Kitabı oku: «Помнить нельзя забыть», sayfa 2

В какой-то момент она резко остановилась в своем горе, схватила ножницы из ящика на кухне, с которыми, вернувшись в прихожую, старалась причинить своему новому наряду столько же боли, сколько испытала сама. Она безжалостно, хаотично кромсала его на неравные части, множество мелких частей, таких же, на которые было разбито её сердце.

На следующий день все действительно было как бы, как и прежде. Но Энни не сумела до конца скрыть от Ларсена перемену, произошедшую с ней. А от наблюдательной Энни сложно было скрыть перемену, произошедшую в Лизи. Казалось, они поменялись местами. Лизи стала вставать раньше обычного, тщательно приводила себя в порядок, прихорашивалась и наряжалась, насколько могла позволить себе пациентка больницы. А Энни спрятала все свои чувства и переживания под белые сестринские халат и шапочку, почти не общалась с Дарси на отвлеченные от работы темы, а если он что-то спрашивал, старалась поскорее уйти.

***

Вот уже несколько недель Лизи не понимала саму себя. Она даже начала вести второй дневник – первый она вела по просьбе доктора Ларсена, а во втором писала то, что

Ларсен не должен был знать, по крайней мере, пока. Пока она не поймет себя, и его тоже.

С их первой встречи, с их первой весны прошло полтора месяца, он проводил с ней практически все свое рабочее время и частенько даже задерживался, они работали как партнеры, казалось, он так искренне интересуется ею и, конечно, тут не только врачебный и научный интерес. Лизи видела, как он улыбается ей, как нежно смотрит. Она наслаждалась теми новыми ощущениями, которые он ей дарил своим присутствием, звуком своего голоса. Голоса такого разного, сегодня серьезного, завтра чуть хриплого от простуды, а вчера полный такого искристого веселья, что ей казалось, что, задавая свои вопросы, он над ней подшучивает. Лизи становилось смешно порой от собственных мыслей о том, насколько проще до терапии была её жизнь в больнице. Уколы, таблетки и одеться потеплее, потому что без движения она все время мерзла – вот чем была ее жизнь. Теперь же так хотелось выглядеть хорошо, нет, не хорошо, а привлекательно, чтобы он смотрел на нее не как на больную, а как на девушку. В больнице, когда второй год пошел без покупки косметики и новых вещей, быть привлекательной оказалось для Элизабет очень сложной задачей. Родители были далеко, привозить подарки, обновки было некому. Зато возобновилось их общение по телефону, и встревоженный, не верящий в чудесное выздоровление дочери голос матери потихоньку стал прежним, спокойным и заботливым. Через пару дней они увидятся. Лизи стала задавать себе вопрос, который раньше для нее вообще не стоял – что будет после больницы? Хочет ли она вернуться домой? Мать постоянно твердила, что ждет её дома, что в её комнате ничего не меняли. А Лизи, такая новая, такая другая не хотела и не могла вернуться назад, в прежнюю жизнь.

Сегодня утром по очереди то Энни, то Дарси заходили к ней и задавали странные вопросы, приглядывались так, будто что-то идет не так. Или все идет так, просто наступил финал, и они оба нервничают перед ключевым моментом лечения – трансплантацией отрезка памяти Лизи.

****

–Эн, так что ты думаешь? Мне кажется, она вполне готова к трансплантации…– Дарси, прищурившись, смотрел в окно.

–Да, док, она готова, – решительно ответила Энни. – Но, на мой взгляд, не к трансплантации, а к тому, чтобы просто выйти в нормальную жизнь. Я считаю, что она реабилитировалась и, Элизабет может жить обычной жизнью, придерживаясь рекомендаций врача и регулярно наблюдаясь. Думаю, что трансплантация памяти ей больше не требуется. То, кем она приехала сюда, и кто она теперь – это два разных человека.

– Подожди, Эн! – Дарси побагровел, услышав подобное, – Да ты с ума сошла! Мы шли к этому столько времени, я только ею и занимался, а ты предлагаешь все бросить?! Сейчас, когда я подошел к финалу?! Когда все готово, когда я на пороге открытия!?

