Kitabı oku: «Одна судьба на двоих», sayfa 4

Кто-то попытался ему возразить, но Виталик снова рявкнул:

– Вон пошёл, козел старый! И ты – за ним!

Судя по звукам, он ухватил кого-то за шкирку, а затем вышвырнул за дверь.

– Сыночек, – запричитала тётя Инга…

Постепенно всё стихло. Так и закончился мой первый день на новом месте.

Жизнь понемногу начала входить в свою унылую безрадостную колею. Если поначалу у меня и были иллюзии относительно тёти Инги и её родственных чувств ко мне, то со временем я окончательно поняла, что заинтересовалась она мной только для того, чтобы завладеть квартирой во Владивостоке, кое-каким оставшимся после деда имуществом и социальными выплатами, полагавшимися ей на меня, сироту. Теперь-то мне ясно стало, почему она никогда не приезжала к деду – она почему-то считала, что он любил мою мать больше, чем её, а потому относилась с ненавистью и к ней, и ко мне, дедовской любимице.

Вещи, доставленные сюда в контейнере, она в первые же дни очень ловко распродала. Я даже не успела ничего подержать в руках. В мгновение ока испарились дедовские книжки, мебель, какие-то милые мне по воспоминаниям о детстве вещицы. Из мебели тётка оставила только старую тахту, и мне кое-как удалось отстоять право спать на ней. Славка, вполне довольный, перекочевал обратно на свой диван, под постеры с неизвестными мне чернокожими певцами.

Теперь же, когда тётка, кажется, получила с меня все возможные выгоды, я начала страшно раздражать её своим присутствием. Она не упускала возможности попрекнуть меня тем фактом, что по доброте душевной взяла к себе меня, сироту. Что я ввожу её в страшные расходы, сама же, неблагодарная, ничего не делаю, чтобы облегчить её жизнь. Видимо, именно из этих соображений она тут же поставила мне в обязанности практически всю работу по дому. Мне полагалось стирать в тазике одежду моих братьев – стиральная машинка стояла тут же, но, похоже, давно не работала. А ещё я должна была готовить на всю семью, убираться в квартире и ходить по магазинам. Последнее, впрочем, некоторым образом было мне на руку, потому что на сэкономленную сдачу мне иногда удавалось купить телефонную карточку для междугородних звонков – единственный мой способ связи с Гришей.

Сама тётка утверждала, что слишком занята на работе, чтобы заниматься хозяйством. Трудилась она где-то уборщицей и, насколько я могла заметить, особенно на работе не убивалась, занята была скорее вечной организацией посиделок с собутыльниками. Братья тоже были не сильно обременены заботами. Начались летние каникулы, и Славка стал пропадать где-то днями, а иногда и ночами. Виталик вроде как со дня на день ожидал повестку в армию и потому не устраивался на постоянную работу. Тем не менее какие-то мутные источники дохода у него были. Временами в квартире появлялись странные личности, и он тут же исчезал, а возвращался обычно с деньгами и иногда даже с подарками.

Надо сказать, не считая маленького Ваньки, сразу привязавшегося ко мне, Виталик стал единственным, кто проявлял ко мне хоть какой-то интерес. Он даже пару раз привозил мне что-то, возвращаясь из этих своих загадочных походов, – то копеечную цепочку с кулоном-сердечком, то отвратительно отдававшие жжёным сахаром духи. Конечно, мне было бы спокойнее, если бы Виталик присоединился к остальной игнорировавшей меня семейке.

Стояло лето – хмурое и нежаркое. Мне особенно некуда было сбежать из постылой квартиры. В посёлке было три магазина и намертво заколоченный Дом культуры. Слоняться по пыльным улицам особенно не хотелось – к тому же всегда был шанс наткнуться на каких-нибудь приятелей-собутыльников тёти Инги, которые потом непременно донесли бы ей, что я шлялась без дела.

Я постоянно скучала по дому, по деду, по Грише. Я тосковала по нему совсем не так, как описывали в книгах тоску по возлюбленному или другу, с которым разлучила судьба. В этом не было ничего красивого, светлого – никакой романтической грусти. Мне просто было плохо, словно я страдала какой-то хронической болезнью.

