Kitabı oku: «Апокалипсис: Пролог», sayfa 7
Вернувшись в казарму уже поздно вечером, Ваня долго не мог уснуть от возбуждения и переполнявших его впечатлений. Хотелось поделиться с кем-то. Он окликнул Егора:
– Егор, спишь?
– Ну засыпаю, а что?
– Ты про теорию Дарвина слышал?
– И что?
– Ты слышал про такую? Ну, что человек от обезьяны произошёл?
– Вестимо, слышал. А ты не слышал? Эх, деревня…
– И как ты думаешь – правда это?
– Может, и правда. Им, учёным, виднее.
– Так это что же, выходит, мы от обезьяны произошли?
– А что?
– А по-моему, чепуха.
– А по-моему, такая же чепуха, как и то, что Бог Адама из земли слепил.
– Егор, а про большевиков ты слышал?
– Не только слышал, а ещё и видел. У нас половина цеха – большевики.
– Да ты что! Половина цеха!
– Да, а другая половина – меньшевики. А остальные – эсеры.
– А, это которые людей взрывают?
– Ну да.
– А ты сам к какой партии относишься?
– А почему это я должен к какой-то партии относиться?
– Так ведь все теперь по партиям разделились.
– Ни к какой. Я сам по себе, политикой не увлекаюсь. Я декадент.
– А что это? – у Вани голова пухла от новых, непонятных слов.
– Ну, как тебе объяснить… Декадент – это которому на всё наплевать, потому что всё равно все умрём. А потому бери от жизни всё. Понял?
– Понял. Чего тут не понять?
– Молодец. А теперь отвали – спать хочу.
Поворочавшись ещё с час, Ваня наконец уснул. Странный сон ему снился: будто стоит он в той старинной церкви, что на 7-й линии Васильевского острова. Только церковь эта гораздо просторнее, чем наяву, своды – высокие, уходящие в отверстые небеса, словно храм расширился до размеров вселенной, а там в облачном тумане – Христос в окружении ангелов. И он, Ваня, стоит перед лицом Бога, осиянный светом огоньков сотен свечей, и вокруг него – молящиеся. И рядом – дядя Андрей и Егор. Вдруг, в самый торжественный момент службы, Андрей глумливо кричит: «Человек произошёл от обезьяны! Это доказано наукой!» И тут же превращается в обезьяну: покрывается шерстью, сгибается, руки его вытягиваются чуть не до колен, лицо превращается в глумливую морду, и он, испуская нечленораздельные звуки, выскакивает из храма. Многие люди тоже, превратившись в обезьян, с гуканьем и визгом вприпрыжку скачут за ним следом. А Егор с хохотом глядит на них и, отсмеявшись, обращается к Ване:
– Видал? Вот хохма! Да пусть их! Дикие люди… Мы, декаденты, смотрим на них как бы из другого мира, и смеёмся над тем, как они копошатся здесь, в реале. Да и какая разница – как жить? Обезьяной – или человеком? Всё равно все умрём! Но пока мы живы, пожить-то хочется! Пойдём, я покажу тебе, как надо жить!
Егор манит его, улыбается загадочно и многообещающе, подмигивает. Ваня колеблется. Подняв глаза, он видит, что облако, на котором восседает Господь, медленно поднимается ввысь, унося с собой Христа, глядящего на них с сожалением и грустью. И через миг видение исчезает, и остаются они с Егором одни в пустом храме.
– Ну, что, ты – со мной?
– С тобой, – решается Ваня и уходит из церкви, не оглядываясь…»
10
Из грязи в князи
В очередное воскресенье, стоя в храме на службе, Ваня постоянно думал о давешнем сне. Слова молитвы скользили мимо него. В голове крутилась одна мысль: «Что бы значил этот сон?» Несколько раз он даже принимал решение не общаться с Егором, но в итоге даже рассердился на себя: «Да что я, как бабка старая, сна испугался!» В таком тревожно-решительном, а не молитвенно-благостном, настроении он достоял до конца службы, как вдруг его осенило:
– Расскажу-ка я Егору про деньги. Я всё равно не знаю, что с ними делать. Так что деньги эти для меня совершенно бесполезные. А так – поделюсь я с ним, зато он придумает, как их в рубли перевести. Он придумает, он ловкий!