– Доктор Ларсен, – начала Энни официальным тоном, – хочу напомнить Вам о врачебной клятве, о том, что главное «не навредить». И теперь вполне очевидно, что подобный опыт принесет Элизабет вред, а не пользу. Зачем пить таблетку, которая не нужна и у которой столько побочных эффектов? Вы, прежде всего, врач, а уже после ученый, а Ваши пациенты – не лабораторные крысы!

Ларсен просто обалдел от того, что услышал от своей тихой исполнительной ассистентки.

– Уйди, пожалуйста, – тихо произнес Дарси.

– Что? – не поняла Эн.

– Выйди вон!!!

***

Энни шла по коридору в полном смешении мыслей – она пошла против того, кого все эти годы практически боготворила, кем так восхищалась, кого так любила. Дарси был для нее всем, воплощением идеального мужчины. Он первым всегда учил её гуманности и первоочередной ценности человеческой жизни.

Она сейчас же пойдет к Элизабет и еще раз с ней поговорит, может он все же прав, может сама Энни ошибается, и Лизи действительно все еще нужна эта операция. Ведь он не может оказаться таким, таким…таким подлым, таким беспринципным.

Подойдя к палате Элизабет, прежде чем постучать в дверь, Энни прислушалась и отчетливо услышала, как внутри веселый женский голос напевает ритмичную мелодию.

– Привет! Можно к тебе? – с улыбкой спросила Энни, просунув в чуть приоткрытую дверь одну голову.

– О, да, конечно, заходи, – воскликнула Лизи и лучезарно улыбнулась.

– Лизи… – Энни не знала, как и с чего начать…– Лизи, как ты себя чувствуешь? – в голосе Энни были и забота, и замешательство, и тревога. На самом деле Энни боялась услышать то, о чем уже давно догадалась, о том, что Лизи здорова, что она готова уйти отсюда и больше не нуждается в их помощи, а тем более в такой опасной и непредсказуемой вещи, как трансплантация памяти. Но она не могла допустить, чтобы на здоровом человеке кто-то, пусть даже это тот, кого она очень любит, из-за своих амбиций исковеркал здорового человека.

– Замечательно, – звонко отозвалась Лизи, – я созванивалась с мамой, она сказала, что на днях приедет и привезет одну из моих подруг в гости, я так счастлива.

– Лизи, а что ты чувствуешь, о чем думаешь, когда ложишься спать?

Удивленная и оторопевшая Лизи не знала, что сказать, и вопросительно посмотрела на Элизабет. В ответ Энни улыбнулась и положила руку ей на плечо.

– Лизи, ты не представляешь, как много сейчас значат для меня твои молчание и немой вопрос во взгляде. Видишь ли, если бы я задала тебе такой же вопрос еще три-четыре недели назад, то ты бы ответила или отреагировала так, что мне и без ответа все стало бы ясно. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Лизи нервно сглотнула и внезапно крепко обняла Энни, слезы брызнули из ее глаз:

– Я почти не вспоминаю, Энни, я почти забыла!

–Вот видишь, а прошло только 8 недель, что будет, когда ты выйдешь отсюда, встретишь новых людей, побываешь в новых местах. Ты будешь вся заполнена новыми мыслями, эмоциями. Старым воспоминаниям места просто не останется. – Энни сама еле сдерживала слезы, так радостно было видеть эту ожившую девочку, полную желания жить.

– Да, ты права, – Лизи смахнула слезы, уже успевшие скатиться на щёки, и сдерживая те, что снова наполнили её глаза, улыбнулась и снова обняла медсестру.

–Лизи, ты здорова, здорова, – тихо шепнула ей на ушко Энни, пока Лизи всхлипывала, продолжая обнимать её.

Лизи радовалась, как ребенок тому, что первый раз осознала, что теперь она может жить со своим прошлым, и оно больше не убивает её.

Дверь отворилась, и в палату вошел Дарси. Его глаза были полны решимости. Когда Энни поймала на себе его взгляд, то подумала, что он решился, все-таки решился отказаться от своей затеи – искалечить ради опыта, славы, денег восстановившегося человека.