А ещё мне снились сны. Едва ли не каждую ночь я видела во сне наш лес, тёплые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь тяжёлые еловые ветки, клубящийся по низинам молочный туман, вдыхала терпкий запах земли, цветов и хвои, ощущала под ногами мягкость лесного мха. Лес во сне заманивал меня, звал, обещал что-то, и я бродила по знакомым тропинкам и вдруг понимала, что они путают меня, морочат, сплетаются в какой-то непроходимый лабиринт. Я принималась бежать, спотыкаясь, цепляясь за корни, чувствуя, как ветки хлещут по лицу, и начинала звать Гришу.

Я знала, что он где-то здесь, ждёт меня, может быть, даже ищет. Мне всё казалось, что я вижу сквозь сплетение ветвей его силуэт, слышу его шаги, звук голоса. Но догнать его, выбраться к нему у меня никак не получалось. И тогда я просыпалась и долго ещё лежала в темноте, чувствуя, как колотится в груди сердце, слыша, как сопит на другом конце комнаты Слава, и давилась слезами. В такие ночи мне иногда начинало казаться, что и сам Гриша только приснился мне. Что его никогда не было в моей жизни. Что в ней вообще не было ничего, кроме этой убогой квартирки, вечно попрекающей меня тёти Инги и трёх навязанных мне братьев.

Единственной моей отдушиной были те самые телефонные карточки… Примерно раз в неделю, когда мне удавалось скопить денег и вырваться из дома, я шла на переговорный пункт. В давно не ремонтированном зале было три кабинки с разбитыми, неплотно закрывающимися дверями. Телефоны меж тем в них стояли новые, с узкими длинными щелями для карточек.

Аппарат проглатывал карточку, и я с ноющим сердцем прислушивалась к гудкам в трубке и представляла себе, как в доме у Гриши начинает звонить старенький оранжевый телефон, как Санька несётся к нему, а Гриша, расслышав короткие междугородние гудки, обгоняет его и орет:

– Это меня!

Обычно, на четвёртом-пятом гудке трубку снимали, и я слышала его немного запыхавшийся голос:

– Алло!

И у меня тут же перехватывало горло, так что трудно было выговорить:

– Это я.

Несколько секунд мы оба молчали. Слишком больно, слишком остро было всё, нам обоим требовалась небольшая пауза.

– Как ты там? – наконец спрашивал Гриша.

И я всякий раз отвечала:

– Хорошо, – надеясь вложить в интонацию как можно больше искренности.

Мне не хотелось, чтобы он волновался за меня, беспокоился и страдал. Я понимала, что он всё равно никак не сможет мне помочь, и мне больно было думать, что он станет метаться, умирая от ощущения собственной беспомощности.

– У меня всё хорошо, правда, Гриша. Я с братьями очень подружилась, они хорошие. Знаешь, Ванька так меня полюбил. Я ему сказки рассказываю…

– А тётка? – настороженно выспрашивал Гриша.

– Тётка… Она тоже хорошая, – сглотнув, говорила я. – Она… Она сыновей своих очень любит, горой за них. И вообще…

Мне очень хотелось найти в Инге хоть какие-нибудь положительные черты, потому что совсем уж врать Грише я не могла. И всё же, видимо, получалось у меня не очень убедительно, потому что следом Гриша всегда спрашивал:

– Тебе точно у них хорошо?

– Конечно, – беззаботно отзывалась я. – Не волнуйся за меня, ладно? Расскажи лучше, как там у вас.

Гришка начинал рассказывать, и я закрывала глаза, прислонялась затылком к прохладной пластиковой стене и слушала его голос.

– В порт пришел «Адмирал Ушаков», – рассказывал он. – Ребята гоняли во Владик, скупили у матросов какие-то майки и продавали потом на толкучке. Мишка Жарких – ну помнишь, из параллельного? – зовёт наняться на перегон скота. Стада будут гнать на весенние пастбища, им люди нужны.

– Это зачем? – спрашивала я.

– Да там платят неплохо, можно денег подзаработать, – объяснял он. – И тогда… я смогу к тебе приехать.

