Kitabı oku: «Лабиринты времен», sayfa 4
– Нет мирного времени, – неожиданно сказал Владимир Ярославич, – и никогда для нас не было. И у наших потомков еще долго не будет. Так жили наши предки, так живем мы. И жива этим Русь.
Софья Михайловна тяжело поднялась, опираясь на руку дочери, и молча подошла к двери:
– Позволь? – Она не смотрела в сторону Ярого, а он оглянулся на нее и посмотрел с такой жалостью, какую трудно было вынести сильному человеку. Но Софья Михайловна не видела его глаз и не хотела больше видеть никогда. Они поняли друг друга без слов. Ярый кивнул, сразу неслышно возник вездесущий келейник, и Софья Михайловна ушла. Ушла, чтобы через два месяца принять в свой дом сыновей внука. И всегда помнить, что в далеком Вашингтоне живут одинокие Митя и Нина, которым все выражают сочувствие в гибели сыновей. И они принимают сочувствие и носят цветы к морю, которое забрало у них сыновей. А их забрало не море, их забрал долг. И суждено ли им было свидеться на этом свете, нет ли…? Долг.
* * *
Долг… Ярослав Юрьевич смотрел на жену, хлопотавшую вокруг обеденного стола, и думал: были ли их жены когда-нибудь по-настоящему счастливы? Они всегда знали, что помимо воинского долга у их мужей и у них самих был долг, больше которого представить было невозможно. Потому что этот долг мог потребовать положить на алтарь служения отечеству не только твою жизнь, но и жизни и счастье детей и внуков. Ярослав Юрьевич всегда поражался, откуда брались силы и мужество у их, на первый взгляд обычных, жен? Впрочем, о чем это он… Какие же они обычные! Недаром их с детства воспитывают только такие женщины, которые прошли весь путь воеводиных жен с юности и до глубокой старости. И не только женщины. Книги.
Анна Петровна подняла голову и внимательно посмотрела на мужа. Постарел. Ох как постарел Ярослав. И то сказать, столько неприятностей на службе за последний месяц – хоть отбавляй. Хорошо, что смог сослаться на недомогание, отпросился поправить здоровье в кругу семьи. А потом – в отставку. Интересно, обнаружили в лаборатории подмену или нет? Скорее всего – нет. Иначе бы уже подняли шум. Да и кто осмелится прикасаться к «нейропульсару» без генерального конструктора? А охранников-то, поди, наказали… Проворонили они своего поднадзорного, проворонили…
Анна Петровна, по какой-то ассоциации со словом «проворонили», затянула давно забытого «черного ворона». Когда она пропела слова «что ты въешься надо мной», Ярослав Юрьевич вздрогнул и с досадой посмотрел на жену.
– Прости, – коротко бросила она. Действительно, что это она… столько Своих погибло перед войной. И всех этот «черный ворон» увозил! А всё – нерешительность тогдашнего Ярого. Ведь уже приговорили «вождя всех народов». Так нет, Ярый больной, но встал с постели и кулаком по столу: «Нельзя! Устои!». И что? Сколько народу полегло в лагерях? За сто лет в числе не прибавили. Наоборот – потеряли! И ни одна война так не уменьшила число Своих, как годы репрессий этого Зверя. Эх, Ярый, Ярый! Земля тебе пухом!
Ярослав Юрьевич беспокойно взлохматил свои седые волосы и мысленно унесся к давешней встрече с Ярым. Да, еще вчера он и предположить не мог, что друг юности Иван станет Ярым. Верный друг, давно жданный здесь, на Родине, Иван удивил его не только своим внезапным появлением из небытия, но и полной осведомленностью и о его нейропульсаре, и о первом удачном опыте с «Витязем» Владимира. Стороннему уму показалось бы странным, что почти одновременно и отец и сын закончили свои работы. И не просто работы… Даже страшно представить, что открывалось теперь перед миром! Какие возможности… и какие опасности. А в том, что работы закончились почти одновременно, как раз ничего странного и не было. Тот, кто шагает в ногу, доходит до цели почти одновременно. Теперь они смогут многое… Только бы опять не было топтанья на месте. «Как будто мы собственной силы бояться стали!» – досадливые мысли скользнули и разбились о высокий звук дверного звонка.