– Энни, оставь нас ненадолго, – сказал Дарси, глядя на Энни, и в его глазах теперь она прочла нескрываемые гнев и раздражение.

Что ей оставалось – лишь встать и выйти. «Нет, он не сможет, он не сможет так поступить с ней!» повторяла она про себя.

– Как сегодня себя чувствует моя любимая пациентка? – Дарси улыбнулся и вскинул брови. Лизи растаяла от подобного приветствия, все же было очень приятно, что он выделяет ее среди своих подопечных. Мысль о том, что она может быть «ЛЮБИМОЙ», потому что является ядром его научной работы, в голову ей не приходила.

– Отлично, – смутившись, тихо произнесла Лизи.

– Как спалось, о чем мечталось? – Дарси старался придать голосу побольше беззаботности. От Лизи, которая пыталась уловить малейшие проявления его чувств к ней, не ускользнуло то, каким сосредоточенным, холодным и расчетливым стал его взгляд, пока он ждал ответа.

– Спалось хорошо, а вот о втором – позвольте, промолчу, – Лизи не смела поднять на него глаз.

– О, у моей пациентки появились секреты от меня, – он нежно взял её за подбородок и заставил посмотреть на себя, – Лизи, ты должна мне рассказать, я твой доктор. Если не можешь сказать – напиши в дневник, я прочту, помнишь, как мы договаривались. Кстати, где он? Я хочу пересмотреть твои записи за последние пару недель. Он протянул руку к тетради, которая лежала на её тумбочке.

Лизи вспорхнула, как испуганная птичка, и, не дав Ларсену взять в руки тетрадь, вскрикнула: «Это не он!»

Ларсен поднял руки вверх, будто она пригрозила ему пистолетом, но тем же расчетливым взглядом уловил, куда Лизи спрятала от него розовую тетрадку, которую так яростно только что охраняла от него.

– Ну, что ж сегодня замечательная погода, выйди в сад, – на этих словах Дарси направился к двери.

– А что сегодня сеанса не будет? – не сумела скрыть своего расстройства Лизи, неужели сегодня она просто будет гулять по саду вместо того, чтобы провести в его кабинете два часа. Два часа внимания Дарси, два часа с ним.

Дарси, который нацелился на дневничок Лизи, хотел любыми способами вытянуть её из палаты. Его нетерпение росло, сделать это хотелось, как можно скорее, тут еще эта Энни сует свой нос, куда не просят. И вместе с нетерпением в нем начало расти и раздражение. «Неужели все коту под хвост и только из-за того, что у кого-то из обслуживающего медперсонала появилось свое мнение по моей, МОЕЙ работе!»

– Лизи, отдохни сегодня, я подумаю, как нам вообще лучше поступить в дальнейшем.

–Доктор, знаете, Энни сказала сегодня, что я здорова. Может быть, можно обойтись без трансплантации?

Дарси вспыхнул, как сухой порох, самому ему показалось на миг, что сейчас его сердце взорвется от того бешенного ритма, который заполнил все внутри и вокруг него.

– С каких пор медсестры в моей клинике ставят диагнозы? Она тебя случайно еще не выписала? – первая фраза оказалась настолько жесткой и злой. Произнося вторую, он заставил себя усмехнуться, чтобы перевести все в шутку.

– О, нет, не подумайте ничего такого, просто мы сдружились, и ведь я действительно уже чувствую себя гораздо лучше, вот я подумала, что раз психотерапия так положительно на меня повлияла, может, стоит ей и ограничится.

– Лизи, позволь я сам закончу твое лечение, а если ты мне, как врачу, уже не доверяешь, то конечно, я могу направить тебя к любому доктору, которого ты выберешь. Но хочу напомнить тебе, какой ты поступила к нам, и какой прогресс ты можешь наблюдать сама сегодня, и все это произошло благодаря той тактике лечения, которую выбрал я. Я, а не Энни, или кто-то еще в этой клинике. Мне сейчас несколько обидно слышать от тебя эти слова. У меня много работы, ты в праве решить продолжать тебе лечение у нас или нет, но раз уж такой вопрос поднят, то определись, пожалуйста, поскорее, а лучше к вечеру. Мне надо работать.