У меня тут же сбивалось дыхание от этой смутной надежды. Но слишком радоваться этому я опасалась и потому сразу же меняла тему.

– А что с дедовским домом?

– Стоит… – помедлив, отвечал Гриша. – Там доска одна отошла от ветра, я заколотил.

– Спасибо…

Мы замолкали. Трудно было говорить вот так – не видя друг друга, ведь в наших отношениях всегда огромную роль играли прикосновения, взгляды, ощущение родного человека рядом.

– Ты не кисни там, ладно? – снова начинал он. – Правда, всё будет хорошо! Я приеду!

– И ты не кисни! – отзывалась я. – Я тоже приеду, как только смогу.

Челюсть сводило от того, как фальшиво звучали наши голоса.

Переговорный пункт находился на отшибе посёлка. Сразу за ним начинался замусоренный пустырь – в каком-то смысле местная свалка, а за ним темнела полоса леса.

Как-то раз, когда я вышла оттуда после очередного разговора с Гришей, мне стало так тоскливо и одиноко, что возвращаться домой просто не было сил. Я вдруг взглянула в сторону леса. Конечно, это был чужой лес, не наш, который я знала как свои пять пальцев. Но мне показалось, что возможность посидеть в тишине, в солнечном сумраке, под вековыми деревьями поможет мне сжиться со здешним укладом, что от травянисто-хвойного запаха я хоть на минуту почувствую себя дома.

Я свернула на тропинку, ведущую к лесу через пустырь, и вдруг вздрогнула от неожиданности, услышав низкий угрожающий рык. Я резко остановилась, подняла глаза и увидела, что прямо передо мной стоит большая, потрёпанная собака, в свалявшейся грязно-бурой шерсти которой застряли сухие репьи. Одно ухо у пса было разорвано, а желтоватые глаза его глядели недобро и угрожающе. Всем своим обликом он напоминал грозного пирата. Только тут мне стало ясно, что на пустыре собак было много, целая бродячая стая, должно быть, обосновавшаяся здесь уже давно.

Конечно, это были не волки, но по сути эти одичавшие, сбившиеся в стаю псы мало чем отличались от настоящих волков. Масти у них были самые разные. Были тут и чистые дворняги и явные помеси с какими-то благородными породами. У одной из собак была узкая овчарочья морда, у другой – приплюснутая, как у бульдога. Все они зарычали и, пригнувшись к земле, надвигались на меня весьма свирепо.

Как человек, практически выросший в лесу, я отлично знала, как опасна бывает стая. Мне еще помнился рассказ Гриши о том, как ему чудом удалось уцелеть, когда он, бродя по лесу, наткнулся как-то на нескольких голодных волков. Я понимала, что если сейчас хоть одна собака, почувствовав во мне угрозу или, наоборот, слабину, кинется на меня, то за ней немедленно последуют и все остальные.

Я, стараясь двигаться неспешно и плавно, чтобы ни один пёс не заподозрил меня в желании причинить вред стае, обвела глазами всех собак и наконец нашла вожака. Я сразу поняла, что это он – по особо горделивому виду, по тому, как все остальные собаки чуть косились на него, не решаясь броситься на меня первыми, словно бы ожидая его приказа. Пёс был огромен и мастью действительно напоминал волка. Возможно, какая-нибудь из его прабабок в самом деле согрешила с лесным хищником. Его густая серо-белая шерсть торчала клочьями, один глаз был, похоже, потерян в драке, зато оставшийся, голубоватый, смотрел цепко и пристально. Остроконечные уши напряжённо подрагивали, а длинный лохматый хвост был опущен вниз.

Моя судьба зависела от него.

Я стала судорожно вспоминать всё, чему учил меня Гриша. Перетряхивать в голове все знания, которые он получил от отца, работавшего в лесхозе. Как нужно держаться, когда встретишь диких животных, как дать понять, что ты им не угрожаешь. Я посмотрела на вожака – чуть мимо его зрачков – и заговорила, негромко, но отчётливо:

– Ну чего ты? Видишь, я тебя не трону. Я не знала, что тут твои владения. Извини.

Голос мой звучал плавно, мягко и, по моим представлениям, должен был успокаивать. Неизвестно только было, разделяли ли мои соображения бродячие псы.