В дверях показался Лютов. На этот раз он был одет в обычный костюм обычного рядового гражданина, на которого и смотреть-то скучно, потому что взгляд ну ничего интересного в нем не находит. И сегодня Лютов, конечно, каблуками не щелкал и честь не отдавал, он только колко посмотрел прямо в зрачки Пересветова, и тот уже знал, что его ждет Ярый.
Ярослав Юрьевич быстро оделся, поцеловал на прощанье жену и вышел из дома, в который раз не предполагая, какие изменения в судьбе ждут его по приказу Ярого.
* * *
Совет собирался вне всякого срока. Совсем недавно, избрав нового Ярого, Старейшины Братства Своих разъехались по России и зарубежным местам службы. И вдруг – новый вызов. За все время существования Братства чрезвычайный сбор объявлялся всего шесть раз. И всегда причиной этому служили грядущие, страшные для Родины события. И сегодня, собравшись под древними стенами монастыря, все одиннадцать человек сидели за своим огромным круглым столом и терпеливо и тревожно ждали двенадцатого – Ярого. На душе было неспокойно.
Ярый вошел тяжелой походкой, лицо его было серым от усталости:
– Здравы будьте, воеводы.
Все поднялись и дружно ответили:
– Здрав будь, господин князь Ярый.
Ярый сразу прошел на свое место, сел на твердый и неудобный стул с высокой спинкой и сразу же изложил причину, по которой он собрал Совет Братства Своих:
– На последнем Совете мы с вами решили, что пришла пора ответить на предложение президента. Он должен был узнать, что Братство Своих всегда старается стоять в стороне от мирской власти. Наша власть служит только России и ее народу. Но мы решили также, что должны поддержать его в противостоянии людям бывшего президента. С тех пор произошли весьма значительные события…
Он немного помолчал, справляясь с волнением:
– Итак, два дня назад мне доложили, что первый друг и помощник нашего президента уже пятое поколение носит чужую фамилию. На самом деле он – Окаяннов. Я думаю, нет нужды напоминать вам о трагической для России роли потомков Святополка Окаянного. И то, что они не были окончательно уничтожены, как мы полагали, в девятнадцатом веке, дало им возможность восстановить свою родовую нить и проникнуть в наивысшую точку власти России. Естественно, возникают опасения: не находится ли президент под влиянием князя Окаяннова? И не поторопимся ли мы, если согласимся на союз с нынешней властью?
Ярый внимательно осмотрел своих соратников и закончил:
– Я сам лично думаю, что Окаяннов не имеет власти над нашим президентом, но то, что это семя подобралось вплотную к нему – очевидно. Поэтому я, не дожидаясь нынешнего Совета, своей властью приказал отложить встречу с президентом.
Члены Совета переглянулись, колко и внимательно заглядывая друг другу в глаза. Им не многое нужно было говорить вслух, хорошо развитая интуиция и телепатические способности почти каждого позволяли им обходиться без лишних слов. Потом они недолго и немногословно обсуждали сообщение князя. Всё было ясно, и необходимое решение лежало на поверхности. Но члены Совета ждали продолжения речи. Они чувствовали и знали, что Ярый приготовил им не только эту удручающую новость.