Вечером, когда у рабочего люда выпал свободный час, и каждый занялся каким-то своим делом, Ваня окликнул Егора, валявшегося на своей койке с газетой.
– Егор, а, Егор…
– Чего тебе?
– Читаешь, значит?
– Ну, читаю.
– И что в газете интересного пишут?
– Да что… Вот пишут, что сифилис за рубль вывести могут, – Егор хохотнул.
– А что, надобность возникла? – спросил Ваня как можно небрежнее, хотя почувствовал, что краснеет.
– Нет-с, слава Богу, но – так, на будущее, – он опять хохотнул, наслаждаясь замешательством приятеля. – С женщинами встречаюсь, бордели посещаю… Мало ли что! А ты, поди, девственник?
Тут уже Ваня смутился так, что не отшутиться.
– Эх ты, красна девица… Айда со мной в бордель!
– Спасибо, но – нет.
– Нет… Знаю, почему нет – потому что денег у тебя нет! Угадал?
– Нет-с, не угадал, – Ваня покраснел снова, на этот раз от удовольствия, что его товарищ сам завёл разговор на нужную тему. – Денег у меня много.
– Много – это сколько? Десять копеек? Или, может, пятьдесят? – Егор открыто глумился над ним.
Ваня полез в свой узелок и достал оттуда кожаный чемоданчик. Закинув его на койку Егора и забравшись следом, он, убедившись, что в их сторону никто не смотрит, закрыл своё сокровище спиной от посторонних глаз и жестом фокусника открыл замочки. Металл мелодично звякнул, крышка откинулась и… У Егора расширились глаза. Глумливую усмешку с лица мигом стёрло. Он заворожённо смотрел на деньги, не в силах оторвать очарованного взгляда. Затем дрожащей рукой потянулся к пачке банкнот и поднёс её к самым глазам, чтобы рассмотреть.
– Чьи деньги, не знаешь? Немецкие?
– Нет, не немецкие, – сглотнув, прошептал Егор. – Это доллары. Американские. Где взял?
– Нашёл.
– Врёшь!
– Не вру! Вот те крест! – Ваня торопливо перекрестился, глядя на приятеля преданными щенячьими глазами.
– Где нашёл?
– Где нашёл, там больше нет.
– Ну, может, и нашёл. Простофилям часто везёт. Украсть-то кишка тонка.
– Ты знаешь, как их обменять?
– Знаю, конечно, в банке.
– В каком банке?.. Слышь, Егор, может, поменяешь? Тратить вместе будем.
– Это правильно, что ты ко мне обратился. Другой бы облапошил тебя, лаптя. Вот что, менять надо небольшими суммами, чтобы подозрения не было. Айда завтра! Чего откладывать? А деньги перепрятать надо.
Завернув чемоданчик в газету, Егор небрежно подхватил его подмышку, и приятели вышли на заводской двор, тускло освещённый фонарями. Во дворе никого не было, только раскачивающийся под порывами ветра фонарь выхватывал из темноты то мусорный бак, то груду металлолома. Егор вальяжно достал папироску и закурил.
– Чего стоим? – приплясывал от нетерпения Ваня.
– Погодь. Вдруг кто за нами наблюдает. Заспешим – подозрительно покажется. А так – стоим курим, моцион совершаем.
Затушив окурок носком ботинка, Егор двинулся в сторону речки.
– Куда мы идём?
– Я вырос здесь, на заводе. Я этот завод и все прилегающие территории пацаном облазил. Каждый кустик мне знаком. Так что вперёд.