– Я сейчас уйду, ладно? – продолжала я. – Не трогай меня, хорошо? Я не враг.

Вожак дернул ушами и медленно двинулся ко мне. Я видела, как напряглись остальные звери, видимо, ожидая знака для броска. Он подошёл вплотную, так, что моих обнажённых голеней коснулась его шерсть, и меня обдало запахом псины.

Пес понюхал меня – сначала ноги, затем руки, которые я держала ладонями кверху, чтобы показать, что у меня нет с собой никакого оружия – ни камня, ни палки. Наконец он издал какой-то глухой звук, развернулся и пошёл прочь. Остальные собаки как-то разочарованно зафыркали и тоже потрусили за ним.

У меня буквально подкосились коленки. Я медленно развернулась и пошла прочь, на каждом шагу боясь упасть. Я поминутно воровато оборачивалась в страхе, что стая передумает и всё же бросится на меня. Я боялась, что если всё же оступлюсь и упаду, вожак накинется на меня со спины, и тогда мне придёт конец. Но собаки больше не проявляли ко мне интереса. И в голове у меня непрерывно стучало – я уцелела.

В тот вечер я вернулась окрылённая, чуток поверившая в свои силы. Эта победа над своим страхом как-то укрепила меня, и я смогла даже огрызнуться на очередные претензии Инги и выдержать сальный взгляд Виталика, не опустить глаза и не прошмыгнуть мимо, как я делала всегда.

Ночью я лежала без сна, слушая очередные вопли на кухне. Инга выпивала со своими друзьями. Они снова пели, хохотали, ссорились. Как и в прошлый раз, к ним вышел сердитый Виталик, чтобы разогнать это сборище. Я же лежала и думала о том, что сегодня со мной произошло что-то важное. Может быть, впервые с самого моего приезда в посёлок. Я смогла постоять за себя. И мне хотелось как-то развить это крохотное достижение.

Всю ночь я пыталась вспомнить, как учил меня ладить с животными Гриша. Ворочалась, составляла план, как наладить контакт со стаей, а под утро, когда наконец уснула, мне приснился странный сон. Я будто бы снова оказалась на пустыре, но других собак там не было, только одноглазый вожак. Я подошла к нему без страха, отчего-то совершенно уверенная, что он меня не тронет. И он действительно не тронул, наоборот, толкнулся мне в руку своей лобастой головой и посмотрел внимательно и как будто преданно.

Впервые за долгое время я проснулась тем утром в хорошем настроении, твёрдо убеждённая в том, что у меня всё получится.

С этого дня я принялась тщательно собирать и припрятывать всё, что оставалось после нехитрого ужина. Делать это было не особенно сложно, ведь в основном и готовкой, и мытьём посуды занималась я. И всё же Инга ревностно следила за тем, чтобы я ненароком не объела её драгоценных мальчиков и потому, чтобы собрать остатки еды в пакет, мне приходилось улучать момент, когда она отвернётся или выйдет из кухни открыть дверь очередному своему дворовому приятелю.

В первый вечер, собрав объедки, я дождалась, когда тётя Инга уселась на кухне с друзьями, а братья разбрелись по своим делам, и тихонько выскользнула из квартиры. Я шла к пустырю, и внутри у меня всё неприятно замирало. В конце концов, если стая не тронула меня в первый раз, не было никакой гарантии, что она не тронет меня и сегодня.

Я не стала подходить слишком близко. Остановилась чуть поодаль. В сумерках было заметно, как насторожённо повернулись в мою сторону собачьи головы. Я расстелила на земле газету, вывалила на неё объедки, свистнула и позвала:

– Эй! Эй, здесь еда, видите? Это вам! Я ухожу, ешьте…

Выкрикнув это, я повернула назад, но, отойдя на значительное расстояние, обернулась и увидела, как одноглазый вожак поднялся, подошёл к оставленной мной еде, понюхал её и насторожённо попробовал.