– Да, вы правы, у меня есть и хорошие новости… – Ярый с удовольствием достал свою трубку, таким образом давая возможность закурить всем, кто страдал от этого пристрастия. К его удивлению, никто даже не пошевелился. Ярый с досадой оглядел весь круг сподвижников, спрятал свою трубку назад, в маленький бархатный кисет, и сказал:
– Ну что ж, я продолжу. Незадолго до моего избрания, генерал-лейтенант Ярослав Пересветов сделал вот эту видеозапись… – Ярый показал на коробку с диском, которая лежала в центре стола. – Вы все узнаете в испытуемом его сына, профессора Владимира Пересветова. Мы также знаем, что его работа с «Витязем» успешно завершена. Но мало кто знает, что путешествия по генной памяти проводились уже дважды. Вернее, даже трижды. Потому что Владимир вовремя успел исправить допущенную им ошибку. Именно из осторожности и чтобы не совершить в прошлом необратимое, мы таких попыток больше не предпринимали.
Самый младший из членов Совета по его знаку подошел к DVD-плееру и вставил диск. Экран засветился, и на нем возникла котика. Все заулыбались, потому что ожидали увидеть красивое и мужественно лицо Пересветова-младшего. И вместо него вдруг – пушистая кошка. Но кадры шли один за другим, и всем стало не до смеха. Члены совета с интересом, если не сказать с жадностью, смотрели на злоключения Васьки, а потом и Ирочки. Все узнали в ней дочь одного из Своих и поняли, почему во время второго эксперимента из всех работников лаборатории присутствовала только она одна.
Когда Пересветов-младший сказал «хреново», все с удивлением переглянулись. В комнате повисла такая тишина, что малейший звук, доносившийся из динамика телевизора, позволял каждому чувствовать себя участником эксперимента.
И все с облегчением вздохнули, когда на весь экран выплыло счастливое лицо Владимира. Вздох облегчения и радости возник, как в одной груди.
– Это еще не все. – Ярый встал из-за стола, чтобы по привычке размеренными шагами привести в порядок и мысли, и эмоции. Он не любил эти неудобные, по специальному заказу изготовленные лет триста назад стулья. Он знал, что их нарочно не сделали удобными. Для того чтобы сидевшие на них не расслаблялись и не чувствовали комфорт только оттого, что сидят в роскошных креслах, а значит роскошь существует для них как данность. Конечно, все Свои не знали нужды в хлебе насущном. Братство было сказочно богато, но каждый из членов сообщества с детства привыкал вести скромную жизнь простого россиянина, и всегда все они знали, что накопленные веками богатства Братство Своих использует только для развития науки, новейших технологий, для дополнительного образования молодых подрастающих Своих. И еще на многое и многое другое. Даже – на подкуп высокопоставленных чиновников разных государств. Да, случалось, что им приходилось буквально выкупать попавших в беду Своих. Но иногда они этого не успевали… Ярый вспомнил своего старшего брата, погибшего в застенках гестапо в сорок втором, и вздохнул.
– Итак, у нас теперь есть еще один нейропульсар. Да, усовершенствованный нейропульсар, который был доработан в КБ князя Пересветова-старшего. Информация о нем попала, к сожалению, к Окаяннову. Мы были вынуждены подменить его на муляжный и вывезти сюда, на нашу закрытую территорию. Генерал-лейтенант Пересветов остался вне подозрений, так как подмену обнаружили во время его болезни. В стане Окаяннова началась драчка, которая не утихла до сих пор. Но это не главное. Главное то, что нейропульсар доведен до совершенства. И испытание проводил опять-таки Владимир Пересветов. Его седина – дань тому подвигу, который он совершил в обличье эмиссара моджахедов. Террористический акт был предотвращен, но при этом сам Пересветов едва не погиб. Еще бы секунда-две, и он бы исчез вместе с сознанием Сабаева.
Все видели, что Ярый взволнован. Он остановился перед своим стулом и, внимательно оглядев членов Совета, произнес:
– Я думаю, мы должны оговорить возможность применения нейропульсара. Это – вопрос жизни и смерти. Иногда ответственность перед народами заставляет нас отказываться от применения таких технологий, которые, опередив свое время, не соответствуют уровню современного сознания. Эти открытия несут смертельную опасность не сами по себе. Риск, что такая высокотехнологичная установка как нейропульсар, может попасть в руки мировых «окаянновых» – вот самая большая опасность! Она заставляет нас решить: стоит ли вообще допускать существование нейропульсара. Конечно, одиннадцать веков в стены монастыря не ступала нога чужого. И все же…
Ответом ему были оживленные голоса, которые звучали сегодня чуть громче, чем было принято во время заседания Совета.