Заводской двор стал уходить вниз, следуя изгибам крутого берега. Егор отогнул в дощатом заборе доску, и, просочившись в открывшееся отверстие, ребята выбрались по ту сторону забора. Над рекой склонилось несколько чахлых деревьев с застывшими голыми ветвями, а из снега, как занозы, торчали кусты. Егор направился к чёрному остову старого баркаса, напоминавшего выброшенного на берег дохлого кита, пролез в рваную дыру, зияющую в днище, в кромешной темноте чиркнул спичкой, на несколько секунд выхватив из темноты заржавленные внутренности судна. Осторожно ступая, то и дело останавливаясь, чтобы достать новую спичку, он подошёл к ящику, напоминавшему своим видом корабельную топку, отодвинул скрипящую дверцу и сунул внутрь завёрнутый в газету чемоданчик. Затем закрыл дверь и отряхнул руки.
– Ну, вот и всё, – сказал он. – Теперь можешь спать спокойно. Деньги в надёжном месте. Никто у тебя твоё сокровище не уведёт.
Тем же путём заговорщики вернулись в казармы.
На следующий день приятели запланировали поход в банк. Для этой цели они, по наущению находчивого Егора, намазались перцем, стянутым из столовой и, со слезящимися глазами, имитируя надсадный кашель, заявились в медсанчасть к фельдшеру. Тот поставил им градусники, обнаружил высокую температуру (перец не подвёл!) и выписал им больничный, пока на три дня. Но друзьям этого было более, чем достаточно.
Вернувшись в казарму, они, вместо того, чтобы улечься на койки, смыли с себя разъедающий перцовый настой. Егор облачился в добротный серый костюм, который хранился у него для торжественных случаев, и щеголевато подвязался шейным платком. Деньги он небрежно растолкал по карманам. К зданию банка подъехали в экипаже.
– Знаю, дороговато, – сказал Егор, заметив, как вытянулось лицо Вани, когда он расплачивался с извозчиком крупными деньгами, – но, во-первых, плачу я, во-вторых, к банку в пролетке подъезжать несолидно. Чтобы вжиться в роль, надо продумать все мелочи.
Расплатившись, приятели вышли на мостовую и встали перед внушительным и помпезным зданием, не решаясь войти. Банк высился перед ними, как неприступная крепость, которую им предстоит взять, а швейцар богатырского телосложения, с лицом строгим и бесстрастным, в ослепительной форме, больше похожий на генерала, чем на привратника, казался цербером, охраняющим вход в эту цитадель.
– Слушай, Егор, – нарушил молчание оробевший и разволновавшийся Ваня. – А этот швейцар не прогонит нас?
– Нет, конечно, дура, мы же клиенты.
Однако, подумав, он скинул потёртое пальто и небрежно протянул его другу.
– На! Побудь моим гарсоном.
Затем он, высоко подняв голову и откинув чёрную прядь волос назад, уверенно прошёл внутрь, мимо швейцара, который гостеприимно распахнул перед ними стеклянные высокие двери. Цитадель пала перед ними, и друзья попали в царство денег. В банке, казалось, сам воздух был пропитан их запахом. От волнения у Вани зуб на зуб не попадал. Егор же держался вальяжно и уверенно.
– Куда теперь? – спросил Ваня, с ужасом обозревая деловых клерков, восседающих за солидными столами, важных клиентов, развалившихся в кожаных креслах, уходящий ввысь потолок, украшенный массивной люстрой.
– Откуда же мне знать? – пожал плечами Егор и уверенно направился к конторке, за которой каким-то срочным делом был занят затянутый в чёрный костюм работник банка.
Ваня, нервно комкая пальто, двинулся за ним.
– Послушай, милейший, – облокотившись о конторку, обратился к обладателю чёрного костюма Егор, – где я могу поменять это? – небрежным жестом он вытащил из кармана доллар.
Клерк взглянул на купюру, и лицо его преобразилось, сделавшись приторно-любезным.
– О! Доллары?
– Да. Только что из Америки, знаете ли, – важно кивнул Егор.
