Kitabı oku: «Чувствуй», sayfa 5
– Мне нравится твоя идея, конечно, но жить я буду на журнальные страницы? Хочется слезть с шеи родителей…
– Да это понятно! – он отмахивается, как будто я говорю совсем пустяковые вещи. – Но ты ведь сможешь писать какие-то статьи, может прозу на заказ.
– Не смогу…
Зарождающийся спор прервал незнакомый бариста, сообщив о готовом заказе. Пока Кирилл забирает кофе и шоколадные маффины, я рассматриваю новенького беглыми взглядами. Ничего особенного, парень как парень, черноволосый, высокий, крепко сложенный. Усмехаюсь: из-под воротника вылезает синие разводы какого-то вензеля – мой стереотип на татуированных барист. Сегодня должна была быть смена Даниила.
– Налетаем!
Из-за плеча Кирилла ловлю взгляд новичка – тяжелый, темно-карий, немного печальный. Становится не по себе. Прячу глаза на лице Кирилла.
– Я предлагаю тебе сходить завтра вечером в ресторанчик на набережной. Петр Первый приехал и я хочу, чтобы вы познакомились!
Петром Первым Кирилл называет, конечно, своего старшего брата. Он ждёт ответа с широко распахнутыми глазами и улыбкой, несколько напряженной (боится отказа?), что становится похожим на ребёнка, которого должны повести на любимый аттракцион. Я не могу отказать.
Мы уходим через полчаса. Приостанавливаюсь у самых дверей. Внимание привлекает корзинка со свежими газетами – странное эхо старины и ретро-фильмов. Я никогда не обращала на них внимание, но…
Кирилл тут же выталкивает меня на улицу.
***
Конец лета. Опаздывать вроде бы некуда, но не проснуться по будильнику всё равно неприятно. Ещё неприятнее – не найти на незнакомой кухне ничего, кроме воды и чайника. Пить кипяток без заварки?..
– Ты чего в такую рань?
Голос у Кирилла сонный. Вид – тоже. Растрепанный, с отсутствием майки. Он потягивается, зевает. Я честно старалась не шуметь, чтобы не будить его. Он проснулся сам.
– Вообще-то уже десять.
– Договоримся поваляться до одиннадцати? Хотя бы до половины?.. Ты жестокая женщина.
– Не старь меня раньше времени. В этом доме есть чай?
В ответ Кирилл открывает навесной кухонный шкафчик и достает с самой верхней полки коробку с чайными пакетиками. Кажется, я не достала бы её, даже встав на стул.
– Иди спи, а я не могу. Сегодня же нужно в редакцию заскочить.
– Ах да, как я мог забыть, – с едва слышной издёвкой отзывается Кирилл, усевшись за стол. Он долго смотрит в одну точку, подперев кулаком небритую щеку.
– Нужно успеть заскочить домой, Кутька голодная.
– Перевози уже свою питомицу ко мне, – предлагает он совершенно ожидаемо. Эта идея читалась в его лице уже несколько дней. – И сама переезжай с ней.
– Я подумаю.
На самом деле, я уже все решила. Даже начала собирать сумку. Он долго решался.
Я убегаю через четверть часа, оставив Кирилла в одиночестве. На прощание он невнятно бурчит: «Я вообще-то отвык спать один», – но больше ничего не говорит. Могу поклясться, он уже видит второй или третий сон. Я успела выучить его привычки.
Кутька встречает меня радостным стуком когтей по ламинату, едва не отгрызает мне пальцы вместе с салатными листьями. Иногда мне кажется, что она может съесть больше меня.
– Мы переезжаем, – сообщаю я доверительно, оставляю ещё несколько пучков зелени и снова убегаю. Может быть, у Кирилла ей будет не так одиноко. Он давно хотел завести попугая…
В редакции меня принимают радушно. Девочки уже обработаны Кириллом – меня знают, знают тематику рассказов и даже примерный сюжет. Они принимают рукописи – что за странные правила – и обещают перезвонить. Передают привет Кириллу и резко перестают мне нравиться.
– Ты проснулся?
В трубке сонный утвердительный ответ. Зато когда я говорю о том, что хочу зайти в «Райский уголок» за капучино, он тут же говорит, что прибежит через несколько минут. Я обещаю ждать его.