– Я назову одно только имя – Окаяннов. Вы можете представить себе, что будет, если он доберется до нейропульсара? – князь внимательно прислушался к мыслям и эмоциям соратников и подтвердил: – Вот именно, ничего не будет. Ничего и никого. Единовластие над планетой такого, как Окаяннов, положит конец всему… и ему самому – тоже. Но это будет слишком высокая цена для его смерти. Поэтому мы должны подобраться к нему первыми. И времени у нас для этого – ноль.
Ярый взволнованно встал:
– Я понимаю, что мое предложение подобраться к Окаяннову с помощью нейропульсара прозвучит в противоречие моим предыдущим опасениям. Но тем понятнее будет для нас всех мера ответственности, которую мы на себя возьмем, начиная использование нейропульсара… – Ярый обвел всех присутствующих взглядом. Я готов выслушать каждого, но решать мы, конечно, будем путем голосования.
В зале тут же раздались голоса, непривычно перебивающие друг друга.
Ярый поднял руку и восстановил тишину:
– Мы сейчас выслушаем каждого, а потом решим, какие кардинальные действия мы должны предпринять.
Тотчас же взял слово самый молодой из членов Совета. Но, несмотря на свою молодость, – ему было едва за пятьдесят, – Петр Игнатьевич Сабинов пользовался всеобщим уважением. Доктор медицинских наук, ставший профессором в двадцать с небольшим лет, Сабинов обладал и тайными, незаметными для непосвященных талантами. Его телепатические способности были развиты настолько, что даже Свои иногда чувствовали неловкость от одного присутствия тихого и скромного Петра Игнатьевича. И сейчас, когда каждый еще только обдумывал, в какой форме высказать свое мнение, меньше всего можно было ожидать выступления от неизменно молчаливого Сабинова.
– Я понимаю, что проникновение в память и в житейские события предков с помощью «Витязя» всем кажется делом каким-то личным и безвредным. Еще мы привыкли думать, что это полезно для знания истории и возможности некоей корректировки событий. Мне это мнение с самого начала казалось ошибочным. Во-первых, я всегда высказывал опасения, что не бывает позитивной корректировки прошлого. Потому что позитивные в одном временном периоде, эти события могут оказаться негативными в другом. Я всегда говорил и опять не побоюсь повторить, что мы не имеем права влиять на историю, исходя только из собственных, сиюминутных расчетов. Может пройти два-три десятка лет, и наша корректировка окажется и лишней, и поспешной. Если не хуже. И вообще, я боюсь, что со временем эти путешествия в прошлое станут для многих, простите, развлечением. Мы – христиане. И мы не имеем права влиять на жизненный путь ни одного из своих умерших собратьев. На всё, что случилось с нашими предками, была, есть и будет воля Божья. Там, в глубине веков, мы можем только наблюдать и анализировать поступки, ставшие далеким прошлым. А здесь, в настоящем времени, молить Господа, чтобы Он не дал нам оступиться в нашей сегодняшней жизни, – чтобы, в свою очередь, у наших потомков не возникло желания что-либо подправить в своей родословной… Посему разрешите высказать мое твердое мнение: никакой практической пользы от «Витязя» ждать не приходится, поэтому во избежание катастрофических событий я предлагаю если и не уничтожить аппарат, то запретить его к применению… Теперь о том, что связано с использованием нейропульсара. Я совершенно согласен с князем Ярым. – Сабинов слегка наклонил голову в сторону Ивана Львовича в знак уважения. – И считаю весьма полезным использовать этот аппарат для проникновения в сознание Окаяннова. Слава Господу, что Он дал нам такое оружие против врагов наших. Много людей мы сможем спасти, не подвергая Своих дополнительному риску.