Их проводили к кассе, где сотрудник банка без лишних вопросов обменял доллары на рубли. Для начала они решили поменять тридцать долларов десятидолларовыми купюрами. Каково же было их изумление, когда за три бумажки им отвалили аж триста тридцать рублей! Целое состояние! Ваня в руках не держал денег больше рубля. Егор был побогаче, ему доводилось держать и тридцать рублей, и тридцать семь. И вдруг… Переглянувшись, друзья едва подавили свои эмоции. Нервной походкой, с напряжёнными лицами прошли они через все помещения банка, словно ожидая, что их догонят и всё отберут, что это внезапно свалившееся на них состояние окажется недоразумением, ошибкой. Однако никто не обращал на них внимания. Беспрепятственно прошли они через холл, вестибюль, вышли на улицу и, только завернув за угол, расслабились и, похлопывая друг друга по спине и плечам, разразились истерическим смехом, сгибаясь пополам и пританцовывая на месте. Прохожие косились на них и спешили обойти. Придя в себя, приятели обнялись и двинулись куда глаза глядят.
– Сколько нам отвалили, да? – задыхаясь от восторга, воскликнул Ваня.
– Стало быть, курс один к одиннадцати, – подытожил Егор. – А сколько ещё денег в чемодане?
– Много! – благоговейно произнёс Ваня.
– Там… Там… – Егор нахмурился, пытаясь вспомнить количество пачек. – Слушай, да мы с тобой – миллионеры!
– Угу! – радостно кивал Ваня.
– Тебе спасибо! Вот кто настоящий друг!
– Это тебе спасибо! Без тебя я не знал бы, что с долларами этими делать.
– Однако же, как деньги потратить, думал?
– Не, не думал ещё… А вот ты давеча про бордель упоминал… Может, в бордель?
– Погоди-погоди… Бордель… Никакого воображения! Мы сейчас, дорогой, не просто в бордель, мы… Я раньше об этом и думать не смел, но знал, что господа так гуляют… Но чтобы и мне… Но сперва – одёжу модную купим!
Приятели окликнули извозчика и, не торгуясь, велели ему ехать к Гостиному двору – и ждать.
Из здания Гостиного двора они выходили в новых костюмах – шерстяных, коричневых, с удлинёнными до середины бедра, слегка приталенными двубортными пиджаками, под которыми виднелись жилеты и белоснежные рубашки, с зауженными, по последней моде, брюками с супер современной стрелкой. Поверх костюмов на них красовались просторные шерстяные пальто, доходящие чуть не до щиколоток, ноги украшали блестящие кожаные полуботинки, а головы – шляпы. Иван, не привыкший к такому головному убору, залихватски сдвинул её на затылок, а Егор, напротив, надвинул почти на самые глаза. Вообще, он умел носить вещи – всё сидело на нём изящно и, в то же время, небрежно. Ваня же чувствовал себя неловко в обновках, постоянно одёргивал рукава и озирался – ему казалось, что все смотрят на него и хихикают, приговаривая что-то вроде – «Не по Сеньке шапка». Хотя никто, конечно, не обращал на хорошо одетого молодого человека никакого внимания. Свою старую одежду модники сложили в приобретённые тут же чемоданы. Извозчик, оценив новый облик нанявших его молодых людей, заметно успокоился, так как боялся, что не заплатят ему эти странные оборванцы, а кинут его, растворившись в переходах Гостиного двора. Теперь можно было ехать кутить. Извозчик вывез их за городскую черту, где затормозил у придорожного трактира. Ввалившись туда, Егор приказал подлетевшему к ним половому накрыть столик, а пока они обедают, вызвать цыган.
– Гулять будем всю ночь! – заявил он. – У моего юного друга – именины!
– Слушаюсь, ваше сиятельство! Поздравляю, ваше сиятельство! – вытянулся тот в струнку, глядя на многообещающих клиентов с обожанием. – Пока за цыганами пошлют, вот сюда пожалуйте-с…
Половой проводил их за столик, принёс меню, в которое оба приятеля сразу углубились. Ваня заказал кролика, томлёного в молоке, Егор – заливного судака с хреном, и бутылку шампанского на двоих. Как зачарованный, смотрел Ваня на официанта, который заученным жестом поставил перед ним бокал, достал из ведёрка со льдом бутылку и, ловко откупорив её, налил в хрусталь пенистое шампанское, пронизанное воздушными пузырьками.