Резко, развернувшись на 180 градусов на каблуках, Ларсен вылетел из комнаты Элизабет. Лизи хотела еще что-то сказать, но слова так и не успели слететь с её губ, мысли спутались. Он оставил её с чувством вины, страхом и гневом на саму себя. Она не знала, что он сделал это намеренно, чётко понимая, что это поможет ему сделать из неё послушную пациентку.

***

–Чёрт, чёрт, чёрт!!!! – Дарси неистовствовал в своем кабинете, благо звукоизоляция позволяла. Со стола летело на пол всё, что могло подвернуться под руку, он кричал самые страшные слова в адрес Энни, себя самого. Внутри него все разрывалось на части, он сам, казалось, разделен на два разных человека – разные помыслы, цели, намерения. Одна его часть проклинала Энни и стирала её в порошок. Размышляла, как заставить её уйти из проекта, чтобы она не посмела помешать ему, воплотить в жизнь свою научную мечту. Эта часть уже предвкушала успех, деньги, славу, безграничные возможности. Эта часть его существа, полная амбиций, не могла просто так сдаться. Другая часть Дарси, которая вела его вперед до проекта и всю первую часть лечения Лизи, кричала ему, чтобы он остановился. Чтобы он изменил свою работу, переписал теорию. Ведь он действительно вылечил человека с тяжелой душевной травмой, ведь это сделал он. Да, эта работа будет не такой сенсационной, но разработав и прописав грамотно методики, можно помочь очень многим людям вернуться к полноценной жизни. Слава, деньги, успех против человечности, против врачебной клятвы, гуманности.

– Скучные методики – это то, чего ты добился за всю свою жизнь Ларсен! – кричал Дарси сам себе. – Сиди и пиши методики, может быть, когда-нибудь их кто-то заметит и прочтет, может, они даже кому-то понравятся, а лет через 20-30 возможно кто-то посчитает их перспективными и применит на практике. Этого ты хотел!? Это все, на что ты способен!!! Жалкий идиот!!! Премию захотел, признания во врачебном мире!!!! Может тебе даже дадут «профессорскую» за это, будешь одним из протирателей штанов в каком-нибудь захолустном университете.

Когда запал закончился, Ларсен обессилено повалился в свое кресло и уставился в потолок. Просидев так около часа, он понял, что от эксперимента надо отказываться. Что Энни права, абсолютно права и, что надо бы вообще поблагодарить её за то, что она вовремя его остановила. Объяснения с Энни Ларсен решает отложить на утро, когда в них обоих поутихнут страсти и обиды. А пока надо бы добраться до тетрадки Элизабет, конечно, очень плохо читать чужие тайны, но как её лечащий врач-психиатр он мог себе простить это.

Убедившись, что Лизи в саду, он прошел в её комнату, не обратив никакого внимания на оклик дежурной медсестры по этажу о том, что пациентки в комнате нет. Он лишь посмотрел на нее ледяным взглядом, от которого слова у медсестры будто примерзли к губам. Он открыл ящик, в который при нем еще сегодня утром Лизи положила тетрадь, которую прежде Ларсен у нее не видел.