В помещении прохладно. Посетителей немного: компания подростков и мужчина в деловом костюме. Делаю заказ. Знакомый бариста, сменщик Даниила, смотрит на меня пристально и как-то печально. Я улыбаюсь, пытаясь приободрить. У меня настолько хорошее настроение, что хочется поделиться им со всеми. Почему он грустит? Сажусь за столик, представляю, как Кирилл придет, а я уже заказала для него…
Внимание снова привлекают газеты. Я подхожу к корзине. Улыбка сползает с лица. Холодно. С первой полосы знакомый взгляд плавно скользит по носу и щекам.
«Мой» бариста оказался серийным убийцей.
Поезда
Звук движущегося поезда её успокаивает.
Постепенно тают в памяти картинки недавнего прошлого. Она уже почти не помнит укоризненное молчание отца, строгое лицо матери и его глаза с затаившейся в глубине холодной нежностью. Он действительно её любит, но показывает это по-своему. Ей постоянно чего-то не хватает в его словах, улыбках, касаниях.
Слёзы почти высыхают. На отражение в окне почти можно смотреть. Она почти успокаивается и почти забывает о пульсирующей в венах боли. Слишком внезапный скандал. Слишком надоевшая тема. Слишком внезапное решение уехать, о котором она почти жалеет.
Ей никогда не хватает смелости идти до конечной.
Станция. Она будто выныривает со дна океана, где было тихо и покойно. Выныривает в звон граненых стаканов, шелест мусорных пакетов и постоянные хлопки дверьми. Она зарывается пальцами в оставшиеся после вчерашней укладки волны. А тогда всё было неплохо…
Неплохой вечер в неплохом ресторане с неплохим парнем. Родители по-другому его и не называли.
Поезд трогается. Она ждёт. Убаюкивающее покачивание и мерный металлический стук должны избавить её ото всех мыслей. Холодные стены старенького вагона спасают от целого мира, такого любящего и давящего на плечи. Фонари не горят, провожая её в сон. Не освещают дорогу серым воспоминаниям, приносящим лишь боль.
Ей снится школа, родной класс, урок литературы.
Станция. Убаюкивающее движение поезда исчезает, заставляя её очнуться. Она слушает возню в коридоре, негромкие разговоры новых пассажиров. Наблюдает через отражение в окне, как отъезжает дверь её купе и вошедшего человека скрывает яркая вспышка фонаря. Здесь они горят яркими звездами по линии перрона.
Она поворачивается лишь на пару мгновений – ответить на приветствие и вымученно улыбнуться. Он быстро понимает, что в этот раз не будет душевных разговоров случайных попутчиков и, наверное, разговоров в принципе. И сейчас он этому только рад.
Первую ночь они встречают молчанием.
Просыпаться ему не хочется вовсе. Он ещё не открывает глаза, а голова уже полна тревожных мыслей и воспоминаний. Бывшая умудряется раздражать своим видом даже на расстоянии.
– Доброе утро, – негромко приветствует она, когда он входит в купе с кружкой кипятка. Она уже причесана, пьет растворимый кофе и улыбается искреннее, чем вчера.
– Доброе.
Он ставит стакан в железном подстаканнике – символ русских поездов – и вспоминает, что забыл купить чай. Выбегает, едва слышно чертыхнувшись.
Она смотрит в окно, улыбаясь. Перед глазами тает изображение случайного попутчика. Вчера в сумраке ночи и расстроенных нервов он показался ей старше. Ему чуть больше двадцати пяти.
Теперь перед глазами проплывают поля, отгородившиеся от дороги растущими близко друг к другу кустарниками. Лес начнётся позже, и она очень ждет этот момент. В облачную погоду зелень должна отливать своим лучшим тёмно-изумрудным оттенком.
Она глубоко вздыхает, залезает на полку с ногами и смотрит невидящим взглядом на строчки. Как «Ромео и Джульетта» попала в её сумку остаётся лишь задаваться вопросом. Когда уходила из дома, о книгах даже не думала.