– А как же воля Господня? Может, и в этом случае мы непрошено вмешиваемся в дела, подвластные только Ему? – Вопрос, высказанный вслух, звучал в голове у каждого.
– Мы не ломаем свершившегося ранее, уже находящегося под судом Божьим. Мы боремся со злом здесь, находясь на живой земле. И Господь Сам решит, что Его детям позволено, а что – нет. Мало того, я думаю, необходимо изготовить не один и не два нейропульсара. Используя их, мы сможем предотвращать зло. А чтобы ни у кого не возникало искушения использовать нейропульсар по своему усмотрению, я предлагаю каждый сеанс тщательно подготавливать и производить только отсюда, предварительно получая согласие князя Ярого. И нужно категорически запретить вывоз аппаратов из стен закрытой зоны.
Обсуждение длилось долго. Уже далеко за полночь, выслушав все аргументы, Ярый предложил проголосовать по всем пунктам. Руки несколько раз взметнулись вверх, и ни одна не осталась опущенной. Так была открыта дорога к использованию обоих аппаратов.
Спустя год на стол Ярого лег усовершенствованный портативный нейропульсар. Он никак не походил на всемогущий аппарат, позволявший в одно мгновенье переносить сознание на другой конец планеты. Скорее, он был похож на обычную приставку к компьютеру, только вместо наушников к нему прилагался эластичный шлем, напичканный множеством тончайших проводков. Работал нейропульсар при подключении к любому компьютеру.
Глядя на небольшую коробку, Иван Львович в который раз за последние годы почувствовал, какая мера ответственности и доверия лежит на нем. И он решил пока не показывать портативный экземпляр нейропульсара никому.
1378 год
Рвали в клочья тело русской земли. Рвали и свей, и литовцы, но больше всех доставалось русичам от татар. Мнилось многим – отдохнёт земля от набегов после смерти Чингиза. Но в Золотой Орде сменялся один властитель за другим, а русскому народу от этого было год от года все хуже. Каждый новый хан, как голодный пес, набрасывал один аркан за другим, все туже затягивая петлю на шее Руси. И если бы только этими бедами можно было наполнять чашу страданий народа! Ан нет… хуже тех бед было раздирание государства изнутри. Как в воду смотрел Ярослав, когда более трехсот лет назад предупреждал избранных воевод, что еще долго каждый князь будет мнить себя главным и единственным владетелем земли русской. И еще долго будут они раздирать родную землю и родной народ. Потому и полагался он на своих воевод, которые третий век чтили Ярославовы заповеди, защищая землю русскую от набегов и с запада, и с севера, а пуще всего – с востока. И мнилось им, что еще долго не будет опоры им ни в одном из князей русских.
Но вот минуло время, и породила земля русская Великого князя Московского – Димитрия. Внук Ивана Калиты, похожий на деда, как вторая капля, Московский князь собирал вокруг себя всех, кто только желал встать под его руку. А теперь виделось – и под крыло. И как ко времени подобрались вокруг него друзья-воеводы! Как нужна была ему их опора! Но самолюбив был Митя с детства, и к своему старшему другу – воеводе Юрию Бобрину – испытывал ревность небывалую. Всё думалось ему: стоит за Юрием сила тайная и несравнимая с его силой, силой князя Великого. А пуще этой непознанной силы завидовал он уму и знаниям Юрия Бобрина. Тот знал и языки заморские, и тайные знаки путеводные, читаемые им по звездам. И знания военного дела были несравнимы со знаниями его, Димитрия. Иногда холодок пробегал по спине Великого князя, когда думал он, что, стоит только захотеть Бобрину, и тот сможет власть к рукам в одночасье прибрать. Но и удивлял Юрий своего высокоставленного друга нежеланием выпячивать ни знания свои, ни возможности. И не было в нем ни жажды власти мирской, ни жажды славы. Скромен был и незаметен Бобрин в окружении Великого князя. Он исподволь, как дитю неразумному подсказывал Димитрию правильные решения. И со временем Димитрий так проникся единением Руси, что мнил эти мысли своими.