На следующий день я уже осмелилась приблизиться к стае чуть ближе. Прошло ещё несколько дней или, может, даже недель – и дикие псы уже подбегали к моим ногам, тыкались мордами в колени, виляли хвостами. Однако вожак – гордый и неприступный – ни разу не подошёл ко мне. И я понимала, что, как бы ни прониклись ко мне остальные члены стаи, до тех пор, пока мне не удастся завоевать расположение вожака, их симпатия ничего не значит. Я и сама не знала, почему для меня было так важно приручить этого потрепанного жизнью «волка». Может быть, он чем-то напоминал мне Гришу – отважный нелюдимый бродяга, который, если примет кого-то, останется преданным ему навсегда.

Как бы там ни было, я продолжала изо дня в день подкармливать собак. Иногда, когда ужинали мы совсем скудно и ясно было, что ничего не останется, я тайком припрятывала свою собственную порцию и оставалась голодной. Но мне важнее было приручить стаю, чем набить желудок.

В один из вечеров – стоял конец лета, темнеть стало раньше, и в сумерках уже становилось зябко и неуютно – я, как обычно, принесла моим собакам остатки ужина. Не знаю, что такого произошло со стаей в тот день. Возможно, мальчишки кидались в собак камнями и зацепили одного из псов. Или в самой стае произошёл какой-то конфликт. Так или иначе, стоило мне приблизиться, как вдруг один кобель, которого я прозвала Пиратом за свирепую морду, молча бросился на меня. Я этого никак не ожидала, ведь собаки уже привыкли ко мне, даже начали понемногу ластиться. Я машинально выставила вперёд сумку с объедками, прикрываясь от нападения, но в общем-то даже не испугалась – всё произошло очень быстро, практически молниеносно. Пират кинулся на меня, клацнул зубами – я даже почувствовала, как они слегка задели кожу на моей ноге – и тут же был сметён непонятно откуда появившимся вихрем… Что-то серое пронеслось мимо, и вот уже у моих ног по земле покатились две собаки – Пират и другой пёс, в котором я с изумлением узнала одноглазого вожака.

Я невольно отступила на пару шагов.

Пират, вероятно, был более вёртким, юлил, выкручивался и норовил куснуть исподтишка. Однако вожак явно превосходил его в силе и опытности. Остальные собаки не вмешивались в драку и лишь наблюдали за ней, держась поодаль. В какой-то момент мне показалось, что вожак стал слабеть, что Пират вот-вот поборет его. Только тогда я испугалась по-настоящему. Даже не потому, что боялась, что, разделавшись с вожаком, Пират займёт его место и стая набросится на меня. Мне самой уже полюбился этот страшный с виду одноглазый пес, и я искренне переживала за него. Но вот вожаку удалось как-то вывернуться, придавить Пирата к земле. Низко, утробно зарычав, он зубами вцепился ему в глотку. Пират взвыл, затем как-то сипло захрипел и завалился на землю. Жёлтые глаза его потухли.

Вожак же подошёл ко мне, посмотрел на меня своим диким голубым глазом и вдруг боднул лобастой головой в бедро. Я несмело опустила руку ему на голову и погладила между ушей, чувствуя под пальцами мягкую тёплую шерсть. Мне вдруг показалось, что сердце у меня в груди как-то распухло и надсадно заболело, ударяясь о грудную клетку. Не знаю почему, но это прикосновение к тёплому живому существу – после зрелища жестокой драки – совершенно перевернуло мой мир. Пёс ткнулся мордой мне в руку и подставил шею, выражая покорность. В тот миг я поняла, что он меня принял.

Глава 5

С наступлением осени я отправилась в местную поселковую школу.

Я должна была учиться в одном классе со Славкой. Однако первого сентября идти в школу вместе со мной он отказался. Не знаю, чем мне удалось заработать его неприязнь. Может, он всё еще злился из-за того, что ему приходилось спать в одной комнате со мной, а не с Виталиком, как раньше. Или просто такая странная сестра подрывала его авторитет в глазах поселковых мальчишек. Я могла бы, конечно, предположить, что он ревновал меня к матери, однако к этому моменту, кажется, уже всем стало очевидно, что никаких добрых чувств Инга ко мне не испытывала.

В общем, как бы там ни было, первого сентября Славка, наскоро позавтракав, поспешно выскочил из-за стола. И через пару минут за ним уже захлопнулась входная дверь. Я было собралась выйти вслед за ним, но тетя Инга тут же прикрикнула:

– А посуда?