Тетрадь лежала там. На обложке были выведены цветной ручной произвольные цветочные узоры, как психиатру они говорили Дарси о том, что их автор был в хорошем, даже приподнятом расположении духа. Он представил, как она могла бы рисовать их, сидя у окна и не глядя на то, что выводит её рука, глаза устремлены далеко в глубину, самое сердце пейзажа, лежавшего за её окном. Или нет, может она старалась, выводила их как можно чётче, по заранее задуманному, известному ей одной плану. Дарси заметил, что ему приятно думать о ней. Он с чувством легкого возбуждения открыл тетрадь. Он также открыл свой блокнот и механически переписал туда первую дату, день в который Лизи начала вести эту тетрадь. К написанному он отнесся отстраненно, стараясь замечать только то, что нужно для дела, например, как изменялись промежутки между записями в течение времени, о чем она писала, как менялся её подчерк в эти промежутки, каково было её общее настроение. Все записи были пронизаны лишь одним – чувством к нему самому, к доктору Ларсену. Все началось с описания одного из сеансов психотерапии, на котором Лизи не могла понять своих чувств, с сеанса на котором она начала чувствовать себя не так спокойно в его присутствии, как это было прежде. А кончалось описанием того, как они поругались сегодня утром, и того, как ей было больно от его грубости и того, что он не замечает, её отношения к нему. Что нет для неё на свете человека более близкого, более родного, и никому она никогда так не верила, как доктору Дарси Ларсену. Все на свете она готова была бы отдать, только бы он заметил её, чтобы испытал чувства сходные с теми, что испытывала она. И ничего не жаль в прошлом, даже той страшной ночи, ведь из-за этого она попала сюда, узнала его… Именно та страшная ночь стала главным шагом к нему, именно благодаря ей она так счастлива, когда он рядом…

Ларсен аккуратно положил тетрадь на место и мысленно поставил себе неуд за то, что не заметил, что девочка так давно влюблена в него. А еще психиатр называется.

Дарси шёл по коридору и ни от кого из тех, кто двигался ему на встречу, не ускользала легкая романтическая улыбка, скользящая по его лицу словно тонкая, едва уловимая взглядом паутинка на ветру. Мысль о том, что это нежное, симпатичное создание любит его доставляло Ларсену неповторимое удовольствие. Как же долго он был погружен только в науку, как же долго он отказывал себе в простых человеческих чувствах и эмоциях. Вернувшись в свой кабинет, Ларсен попытался систематизировать те заметки, которые сделал в своем блокноте в комнате Лизи. И анализируя их, еще раз убедился, что девочка здорова. И скорее всего главным лекарством в этой борьбе с душевным недугом стала её любовь к нему.

– Надо же, самоисцеление чувством! Жаль, что медицинское научное сообщество не примет такую теорию, да и на практике её никак не применишь. И, все-таки, жаль что, все пропадет вот так, зря пропадет…Я единственный кому она по-настоящему верит, я, а не Энни, или кто-то еще. Я…

***

Все трое плохо спали этой ночью. Все трое с нетерпением ждали утра следующего дня. Дарси не терпелось поговорить с Энни и сказать ей, что она права, что он отменяет эксперимент, но в тоже время предательский голос внутри него, не утихая, нашептывал, что раз Лизи так доверчива и влюблена, то и трансплантацию можно провести без каких-то сопротивлений, надо просто убрать Энни из проекта, и ему никто и ничто не помешает довести начатое до логического конца.

Энни очень хотелось узнать, что же решил для себя доктор Ларсен.

А Лизи просто хотела увидеть Дарси, хотела, чтобы все было, как и прежде, чтобы каждый день повторялись их сеансы психотерапии в его кабинете, где будут он, она и все его внимание будет приковано только к ней одной. Пусть только на два часа, пусть это его работа. Хотя бы это. Ведь больше у неё ничего не было. Она даже начала жалеть, что поправилась, и скоро эти встречи закончатся совсем.

Утром в клинику привезли нового пациента, молодого парня 29 лет. После черепно-мозговой травмы, полученной в автомобильной катастрофе около 1 года назад, Роберт Паттон не мог вспомнить ничего из своего прошлого. Ни единого фрагмента за целый год. Рядом были родные, друзья, все его любили и были жутко терпеливы, но компанейский веселый парень после травмы превратился в угрюмого типа, который ни с кем не хотел общаться. Так он попал сюда, и это была его последняя надежда вернуть память, вернуть прошлое.

В связи с поступлением нового пациента в клинике образовалась небольшая суматоха. Поэтому, когда Энни не пришла в 10.30 за Элизабет, чтобы проводить её в кабинет к Дарси, Лизи решила сама отправиться в кабинет Ларсена и узнать будет ли терапия сегодня.

***

– Вот те наааа, кто-то хочет избавиться от прошлого, кому-то надо его вернуть. А что – не плохой вариант. Жаль, что все изменилось. Получилось бы изумительно, они бы прекрасно друг другу подошли, – разговаривал Ларсен сам с собой.