А на востоке созревал новый хан, Мамай. Ему для полной власти не хватало еще одной победы, – одной только победы, которая окончательно должна была сломить Русь и на века поставить ее на колени. И тогда вся власть в Орде будет принадлежать ему одному, Мамаю. Ему – одному. И столь слабым казалось ему русское воинство, разобщенное междоусобными драками, что послал он для этой последней битвы друга Бегича, высокомерно считая его силы достаточными для разгрома ненавистного Димитрия Московского.
* * *
– К Ярому… – шепот был почти неслышен. Тихохонько скрипнула дверь, и гонец, не снимая запыленных мягких сапог, только торопливо стянув с головы шапку, с поклоном вошел в маленькую светлицу. Ярый, оторвавшись от писания, поднял голову.
– Княже, от передовых отрядов я. Татары подошли к Боже.
Ярый встал и в волнении провел рукой по густой округлой бороде. Его синие, как весеннее небушко, глаза затревожились, и синь их стала еще гуще, еще темней.
Весной он приказал расставить заставы на подступах к Боже. Сердцем чувствовал: быть этим летом беде. И Свои седьмого дня прислали из Орды весть – Мамай послал на Русь Бегича.
Ярый велел седлать себе коня. Вестник, выполнив свою работу, спустился в поварню и, едва похлебав щей, тут же за столом и уснул. Ярый в окружении дружинников поехал на великокняжий двор. Москва шумела, строилась. Каменный кремль красовался крепкими, как глыба, стенами. И первые башни уже подымались, гордо обозначив границы кремля. А от башни до башни вырисовывался кремлевский простор, издалека похожий на распахнутое знамя. Москвичи и пригретый чужой люд – все трудились под десницей Дмитрия. Каждый норовил поймать свою новую долю на новом месте. Казалось – вот она, счастливая судьба. Кто ей теперь может помешать? Хлеб – родит, бабы – родят, Димитрий – милостив, зазря никого не забижает. Кто хочет строиться – вот он, лес: бери – не хочу. Только ленивые да обиженные в эти годы своего дома не срубили. Знамо дело: лень да обида – первейшие помощники в грехе да в нищете. Бобрин ехал скоро, но не забывал полюбоваться на новостройки. Отовсюду пахло смолой и свежей щепой. Девки и бабы, выглядывая из-под широких рукавов, лукаво щурились на красивых всадников. Юрий усмехался, а в сердце пело только одно имя – Любавушка. Молодая женка еще только два года как в его тереме обустроилась. Но так прижилась и в тереме, и в сердце воеводы, что никак не мог он понять, чем жил до встречи с нею… Неужели одной только ратью? Одна беда была – Бог детушек пока не давал. И виноватилась в этом Любавушка… так виноватилась, что смех ее все реже рассыпался по светлым хоромам. Как птаха с подбитым крылом бросалась на каждого дитенка, которого на своем пути завидит. И каждому доставалось от нее и медового пряничка, и ласкового словца. Тесть, Новгородский воевода Севрюков, винился. Знал, что нельзя Ярому без потомства оставаться. И уже на Совете подумывали, не отправить ли Любаву в монастырь, открыв тем дорогу другой жене, уже подысканной в лесистой Брянщине. Но Юрий своего слова еще не сказал, не желая расставаться с полюбившейся ему Любавушкой. Однако наперед знал: если через малый срок не зачнет его жена, придется послушать Совет и разжениться. Ведь мало родить сыновей и дочерей, их еще вырастить надобно успеть да выучить всем наукам, тайным и привычным для всех воеводиных отроков и отроковиц. Время жизни было недолгим – едва успевали передать все знания и зароки для грядущих потомков.
– Эх, Любава, Любава… – князь и не заметил, как произнес имя жены вслух. Хорошо еще, что конники его поотстали. Знали они, что воевода Бобрин любил впереди всех в кремлевские ворота въезжать, один.