И мне пришлось задержаться на кухне и перемыть за всеми чашки и тарелки.

На самом деле домашняя работа не так уж меня тяготила. Наоборот, давала ощущение, что я делаю что-то полезное, как-то – хотя бы в малом – пытаюсь управлять своей жизнью.

В школе меня сразу оглушило шумом.

Прозвенел звонок, и все, постепенно затихая, потянулись по классам. Я не сразу нашла кабинет, который был мне нужен, и замялась в дверях. И тут же откуда-то из коридора быстрым шагом подошла моя новая классная руководительница Марина Александровна – я её уже знала, успела познакомиться в тот раз, когда относила в школу документы. Она была совсем не похожа на мою прежнюю учительницу – вся какая-то длинная, сухая и дерганая.

Увидев меня, мнущуюся в дверях, она окликнула:

– Казанцева! – голосом пронзительным, как взвизг бензопилы. – Ты чего не заходишь? Давай-давай, некогда время терять. Сейчас я тебя представлю классу.

Она втолкнула меня в дверь кабинета. Все уже сидели на своих местах, переговаривались, пересмеивались, один из учеников лупил другого учебником по голове, а тот ловко отбивался от нападающего.

– Ребята, поздравляю вас с началом нового учебного года, – прозвенела учительница. – У нас в классе новая девочка. Знакомьтесь, Рада Казанцева.

Все мигом замолчали и с интересом уставились на меня.

– Рада? – фыркнула какая-то девчонка с круглыми румяными щеками. – Что это за имя такое?

– Может, она нам очень рада, – отозвался длинный парень с отросшими вихрами над ушами.

– А мы ей, может, не очень, – выкрикнул кто-то с задней парты, и класс грохнул.

– А правда, что она Славкина сестра? – ехидно спросила девчонка с густо подведёнными синими глазами, и все тут же с любопытством уставились на Славку.

Тот ещё сильнее сгорбился за партой и буркнул:

– Ничё она мне не сестра. Так, родственница. Навязалась мамке на голову.

– Хватит, хватит. – Марина Александровна яростно застучала по столу деревянной указкой, и от этого звука мне захотелось вжать голову в плечи. – Время – деньги, как говорят англичане. Уже десять минут от урока прошло.

– Ну так пусть Рада нам возместит материальный ущерб, – снова ляпнул кто-то.

– Ботаков – двойка в журнал, – рявкнула учительница. – Рада, иди садись на свободное место и не задерживай больше класс.

Я вполуха слушала, как Марина Александровна распиналась про синусы и косинусы, смотрела на склонённые головы моих новых одноклассников, видела, как некоторые переглядываются, перебрасываются записками, хихикают – и чувствовала себя здесь безнадёжно чужой.

На перемене меня окружили. Всем было интересно, что за чудо гороховое появилось рядом с ними.

– А ты откуда приехала? – спросил меня тот самый лохматый парень.

– Из Владивостока, – отозвалась я.

– Врёт она, – тут же вклинился Славка. – Не из Владика, а из поселка поблизости – типа нашего.

– Нет, я правда жила в детстве во Владивостоке, а потом уже в поселке, – возразила я.

Я совершенно не собиралась кичиться тем, что родилась в большом городе, просто хотела внести ясность. Но восприняли это почему-то в штыки.

– Типа такая крутая, да? – поддела меня девчонка с подведёнными глазами. – Тяжело тебе, наверно, тут, в деревне.

– Нормально… – протянула я.

– Да она чокнутая, – заявил Славка. – Ни с кем не разговаривает, всего шугается. Ходит на пустырь и сидит там с собаками, прикиньте?

Понятия не имею, откуда он узнал об этом. То ли проследил за мной, то ли Виталик поделился с ним своими наблюдениями. Так или иначе, моя тайна оказалась раскрытой.

– На пустырь? – скривилась девчонка с голубой подводкой. – С собаками? Они же дикие…

– Да она сама дикая, не видишь, что ли, – хохотнул Славка.

– Точно! Маугли! – подхватил заросший парень.

