенький компьютер и плечики в шкафы для лучшей одежды – все было ими благополучно и неотложно «надыбано». Ребенка забирали только на выходные – и всю неделю Марина, как хлопотливая пчелка, упоенно занималась домашним хозяйством. Даже скатерть на стол в гостиной приобрела и новые занавески повесила!

А Венька и вовсе воспрял духом! Он, солидный отец семейства, теперь трудился директором досугового Центра, любил детей, числился на отличном счету в Управлении образования, да еще и занимался в заочной аспирантуре! Уровень самооценки повышался с каждым днем. Венька с головой погрузился – и в любимую работу, и в учебу, и в общение с новыми друзьями – в основном, девушками, как это обычно в педагогике. Совершенно не помышляя об измене и не скрывая имен и номеров в своем мобильном, ни эсэмэсок, ни даже записок, подложенных в портфель – он просто не хотел ни с кем ссориться на столь желанном новом месте! – Венька невольно все чаще нарывался на семейные скандалы.

Они, кстати, не заставили себя долго ждать. Первый серьезный скандал разразился месяцев через пять после свадьбы, зимой, на день рождения Маринки. Праздновать решили все вместе, в ближайший к дате декабрьский выходной. С утра – благо, в дневные часы вводились студенческие скидки – втроем забурились в арбатское кафе «Метелица», считавшееся в их кругу самым богемным местечком.

Веньке очень хотелось порадовать бедную Маринку, несколько закисавшую в их коммунальной дыре. Он и друзей-то своих, обоего пола, никого приглашать не стал, благо праздник не у него, а у супруги. Их спутницей стала любимая Маринкина подружка, Ленка Островская, тоже разведенная мать с ребенком.

Поначалу все шло хорошо. С радости по поводу праздника подвыпили, в их понимании, довольно крепко. Во всяком случае, замотанный работой и учебой Венька, впервые за долгое время, чуть ли не со свадьбы, ощутил блаженное состояние пофигизма, расслабленности и глуповатого животного счастья. Небывалый жор напал на всех, блюда «подметали» вчистую, и скоро ответственный Венька забеспокоился об оплате. Выгреб из карманов и «лопатника» все, что было, и попросил принести счет. Маринка, конечно, хотела «продолжения банкета». Продолжать поначалу решили у Малышевых дома. В прекрасном настроении, метро и троллейбусом, добрались до «своей» улицы Баумана. В квартире, кроме них, никого не оказалось. Зато в холодильнике, стоявшем в «санитарной комнате», нашлись – и бутылочка беленькой, и приготовленный на утро салат оливье. Салат, со вкусным густейшим майонезом, продержался недолго. Правда, поначалу успел нейтрализовать действие беленькой – в результате и ее распили полностью, на троих. Тут пьяная радость дошла до апофеоза. Включили маг, поставили любимые мелодии из «романтической коллекции», и пошли танцы-манцы – сначала общие, затем – на двоих, по очереди. Чтобы дамы не скучали между танцами, Венька сбегал в супермаркет и уже на Ленины деньги – принес «дамскую» бутылку полусладкого «шампусика».

И понеслось… Хмель все сильнее ударял им в головы. Особенно заметно захмелели дамы, – они пошли не по проторенному пути «повышения градуса» напитков, а по кривой дорожке «микста».

Все напасти начались с момента, когда «голодная» Ленка вроде ненароком, но весьма ощутимо – прижалась в танце к животу Веньки – соблазнительной женской округлостью пониже пояса. И тут положительный Малышев, глава семейства, вдруг дико возбудился. Тем более «вдруг», что блядовитая Ленка никогда раньше особым его вниманием не пользовалась. А может, и сама его не цепляла, имея «хахаля» под боком? Во всяком случае, по опыту прежних связей, Ленка разом «вникла» в его новое состояние.

И все пошло кувырком…

Глава 4

Мася

У Чехова есть прелестный рассказ, в котором примерный семьянин, смотритель затерянной в глухой степи железнодорожной станции, приглашая на Новый год распутную свояченицу, рассуждает сам с собой о том, что никакого вреда жизни их с женой визит свояченицы принести не может – «потому как жить хуже, чем они живут сейчас, нигде невозможно!». И только постфактум, когда все предсказанное случается, убеждая героя, что «хуже» – есть куда, и может быть еще «значительно хуже» – вплоть до нищеты и буйной палаты – герои, уже без сил, вспоминают «произволение господне».

То же случилось и в семействе Малышевых. В тот год – и Веньке, и Марине казалось, что ничего хуже их семейных условий и представить нельзя. Денег вечно не хватает, Маринка сидит без работы и начала потихоньку прикладываться к рюмочке; и само их жилье они раньше могли бы увидеть не иначе, как в фильме ужасов!

Но оказалось – можно и хуже, и «значительно хуже»! В тот вечер Венька, стараясь держать себя в руках, поехал проводить пьяную Ленку до дома. Предлагали и Марине ехать к Ленке всем вместе. Но ее так тошнило, так кружились перед глазами стены, что она побоялась не доехать. Единственно, на что хватило ее сил – всем вместе доехать остановку-другую на троллейбусе – до метро… Веньке потом долго помнилось: они с Ленкой входят через крутящиеся двери; уже шаловливая ручонка лезет к нему под ремень брюк; а Маринка, заслоненная дверью, стоит, ни о чем не подозревая – и что-то новое, теплое, мягкое, делает такими прекрасными ее черты – будто предощущение материнства…

Естественно, что у Ленки между ними все и случилось. Причем – то ли от подпития, то ли от Ленкиного темперамента – соитие показалось Веньке куда слаще, чем законные отношения с женой. Так и сплелось все в единый клубок: тянуло временами – то к чистой жене, то – к гулящей Ленке. И не уходила, стояло перед глазами тогдашнее лицо Марины – лицо души, прозрачной и уверенной в преданности – его, Веньки, – супруга и опоры. Кстати, Марина казалась Веньке куда красивее. Ей бы еще Ленкин темперамент… Но тогда она водила бы его за нос; да и какая же это будущая мать! Словом, запутался Малышев капитально. Да тут еще законная жена Маринка огорошила известием, от которого в другое время Малышев прыгал бы до потолка. Выяснилось, что она ждет ребенка. Вот так! И все, что казалось неразрешимым, разрешилось просто и легко: Ленка решительно отошла на задний план. Все свободное время Малышев теперь проводил с Мариной.