Стук в дверь отвлек Ларсена, изучавшего карту нового пациента. Он крикнул, приглашая войти. Вошла Лизи, смущенная, но вместе с тем очень хорошенькая. И вспомнив её записи из розовой тетрадочки, Ларсен улыбнулся ей, и новый блеск появился в его взгляде, когда он смотрел на неё.

– Доброе утро, доктор, – топталась в дверях Лизи, – Энни не пришла за мной, как обычно, я хотела узнать будет ли у меня сегодня терапия.

– Будет, конечно, будет, как же мы без терапии- сказал Дарси. – Только через час. Я должен познакомиться с новым пациентом, дать указания медперсоналу. Можешь сама, не дожидаясь Энни, приходить ко мне через час.

Лизи вышла, а Дарси пошёл искать Энни, чтобы поговорить с ней об изменении направления лечения.

***

–Эн, привет! Я искал тебя, я хотел бы поговорить, – Дарси застал свою помощницу в компании других медсестер, сплетничающих о новом симпатичном психе, которого привезли утром.

–Да, конечно, док. Прямо сейчас?

– Если можно, через час у меня прием Элизабет, перед этим я хочу с тобой кое-что обсудить.

Они направились в кабинет Дарси. По дороге Энни прервала неловкое повисшее молчание наводящими вопросами.

– Так, о чем речь, Дарси? О новеньком?

– Нет, Эн, речь будет о Лизи, – произнес Ларсен с глубоким вздохом, но было в его голосе столько печальной обреченности, что Энни поняла, что он принял правильное решение – решение отказаться от опытов с трансплантацией. Они как раз дошли до дверей его кабинета. – Заходи.

– Так вот, Эн, я хотел извиниться перед тобой и сказать тебе большое спасибо. Я так погряз в этой идее, что перестал абсолютно следить за клинической картиной. Я говорил с Лизи, ты была права, она восстановилась и может вернуться в большое плаванье, – Дарси горько улыбнулся, правой рукой взъерошил волосы на лбу по направлению с затылку и, тут Энни увидела, что с его глаз вот-вот сорвутся крупные, тяжелые, полные горечи слезы.

– Док, Дарси, – Энни бросилась к нему, он отвернулся к окну и заплакал громко и мокро не в силах сдержаться, закусив зубами рукав халата на предплечье правой руки, дабы приглушить рыдания, разрывающие его грудь. Энни больше ничего не говорила, она просто подошла и обняла его сзади, думая про себя, что раз он не хочет, чтоб она смотрела на него такого, то она не будет смотреть. Она просто побудет рядом. Так она стояла, не расцепляя рук, пока потихоньку он не начал успокаиваться. Энни принесла ему воды.

– Боже, Эн, за это тоже прости, просто все это слишком тяжело давалось мне, и я столько надежд возложил на это дело. А теперь все рушится, вернее уже рухнуло…

– Док, я не знаю ни одного случая в вашей работе, когда Вы что-либо разрушили. Вы посмотрите на нее, Вы же буквально склеили её, собрали по частям то, что невозможно склеить. Это победа! Дарси, послушайте, Вы гений, Вы, не используя медикаменты, не используя травмирующие средства, вылечил её. Это настоящий прорыв и это тоже прославит Вас. Конечно, это не вызовет взрыва, шока, но овации точно будут. Только профессионалы поймут, какую работу Вы провели.

– Да, конечно, ты права, но я шёл все эти годы к совсем другому. Я мечтал о другом,– и он как маленький ребенок, которого на несколько секунд отвлекли от его детского горя, а теперь он вдруг опять вспомнил о нем, зашёлся новой волной слёз, еще более сильной, полной обреченности и страха.

– Завтра Вы проснетесь, и все будет по-другому, в любом случае, я думаю, что Вы приняли единственно верное решение. Просто вам нужно изменить, перенастроить свои цели.

– Да, ты права, ты слишком часто оказываешься права, Энни, – Дарси выдохнул и, опустив лицо вниз, потряс головой, приходя в себя. – Как тебе это, Энн, врач-психиатр полон комплексов?