– За тебя! – провозгласил тост Егор. – За то, чтобы удача вот так всегда тебе улыбалась!
Когда всё было выпито и съедено, Егор закурил, задумчиво глядя на букетик искусственных роз в вазе.
– Я вот что думаю… С такими-то деньгами работать мне, лично, больше не хочется. Я тут прикинул… Того, что в чемодане, нам на много лет хватит, если, конечно, тратить с умом.
– Да как же не работать? А что делать тогда?
– Эх, темнота! Что делать… А что богачи делают?
– А что они делают?
– Да живут в своё удовольствие, вот что! Развлекаются, путешествуют… В общем, делают, что хотят.
– А ты что собираешься делать?
– Путешествовать. А ты?
– Я… Я бы мамке денег выслал, чтобы она корову купила… И лошадь. Вот тогда зажили бы!
– Дура! Да с такими деньгами ты можешь мамке не то, что корову и лошадь – стадо коров и табун лошадей купить! Только зачем ей? Можешь дом ей купить, и чтобы она уже не горбатилась на земле, а в кисейном платьице по собственному саду гуляла, моцион совершала, шампанское хоть каждый день пила…
– Да ну! Неужели у нас столько денег?! Да с такими деньгами я – что захочу, то и сделаю!
– А вот и не всё! Я-то сам по себе, потому – делаю, что хочу, а у тебя – родители, дядя с семьёй. Ты не можешь делать, что хочешь.
– Это почему ещё?
– А спросят, откуда деньги, что скажешь?
– Нашёл.
– Ага! Так тебе и поверили… Проверять начнут.
– Так что же делать?
Егор глубоко затянулся, выпустил дым кольцами и некоторое время задумчиво смотрел, как он медленно тает.
– Ну, я-то путешествовать поеду. Уже точно.
– Куда?
– В Америку.
– Почему в Америку?
– Там войны нет. А доллары есть. И никто там не спросит, откуда они у меня… Слушай, а давай со мной! Знаешь, как мы там заживём!
– А мать с отцом как?.. Не-ет.
– Подумай! Если тебе здесь оставаться, то тебе по любому работать придётся, потому что иначе внимание ненужное к себе привлечёшь, заинтересуются, на какие шиши жируешь. Ещё подумают, что ты вор. По той же причине ты и родителям домик купить не сможешь. Понятно? Не сможешь! Вопросы неудобные начнут задавать. Проблемы возникнут…
– Ну, значит, буду работать.
– Тогда зачем тебе этакое богатство?
– Не знаю пока… Только я от родителей никуда не уеду. Потеряют меня, переживать будут. Лучше я из этих денег помогать им стану. Ну, скажу – зарплату повысили.
– Как хочешь. Твои деньги. А то, что не знаешь, как ими распорядиться – удивляться нечему. Ещё бы! Такое богатство на тебя свалилось. Ты ведь до сих пор слаще морковки ничего не ел, и вдруг…
– Да! – Иван мечтательно прищурился. – Такое богатство! Да я… О, я знаю! Я в Питере мастерскую себе куплю. Курсы по живописи закончу. В самой Академии! У лучших мастеров уроки брать стану. А потом – можно и в путешествие! Во-первых, в Италию! Там для художника – рай…
– Чего? Ты умом не двинулся часом, от счастья?
– Да нет. Смотри.
Иван открыл свой новый чемодан и вытащил из вороха старой одежды папочку на тесёмке. Развязал и стал молча выкладывать перед опешившим Егором свои рисунки. Среди них, между прочим, оказался и карандашный портрет Егора.
– Это я?
– Узнал?
– Очень похож. Неужели это твои рисунки?
– Мои.
– Слушай, а ты прав: бери уроки рисования и дуй в Италию. А я тебе компанию составлю… А потом в Америку.