Все загоготали. Я поняла, что не хочу больше стоять и слушать всё это. Наверное, ещё можно было как-то исправить ситуацию, наладить контакт. К примеру, отшутиться или поставить глупого Славку на место. Но я просто толкнула стоявшего ближе всего ко мне парня ладонями в грудь, буркнула: «Отвали!» – и, пробившись через толпу одноклассников, вышла из класса.

Эта первая школьная перемена стала буквально эпиграфом ко всем моим последующим отношениям с одноклассниками. Если дома, в своей привычной школе, я была человеком, на которого просто не обращали внимания, то здесь вышло так, что я сразу же стала мишенью для насмешек всего класса. Стоило мне войти в кабинет, как кто-нибудь обязательно отвешивал реплику:

– О, вот и наша лесная фея явилась!

Если я становилась с кем-то рядом, этот человек, сморщив нос, отпрыгивал от меня:

– Фу, от тебя псиной несёт.

И всякий раз в такие моменты я замечала, как Славка мстительно ухмылялся.

Я пыталась не обращать внимания на насмешки, надеясь, что отсутствие реакции им надоест. Но, как назло, в школе царила смертная скука, и, похоже, я была единственным развлечением.

Моей настоящей отдушиной по-прежнему оставались собаки. Я старалась наведываться на пустырь каждый день, ближе к вечеру. Псы радостно встречали меня, наскакивали, каждый норовил потереться, подставить голову под мою ласкающую руку. Вожак, как и раньше, смотрел на меня как-то вскользь. Видно, ему, властелину стаи, негоже было открыто проявлять своё расположение ко мне. Однако теперь мне была открыта дорога в лес. Покормив собак, я частенько направлялась через пустырь туда, и тогда вожак поднимался и следовал за мной.

Я даже дала ему имя, назвала его Ветер. Мне тогда казалось, что ветер – это воплощение всего, чего я была лишена – силы, свободы, возможности легко перемещаться в пространстве. Именно это имя я и дала своему единственному другу. Ветер…

Когда я заходила в лес, Ветер, до этого трусивший у меня за спиной, вырывался вперёд и начинал идти рядом, опережая меня разве что на полкорпуса.

То ли от регулярного питания, то ли просто от незнакомого ему до сих пор человеческого внимания и участия, шерсть его стала как будто гуще, ярче, налилась блеском. И когда он выступал вот так, чуть впереди, выглядел даже красивым, несмотря на разбойничью морду и отсутствующий глаз.

Именно в лесу я научилась видеть его горделивую природную грацию. В посёлке, на загаженном пустыре, он и в самом деле казался ободранным бродягой, но здесь, в царстве природы, в нём проступала сила и грация прирождённого хищника, лидера, воина. И когда Ветер, статный, широкогрудый, большелапый, шёл по лесной тропинке или останавливался, настороженно подняв уши, или пригибался к земле, выслеживая добычу, я невольно замирала, заворожённая его мощной красотой.

Лес здесь был не такой, как дома: всё было чужим и неизведанным, и всякий раз, когда я шла сюда, у меня замирало сердце и по спине пробегал холодок.

Однако мой Ветер, казалось, взял на себя обязанности Гриши, сам определил себя на роль моего сопровождающего и защитника. Как-то раз, помню, я забралась в незнакомую мне до сих пор чащу. Стояла уже осень. Всю неделю до этого лили дожди, но сейчас вышло солнце, и весь лес засверкал под его ласковыми, но уже прохладными лучами яркими красками. Зазолотились прозрачные берёзы, вспыхнули рыжим огнем осины, заискрились непросохшие дождевые капли на тёмных тяжёлых лапах елей.

Тропинка, по которой мы шли с Ветром, свернула в сторону, я сошла с неё и побрела по раскисшему ковру из листьев, радуясь про себя, что, уходя из дома, отыскала в привезённой из Владивостока сумке старенькие резиновые сапоги.

Я полной грудью вдыхала особенный осенний лесной воздух. Пахло хвоей и прелью, смолой и недавним дождём. Я бездумно брела вперёд, когда вдруг услышала, что Ветер низко зарычал. Обернувшись, я увидела, что он остановился, ощетинился и припал к земле, глядя куда-то вперёд. Я проследила за его взглядом, на секунду испугавшись, что мы забрели в логовище опасных лесных животных, однако ничего странного не заметила.