Энни отошла к противоположной стене его кабинета, чтобы, повернувшись к нему спиной, скрыть ухмылку над горькой правдой, в которой её начальник только что признался вслух.

– И, что дальше, док? – мягко перескочила она с разговора о его комплексах.

– Я не знаю, думаю, я даже к сеансу с ней сегодня не готов, представляешь, она войдет в мой кабинет, спросит «а когда же трансплантация, когда же меня выпишут, доктор?» и я разревусь, как сейчас с тобой… не знаю, Энни. Может, подскажешь? – теперь горько ухмыльнулся сам Ларсен, но скрыть свою горечь и боль он даже не пытался.

– Я думаю, что сегодня Вам действительно не стоит общаться с ней. А завтра продолжайте, как ни в чем не бывало и постепенно в течение месяца подводите её к мысли о выписке. Пусть начнет иногда выходить за пределы клиники, ну там, в магазин, в кино, может даже отпустить её домой на пару недель. Что думаете?

– Да, так и сделаем, а сейчас я хочу домой. Домой, поесть, а потом я еще немного поплачу и лягу спать, – старался шутить Дарси. Энни хохотнула.

–До завтра, Дарси, – сказала она мягко, – может мне составить Вам компанию, чтобы Вы не захандрили в одиночестве? – как же ей хотелось услышать «да».

– Эн, ты сегодня уже видела, как я плачу, теперь это будет только за деньги.

– Дарси, я серьезно, – Энни решила предпринять еще одну попытку к сближению, сейчас ей казалось он особенно нуждается в помощи и поддержке, нуждается в ней, просто сам не знает этого. Она будет идеальной – нежной, понимающей, чуткой, такой какая ему будет нужна сегодня и всегда. Она подошла и положила руку на лацкан его плаща. – Я приготовлю ужин, мы поболтаем или…– её рука поползла ниже, затем выше. Дарси вдруг осенило, и он понял, что это не жест поддержки, а очередная попытка Энни склеить его и, взяв её за руку, резко раздраженно сказал:

–Энн, ну ты, что спятила, думаешь, мне сейчас это все нужно? – в его голове вспыхнула Лизи, её дневничок. Он, не прощаясь, вышел из кабинета. Он уверено шёл и думал о том, как хорошо, уютно дома, как там пахнет картошкой, которую он жарил с утра, как душ снимет всю дневную усталость и заботы. Он шёл домой, но ноги сами понесли его к палате Элизабет.

Энни, не было обидно, скорее она была зла. И то, только на себя. «И чего это она полезла вдруг к нему. «Идиотка, – подумала она про себя. -Конечно, ему не до романов сейчас, так расстроен». Энни искренне полагала, что, даст ему несколько дней, он придет в себя и ему станет стыдно, что он так грубо отверг её. Что дело не в том, что он не хочет быть с ней, а просто не готов к отношениям сейчас. Успокоив себя этой мыслью, она бегло бросила взгляд на часы и поняла, что пора раздать листы назначения процедур пациентам Ларсена. Она в довольно безмятежном настроении быстро спустилась по лестнице на этаж, который занимали пациенты Дарси, но внезапно то, что она увидела заставило её замереть на месте, боль пронзила её, она не могла бы сказать где ей было больно, болело всё, хотелось проснуться и обрадоваться, что это всего лишь сон. Но это был не сон. Дарси действительно лучезарно улыбался своей пациентке Элизабет Нюрц, галантно придерживая для неё дверь на открытую веранду. Когда та шагнула вперед, Дарси нежно положил ей руку на спину, касаясь её лопаток и волос, казалось бы, ничего не значащее прикосновение, может Лизи даже не обратила на это внимания, но за все время настойчивых попыток Энни вызвать в Дарси хоть какую-то реакцию, он ни разу не касался её так. В этом было столько нежности, чуткости и заботы, желания прикоснуться и в то же время не потревожить. Никогда Энни не видела, чтобы доктор так улыбался своим пациентам. Никогда он так не улыбался ей. А самое разительное было в том контрасте, вставшем перед глазами Энни: двумя, на первый взгляд одинаковыми картинками, размещенными в детском журнале в рубрике для развития внимания у малышей, в которых надо было найти 10 отличий – Дарси с Лизи и Дарси 10минут назад с ней. Энни казалось, что земля убегает из-под её ног, что ей не устоять. «Он сказал, что пойдет домой!», – кричал голос внутри неё. Встряхнуться заставил голос одного из санитаров:

– Энн, детка, что с тобой? – сказал, увидев остолбеневшую девушку, и после, проследив направление её взгляда, добавил. – Да, я тоже заметил. Ларсен походу решил приударить за одной из пациенток, надо сказать он выбрал самую симпатичную. Как думаешь это часть передовой терапии, которую он внедряет? – парень заржал, толкая Энни локтем в бок и удивляясь, почему она не смеется.

– Не думаю, Томас, не думаю…

В голове у нее мелькала его последняя фраза, которую он бросил ей, уходя «Энн, ну ты, что спятила, думаешь, мне сейчас это все нужно?» Эта фраза звучала то целиком, то частями, перебирая и повторяя каждую нотку, полную злости и раздражения «Ты, что спятила», «Энн, ну ты…», «думаешь, мне сейчас это всё нужно», «это всё». Дойдя до своего стола, Энни поняла, что больше ни на минуту тут не задержится. Она не любила обживаться на рабочем месте, поэтому вещей, которые ей стоило бы забрать было не много. Какие-то из них она вообще не хотела брать с собой, чтобы они не напоминали ей о прошлом. Она взяла старый пакет-майку из-под продуктов, купленных вчера в супермаркете, и, как попало, бросала туда то, что, все-таки, заслуживало место в её дальнейшей жизни. Все что не подходило под критерии нужности тут же летело в мусорное ведёрко: стикеры с пометками, ежедневник полетели именно туда, а вот книгу, которую подарила ей Мария, её коллега, и которую Энни так и не прочла, заняла место в пакете. Такая сортировка вещей шла довольно быстро, и на выбор «брать или бросить» Энни не тратила более пары секунд, так продолжалось, пока она не дошла до чайной кружки. Кружки, которую ей подарил Дарси, на боку которой их общая фотография. Прошло секунд пять, Энни впервые за время скорых сборов опустилась на стул и задумалась. У неё никогда не было их общей фотографии, да и его фотографии в отдельности у нее тоже не было. Взять или нет? Поставив кружку перед собой на стол, она решила, пока оставить посудину на столе и заняться содержимым своей тумбочки. Там в основном был старый хлам, пара сувениров, подаренных на прошедшее рождество – все это полетело в корзину для мусора. Когда с сокровищами тумбочки было покончено, Энни резко выпрямилась и повернулась на стуле, локтем она задела предмет своих раздумий, и кружка, наделав много шума, разбилась о кафельный пол.

– Вот так и моя судьба решилась сегодня, дорогуша! Прости, такова жизнь, – сказала Энни кружке, последний раз оглядела свое, теперь уже по её решению бывшее, рабочее место, развернулась и пошла прочь. Заглянув в отдел кадров, она заполнила все необходимые бумаги, и навсегда покинула клинику и Дарси Ларсена. Больше её тут ничего не держало, пациентка спасена, больше Лизи не угрожает эксперимент гениального доктора, Дарси принял решение остановить опыт, Энни выполнила свой главный долг и теперь с чистой совестью может подумать и о своем душевном равновесии. Сохранить его в клинике ей вряд ли бы удалось. Зачем мучить себя, зная, что этот мужчина никогда не будет с ней. Зачем находится рядом, мечтать о нём и видеть, как он крутит роман с другой. Теперь Лизи не нуждается в ней, раз Дарси так заинтересован ею, то вряд ли станет проводить трансплантацию, которая явно навредит девушке.

Энни вышла на улицу и глубоко вдохнула прогретый солнцем весенний воздух, который таил в себе ароматы весенних цветов. Она бодро прошла автобусную остановку, с которой всегда садилась на свой маршрут, решив, что сегодня она пойдет пешком. Сегодня все будет по-другому, теперь все будет по-другому.