– Обязательно поедем! Знаешь, я так рад, что тебе мои рисунки понравились!
– Я с художниками мал-мало пообщался, так что кое-что понимаю. Кстати, надо бы тебя познакомить.
– С кем?
– С нашим кружком. Декадентами. Среди нас и художники есть. Слушай, а давай завтра вместе пойдём. Мы теперь богатые! Представляю, как мы их поразим! Зенки на лоб полезут!
– А если они спросят, откуда у тебя деньги?
– Точно… О том, что у меня появились деньги, им знать не надо… О, придумал! Мы их разыграем, скажем, что это твои деньги, что ты, к примеру, князь… Нет, на князя ты не тянешь – культуры не хватает… Ну, ничего, что-нибудь придумаем.
А тут и цыгане подъехали. Разноцветной толпой, с песнями, ввалились они в зал таверны. Это вызвало оживление у немногих посетителей. Половые зажгли свечи. Это придало таинственность залу, начавшему погружаться в сумерки угасающего зимнего дня. Цыгане подошли к столику, за которым сидели друзья. Мужчина в белой рубашке с широкими рукавами, распахнутым воротом и расстёгнутом жилете, в широких шароварах и высоких сапогах, с мандолиной, струны которой он перебирал, и девушка с роскошными длинными волосами ниже пояса, огромными чёрными глазами на бледном лице, тоже в белой рубашке с таким же небрежно расстёгнутым воротом, в длинной цветастой юбке, подпоясанной платком с длинными кистями, в щеголеватых сапожках, звонкими голосами затянули протяжную песню.
«На руке три линии
Лепестками лилии
Ай, нэ-нэ-нэ, ай, нэ-нэ,
Лепестками лилии…»
Мужчина то и дело кланялся Ивану и сверкал белозубой улыбкой. Очевидно, половой сообщил, кто здесь именинник. Девушка пела и, то и дело запрокидывая голову так, что её волосы касались пола, мелко трясла худенькими плечами и полуобнажённой грудью. Остальные цыгане разместились около них полукругом и подпевали. Голоса их звучали мощно и торжественно. Задумчивый напев проникал в душу. Ваня тут же достал чистый лист бумаги, карандаш и стал быстро набрасывать портрет девушки.
Но вот песня смолкла. Девушка на некоторое время замерла с закрытыми глазами, затем в один миг разогнулась, захлопала длинными ресницами и заулыбалась.
– Господин, налей чарку! Выпью за твоё здоровье! – воскликнула она и, не смущаясь, запрыгнула к Ивану на колени. Зато смутился он. Егор распорядился, чтобы принесли ещё один бокал и до краёв налил его молодой цыганке. Однако она, озорно блестя глазами, лишь пригубила его и, соскочив с колен именинника, пошла в пляс, поводя плечами и подрагивая грудью. Хор грянул новую песню, уже плясовую. Цыганка знаками показала Ване, что приглашает его танцевать. Однако он продолжал сидеть с потерянным видом, пока она не схватила его за руку и не выволокла на середину зала. А там его уже не надо было дважды приглашать: шампанское ударило в голову, и, вспомнив, как отплясывал в родной деревне на праздниках, Ваня пустился в присядку. Это вызвало восторг у цыган, которые обступили его и дружно аплодировали, продолжая петь.