Он отмечает её состояние. Прячась за экран смартфона, долго рассматривает грустное спокойное лицо. Как будто заболевший ребенок. Синяки под глазами кажутся больше из-за длинных ресниц. Они бросают рваные тени на бледные щёки и скрывают глаза. Он не может рассмотреть их цвет, но знает, что тёмные. Забавно: у его бывшей глаза были карие. Но выглядела она лет на пять старше своего возраста.
– Тебе нравится Шекспир?
Она вздрагивает и с удивлением смотрит на него. Её глаза того же цвета, что лес за окном. Пронзительно зелёные.
– Я ничего у него не читала, кроме этого, – она трясет книжкой.
– Любимая трагедия? – с едва заметным ехидством произносит он, готовый разочароваться, если она окажется такой же, как все.
– Я ненавижу «Ромео и Джульетту».
Её губы впервые за два дня растягиваются в ухмылке, и она чувствует внутри разгорающийся огонек. Но он тут же гаснет, когда она вспоминает, что говорил ей неплохой парень в ответ. Он не «ненавидел», а просто «не понимал» трагедию, ведь «Шекспир слишком гениален для тебя и меня». Почему-то он редко говорил «мы».
– Мне нравилась лет в шестнадцать, – замечает он, откладывая смартфон в сторону. – Я учился у Ромео ухаживать за девушками.
– Помогало?
– За его методы я пару раз получал по морде.
Она тихо смеется, жмурясь. На бледной коже расцветает нежный румянец. Живой румянец без косметики он не видел давно. Она заражает его светом. Он улыбается.
– Так почему ты читаешь эту слащавую драму?
Её улыбка вмиг исчезает. Она садится, подогнув под себя ноги, и смотрит в окно. Облака плывут по небу серо-синими тучами. Темнеет.
– Не получилось взять то, что нравилось. А занять себя чем-то надо.
Она не говорит, а скорее шепчет. Она не говорит, что убежала и взяла билеты на первый попавшийся поезд. Не говорит, что ей не хватило терпения слушать разговоры родителей о свадьбе; о том, что сестра в её возрасте уже устроилась в жизни. Не говорит о неплохом парне, с которым с восьмого класса и который уже давно для неё просто хороший друг.
Не говорит, но бросает короткий беглый взгляд. И он понимает не всё, но многое.
– А телефон разрядился, – добавляет она, как бы извиняясь за промелькнувшую искренность.
– Могу предложить Бунина.
Начинается дождь. Барабанящие капли играют в унисон с голосом бегущего поезда. Становится уютнее, но холоднее. Буря в его голове вдруг исчезает, ему вновь хочется говорить. Она на время сбегает от прошлого.
О книгах они говорят долго, не замечают, как переходят к фильмам, театру. В его тёмно-серых глазах что-то меняется.
– Я сказала что-то не так?
– Нет.
– Мы можем сменить тему, если…
– Я же сказал, всё нормально.
Потому что нельзя назвать проблемой его отвращение к театру. Теперь он считал его чем-то вроде панели. Бывшая даже тратила свои деньги, если он врал, что не мог купить билеты. Она всегда была рядом, под куполом обращенного на него внимания. Его всегда замечали. Ей хотелось, чтобы замечали её. Глупое и ничего незначащее желание коллекционировать чужие восхищенные взгляды.
Ближе к вечеру на их столе разбросаны упаковки чайных пакетиков. Шекспир и Бунин лежат в стороне. К песне дождя и поезда примешиваются почти не умолкающие голоса.
Вторую ночь они встречают дружескими улыбками.
Она просыпается первой и понимает, что следующим утром покинет этот холодный старый вагон. С удивлением чувствует сожаление. Надежное укрытие, которым для неё стало маленькое купе, выпустит её из своих объятий. И что делать потом?
Он просыпается растрепанный, но счастливый. Сегодня ему снился хороший сон, пусть он не помнит, о чём. О ком. В мыслях невнятные надежды на завтрашний день, на хорошую погоду и новые горизонты. Он насладится свободой сполна.
Сегодня они пьют только кофе. Она отдаёт ему свой пакетик сахара, греет руки о стакан, натягивая черный свитер почти до кончиков пальцев. В это время года не должно быть так холодно.
Он смотрит на неё неотрывно и без стеснения. Думает, что она должна любить очень сладкий кофе, песочное печенье и молочный шоколад. Из его предположений правдивым оказывается только последнее. На искусанных губах горечь без сахара, но она даже не морщится. Он ловит себя на мысли, что ему тоже хочется её попробовать. Горечь кофе.