Дмитрий стоял на расписном крыльце, одетый в простую полотняную рубаху, подпоясанную таким же простым витым поясом. Любил княже одежду просторную и удобную, часто выходил на люди с непокрытой головой. Но простоту эту никто за слабость и недоумие не принимал. Уже привыкли все, что делами и рассудительностью, а не красованием славился их князь.
– Рад видеть тебя, Юрий! Ко времени ты поспел, сейчас снедать будем. – Дмитрий никогда не скрывал своего чревоугодия. Любил князюшко поесть много и вкусно, и гостей хлебосолить тоже любил от щедрости своей душевной.
Бобрин спешился, бросив узду подоспевшему отроку. Он легко, как будто не был тяжел и велик, поднялся к князю.
– Здрав будь, княже. Вести у меня… – Он сразу же поймал тревожный и серьезный Митин взгляд. Друзья повернулись и через миг уже скрылись в темных прохладных сенях. Поднявшись в свою светлицу, князь кивнул на скамью под образами и сам сел рядом.
– Времени нет рассиживаться, княже, совсем нет. Орда у русской земли стоит. Пока отдыхают, сил набираются, но вот-вот покроют собой всю землю до Москвы. Не успеем во время подняться – одолеют.
До позднего вечера судили и рядили два друга, как оборониться от Бегича. И в который раз Дмитрий внял совету Юрия: чем ждать да отбиваться, лучшей всего самим застать ворога врасплох. И порешили с этого раза бить татар их же оружием: и войско подковой ставить, и нападать со всей шири, сминать и давить, пока совсем не рассеются по полю незваные гости.
За три седьмицы собрали дружину. Благо, уже убрано было сено, а хлеба еще не вызрели. Жены и невесты привычно глядели вслед уходящим мужьям и женихам, прячась по-над рукой от солнца и пряча от стороннего глаза слезы. И воеводина Любавушка стояла на расписном крылечке, пряча от всех свое распухшее от слез лицо. Намиловаться и нарадоваться на мужа не успела, как он умчался со своей дружиной, приказав строго-настрого из Москвы да и со двора никуда не отлучаться. Крепко поцеловал в родимые губы, заглянул в любимые очи и сказал коротко:
– Жди.
* * *
Речка Вожа местами была широка, а местами – глубока и бурлива. Татарское войско подошло к ней во второй половине дня, когда солнце уже перевалило через жаркий ленивый гребень зенита. Сердце Бегича тревожно сжималось, непривычно и неуютно было ему, как будто только сейчас почувствовал, что он здесь – гость чужой и непрошеный. А на непрошеных гостей хороший хозяин всегда спускает своих верных псов. Но Бегич знал, он хотел верить, что Дмитрий – плохой хозяин. Небось, уже от страха из Москвы сбежал, а сам навстречу мамаеву войску подарки выслал и моления о пощаде. Распаляя в себе злобу, ехал Бегич и мечтал, как опрокинет обоз с подарками и поскачет дальше и дальше, чтобы забрать свое, большее. Потому как – что такое Русь, если не послушная татарская вотчина? Сколько помнит себя Орда – столько питается от земли русской. Не будет питии этой – не станет и Орды. Это Бегич понимал хорошо.