Остальное он помнил урывками… То всплывало в памяти, как он полулежит на коленях у красавицы цыганки, положив голову на её обнажённое плечо, её длинный локон касается его лица, а сама она поёт что-то задушевное, глядя куда-то в никуда своими чёрными влажными глазами. Он пытается подпевать, но проваливается в туманное марево, сотканное из табачного дыма и дымки свечей… То вспоминалось, как цыганка смотрит на него своими огромными глазами, в которых пляшут огоньки, улыбается белозубой улыбкой и подносит к его губам бокал вина, он пьёт что-то терпкое и тягучее – и вновь проваливается в забытьё… Вспомнилось, как он достаёт свои рисовальные принадлежности и силится перенести на бумагу образ цыганской девушки, но образ этот всё время ускользает, тает в тумане, растворяется в табачном дыме… И он вновь проваливался куда-то, словно в пропасть летел, падал – и не мог упасть… А потом чья-то прохладная рука взяла его руку, и он покорно пошёл туда, куда его вели… Он вспоминал, как, лёжа на широкой постели с опущенным пологом, смеялся, а рядом с ним лежала полуобнажённая девушка, и тоже смеялась, и они снова пили, прямо из горлышка бутыли, передавая её друг другу… Он вспомнил, как чьи-то торопливые руки расстёгивают его рубашку, гладят его плечи и руки, как касаются его обнажённой груди чьи-то длинные волосы… И – кульминация вчерашнего вечера – обнажённая женщина на нём, совсем обнажённая – он гладит её атласную кожу, чувствует, как под его ласками содрогаются её груди, её живот, слышит сдавленный стон, чувствует… О, что это было! Но это было, было… Не могло ему привидеться такое… Ваня застонал.
– Проснулся наконец? – насмешливый голос Егора вернул его к жизни.
Ваня резко открыл глаза и вновь застонал, так как это простое и привычное движение вызвало резкую боль в голове и приступ тошноты. Однако он приподнялся и огляделся. Он находился в небольшой комнате, всё убранство которой состояло из широкой кровати, полог которой был откинут, небольшого платяного шкафа, умывальника с овальным настенным зеркалом и круглого столика с двумя стульями, на одном из которых сидел его друг Егор в неглиже и смотрел на него с иронией. Ваня перевёл воспалённый взгляд на столик и разглядел, что столик был сервирован бутылкой вина и ломтиками сыра и колбасы. Единственное окно было наполовину зашторено и едва пропускало свет пасмурного зимнего утра.
– Где мы? – пролепетал Ваня.
– Как где? В таверне. Ну, ты и надрался вчера! Сам-то помнишь что-нибудь?
Ваня замотал головой.
– Что, не помнишь, как с цыганкой время проводил?
– С цыганкой?
– О, да я смотрю, ты совсем плох! Конечно, с цыганкой! Она сказала, что, конечно, она девушка скромная и не из таких, но ради такого красавчика готова пожертвовать девичьей честью… Что, девица она была?
Ваня провёл рукой по лицу.
– Понятно. Ты и это не помнишь… Но, девица она или нет, а ты ей отвалил столько, что она может радоваться – не продешевила, девичью честь свою задорого продала.
– Как ты циничен! Ах, неужели у неё это было в первый раз! И вот так, так… Спьяну…
– Не знаю, как у неё, а у тебя-то точно было в первый раз.
– А где был ты?
– В другой комнате, – Егор кивнул головой на дверь, которая, очевидно, вела в смежное помещение.
– Номер очень удобный, – продолжал он, закуривая, – комната тебе, комната мне… И при этом мы отделены от других. Однако, тебя надо привести в чувство. Присоединяйся.
– О нет! Я не смогу.
– Да ну! Сможешь. Ну, давай, я помогу тебе.
Несмотря на слабое сопротивление Вани, Егор схватил его под плечи, чуть ли не силой стащил с кровати и усадил за стол. Затем разлил по бокалам вино.
– Давай выпьем за… да всё за то же, за привалившее нам счастье!
– Не смогу.
– Надо-надо-надо…
Видя, что Егор и тут готов применить силу, Ваня, зажмурившись, залпом выпил вино. Сначала ему стало очень плохо, так что он даже согнулся пополам, ожидая неминуемой смерти, но постепенно стало отпускать и – о чудо! Взгляд его как будто просветлел, словно пелена с глаз упала и зрение стало острее, а в организме он почувствовал лёгкость и невесомость.
– Как хорошо всё-таки быть здоровым! – воскликнул он.
– И богатым! – добавил Егор. – А теперь предлагаю выпить за то, что кое-кто у нас прошедшей ночью лишился невинности.
После того, как бутылка была выпита больше, чем на половину, Егор предложил отправиться в тот самый салон, где собирались декаденты.