Табачный дым должен стать хорошей заменой. Станция. Он выходит на перрон, сжимая в руке пачку сигарет. Она улыбается, провожая его взглядом. Папа с мамой были ярыми противниками курения. Поэтому ей всегда хотелось попробовать.
Ленивые разговоры приближают вечер. Алый закат предсказывает завтрашний дождь. Кровавые отблески танцуют на черных, почти распустившихся волнах её волос. Она чувствует его взгляд и пытается сконцентрироваться на тексте.
– Что читаешь?
– «Солнечный удар».
– Ты читала его полчаса назад. Там страниц-то…
– От меня постоянно ускользает смысл. Я как будто вот-вот его поймаю, но мне всё время чего-то не хватает. Сложно объяснить… Но ты понял, наверное?
– В нём чувства на грани. Чувства из серии «только бы не сорваться».
– Только бы не сорваться?..
Она не понимает этого. Она такое не чувствует. Не чувствовала раньше.
Он молча задаёт вопрос. Вопрос о любви, который не решается задать вслух. Иначе она расстроится.
Закат гаснет, тускнеет. По небу разливается лавандовый с синим подтоном. Она в последний раз отрывается от книги, быстро смотрит в окно. Ей вдруг становится страшно. Скоро ночь, а после её выбросят из заботливых объятий старого вагона. В мир, где её настигнет прошлое и где его рядом не будет.
– Какой твой любимый рассказ? – спрашивает она, заранее зная ответ. Ей просто нужно услышать голос.
– «Солнечный удар».
В её глазах – попытка найти фразу для продолжения разговора. Он избавляет её от необходимости что-то искать.
Нагнувшись к ней через стол, он вдыхает запах подушки и далекий, выветрившийся цветочный аромат. Она настолько близко, что он кожей ощущает её живое тепло и ставшее вдруг неровным дыхание. Секунда, две, три…
Едва он касается её губ, она сама подаётся вперёд. Со всей таившейся в ней страстью и злостью, со всей внезапно вспыхнувшей любовью она отвечает. Этот поцелуй такой внезапный, неправильный и необходимый обоим.
Пока она перебирается на его полку, он замечает в изумрудных глазах отчаяние. Она не позволяет ему осознать, утягивает в новый поцелуй, обвив холодными руками шею. Она забирает память, его и свою. Он, забываясь, прижимает её к себе, вздрагивает под ледяными прикосновениями. Пытается согреть легкими тёплыми поцелуями по шее, плечам, ключицам.
Дрожащими пальцами она начинает расстегивать пуговицы на рубашке. Не поддаются.
Он стягивает с неё чёрным свитер.
По бледной коже проходится шёлком холод. Она ещё острее, ещё яснее чувствует чужие прикосновения, отпечатки на своём теле. Она закрывает глаза, зарывается пальцами в жёсткие волосы.
Он сам снимает рубашку.
С её плеча сползает чёрная бретелька.
Он утягивает её в новый поцелуй. Проводит, едва касаясь кожи, но до мурашек вдоль лопаток.
Она никому не позволяла делать этого раньше.
В окно вновь барабанит ливень. В шуме плачущей природы скрываются все посторонние звуки.
Последнюю ночь они встречают шепотом признаний.
Она, смущаясь, проводит по шее ладонью. Ей кажется, что пальцы чувствуют оставшиеся алыми пятнами засосы. Улыбкой на губах появляются воспоминания о минувшей ночи и случайном попутчике. «Солнечный удар», значит…
Он сразу понимает, что что-то не так, когда просыпается. Впервые за эти три дня он чувствует холод купе. Проводница говорит, что она вышла на несколько станций раньше и не просила ничего ему передать. Он возвращается и несколько минут сидит, глядя в пол. Бросает взгляд на окно. Вот-вот разольется над горизонтом алая краска рассвета. Пора собираться.
На столе лежит сборник Бунина. Кто знал, что так выйдет?.. До станции пятнадцать минут, он открывает наугад страницу… Из-за маленького листочка, вложенного не им, открывается его любимый рассказ. Она оставила записку, которую он будет хранить до конца своей жизни.