– Ну что там? Что ты там увидел? – ласково спросила я и потянулась приобнять пса за шею.

Только наедине он позволял мне эту ласку. Если же поблизости была стая, Ветер дергал в сторону крупной серой головой и отходил от меня со скучающим видом.

– Всё хорошо, – сказала я. – Там никого нет, видишь?

И шагнула вперед, как бы желая приободрить моего серого спутника, показать ему, что бояться нечего. В эту секунду Ветер вдруг метнулся вперёд и ухватил меня зубами за подол куртки. И в ту же секунду я почувствовала, как кочка, на которую я наступила, подалась вниз под ногой и, хлюпнув, провалилась. Пес рванул меня назад, и я, не удержав равновесия, с размаху плюхнулась на землю. Сидела, моргала глазами и пыталась прийти в себя. Значит, впереди было болото. Оно, наверное, пересохло за лето, но сейчас, от долгих дождей, снова раскисло, приготовило неосведомленному путнику свою затягивающую ловушку.

Меня буквально парализовало ужасом, когда я вдруг осознала, что чудом избежала мучительной смерти. Я бы увязла здесь, трясина медленно затянула бы меня в свои удушающие холодные объятия, сдавив грудь, не позволив вырваться.

– Спасибо, – едва слышно прошептала я псу.

Тот подошёл ближе и положил голову мне на плечо. Я прижалась к его горячему, покрытому серой шерстью телу и внезапно почувствовала, как под веками вскипают слезы. Кажется, это было впервые с тех пор, как я переехала к тёте Инге.

– Ветер… Ветер, ты знаешь, скоро приедет Гриша, – шептала я ему, и мне становилось легче от того, как убедительно звучали эти слова, произнесённые вслух. – Он тебе понравится, правда. Вы с ним подружитесь. Он очень хороший, Ветер. Он обязательно приедет…

Пес слушал меня, склонив голову набок, а затем подался вперёд и горячим языком слизал слезу с моей щеки. Я обняла его, припав лицом к его шее. Пахло от него не псиной, а лесом – хвоей, землёй, травой. Моя рука, обхватывавшая его широкую мощную грудь, казалась на её фоне совсем хрупкой, маленькой. Сам же Ветер рядом со мной выглядел настоящим волком-великаном. Я прижималась к нему и неожиданно почувствовала, что он понимает меня, жалеет, словно бы даёт безмолвное обещание любить и защищать. Должно быть, у него тоже никого не было в этом мире, и мы, две заброшенные души, потянулись друг к другу со всей силой нашей нерастраченной нежности.

Так мы и сидели с ним, привалившись друг к другу, и весь лес словно замер, укрывая нас своим зелёным куполом.

В конце сентября Виталику пришла повестка в армию. Инга принялась рыдать, причитать и проклинать горькую судьбу.

– Сына у меня забирают, – жаловалась она приятелям, опорожнив очередную бутылку. – Что ж за жизнь-то такая, проклятая? Девку эту мне на голову навязала, а сыночка отнимает…

Этой навязанной девкой, конечно же, была я. Друзья Инги вяло поддакивали, сочувствуя. Сам же Виталик, впрочем, воспринял новость едва ли не с радостью.

– А чё, – возражал он матери. – Я ж мужик, не какой-то там интеллигент вшивый. Отслужу как все. Нормально всё…

Я, впрочем, по каким-то обрывкам разговоров и ходившим по посёлку слухам подозревала, что Виталькиными темными делами заинтересовались в полиции, и армия стала для него возможностью исчезнуть ненадолго легально – до тех пор, пока всё не уляжется. Я, честно говоря, была несказанно рада этому обстоятельству. С виду Виталик вроде бы относился ко мне лучше, чем другие члены семьи. Не считая, конечно, маленького Ваньки, который едва ли не сразу избрал меня в наперсницы и порой даже прибегал ко мне ночами, если ему снился страшный сон. Тогда он забирался ко мне под бок и беспокойно крутился на постели до самого утра.