Шумное войско, переправившись, наконец, через Вожу, стало перестраиваться, чтобы перевалить за едва заметный взгорок и лавиной кинуться на простор земли русской. Но когда поднялись всадники на невысокий берег реки, открылась им страшная по своей красоте и величию картина. Чуть вдалеке и значительно выше их, на просторном косогоре, стояло, широко раскинув крылья, русское воинство. Стояло какой-то последний, страшный миг, и вдруг рухнуло всей своей золоченой от солнца лавиной, сметая и раздавливая еще не опомнившееся после переправы татарское войско. Доспехи звенели, сминая в кучу тела людей и лошадей, всадники покатились вперемешку с лошадьми по откосу назад – в Вожу. И русская река, как будто сговорившись с княжьим войском, покрывала с головой тяжелых и беспомощных чужеземных воинов. Только когда тела их лошадей и их самих в достатке устлали дно реки, только тогда остальные, совсем немногие, смогли перебраться на другой берег. И мчались они, не разбирая дороги, мчались с небольшим передыхом, растеряв весь обоз и все свое добро, весь скот и своих жен и детей, мчались, чтобы спастись самим и донести до Мамая страшную и непонятную весть: Московский Димитрий разбил войско Мамая, а его верный Бегич растаял на русских просторах без следа. И тот, кто видел его в последний раз, навсегда запомнили его ставшие вдруг круглыми, как выдавленные страшными мыслями, глаза. И в глазах этих была покорность ужасной смерти. И еще была безнадежность. А к безнадежности Орда привыкать не хотела.
Мамай визжал так, что во всем дворце его не осталось ни одной души, не свернувшейся от страха. Он в этот же день велел собирать новое войско, цепляясь за последние уходящие летние дни. Но Спас был только у русских, и Он защитил непогодою Русь: ранняя осень, покрывшая траву молодым колким льдом, стылые ночи и серые промозглые дни сопровождали Мамаево войско до самой границы с Русью. А там стало совсем худо. Войско роптало, Чингизовы потомки, избалованные роскошью и негой в Сарае и почти насильно поднятые в поход, как ярмо мешали Мамаю двигаться вперед. Войско, прислушиваясь к их ропоту, тоже все чаще оглядывалось назад. Никогда еще в сердце Мамая не было столько ненависти. И он уже не знал, кого он ненавидит больше: русичей, неизвестно как разбивших его лучшие отряды, или растративших боевой дух своих соплеменников. И то сказать, сколько уже десятилетий разбавляли густую и злую кровь монголов кровью славян, окрашивая их волосы в нежный соломенный цвет и делая глаза голубыми и круглыми. Куда не оглянешься, везде то и дело высились над татарской конницей дети и внуки русских пленниц. И ноги у них были стройны, и плечи широки, не в пример кривоногим и щуплым степнякам.
И в ночь, когда нужно было выбирать направление, сдался и холоду и своей тревоге Мамай. Решил зачерпнуть Рязань, беззащитную в своей гордыне перед Москвой. Зачерпнуть полной своей рукой и откатить назад, в степь. Откатить, чтобы через год-два, собрав все силы, свои и наемные, накрыть лавиной ненавистную Москву с ее Дмитрием, возомнившим себя царем всей земли русской. Он знал, что Рязань стоит в особицу, не протягивая Москве руку в единении Руси. И хотя князь тамошний, худославный среди русичей, но принимаемый в орде, как родной, Олег Рязанский, вины перед Мамаем не имел, расплатиться ему пришлось за все порушенные Мамаевы надежды. Рязань, едва отстроившись от пятилетней давности порухи, опять была сметена с лица земли русской, обагрив кровью рязанцев свои улочки и переулки. Один только князь Рязанский успел спастись вместе со своею казною. И погодя воротился на родное пепелище. Воротился в который раз. И гневались рязанцы в досаде на то, что не идет их князь под крыло Дмитрия московского, который обещал всем землям и всем русичам защиту и единение против татар. И в который уже раз застучали над пепелищами топоры, заново отстраивая родной город. И не было в этом стуке ни радости, ни надежды.
Мамаево войско, нагруженное добром рязанских дворов и рязанского кремля, сыто откатило назад. И голоден был один Мамай, и голодно было его сердце. И тешил он свою злобу и свою ненависть, тешил и мнил, чтобы через год-два собраться и свершить, наконец, смерть над Русью и над ненавистным Димитрием.
* * *
Княжья дружина, возвратившись в Москву после битвы с Бегичем, была встречена народным ликованьем. Ни одна душа не осталась в стороне от праздника. Впервые за всю свою недолгую жизнь Москва гордо праздновала свой верх над ворогом. Шутка ли, первая победа!
